355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Михаил Иманов » Гай Иудейский » Текст книги (страница 21)
Гай Иудейский
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 12:58

Текст книги "Гай Иудейский"


Автор книги: Михаил Иманов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

были раздвинуты в едва заметной улыбке. Я хотел сказать ему (должен был сказать), чтобы он примерил императорское одеяние, но я только смотрел на него и не мог вымолвить ни слова.

Я смотрел на него не отрываясь, и мой взгляд был прикован к его губам. Мне казалось, как и тогда, когда я рассматривал скульптуру, что губы незаметно, но явственно раздвигаются, превращая улыбку в гримасу. Красные, грубо размалеванные губы на чужом безжизненном лице.

«Ты умрешь», – произнес во мне как будто чей-то голос. То ли мой, то ли не мой – я не сумел понять. Как и не сумел понять того, кто же умрет: я или Сулла?!

Меня охватил страх, и, не помня себя, я выкрикнул:

– Ты! Ты!

– Нет, император, – услышал я голос Суллы как будто издалека, – это ты, а не я.

– г– Что? Что ты говоришь! Что ты… имеешь в виду?

– Я имел в виду, император, – сказал он, теперь уже открыто улыбнувшись и пожав плечами, – что я так похож на тебя, что это уже не я, а ты. И ты смотришь не на меня, а на самого себя.

– Да, да, – отрывисто и не понимая, что говорю, сказал я. – Ты прав. Конечно. – И, махнув на него рукой, добавил: – Хорошо, иди. Возьми мое одеяние, примеришь его у себя, я не буду смотреть. Иди, прошу тебя.

Я не дождался его поклона, подошел к столу, сел, обхватил голову руками.

С той самой минуты страх больше не отпускал меня. То он делался совсем невыносимым, то чуть ослабевал, но не оставлял меня, поселился во мне, как болезнь – неизлечимая, тягостная, непременно ведущая к смерти.

Прежде я тоже боялся смерти, но не так, как сейчас. И даже я страшился не смерти, а покушения на мою жизнь: взмахов рук, ударов кинжалами, криков, боли, крови. Боли, наверное, сильнее всего боялся. Сейчас этой боязни не было уже. Возможно, она еще где-то жила во мне, но глубоко и была перекрыта новым страхом. Смерть представлялась мне бездной – пустой, черной, холодной, бездонной, куда я упаду и буду лететь – одинокий, никому не нужный, никого и ничего не видящий. Буду лететь вечно и никогда не достигну дна. Я сам, своими руками открыл эту пропасть, заглянул в нее, и теперь она не отпускала меня, втягивала в себя неумолимо. Я мог думать об этом или не думать, бояться или не бояться, изображать, что все идет по-старому, доказывать себе, что никакой опасности нет, что все придумано мной самим. Я мог делать и думать все что угодно, а смерть – черная пропасть – делала свое. Я уже приблизился к ее краю, мне оставалось сделать всего один шаг, чтобы нога моя больше никогда не ощутила тверди.

Все было готово к действу, которое я придумал. Ничего уже невозможно было остановить. Явился архитектор и сообщил мне, что все готово, все устроено так, как я приказывал, и спросил, буду ли я присутствовать на репетиции. Я смотрел на него, не понимая, что же он от меня хочет и при чем здесь какая-то репетиция.

– Нет, нет, не буду, – проговорил я, отмахиваясь от него и не вполне понимая, от чего отказываюсь.

Он ушел смущенным, как видно приняв мое недовольство на свой счет.

Я долго сидел один, глядя в одну точку, ни о чем не думая и ощущая только, как во мне шевелится страх.

Услышал шорох у двери, обернулся. Слуга осторожно сказал, что пришел начальник хора, которого я вызвал: ему уходить или ждать? Я сказал, что пусть войдет, хотя и не помнил, как вызывал его.

Он вошел, и я спросил его, чего он хочет. Почему-то он принял мои слова за шутку и широко мне улыбнулся. Стал говорить, что все готово и мой текст столь хорош, столь великолепен, что сам по себе, безо всякого усилия, врезается в память. Я не позволил ему распространяться в похвалах, а строго спросил:

– Никто из участников хора за это время не покидал отведенного им помещения?

– Нет, нет, император, – вскинув руки и помахав ими перед собой, заверил он меня, – никто никуда не выходил, я сам строго следил за этим. Я следил Также, чтобы никто ничего не понял, а только чтобы я один…

– Как же ты мог уследить за этим? – надвинувшись на него, зло выговорил я. – Ты что, им внутрь головы заглядывал?

– Нет… но я… – бормотал он в испуге, только чуть отклоняя от меня лицо, но не решаясь попятиться.

– А ты, значит, хорошо все понял, – в том же тоне продолжал я, – если следил, чтобы не поняли они?! Ну, говори же!

– Нет… то есть да…

– Ах, вот как! А знаешь ли ты, несчастный, что ты проник в важную государственную тайну? Скажи, кто-нибудь позволял это?

– Я думал… – побагровев, пролепетал он и жадно схватил ртом воздух.

– Ты думал. А кто тебе позволил выходить из помещения? Вот я прикажу придушить тебя здесь же, тогда ты поймешь, что такое государственная тайна и кто ты сам такой есть, чтобы быть ее обладателем. Да ты просто заговорщик, и тебе место не на празднике, а на перекладине!

Он, разумеется, был не виноват, но мне необходимо стало отвести душу. Неожиданно он упал передо мной. Даже не упал, а рухнул – сначала на колени, а потом просто лег на пол. Все тело его сотрясала дрожь. Он был толст, с мясистым лицом, и мне показалось, что его хватит удар. Это оказалось бы очень некстати сейчас. И хотя я был так раздражен, что мне хотелось пнуть его ногой, я нагнулся, взял его под мышки и помог подняться. Он оказался очень тяжел, и, когда он наконец встал на ноги, а я отпустил его, я сам дышал тяжело и, наверное, как и он, покраснел лицом. Он все что-то порывался сказать мне, но губы его дрожали, в углах их выступила пена, и он смог воспроизвести только невнятные междометия.

– Успокойся, – говорил я ему более с досадой, чем успокоительно, – никто тебя не тронет. Ты будешь вознагражден, я сделаю тебя начальником над всеми хорами империи. Успокойся, ты слышишь меня?

Он слышал, поминутно кивал (но, может быть, просто тряс головой) и наконец смог выговорить:

– Я хотел… хотел…

– Да, да, я знаю, – успокоил я его, – ты все правильно хотел, это я не понял тебя. Иди же, иди и делай, что делал, – завтра праздник.

Я крикнул слуг и велел отвести его в помещение, где находился хор. Слуги взяли его под руки, повели к двери. Он скреб носками сандалий по полу и все порывался обернуться и сказать мне что-то.

Когда его вывели, я с грустью подумал, что убиваю все, к чему ни прикоснусь.

Наступил день праздника. С утра я чувствовал себя разбитым, хотя проспал довольно много. Все мне казалось, что я не сделал чего-то важного, и никак не мог сообразить чего. Понял только к полудню, когда ко мне пришел Сулла показаться в одежде императора. Не помню, звал я его или нет, но встретил его если и не с откровенной радостью, то по крайней мере вполне благосклонно. Он был в парике, гриме (в этот раз грим был наложен аккуратно), подобранный, строгий. Я осмотрел его внимательно, нашел, что он совсем на меня не похож, но сказал обратное: очень даже похож. Он ничего не ответил, а только кивнул. Я еще раз напомнил ему весь порядок действий и где буду ждать его, когда все, закончится. Он снова кивнул – он явно не хотел говорить со мной. Что ж, нам в самом деле говорить больше было не о чем, и я отпустил его жестом руки.

А вот когда он ушел, я вспомнил, что же мне нужно было сделать, что томило меня с самого утра. Дело в том, что я поручил Сулле (кому же еще я мог это поручить!) позаботиться о лошадях, провизии и обо всем, что нам понадобится в пути. Он договорился с неким продавцом, и мальчик, сын последнего, должен был ждать нас ночью в условленном месте, на той стороне Тибра, с лошадьми и поклажей.

Но вот теперь, увидев Суллу, я понял, что этот вариант мне не подходит и я сам должен позаботиться о своем уходе. Пусть первый вариант останется запасным, на всякий случай. Мало ли что может произойти!

Я взял охрану и выехал из дворца. Через час мы были на моей загородной вилле. Я отправил слуг, остался в комнате один и переоделся в одежду горожанина, которую, тоже на всякий случай, уже давно хранил там. Выйти незамеченным не составило большого труда: я хорошо знал свою виллу, а солдаты знали ее значительно хуже. Тогда же я подумал, что и убийца мог бы проникнуть внутрь достаточно легко, и, значит, моя жизнь при всей моей власти и при всей мощи империи, которая меня оберегала, стоила не очень дорого.

Довольно быстро я добрался до окраины города, нашел торговца лошадьми, сказал, что мой хозяин поручил мне купить лошадей, немного провизии и кое-что из того, что может понадобиться в пути. Торговец усмехнулся и спросил: далеко ли собрался ехать мой хозяин? Я понял, что он имел в виду, и сказал то, что он от меня ждал:

– Когда дома жена, до любовницы всегда путь неблизкий.

Мой ответ понравился торговцу, и он сказал, что может устроить все сам, и назвал цену. Цена была смехотворной, но я отчаянно торговался. Наконец мы сумели договориться, и он обещал ждать меня на южной окраине города в таверне «Три гладиатора». Он был очень доволен сделкой, по-видимому, решил, что прилично надул меня. И я, в свою очередь, принимал довольный вид, показывая ему, что получил все за бесценок. Он проводил меня до дверей, дружески похлопав по плечу на прощанье. Разумеется, он посчитал меня полным идиотом.

Я не боялся быть узнанным. Во-первых, кто же мог подумать, что император разгуливает без охраны в самом скромном платье, во-вторых, никто из людей, обитающих в этой части города, никогда не видел императора близко. Кроме того, я помнил, как мы когда-то свободно шатались по притонам с Эннией, и никому не пришла в голову мысль, что мы не те, за кого себя выдаем.

На обратном пути, правда, случился небольшой сбой: меня задержала у виллы моя же собственная охрана. А так как она состояла из солдат легиона, а не из гвардейцев, то некоторое время ушло на выяснение моей личности. Когда я было властно заявил, что я император, а потом попытался уйти, один из солдат больно схватил меня за руку и отшвырнул назад. Пришедшие начальник караула и управляющий виллы освободили меня. Я подошел к солдату, который так грубо обошелся со мной. Он был бледен и смотрел на меня неподвижно. Неожиданно для всех я поблагодарил его за службу и сказал командиру, что солдат достоин повышения. Все облегченно улыбнулись, кроме солдата, испуг которого, по-видимому, оказался слишком велик. Я подумал, как он в старости – если сумеет дожить до преклонных лет – будет рассказывать внукам, что смело отшвырнул самого императора, когда тот попробовал ему перечить.

Некому было спросить меня, как я вышел из дому и почему расхаживаю в такой одежде, – все-таки у императора есть свои преимущества: ему на задают неприятных вопросов.

Мы вернулись в Рим только с наступлением сумерек. Народ уже толпами валил за город, и мы не без труда добрались до дворца. Здесь меня уже дожидались Туллий Сабон с командирами когорт, сенаторы и прочие. Я ласково заговорил с Туллием, улыбнулся командирам, но все они смотрели на меня настороженно. Туллий спросил, кто будет сопровождать меня к месту праздника: они или солдаты легиона? Я сделал удивленное лицо:

– Не понимаю твоего вопроса, мой Туллий. Разве римский император уже лишился гвардии? Разумеется, преторианцы, и ты будешь идти рядом со мной.

Туллий смотрел на меня излишне внимательно, соображая своим неповоротливым умом, нет ли тут подвоха. Чтобы успокоить его, я добавил:

– Мы будем стоять полночи на расстоянии нескольких шагов друг от друга. Еще никогда римские императоры не ставили гвардию столь высоко.

На его лице промелькнуло нечто похожее на высокомерие. Наверное, он полагал, что обманул меня. Но не это было главным. А главным было то, что тщеславие Туллия оказалось сильнее разума, ощущения опасности: даже похвала того, кого он так ловко обманул, была ему приятна.

Я улыбнулся ему, дружески потрепал за плечо, сказал, чтобы он распоряжался здесь по своему усмотрению и ожидал моего выхода. Он выглядел довольным и горделиво обвел взглядом всех, стоявших вокруг. На лицах сенаторов отразилось нескрываемое неудовольствие.

Пройдя к себе, я быстро переоделся. Мое одеяние и одеяние Суллы были совершенно одинаковыми. Я посмотрел на себя в зеркало и остался доволен.

Оглядел комнату, подумал, что, наверное, больше не увижу ее никогда, но не испытал ни грусти, ни сожаления. Стремление к гибели – пусть и притворной – было сильнее всего. Для меня самого эта притворная гибель не была таковой, а казалась настоящей, и больше всего на свете я желал, чтобы она скорее совершилась. Я ничего не взял на память, потому как – что же умирающий может прихватить с собой? Ничего не может, даже собственное тело. И я решительно вышел из комнаты.

Перед дворцом меня поджидали богато украшенные носилки, но я сказал, что пойду пешком. Туллий Сабон стал говорить мне, что так идти опасно: людей слишком много и будет трудно обеспечить мою безопасность в таких условиях.

– Не беспокойся, мой Туллий, – сказал я, пристально на него глядя, – римского императора хранят боги.

Такое мое заявление, конечно, звучало не очень убедительно, достаточно вспомнить судьбу моего предшественника, Тиберия. Впрочем, заговорщики тут были ни при чем, ведь это мы с Макроном благополучно задушили его.

Гвардейцы и солдаты легиона образовали вокруг меня квадрат, и мы стали продвигаться в сторону поляны, назначенной для праздника. Шли мы медленно, сквозь толпы народа громко приветствовавшие меня. Солдаты теснили толпу, раздавая удары направо и налево, но восторг людей от этого, кажется, возрастал еще больше. Туллий шел чуть позади меня, время от времени я ощущал его дыхание у самого уха. Ему ничего не стоило ткнуть меня кинжалом в спину, но я знал, что он никогда не решится на это прилюдно. Время от времени я оборачивался и смотрел на него. Его лицо было напряженным и даже, как мне показалось, чуть испуганным. Может быть, он боялся, что кто-то из толпы захочет покуситься на его собственную жизнь? Или он боялся за мою? Последнее выглядело особенно комично: охранять меня столь тщательно для того, чтобы через короткое время убить самому. Бедный Туллий, он не знал своей судьбы!

Наконец мы добрались до места празднества. Здесь стоял невообразимый шум, и даже крики радости по поводу моего прибытия тонули в нем. Казалось, весь Рим сгрудился на этой поляне, и я подумал, что наша столица не так уж густо заселена.

Вышки величественно поднимались над поляной. Хор уже выстроился под ними. Начальник хора ходил взад и вперед вдоль первой шеренги, как полководец накануне сражения. Сумерки уже сгустились в полную темноту, но бесчисленное количество факелов ярко освещало место действия. Мы прошли и остановились позади вышек, где было довольно темно и где со стороны поляны нас не стало видно. Я сказал Туллию, что пора начинать, и велел ему с командирами подняться на свою вышку. Мне показалось, что он был в некоторой нерешительности, как и подошедшие командиры. Вдруг мне почудилось, что они задумали покончить со мной здесь же, не дожидаясь начала действа. А почему бы и нет? Здесь это сделать было даже удобнее, чем на вышке. Признаюсь, холод пробежал по моей спине, и я невольно сделал несколько шагов в сторону, громко воскликнув:

– Архитектора и начальника хора срочно ко мне!

Насколько я мог понять и увидеть (здесь было

достаточно темно), командиры когорт этого не ожидали. В их группе произошло некое неопределенное движение, словно бы они не знали, бежать им, напасть на меня или оставаться на месте. Туллий Сабон отделился от них и приблизился ко мне. Когда до меня осталось еще несколько шагов, я быстро отошел назад, где оказалось значительно светлее, и уже что было сил закричал, срывая связки:

– Срочно ко мне! Срочно ко мне!

Туллий Сабон остановился и замер на месте. «Ко мне» прозвучало как призыв о помощи. Хотя, собственно, это так и было.

Архитектор и начальник хора уже бежали ко мне, когда я сказал, обращаясь к Туллию:

– Нечего тянуть, мой Туллий, – поднимайтесь на вышку, сейчас я отдам приказ начинать.

После секундного промедления он все же повиновался: махнул рукой командирам и сам пошел к вышке. У меня отлегло от сердца. Подошедшим архитектору и начальнику хора я не смог сказать ни слова, только непонимающе смотрел в их испуганные лица.

Я дождался, пока Туллий Сабон с командирами покажутся на площадке своей вышки, и, отпустив охрану, пошел к туннелю вышки императорской Здесь меня уже ждал Сулла: когда я приблизился, он неожиданно выступил из темноты. Он был точно в таком же одеянии, как и я, в парике и, кажется, в гриме. Но, конечно, рассмотреть его тщательно не позволяла темнота.

Должен заметить, что как только я увидел, что преторианцы во главе с Туллием Сабоном в западне, то тут же и потерял осторожность – передвигался в темноте свободно и беспечно. О том, что преторианцы могли нанять убийц или на меня могли напасть другие заговорщики (ведь ненавидящих меня было очень много), об этом я не думал.

Но когда я увидел Суллу, то вздрогнул, хотя сразу узнал его. Даже и сейчас, по прошествии стольких лет, не могу себе объяснить, почему я его испугался и, разговаривая с ним, стоял чуть поодаль, так, чтобы в случае чего суметь убежать или, по крайней мере, иметь такую возможность.

– Ты готов? – спросил я, и голос мой напрягся.

– Да, император! – ответил он, и мне показалось, что в его тоне проскользнула насмешка, – я готов выполнить все то, что ты приказал.

– Вот и хорошо, – произнес я, – тогда разойдемся.

– А твоя одежда, император? – вдруг напомнил он мне.

И правда, я совсем забыл о том, что мне необходимо переодеться. Я знал, что одежда лежит в нише, в начале туннеля, но проходить мимо Суллы, а тем более поворачиваться к нему спиной мне не хотелось. Я принял надменное выражение – хотя в темноте Сулла вряд ли смог его как следует рассмотреть – и сказал холодно и деловито:

– Хорошо, подай.

Он скрылся в туннеле и довольно долго не появлялся. Наверное, трудно искать в темноте, но об этом я не думал, а ждал чего-то нехорошего: вдруг Сулла выскочит оттуда не один или один, но с кинжалом в руке? Зачем Сулле нужно убивать меня, я не знал, но очень боялся. Сам не понимаю, зачем я остался ждать, а не сбежал отсюда. Наверное, тоже от страха.

Наконец он появился, держа в руках одежду. Он вышел как-то странно, с вытянутыми вперед руками.

– Стой! – остановил я его и отступил на шаг. – Положи!

Он остановился и, не сводя с меня взгляда, осторожно положил одежду на землю у ног. Не распрямился, а остался полусогнутым, настороженно глядя на меня снизу вверх.

– Теперь иди, – проговорил я с трудом, чувствуя, что голос плохо повинуется мне, – в туннель. Жди там и делай, как мы договорились.

Он медленно распрямился, как бы вытянув руки из-под одежды, лежащей у его ног, – они были пусты. Он словно бы нарочно, только для меня, пошевелил пальцами. Я облегченно вздохнул. Сказал еще с трудом, но уже значительно мягче:

– Иди, Сулла, скоро мы будем вместе. Иди, я буду ждать тебя.

Он поклонился, пробормотал что-то (я услышал только «император») и, попятившись, скрылся в темноте туннеля. Я не испытал ни малейшего сожаления от того, что через короткое время его уже не будет среди живых. Его, моего Суллы, единственного друга. О чем сожалеть, когда я умирал так же, как он. Или почти так же. Но ведь я, в конце концов, император, а кто он такой, чтобы умирать так же, как и я!

Все-таки с некоторой опаской я подошел к тому месту, где лежала одежда: помедлил, прислушиваясь и напряженно глядя в темноту, куда скрылся Сулла, потом быстро нагнулся, поднял одежду и отбежал в сторону. Совсем не задумываясь о том, что меня могут увидеть, я переоделся. В стороне были воткнуты в землю два горящих факела. Это сделали по моему приказу. Так же по моему приказу никто не смел подходить к вышкам с тыльной стороны – солдаты оцепления стояли так далеко, что не могли видеть, что делается здесь.

Шум на поляне стал стихать и в какие-то несколько мгновений стих вовсе. Наступила полная тишина, но длилась она всего несколько секунд. Послышался голос начальника хора, объяснявшего смысл праздника. Я вслушивался в то, что он говорил, напрягая слух. Подумал раздраженно: «Отчего он говорит так тихо?!» Если так плохо слышу я, находясь в каких-нибудь ста шагах от него, то как его смогут услышать те, кто стоит в толпе в середине поляны, уже не говоря о тех, кто находится в дальнем конце. И тут же я понял, что говорит он громко – голос его уже сорвался на хрип.

Все дело в том, что мы были не в театре, я не подумал об этом. В театре слышно каждое слово говорящего, пусть даже зрители сидят на самых высоких и отдаленных от актера местах. Но здесь была поляна, окруженная лесом, и слышимость оказалась совершенно иной. Надо было предусмотреть это заранее, теперь уже поздно.

Это новое обстоятельство несколько испортило мне настроение: все-таки мою гибель нужно было разыграть более совершенно. Я уже не различал, что говорит начальник хора, и понял, что он закончил, только тогда, когда услышал другой голос. Это был голос чтеца. Слышимость стала несколько лучше – у чтецов хорошо поставленный голос. Я разобрал начальные строки своих стихов.

Через мгновенье я забыл, где нахожусь. О боги, какое же это счастье – слышать свое сочинение в совершенном исполнении. А исполнение казалось мне совершенным. Я слушал и думал о том, что вот так же, как и я, воспринимают мою поэму толпы людей, стоявшие на поляне. Не видя их, но как будто ощущая каждого, я чувствовал, какое наслаждение я им доставляю. Представил, какие раздадутся крики восторга после того, как представление закончится. Как из толпы станут кричать: «Автора!», как я выйду к ним смущенный и гордый и как меня увенчают лавровым венком победителя [30]30
  …как меня увенчают лавровым венком победителя. – В античности сохранялась традиция устраивать ежегодные литературные состязания: победителя – автора лучшей пьесы награждали лавровым венком, словно полководца, удостоенного триумфа.


[Закрыть]
. Поэты будут завидовать мне, а люди, когда я буду проходить мимо, станут указывать на меня детям и благоговейным шепотом произносить мое имя. Я слушал, закрыв глаза, подняв голову к звездному небу, и истома наслаждения пронизывала тело от головы до пят.

Вдруг чтец как бы споткнулся на слове. Я вздрогнул и открыл глаза.

– Ехидны-гвардейцы, предатели Рима и чести… и пел с секундного молчания продолжил чтец, и голос его зазвенел.

Но это были последние строки, которые я уловил. Он продолжал, но я уже не слышал ничего – я смотрел туда, где на площадке вышки находились преторианцы. Как и я, они уже не слушали чтеца. Они оглядывались по сторонам, держась за ножны и обхватив пальцами рукояти мечей. Не было сомнений: они вели себя так, будто ожидали внезапного нападения. Туллий Сабон подскочил к железной двери и взялся за решетки обеими руками. Отсюда было хорошо видно, как он дергал дверь, пытаясь ее открыть, и как это ему не удалось. Он повернулся, что-то сказал гвардейцам, некоторые из них бросились к нему и навалились на дверь.

В ту же самую минуту со стороны поляны донеслись крики, тут же потонувшие в общем шуме толпы. Я не мог понять, почему кричат люди, но невольно направил взгляд на площадку императорской вышки: там уже стоял Сулла – я пропустил момент, когда он входил в дверь. Сулла должен был стоять на площадке в величественной позе императора, но он почему-то не стоял, а раскачивался из стороны в сторону, совершая руками какие-то нелепые движения.

Я сделал несколько шагов вперед, чтобы получше разглядеть его, и едва не угодил в яму, наполненную горючим веществом. Раздался треск веток, маскировавших яму, и я едва успел убрать ногу. Я не мог встать поближе, но и с этого места императорская площадка была хорошо видна. Я не мог оторвать взгляда от стоявшей на ней фигуры в императорской одежде, совершавшей руками, а теперь уже и всем телом нелепые и даже уже стыдные движения. Кривляясь, фигура повернулась в мою сторону, и я ясно увидел, что это не Сулла. Парик был сбит набок, а лицо грубо и вызывающе размалевано.

Не могу сказать, продолжал ли декламацию чтец, вторил ли ему хор, но если они и продолжали, никто их уже не слушал. Шум вокруг стоял невообразимый. Но посреди этого шума я смог расслышать громкий крик Туллия. Может быть, там были какие-то слова, но до меня донесся только крик – страшный, звериный. Я посмотрел: Туллий стоял у перехода на площадку императорской вышки, указывал рукой на кривляющегося там человека, и преторианцы плотной группой стояли за его спиной. В следующее мгновение я бросился к факелам, воткнутым в землю. Схватил оба, добежал до края ямы и сунул их под маскировочные ветки.

Никак не ожидал, что огонь вспыхнет так быстро. Не прошло и нескольких мгновений, как пламя вырвалось наружу и поднялось над ямой едва ли не в человеческий рост. Оно облизало опоры вышек, и сухое дерево загорелось, как солома. Жар сделался нестерпимым, и я отбежал от ямы, успев увидеть только, как преторианцы перебегают на площадку императорской ложи. Вдруг позади меня раздался скрежет. Я резко повернулся и отпрыгнул в сторону.

И сразу же увидел свою статую, медленно поднимающуюся над ямой на конце длинной стрелы. Шестерни механизма скрипели и скрежетали так пронзительно, что заглушали крики на поляне и треск огня. Но я не смотрел уже ни на пламя, ни на вышки, заслоненные им, я смотрел на поднимающуюся вверх статую, зловеще освещенную бегающими отблесками огня. Вот только теперь мне сделалось по-настоящему страшно.

Распятая мраморная махина висела едва ли не над головой, и строгое лицо императора, мое собственное лицо, спокойно взирало на то, что творилось внизу.

Не знаю, как это лучше объяснить, но собственное мое существо как бы покинуло меня и по линии взгляда перетекло в статую. Теперь я сам стал мраморным изваянием, висящим над пламенем. Подо мной были вышки и поляна, на которой метались люди, давя друг друга. На площадке императорской вышки шевелился клубок тел как единое живое существо со множеством рук и ног, дергающихся в разные стороны.

Я был спокоен. Я был удивительно спокоен. Так я не ощущал себя никогда прежде. Я спокойно подумал о том, что теперь я настоящий, а не придуманный бог: всесильный, равнодушный, бессмертный, взирающий с недосягаемых высот на суетливое людское копошение Это были великие мгновения счастья, и я, смертный, сумел познать его. Такие мгновения стоят долгой и так называемой счастливой человеческой жизни.

Вдруг мраморное мое тело качнулось, что-то треснуло позади меня – и я полетел вниз с раскинутыми в стороны руками. Мне не было страшно в тот миг, когда я летел в огонь. Но стало страшно уже в следующий миг, когда мое существо возвратилось в мое прежнее тело. Я, Гай Германик, стоял на земле, а моя статуя в виде распятого на перекладине бога медленно, как бывает во сне, падала вниз. Она рухнула в яму, а искры поднялись до небес. Частицы веток, пропитанные горючим веществом, падали на меня и вокруг. И я, обезумевший от ужаса, бросился бежать, не сознавая, куда бегу, без надежды спастись от этого падающего с небес огня.

Я смог добежать только до кромки леса и, споткнувшись, с размаху упал на живот, больно ударившись о землю. Не могу сказать, сколько я пролежал здесь, наверное, недолго. Когда поднял голову и огляделся, увидел, что вокруг меня дымится земля. Огонь был где-то позади, и крики сюда доносились глухо. Я подтянул ноги, встал на четвереньки, только потом с трудом поднялся. Стоял, покачиваясь и боясь одного: что не удержусь и снова упаду на землю. Если упаду, то уже не поднимусь никогда. Развел руки в стороны и сделал осторожный шаг вперед, потом еще и еще… Так я добрался до ближайшего дерева и обхватил ствол руками.

– Га-ай! – услышал я донесшийся до меня крик и через короткое время снова, еще протяжнее: – Га-ай!

Я боялся разжать руки и, насколько возможно вывернув шею, посмотрел за спину. Кто-то в белом длинном одеянии шагах в семидесяти от меня стоял на поляне. Пламя освещало его сзади, в правой руке он держал короткий меч. Я видел его достаточно ясно, хотя лицо было в тени. Он повернулся в одну сторону, потом в другую, резко взмахнул рукой и, разрубив мечом воздух, прокричал, кажется сотрясаясь всем телом:

– Гай, я убью тебя! Я убью тебя, Гай!

Проклятый Сулла! Я еще плотней прижался к стволу, как бы желая слиться с деревом.

– Я убью, убью, убью тебя! – кричал Сулла.

Но я уже не смотрел на него. Осторожно перебирая ногами и раздирая о кору прижатые к стволу ладони, я передвинулся так, чтобы ствол прикрывал меня от него. Я напряженно вслушивался, упершись взглядом в ствол, но больше не услышал крика.

Когда я наконец решился и выглянул, его уже не было на поляне. Я с усилием разжал руки и, спотыкаясь на каждом шагу, пошел в глубину рощи. Падал, лежал ничком на земле, вставал, шел, падал опять…

Когда вышел к реке, уже светало. Припав ртом к воде, я жадно и долго пил, как загнанное животное. Потом сел, тяжело дыша и опершись о землю руками, потом поднял голову. В небе над рощей поднимались и падали багровые сполохи огня, и мне казалось, что горит само небо…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю