Текст книги "Гай Иудейский"

Автор книги: Михаил Иманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

Казалось, он читает мои мысли, потому что он произнес.

– Здесь нечего стесняться, все мужчины когда-нибудь в первый раз проходят через это. Оставь свою работу, пойдем со мной.

Я покраснел еще больше, но повиновался, и мы вместе вышли. Шли мы молча, он впереди, я чуть сзади. Гай остановился у довольно красивого дома, ярко освещенного изнутри, оттуда доносилось пение и веселые крики. Он сказал, чтобы я подождал здесь, а сам вошел внутрь. Через некоторое время он вышел, но не один: с ним была женщина. Она показалась мне очень красивой: одежда до половины открывала ее стройные ноги, пояс отмечал тонкую талию и широкий таз, а грудь… Грудь была такой, что я в смущении опустил глаза. Гай подозвал меня коротким движением руки. На ватных ногах я подошел к нему. Он вытащил несколько серебряных монет, протянул мне, проговорил, кивнув на женщину, которая стояла рядом – упершись одной рукой в бок, а другую заведя за затылок:

– Вот, отдашь ей, но только когда будешь уходить, не раньше Можешь остаться до утра, но помни, что на рассвете нам нужно ехать. Не бойся, иди, она сделает все сама.

И с этими словами он подтолкнул меня к женщине Только теперь я заметил, как сильно разукрашено ее лицо, и почувствовал особенный женский запах, исходивший от ее тела. У меня закружилась голова, а все тело сделалось тяжелым, словно не моим. Я посмотрел туда, где только что стоял Гай, но его уже не было.

– Какой красавчик, – произнесла женщина, особенным образом растягивая слова. – Ты в первый раз? Не бойся, это не страшно, я научу тебя.

И она крепко взяла меня за руку у запястья и повела за собой внутрь дома. Мы прошли просторную комнату, где стояли столы, сидело много мужчин и женщин, шум голосов и крики оглушили меня. Мы стали подниматься по скрипучей лестнице на второй этаж. Мужские голоса кричали снизу:

– Иди к нам, Мариам!

– Ты перешла на мальчиков?!

– Смотри, как бы он не испачкал тебя раньше времени!

Я готов был провалиться сквозь землю споткнулся на ступенях, но женщина поддержала меня. Моя неловкость вызвала внизу взрыв хохота.

– Что ты смеешься, Акила, – крикнула женщина, обращаясь к кому-то сидевшему внизу, – уж, верно, он не такой немощный, как ты!

И снова взрыв хохота потряс комнату. Ей что-то ответили, но мы уже были наверху, прошли короткий коридор, и она толкнула одну из дверей, пропуская меня внутрь. Войдя, она заперла дверь на засов и, повернувшись ко мне, улыбнулась:

– Не обращай внимания, они просто пьяны. Лучше выпей вина.

И, подойдя к столу в углу, она взяла кувшин, наполнила две чашки вином и одну подала мне. Я взял чашку, но руки мои дрожали, и я расплескал вино.

– Какой ты неловкий, – сказала женщина и, выпив свою чашку, взяла другую из моих рук.

Комната была маленькой, половину занимало ложе, широкое и низкое, покрытое каким-то тряпьем. Светильник на столе давал мало света, но все равно я сумел разглядеть, что стены выщерблены и неровны, а потолок закопчен. Больше ничего разглядеть не успел, потому что женщина вдруг скинула одежду и осталась совсем голой. Она прыгнула на ложе и поманила меня рукой:

– Иди, не бойся, тебе будет хорошо.

И мне было хорошо. Все происходило, как в тумане: тело освобождалось от того, что томило его, но тут же наполнялось снова, и все хотелось и хотелось освобождаться. Я так нравился Мариам, что всю ночь она не выпускала меня из объятий и научила многому тому, о чем я прежде и помышлять не мог.

Я уснул только перед самым рассветом. Едва провалился в сон, как Мариам разбудила меня:

– Уходи, твой хозяин велел, чтобы ты ушел на рассвете. Скажу тебе, он щедрый, твой хозяин.

– Это не мой хозяин, – холодно сказал я.

– А чей же? Разве мой?

– Это вообще не хозяин.

– А кто же? Не отец, не брат, не дядя. – Она приподнялась и заглянула мне в лицо.

– Откуда ты это знаешь? – спросил я.

Она усмехнулась:

– Дурачок, мне не нужно знать, я это вижу. Не хочешь, не говори, мне-то какое дело!

Мне нечего было ответить, я не знал, как мне определить наши отношения с Гаем. Впрочем, Мариам это и не интересовало, что, правда, несколько обижало меня, ведь молодость так ранима и придает большое значение тем вещам, которые с возрастом кажутся смешными.

Мне так не хотелось уходить, но уже рассвело, и я встал и оделся. Мариам не пошла провожать меня, лежала, уютно устроившись на ложе, и только напомнила мне про деньги, которые дал мне Гай и о которых я совсем забыл. Покраснев, я вытащил монеты и положил их на стол.

– Приходи, когда захочешь, – проговорила Мариам, махнув мне рукой на прощанье, – ты мне понравился.

Я хотел сказать, что люблю ее, но не сумел этого выговорить.

Когда я вышел из комнаты, то испугался, что кто-нибудь увидит меня. Но, пройдя по коридору и спустившись по лестнице, я так никого и не встретил.

Когда я вернулся на постоялый двор, Гай уже ждал меня у ворот с оседланными лошадьми. Я думал, что он станет выговаривать мне за опоздание или, еще хуже, будет подтрунивать надо мной, но он только сказал: «Пора ехать», – и подал мне повод моей лошади.

Еще долго я вспоминал о Мариам, строил какие-то несбыточные планы: как вернусь к ней, заберу ее с собой и мы станем жить вместе, как муж и жена. Жизнь с ней представлялась мне чувственной и счастливой. Мне все хотелось спросить Гая, когда мы снова будем в Антиохии, но, глядя на его покачивающуюся в седле спину, я только вздыхал.

Разве я мог знать, что прошедшая ночь была началом моего падения?!

В следующем городе, куда мы прибыли – кажется, это была Самосата или Эдесса, – повторилось то же самое. Под вечер Гай собрался уходить, подозвал меня, дал несколько серебряных монет, сказав, что мне нужно развлечься. В этот раз я взял деньги без особого смущения. Он указал несколько мест, куда я могу пойти, и добавил строго, чтобы утром я не опаздывал – он не хочет всякий раз делать за меня мою работу.

Новую женщину, которую я нашел, звали Лидия, она сказала мне, что она гречанка. Она мне очень понравилась, показалась даже лучше, чем Мариам, моложе и красивее. Мне не хотелось уходить от нее, но, помня о том, что сказал мне Гай, я заставил себя подняться.

Вернулся я вовремя, и по лицу Гая было видно, что он доволен. Когда мы отъехали, я стал думать о Лидии и уже не вспоминал о Мариам. Но, думая о Лидии, я теперь не представлял себе, что когда-нибудь заберу ее с собой и мы будем жить, как муж и жена. Я вспоминал ее ласки, ее шепот, запах ее тела, и мне было приятно об этом вспоминать. И еще я думал о других женщинах, которые у меня будут в будущем, и каждая из этих женщин, как мне казалось, обязательно откроет мне какую-то особую тайну своего тела.

В самом деле, женщин, с которыми я проводил ночь, становилось все больше и больше – по крайней мере, в каждом большом городе, где мы останавливались, было по одной. Но никаких тайн своего тела они мне не открыли. Просто потому, что в этом деле и не было никаких тайн. Были вожделение и страсть, было приятное от них освобождение, но больше не было ничего. Да вскоре мне ничего уже и не нужно было: я просто хотел женщину и покупал ее, когда Гай давал мне деньги. А Гай мне давал их не скупясь. Я посещал не самые лучшие притоны, но и не самые грязные, где женщины вульгарны, некрасивы и от них дурно пахнет. К тому же Гай предупредил меня, чтобы я был осторожен и не заразился какою-нибудь дурной болезнью. А в дешевых притонах вероятность заразиться была значительно больше.

Я вполне освоился в этих местах, которые прежде обходил стороной, знал женщин по именам, шутил с ними громко и непристойно, и завсегдатаи притонов, взрослые мужчины, считали меня равным себе, хлопали по плечу и пили вместе со мной. Я стал развязнее, грубее и временами грубо говорил даже с Гаем. Но только иногда, когда возвращался утром в сильном опьянении. Потом просил прощения, говорил, что виноват и что это никогда больше не повторится – ведь он давал мне деньги, и я зависел от него. Гай качал головой и смотрел на меня сурово. Порой мне казалось, хотя он этого никогда мне не показывал, что он доволен тем, каким я стал.

Я вошел во вкус такой своей жизни, и мне требовалось все больше и больше денег. Пока еще Гай давал мне их, но мне приходилось выпрашивать, и всякий раз это было сопряжено со все большими для меня трудностями. И снова меня стала посещать мысль о том, чтобы обнаружить, откуда Гай берет деньги – ведь откуда-то он их брал! Я считал, что будет справедливо получать от них хотя бы половину. Тем более что ему самому деньги были, как мне представлялось, не очень и нужны: он не пил, не посещал притонов, не покупал дорогой одежды.

Заниматься хозяйством – даже таким небольшим, какое было у нас, – мне стало крайне обременительно Я подумал, что мы вполне могли бы нанять для этого слугу, и однажды сказал об этом Гаю.

– Я согласен, – отвечал он с кривой усмешкой, – но при условии, что содержание слуги ты возьмешь на себя.

– Как так? – не понял я.

– Очень просто, мой Никифор, – сказал он, холодно на меня глядя, – я научу тебя. Ты будешь отдавать слуге половину тех монет, которые я даю тебе для развлечений. Но если ты сумеешь договориться, то сможешь отдавать даже меньше половины.

Мне нечего было ответить, а Гай не продолжал разговора. Я затаил злобу и сказал себе твердо, что все равно доберусь до источника, из которого Гай берет деньги. Никаких угрызений совести от таких моих мыслей я не испытывал.

Некоторое время спустя течение нашей жизни неожиданно изменилось. Участие Гая в религиозных диспутах и наша постоянная кочевая жизнь, полная лишений, принесла свои плоды: к нам стали приставать странники, которых в Иудее всегда было во множестве. Они, почти как и мы, кочевали из города в город, просили милостыню у храмов, говорили между собой о пророках и о мессии, который вот-вот должен был появиться, наказать богатых и облагодетельствовать бедных. Они приставали то к одной религиозной группе, то к другой в поисках пропитания и истины. (Замечу в скобках, что истина была уже открыта, но они не ведали об этом.)

И прежде случалось, что после диспутов, особенно когда там говорил и Гай, к нему подходили люди и просили объяснить его учение, а то и сказать, как нужно жить. Гай отмахивался от них довольно грубо, заявляя, что никакого учения у него нет, а как жить, он и сам не понимает. Но надо знать подобных людей – от них не так-то просто было отделаться. Они шли за нами до постоялого двора, а когда мы заходили внутрь дома, ждали нас на улице. А при каждом появлении Гая приставали снова. Но мы уезжали, а они оставались, и так до следующего раза.

Но, по-видимому, слух о Гае и его разговорах и жизни распространился достаточно широко, и вот в один из дней к нам подошла группа людей: шесть мужчин и две женщины.

В тот раз мы не въезжали в город, а остановились недалеко, у оливковой рощи. Как эти люди узнали о нашем местонахождении, до сих пор остается тайной. Они подошли, поклонились Гаю и мне, и самый старший из них, с седыми волосами и длинной, как у Гая, бородой, сказал:

– Мы пришли, Учитель, чтобы сопровождать тебя и прикоснуться к истине, которую ты в себе несешь.

– Я не несу в себе никакой истины, – довольно грубо ответил Гай, – уходите. И никакой я вам не Учитель!

– Нет, Учитель, – спокойно проговорил старший, – мы ощущаем эту истину в тебе и не можем тебя покинуть. Спроси всех, они скажут тебе то же самое.

И он повернулся к остальным, которые закивали головами и выговорили нестройным хором:

– Да, да, мы тоже так думаем.

– То, что вы думаете, – воскликнул Гай сердито и махнул на них рукой, словно пытаясь отогнать, – мне безразлично! Уходите, оставьте нас в покое, мне никто не нужен, я просто хочу отдыхать.

– Но, Учитель, – невозмутимо продолжил старший, – истина, которую ты носишь в себе, не принадлежит тебе одному, но принадлежит Богу и людям. Бог вложил в тебя эту истину для того, чтобы ты открыл ее нам. Мы жаждем ее, ты должен понять нас.

– Нет у меня никакой истины! – скорее с досадой, чем зло, выговорил Гай, и лицо его выразило нечто похожее на страдание. – Прошу вас, уйдите, мне нечего вам открыть! Вы ошибаетесь, я не тот, за кого вы меня принимаете. Вы ошибаетесь, поймите!

– Люди могут ошибаться, а Бог – нет, – резонно заметил старший.

– Да при чем здесь Бог! – вскричал Гай в страшном раздражении, и мне показалось, что то состояние неистовства, в которое он время от времени впадал, уже близко. – Я просто человек, я не могу вам ничего сказать.

– Пророки тоже люди, – вставил старший и зачем-то поклонился Гаю.

– Но я не пророк. Поймите вы, не пророк! Я более грешен, чем каждый из вас в отдельности и все вы вместе взятые! – уже не говорил, а кричал Гай, тяжело дыша и сбиваясь в словах. – Кроме того, у нас была трудная дорога, мы устали, мы хотим отдохнуть.

– Мы это понимаем, – кивнул старший, – мы не будем мешать, тебе.

Он поклонился Гаю, махнул рукой своим спутникам, зашагал вдоль рощи, и они все послушно двинулись за ним.

Мы с Гаем смотрели им вослед. Гай тяжело дышал и прижимал правую руку к груди, его лицо заметно побледнело. Я не очень понимал, отчего он так расстраивается: мало ли сумасшедших вокруг, и разве лучше было бы, если б вместо них на нас напали разбойники? А эти хотя и сумасшедшие, но все же вполне мирные люди – бедные и убогие. К тому же они ушли, не причинив нам никакого вреда.

Но я ошибался – они не ушли. То есть остановились невдалеке от нас, на расстоянии каких-нибудь ста шагов. Сели в кружок, кажется, достали какую-то еду, не таясь посматривали на нас.

– Что делать? – обратился ко мне Гай. В лице его были нерешительность и мольба (признаюсь, я никогда таким его не видел).

Я пожал плечами, сказал, хмыкнув, но, правда, не очень уверенно:

– Пусть себе сидят, нам-то какое дело.

– Собирайся, мы уезжаем, – быстро сказал Гай и пошел к лошадям.

– Но лошади устали, – возразил я, – лучше бы им дать отдохнуть.

– Мы уезжаем! – громко и зло крикнул он, так, что сидевшие поодаль люди не могли его не услышать.

Я вздохнул и принялся собирать вещи.

Мы въехали в город; за время всего пути Гай ни разу не оглянулся, зато я ежеминутно оборачивался назад – те люди упорно шли за нами. Они шли быстро, едва ли не вровень с лошадьми. Конечно, наши лошади устали, но все же…

Не буду подробно описывать, как это все происходило, но мы так и не смогли оторваться от идущих за нами: и в городе, и потом, когда на следующее утро покинули его. Они уже не подходили к нам близко, не заговаривали, но упорно и неотступно следовали за нами. Мы пришпоривали лошадей, меняли направление, прятались от них в лесу. И порой казалось, что все, мы уже никогда не увидим их. Но они появлялись снова и снова, и, как мне показалось, их стало больше. Они располагались в ста шагах от нашей стоянки или во дворе постоялого двора, если мы заезжали в город, но лишь только мы трогались в путь, как вставали и они.

– Это неспроста, – говорил мне Гай, поглядывая на преследователей, – говорю тебе, это неспроста.

При этом в глазах его был страх и руки заметно дрожали.

– Скажи, Никифор, что же нам делать?! – приставал он ко мне, хватая за руки.

Я уже перестал удивляться такому его состоянию. Более того, мне оно было выгодно: моя роль в нашем сообществе становилась значительно весомее.

– Не стоит обращать внимания, – успокаивал я его и сам ощущал в звуках собственного голоса покровительственные нотки, – они не причиняют нам никакого вреда. К тому же от них есть и определенная польза: они всегда рядом, и разбойники в этом случае вряд ли решатся напасть на нас.

– Есть кое-кто похуже разбойников! – воскликнул он возбужденно, и по тому, как он посмотрел на меня, я понял, что он сказал лишнее.

– Кто похуже? – быстро спросил я, не сумев скрыть любопытство.

– Это я так… вообще, – пробормотал он едва ли не смущенно и, отвернувшись, уже стоя ко мне спиной, добавил: – Не имеет значения.

Но тогда же я ясно понял, а не просто почувствовал, что за его словами скрывается какая-то тайна. Как же мне хотелось расспросить его и даже заставить открыть тайну, но я вполне понимал бессмысленность расспросов и решил дожидаться удобного момента.

Гай наконец смирился с нашими преследователями, но другого выхода у него и не было. Он сказал мне:

– Что с ними будешь делать, пусть остаются. А ты полагаешь, они защитят нас в случае чего?

– Ну конечно, Гай, – ответил я с нескрываемым удовольствием, – ведь они так любят и почитают тебя.

– Хорошо, – проговорил он, сдаваясь, – но сделай так, чтобы они не мешали мне и не подходили близко.

– Да, Гай, не беспокойся, я скажу им, – заверил я его с радостью.

Для моей радости были свои причины. Я уже говорил, что мне надоело заниматься хозяйством, и все думал, на кого бы переложить эти заботы. А тут являются эти люди – воистину, они мне были посланы Богом!

И я отправился к ним уверенным шагом, с выражением достоинства на лице. Они все поднялись при моем появлении, их было уже одиннадцать человек, восемь мужчин и три женщины. Из женщин всего одна могла еще как-то заинтересовать меня, да и то лицо ее было каким-то испуганным и неживым. Две другие в этом смысле не представляли никакого интереса: не старые еще, но какие-то бесформенные, с натруженными, узловатыми руками и широкими ступнями, разбитыми долгой ходьбой. Мужчины были разные – старые и молодые, – но на них я внимания не обратил.

Я сказал старшему, тому самому, кто тогда разговаривал с Гаем, что Учитель согласен, чтобы они были рядом, но пока не хочет вступать ни в какие беседы, а только разрешает сопровождать его. Еще я добавил, уже от себя, приняв самый строгий и неприступный вид, что Учитель излагает письменно свое учение, и если они хотят помочь ему в этом, то должны вести себя правильно, то есть так, как я им укажу.

Когда я закончил свою речь, среди них прошел шум одобрительных возгласов, а старший, многозначительно кивнув мне, выговорил:

– Мы сделаем все, чтобы Учителю было покойно.

И они это делали. Не знаю, как Гай, но я в самом деле обрел покой. Наступило время, когда мне просто нечего стало делать, и порой я не знал, куда себя деть. Все, что прежде делал я, делали эти люди: готовили еду, носили воду, ухаживали за нашими лошадьми, чинили наше платье и обувь и все такое прочее. Женщины особенно одна из них, старшая и самая некрасивая, – ; готовили отменно, я уже давным-давно не ел с таким удовольствием. Но они делали значительно больше, чем я мог мечтать.

Я уже упоминал, что они просили подаяние у храмов. Пристав к нам, они не оставили своего занятия. Когда мы прибывали в очередной город, часть из них оставалась возле нас – занимаясь повседневными делами и еще для охраны Учителя, – а другие отправлялись к храму. Прежде я не знал, что можно собирать так много, но, по-видимому, наши спутники были опытны в таких делах. Конечно, это было невесть что в сравнении с тем, сколько тратил Гай, но к тем деньгам, которые я получал от Гая на развлечения, эти, то есть их деньги, были весьма значительным и приятным дополнением. Я вел себя не по годам осмотрительно и не брал все, что они добывали, а часть оставлял им. Но, разумеется, ничего не отдавал Гаю. Да он и не знал ничего. Думаю, что если бы узнал, то очень бы рассердился. Во избежание случайностей я предупредил старшего, что Учитель будет недоволен, если увидит, что я беру деньги, и что я буду тратить их на Учителя сам, но так, чтобы он ни о чем не догадался. Старший сказал, что это правильно, потому что главное для Учителя – это покой.

Как бы я ни относился к этим людям, но должен отдать им должное: они в самом деле искренне любили Гая. Он никогда не разговаривал с ними, но они были счастливы только оттого, что он не гонит их от себя. Они все являлись на религиозные диспуты, которые посещал Гай, и сидели поодаль, внимательно слушая. Когда Гай выступал – что случалось довольно редко, – лица их по-настоящему светились счастьем. Порой я даже завидовал им: у них был смысл жизни, а у меня его не было.

Но вообще я чувствовал себя вполне хорошо в новом своем положении. Я имею в виду, что стал как бы управляющим нашей странной общины. Наши спутники, несмотря на молодость мою, относились ко мне с настоящим уважением: еще бы, ведь в их глазах я был приближенным Учителя и, в отличие от них, он разговаривал со мной. Я настолько освоился в новой своей должности, что, когда они спрашивали меня, что говорит Учитель, я не отвечал им, мол, ничего особенного он не говорит, но, напротив, изрекал придуманные мной глубокомысленные фразы вроде «Любите друг друга, как Бог любит вас» или что-нибудь в таком же роде. Они были очень довольны и по вечерам, собравшись в кружок – я это видел не раз, – подолгу обсуждали сказанное мной. Я усмехался про себя, думая: как же легко быть пророком!

Моя жизнь вне общины была такой же, как и прежде, и даже более интенсивной: я шатался по притонам, покупал множество женщин, пил вино, орал непристойные песни. Денег, что давал мне Гай и члены общины, на все это хватало с лихвой. Но, с другой стороны, известно, что развлечения ненасытны и с каждым разом требуют все больше и больше. И мне казалось, что денег уже мало. Я стал думать, как бы взять у Гая побольше, и снова решил проследить за ним.

Но судьба распорядилась по-своему. Однажды поздно вечером Гай вернулся в крайне подавленном состоянии. Таким я его еще никогда не видел. Все его тело сотрясалось от ужаса, и он долго не мог выговорить ни единого слова. Я спрашивал его, что случилось, но он только тряс головой и смотрел на меня с испугом.

В тот раз я ничего от него добиться не смог. Чуть только он пришел в себя, как приказал мне собираться, и мы выехали, несмотря на то, что на дворе стояла ночь. Наши спутники послушно последовали за нами.

Страх Гая не проходил, он стал по-настоящему болезненным. Он боялся заезжать в города и останавливаться на постоялых дворах. Мы разбивали лагерь в виду города так, чтобы подъезды к нему просматривались со всех сторон и чтобы никто не смог подойти к нам незамеченным. Он сказал мне, а я передал нашим спутникам, чтобы теперь они держались поближе к нам, и еще Гай велел купить для них оружие. Члены нашей общины были счастливы, все молодые мужчины довольно хорошо вооружились и ни на шаг не отходили от Учителя. Но все эти меры предосторожности никак, казалось, не повлияли на Гая – он плохо спал, кричал по ночам, порою вскакивал в страхе, и на лице его при этом было настоящее безумие. Днем он тоже не знал покоя, беспрерывно озирался по сторонам и порывался бежать, если кто-нибудь появлялся на горизонте. Я чувствовал, что все это не кончится просто так, но что-то обязательно должно случиться. И это случилось.

Мы с Гаем обедали, когда я увидел, что миска сначала застыла в его руках, а потом упала на землю, при этом руки его оставались на весу в том же положении, в каком они держали миску. Я поднял голову: Гай смотрел мимо меня остановившимся взглядом, и лицо его стало белым как полотно. Я оглянулся и сначала не увидел ничего и, только присмотревшись, заметил фигуру одинокого всадника у самого горизонта, на фоне заходящего солнца. Трудно было понять, двигается всадник или стоит на месте.

Я снова посмотрел на Гая. Не отрывая взгляда от всадника на горизонте, он оперся, кажется, не сгибавшимися руками о землю и медленно поднялся. Отступил назад, еще и еще и вдруг, страшно закричав, бросился бежать. Я сам ощущал оцепенение во всем теле и смотрел на него, не в силах сдвинуться с места.

Когда я пришел в себя, было уже поздно. Продолжая кричать, Гай добежал до лошади и вскочил в седло. Крик его был страшен, и лошадь, испугавшись, понесла. Когда я добежал до другой нашей лошади, Гай был уже далеко. Клубы поднявшейся пыли отмечали его путь.

Я скакал, не помня себя, и едва не затоптал Гая. Я увидел его, лежавшего ничком на земле, и в пыльном тумане едва успел повернуть лошадь в сторону. Когда я спешился и подбежал к нему, он только тихо стонал. Я осторожно перевернул его на спину: его лицо, шея и руки были в крови. Подбежали другие, подняли Гая и перенесли к стоянке. Он был в сознании, смотрел на нас, но, кажется, плохо понимал, что с ним происходит. Всадник же, его так напугавший, исчез, словно его и не было вовсе, и, хотя я видел всадника своими глазами, потом мне казалось, что, как и Гаю, он просто привиделся мне.

Гай долго не мог прийти в себя по-настоящему, и дело было не в одном только его испуге, а еще и в том, что он сильно разбился, упав с лошади. У него было разбито лицо, повреждена рука и еще что-то внутри самого организма: время от времени выступала розовая пена на губах, и он жаловался на боли в груди и в боку. Мы отвезли его в город, на постоялый двор, женщины заботливо ухаживали за ним, и каждый день приходил врач, которого я нанял. Врач сказал, что повреждения серьезные, что внутри образовалось опасное для жизни кровотечение, и он не уверен, выживет Гай или нет. Тогда же я испугался его возможной смерти и с горечью подумал: как же буду без него? В самом деле, я понял, что не смогу жить без Гая, и даже не мог себе представить, как именно буду жить. У меня не было никакого ремесла, я привык к большим деньгам, привык не отказывать себе ни в чем, а мое знание латыни – да кому оно было нужно! Неужели мне предстояла та же жизнь, что и членам нашей общины: кочевать из города в город и просить милостыню у храмов? Нет, это невозможно было представить.

Я брал Гая за руку, склонялся к нему и произносил горьким шепотом:

– Не умирай, прошу тебя!

Он смотрел на меня спокойно, и глаза его были пусты. Так продолжалось недели две – состояние Гая то ухудшалось, то улучшалось, и снова ухудшалось, так что казалось, он уже не выберется. Но организм его оказался довольно крепким, уход женщин за ним слишком хорош, да и судьбой ему начертано было, наверное, умереть не в этот раз. Врач потом говорил мне, что это его метод лечения принес желаемый результат, но я-то знал, что дело было не в лечении. Чтобы это понять, нужно было знать Гая, я знал его хорошо. Сначала он стал садиться на постели, потом вставать и ходить с

– 392 -

посторонней помощью и, наконец, стал ходить самостоятельно. Шрамы на лице затянулись, но рука, правда, так и осталась кривой, и он не мог действовать ею в полную силу.

За все время его болезни мы почти не разговаривали. То есть я пытался говорить ему что-то и даже пытался читать латинских авторов или пересказывать прочитанное, как он любил. Но сам он говорил мало, только тогда, когда ему было что-нибудь нужно или когда жаловался на сильную боль в груди.

Он все чего-то или кого-то боялся, велел, чтобы члены общины всегда находились рядом и чтобы, кроме врача, к нему не допускали никого.

Лишь только он стал вставать и передвигаться самостоятельно, как сказал мне, что мы должны уехать.

– Куда мы поедем! Ты еще так слаб, – пытался отговорить его я, но он упорно настаивал на своем: – Мы должны ехать сейчас же. Скажи им, чтобы собирались.

Делать было нечего, не мог же я удерживать его силой. И на следующее утро наш караван, в котором было уже четыре лошади, вышел из города. Я хорошо знал тот маршрут, по которому мы кочевали с Гаем, и не стал менять его. Переход был не очень длинным, но Гай оказался слишком слаб, и мы часто останавливались, разбивали лагерь и лишь тогда, когда он чувствовал себя лучше, собирались и двигались снова. В следующем городе – не помню точно, где это было, – Гаю снова сделалось плохо, он впал в забытье, метался на постели, что-то бессвязно выкрикивал и стонал. В его бессвязном бреду я довольно ясно расслышал только имя – Сулла. Оно мне ни о чем не говорило, никакого Суллы я не знал ни теперь, ни прежде. Но имя это он повторял часто, то ли обращаясь к этому неведомому Сулле, то ли умоляя его о чем-то.

Когда он пришел в себя и снова стал вставать, я решился спросить его: кто этот Сулла, который так часто являлся ему в бреду? Я и представить себе не мог, что этот вопрос так на него подействует.

– Что?! Что ты говоришь! Предатель! – вскричал он, вскинул руку и с силой ударил меня по лицу. В первый раз за долгие годы нашей совместной жизни он ударил меня.

Он пытался ударить еще раз, но я перехватил его руку. И вдруг он заплакал: зарыдал, затрясся всем телом, сел на пол и укрыл лицо в ладонях. Я растерялся, пытался его успокоить, стал говорить, чтобы он простил меня, если я его обидел, и что я этого не хотел, а спросил не думая. Но Гай долго не мог успокоиться.

Я поднял его и перенес на постель, укрыл, дал горячее питье, сел рядом, ласково гладя его по голове. А он плакал, сотрясаясь всем телом, и слезы неостановимо текли по щекам. Тогда-то у меня впервые мелькнула мысль, что Гай сошел с ума. То есть не то чтобы он стал совершенно сумасшедшим, но что и прежде в нем, в этом смысле, всегда было что-то странное, а теперь это проявилось так зримо и ясно.

Он не вставал весь следующий день, всю ночь и полдня еще. Он совсем не говорил со мной и не отвечал на мои вопросы. В тот день я куда-то выходил, а когда вернулся, женщины сказали, что Учитель хочет видеть меня. Несколько раз посылал за мной, меня искали, но не нашли.

Я вошел к Гаю. Он сидел на постели, разложив перед собой на коленях свитки написанного им сочинения.

– Сядь, – сказал он строго и тем тоном, который был у него еще до болезни, – мне нужно поговорить с тобой.

Велел закрыть дверь и сказать, чтобы к нам никто не входил. Я исполнил это и сел на постели, в ногах, внимательно на него глядя.

– То, что я тебе скажу, – начал он и тяжело вздохнул, – может показаться невероятным. Но ты обязан выслушать меня и верить каждому слову.

– 394 -

Он сделал паузу, пристально на меня посмотрел и, когда я опустил глаза, не выдержав его взгляда, медленно выговорил:

– Ты должен знать, кто я такой на самом деле. Я – император Рима, Гай Германик по прозвищу Калигула. – Он снова замолчал и наконец добавил: – Ну, что ты скажешь на это?

Каждый поймет, что мне нечего было ответить. Так же, как нечего было бы ответить, если бы он заявил, что он Юпитер или царь Эдип [36]36
  Царь Эдип – герой греческого мифа, в наиболее полном варианте изложенного в трагедиях Софокла (ок. 496–406 гг. до н. э.) «Царь Эдип» и «Эдип в Колоне». Эдипу суждено было убить отца и жениться на собственной матери.


[Закрыть].

Я поднял глаза и со страхом посмотрел на него – как я еще мог после этого на него смотреть!

– Ты, конечно, не веришь мне, – проговорил он, усмехнувшись, – но у меня есть доказательства. Я хочу, чтобы ты прочел это. – И он тронул рукой свитки.

– Да, – отвечал я, – конечно.

Я понимал, что он не в себе, и мне не хотелось его раздражать.

– Ты понял меня? – сказал он и сдвинул свитки в мою сторону. – Приступай же. Приступай же!

– Сейчас? – спросил я недоуменно.

– Немедленно, – кивнул он.

Я пожал плечами и взял первый протянутый им свиток. Что мне еще оставалось делать, я стал читать!