Текст книги "Критика криминального разума"

Автор книги: Майкл Грегорио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

Глава 4

Карета медленно тронулась. Из-за свежевыпавшего снега на булыжной мостовой лошади нервничали, да и кучер правил ими как-то неуверенно. Стук колес эхом отзывался от высоких стен темных каменных строений, расположившихся по обе стороны узких улочек, по которым пролегал наш путь. Однако я не обращал никакого внимания на окружавший меня пейзаж. Все мои мысли были обращены к поверенному Рункену. Значит, он не ждал меня. Он не имел ни малейшего представления о том, кто я такой и почему прибыл в город. С какой стати тогда меня направили на встречу с ним? Если не он рекомендовал меня государю, то кто же? Рункен сам признался, что ожидал приезда эмиссара из Берлина. В столице королевства находится управление Тайной полиции. По-видимому, он ожидал какого-то поверенного оттуда, специалиста в политических убийствах. Неопределенность, возникшая из-за поведения Рункена, а также масса так и не прояснившихся вопросов, вызванных теми официальными документами, что мне было позволено прочесть по дороге в Кенигсберг, повергли меня в состояние, близкое к отчаянию. И уж совсем печальным было практически полное отсутствие у меня надежного помощника, которому я мог бы полностью доверять. Сержант Кох – мелкий чиновник, не более чем плохо информированный посыльный, способный лишь на буквальное исполнение приказаний.

Хриплые крики чаек прервали мои размышления. Я отвел штору и выглянул из кареты, и мгновенно мне в нос ударила резкая вонь гниющей рыбы с тошнотворным привкусом водорослей. За узенькой песчаной гранью далеко на север тянулась бесконечная и беспокойная серая морская гладь. Был отлив, и небольшой флот из рыбацких лодок неуклюже выстроился неподалеку; мачты и снасти напоминали лес из острых льдин. Весь берег представлял собой полностью обледеневшую поверхность, за исключением узенького и быстрого водного потока в устье реки. В него, подобно вытянутой руке, врезался черный каменный пирс. К волнолому были пришвартованы высокие трехмачтовики, напоминавшие мертвых китов, которых вот-вот должны втащить на берег. Грузчики с мешками и тюками на спинах сновали вверх и вниз по сходням, а старые подъемники скрипели и кряхтели под тяжестью загружаемых и разгружаемых товаров. За исключением повсеместного присутствия солдат на улицах, я впервые со времени своего приезда в Кенигсберг узрел признаки жизни. Город славился трудолюбием жителей, практичностью и прижимистостью торговцев. Да и неудивительно, ведь это самый обширный порт на всем Балтийском побережье. До определенной степени с ним могли поспорить лишь Гамбург и Данциг, но ни тот ни другой не могли сравниться с Кенигсбергом в общем тоннаже пропускаемых грузов. Как правило, рассказывал Кох, за обычный день десяток кораблей из самых отдаленных уголков земли выстраивался у здешнего пирса, а другой десяток снимался с якоря и уходил в противоположном направлении. Рабочие бегали по дорожкам, соединяющим пакгаузы с причалом, подобно муравьям, несущим зерно в муравейник. Один из тех кораблей, что сейчас предстали моему удивленному взору, приплыл из тропических джунглей Южной Америки с грузом пиявок для армии.

– Куда вы меня везете, герр Кох? – спросил я.

– В вашу гостиницу, сударь. Она находится у пристани. Конечно, далековато, признаюсь, но экипаж всегда будет…

– В гостиницу? – выпалил я. – Как какого-нибудь коммивояжера?

Неужели это еще одна попытка унизить меня? Я перенес уже достаточно ударов за сегодняшний день. Вначале Рункен отказывается признать, что когда-либо слышал мое имя. Затем выясняется, что я при свете полной луны должен встретиться с печально известным алхимиком. И вот теперь я узнаю, что и поселиться вынужден буду на постоялом дворе в компании контрабандистов и пиратов на огромном расстоянии от Крепости и здания суда, где должен был бы находиться по праву.

– Я ведь не развлекаться в Кенигсберг приехал, сержант, – напомнил я ему.

– Мне были приказано привезти вас сюда, – ответил Кох.

Именно в это мгновение я начал понимать, что относительно меня существует некий план, разработанный до мельчайших подробностей. Мое знакомство с Кенигсбергом напоминало последовательность тщательно продуманных па придворного танца. Я следовал от одного к другому под руководством неразговорчивого танцмейстера Коха. Но кто же заказывал музыку? И с какой целью?

– Остается только надеяться, что место, отведенное мне, будет удобным, – пробормотал я себе под нос, когда карета остановилась перед старинным краснокирпичным зданием с ребристой неровной крышей. Над центральной трубой неистово вращался флюгер в виде корабля с раздутыми ветром парусами. Среди ночной темноты ярко выделялось матовое стекло эркера, мерцавшее янтарным огнем, свидетельствовавшим о том, что внутри пылает большой камин. Это было, пожалуй, первое, что за целый день вселило в меня хоть какую-то надежду. Деревянную табличку над дверью так залепило снегом, что прочесть название гостиницы было практически невозможно.

– «Балтийский китобой», – сообщил мне Кох. – Еда здесь превосходная. Намного лучше, чем в бараках Крепости.

Я проигнорировал попытку сержанта как-то смягчить мое слишком очевидное раздражение. А пока мы с Кохом шли к дверям, ледяной ветер успел пронизать меня до костей. Внутри же нас обдало волной духоты и жара. Я оглядывал помещение, а сержант занялся беседой с человеком, помешивавшим угли в камине. Камин был настолько огромен, что занимал практически всю противоположную стену комнаты. Столы были накрыты к обеду. Свежие белые льняные скатерти и сверкающее серебро произвели на меня вполне благоприятное впечатление. Заведение казалось достойным и уютным.

Сержант Кох вернулся в сопровождении высокого крепкого мужчины с копной вьющихся неухоженных седеющих волос, ниспадавших на лоб, и с медной сережкой в ухе. Он приветствовал меня кивком и нырнул за стойку. Навощенный «хвост», перевязанный ярко-красной лентой, подтверждал первоначальное впечатление, что когда-то он был китобоем. Мгновение спустя мужчина вернулся с большой связкой ключей и улыбнулся мне улыбкой уважительной, но отнюдь не подобострастной.

– Зовут меня Ульрих Тотц, я владелец гостиницы. Мы ожидали вас целый день, сударь, – произнес он глубоким сильным голосом, благодаря которому стал казаться значительно моложе, чем можно было бы предположить, глядя на его седеющие волосы. – Я послал прислугу наверх разжечь камин в вашей комнате. А теперь позвольте, я перенесу вещи из кареты.

Я поблагодарил его и вновь оглянулся по сторонам. Кох же подошел к камину погреть руки над пламенем. По-видимому, для посетителей время было еще раннее, и в гостинице было немноголюдно. У самого камина на стульях с высокими спинками расположилась группка постояльцев, рассматривавших меня и Коха с нескрываемым любопытством. Убедившись, что мы не более чем два путешественника, ищущих укрытия от бурана, они вернулись к пиву и трубкам, возобновив разговор. На троих из них была прусская морская форма, а еще одни, судя по обмундированию, оказался русским гусаром в короткой зеленой пелерине и с фестонами из золотых кружев, нашитых на груди подобно обнажившимся ребрам. Ближе остальных к огню сидел, поглаживая пышные, закрученные вверх усы, смуглый человечек в ярко-красной феске. Я решил, что это, вероятно, какой-нибудь марокканец или турок, скорее всего офицер с торгового судна. Средиземноморские новшества все чаще теперь прибывали в Европу и даже в Пруссию. Все в один голос говорили, что если бы египтяне не рекламировали на каждом углу свои экзотические тайны, Бонапарт, вне всякого сомнения, оставил бы их в покое. Но, как известно, император до безумия обожает плоды финиковой пальмы, и потому…

Тут вошел владелец гостиницы с моим багажом.

– Ваша комната вторая слева на втором этаже. Поднимитесь, когда вам будет угодно, сударь.

Я подошел к Коху, гревшему руки над огнем.

– Приятное зрелище, – заметил я, несколько смягчившись.

Сержант что-то пробормотал в знак согласия, не отрывая глаз от потрескивающих поленьев. Некоторое время мы продолжали стоять, молча глядя на огонь, словно завороженные пляской языков пламени.

– У нас остался примерно час до назначенной встречи с доктором Вигилантиусом, герр поверенный, – напомнил мне Кох.

– Ах да, Луна! – шутливо воскликнул я. – Я надеюсь, вы составите мне компанию?

Кох повернулся ко мне, и выражение крайнего удивления отобразилось у него на лице.

– Сударь?

– У вас другие планы на сегодняшнюю ночь?

– Нет, конечно, нет, герр поверенный! – воскликнул он восторженным голосом. – Мне было поручено оказывать вам любую помощь, которую вы сочтете необходимой. Я просто не был уверен, что…

– Значит, решено, – произнес я.

Мысль о необходимости ехать в мрачную Крепость на Остмарктплатц, и притом в полном одиночестве, приводила меня в глубокое уныние. На данный момент мои отношения с сержантом Кохом нельзя было назвать ни особенно теплыми, ни простыми, но он был единственным человеком во всем городе, к кому я мог обратиться за помощью.

– Должен вам заметить, Кох, что сегодня я не раз имел возможность убедиться в вашем профессионализме и опыте при исполнении данных вам поручений, – произнес я после минутной паузы. Формула, мною подобранная, показалась мне наиболее подходящей и тактичной для описания его своеобразного поведения, которое не раз за прошедший день успело задеть меня за живое. – Меня интересовало… то есть я был бы весьма вам признателен, если бы вы поделились со мной своим знанием города. Не могли бы вы быть моим провожатым во время моего пребывания в Кенигсберге?

– Поверенный Рункен пока во мне не нуждается, – задумчиво молвил Кох, не отрывая глаз от огня. – И если вы считаете, что я мог бы оказаться вам полезен, сударь…

У меня сложилось впечатление, что где-то глубоко под отстраненным и суровым выражением, присущим Коху, скрывалось искреннее желание помочь мне.

– Я унаследовал должность господина Рункеиа, – произнес я с некоторым облегчением, сделав неуклюжую попытку пошутить, – и вместе с ней, полагаю, и вас. А теперь прошу меня простить, я должен написать письмо. Его можно будет отправить сегодня же вечером?

– Я сам это и сделаю, сударь, – мгновенно ответил Кох.

– Спасибо, сержант. Закажите, пожалуйста, два больших бокала горячего пунша. Я долго не задержусь.

Поднявшись наверх, я без особого труда нашел свою комнату. Дверь была распахнута, поэтому я сразу прошел внутрь. Герр Тотц, хозяин гостиницы, стоял рядом с мальчишкой, который на коленях с помощью деревянных мехов раздувал огонь в камине. Оба не заметили меня, когда я вошел в комнату. Я же положил шляпу на кровать, чувствуя приятное тепло и оценив исключительную чистоту своего номера. Оглядел низкий нависающий потолок с темными просмоленными лубовыми балками, оштукатуренные и выбеленные стены и ковер, лишь слегка поистершийся посередине. У самого окна примостился небольшой столик, на котором ярко пылала масляная лампа, а у противоположной стены большой сундук и такого же цвета комод из орехового дерева расположились по обе стороны от кровати, занавешенной пологом, столь же идеально чистым, как и все в этой комнате. Последний штрих к столь замечательной картине добавляли большой дрезденского фарфора голубой кувшин и тазик для умывания.

Удовлетворенный увиденным, я оглянулся на владельца гостиницы и мальчишку с намерением обратить на себя их внимание. Но что-то в tableau vivant [4]4
  Живая картина (фр.).


[Закрыть]остановило меня. Краснолицый мальчишка все еще склонялся над огнем, высокий хозяин гостиницы следил за его работой. Я видел только профиль Тотца – в нем, несомненно, было что-то угрожающее. Из-за шума мехов, шипения огня, потрескивания дров я почти не слышал их слов. Тотц очень серьезным тоном что-то говорил парню, и у того на шее даже выступили вены, как будто он едва сдерживал желание закричать.

– Ну-ну, играй с огнем, Морик, обожжешь пальцы! – усмехнулся хозяин гостиницы.

– Он наверняка знает, как развести огонь, герр Тотц, – произнес я громко, снимая свой камзол и бросая его на кровать.

Когда я в очередной раз повернулся к камину, то был поражен происшедшей переменой – выражением, застывшим на лицах обоих. Тонкие черты лица мальчика исказил страх, и он, несмотря на приветливую улыбку, напоминал загнанную лису, которую готовы растерзать собаки. Ульрих Тотц, казавшийся таким раздраженным всего минуту назад, теперь был сама любезность и подобострастие. Его левая рука тяжелым собственническим жестом легла на худенькое плечо парня. Со всех точек зрения хозяин гостиницы Тотц производил впечатление полицейского, схватившего с поличным воришку.

– Вот ваша комната, сударь, – произнес он и заговорщически подмигнул мне. – Если что-то потребуется, то спросите мою жену. Она скоро вернется от сестры. Я большей частью бываю внизу. А это Морик, мой племянник.

Тотц сильно ущипнул мальчишку за плечо, и фальшивая улыбка на лице паренька сменилась гримасой боли.

– А мне нравится, как ты развел огонь, Морик. – похвалил его я, стараясь не разозлить Тотца еще больше.

Хозяин широко улыбнулся, хотя мне показалось, что демонстративное добродушие стоило ему немалых усилий, особенно когда я отпустил его, а мальчишку попросил остаться распаковать мои вещи. Как только хозяин удалился, парень начал вести себя гораздо свободнее. Это был невысокого роста, бойкий, востроглазый подросток лет двенадцати с круглой блестящей физиономией, напоминающей румяное яблоко. Он набросился на мою сумку, подобно маленькой обезьянке, вытаскивая из нее содержимое, раскладывая на кровати рубашки, чулки и белье, а расчески и щетки с поразительной тщательностью расположив рядом с умывальником. Создавалось впечатление, что он получал особое удовольствие от одного прикосновения к моим вещам, от их веса, покроя и качества. Одним словом, он явно не торопился.

– Довольно, Морик! – остановил я его, мое терпение было на исходе. – Налей только теплой воды в этот сосуд. Мне нужно немного умыться перед тем, как идти. Внизу меня ждет один человек.

– Полицейский, сударь? – спросил Морик. – А что, наша гостиница находится под наблюдением?

– Весь Кенигсберг находится под строгим наблюдением, – ответил я, улыбнувшись по-детски нагловатому любопытству.

Затем уселся за столом у окна, извлек мой письменный прибор и начал письмо, которое еще совсем недавно писать не намеревался.

«Герр Яхманн,

не зависящие от меня обстоятельства снова привели меня в Кенигсберг. Его величеством мне дано весьма серьезное поручение чрезвычайной важности. Суть его я с огромным удовольствием изложу Вам лично при первой же возможности. Я нанесу Вам визит завтра в полдень. Спешу подтвердить данное мною слово, что буду избегать каких-либо контактов с Магистерштрассе до встречи с Вами.

Ваш покорный слуга, Ханно Стиффениис, судья».

– Я могу отнести письмо на почту, сударь.

Я вздрогнул и обернулся. Мальчишка заглядывал поверх моего плеча. Я был настолько поглощен письмом, что забыл о его присутствии.

– На почту? В такое позднее время? Ты что, не боишься выходить на улицу ночью? – спросил я.

– О нет, сударь! – живо ответил парнишка. – Я сделаю все, что попросит ваше превосходительство.

– Ты смелый мальчик, – сказал я, вытаскивая монетку из жилетного кармана, – но глупый. По ночам по улицам Кенигсберга разгуливает убийца. Гораздо разумнее с наступлением темноты оставаться дома.

Украдкой бросив взгляд в сторону двери, Морик, словно вороватая сорока, выхватил у меня из рук монету.

– Совсем в этом не уверен, сударь, – прошептал он. – Здесь, в нашей гостинице, гораздо опаснее, чем на улицах. Вода готова.

Я не обратил никакого внимания на слова мальчишки, отнеся их на счет детского бахвальства, и с улыбкой снял куртку, жилет и закатал рукава рубашки.

– Вы мне не верите, сударь? – спросил он, подходя ближе.

– Почему я должен не верить тебе, Морик? – ответил я, думая совсем о другом – о предстоящем мне вечере.

– В этом доме творятся странные вещи, сударь, – прошептал он еще тише. – Потому-то вы сюда и приехали, ведь правда?

– Конечно, конечно, – отшутился я, начав умывание. – Но о чем ты?

– Человек, которого убили, провел свою последнюю ночь здесь. Ян Коннен…

Громкий стук в дверь прервал его разглагольствования.

Не дождавшись приглашения, в тот момент, когда я закончил умывание, в комнату вошел герр Тотц.

– Если вам больше не нужен мальчишка, сударь, – сказал владелец гостиницы, сжал губы и бросил злобный взгляд в его сторону, – он должен помогать на кухне. Ступай!

Прежде чем я успел промолвить слово, паренек обежал вокруг своего хозяина и ловко нырнул в открытую дверь.

– У, малявка! – процедил сквозь зубы Тотц, сверкнув глазами и тряхнув головой. – Лживый маленький бездельник. И хитрец к тому же.

– Он сказал мне, что Ян Коннен провел последнюю ночь перед убийством в вашей гостинице. Это правда?

Ульрих Тотц ответил только после паузы, после которой на устах его появилась улыбка, а слова потекли подобно теплому молоку с медом.

– Верно, сударь, так оно и было. Я уже рассказал в полиции все, что знаю. Под присягой. Да он и немного здесь пробыл. Ничего прибавить к тому, что я там говорил, не могу, сударь. А теперь мне можно идти? Внизу сейчас много дел.

Я кивнул, и он вышел, тихо закрывая собой дверь. Втянули ли меня в какой-то жуткий лабиринт, или это просто случайное совпадение, что я попал в ту же гостиницу, где первая жертва убийцы провела последние часы жизни? Я решил при возможности отыскать показания, которые Ульрих Тотц дал в полиции. Становилось ясно, что на самом деле сведений относительно совершенных убийств гораздо больше, чем можно было заключить на основании представленных Кохом бумаг.

Внизу сержант Кох сидел у камина, и два больших бокала с ромом стояли рядом с ним на маленьком столике. Постоялый двор теперь был значительно более оживленным. В центре всеобщего внимания находились две женщины в широких красных юбках и блузках с глубоким вырезом. Исключение составлял, пожалуй, только русский офицер в экстравагантной форме, заснувший за столом, запрокинув голову и прислонившись к стене. Бокал грога рядом с ним опрокинулся, и его содержимое капало на пол.

– Кох, – произнес я, похлопав сержанта по плечу.

Сержант вскочил и взгромоздил свою треуголку на голову, так, словно я застал его обнаженным, и теперь с ее помощью он попытался прикрыть наготу.

– Экипаж…

– Здесь был убит Ян Коннен. Вы знали об этом?

Кох ответил не сразу, и у меня уже вновь начали возникать подозрения, не увиливает ли он.

– Впервые слышу, сударь. Уверяю вас!

– В самом деле? – с сомнением в голосе произнес я. – Странно. Весь город наверняка знает, а вы не знаете.

Кох сделал глубокий вдох и только потом ответил:

– Я же говорил вам, сударь, подробности совершившегося хранились в глубочайшей тайне. Я знал, конечно, что упомянутый вами человек был убит где-то рядом с морем, но не в этой же гостинице.

– Неподалеку от гостиницы, – поправил я его. – Возможно, вы ничего и не знали, но тот, кто решил поселить меня здесь, вне всякого сомнения, все прекрасно знал, сержант.

Несколько мгновений мы стояли лицом к лицу, глядя друг на друга в полном молчании, и я ощутил, что между нами вновь проскользнул холодок недоверия. Я показал ему конверт, который держал в руке.

– Вот письмо, о котором я говорил вам. Оно предназначено для одного человека, живущего в Кенигсберге. Его зовут Раннгольд Яхманн.

Если Кох когда-то и слышал это имя, то не подал виду.

– Я передам его адресату сразу же после посещения нами Крепости, – пообещал он с почтительным кивком. – Завезу по пути домой.

Такое благородство представило Коха совершенно в новом свете. И я внезапно понял, что целый день только тем и занимался, что обвинял его в заговоре, который сам себе не мог объяснить. То, что казалось попыткой манипулировать мною и строить всяческие препятствия, на самом деле могло быть лишь проявлением чрезмерного усердия в исполнении крайне обременительных обязанностей.

– Не стоит, – махнул я рукой, немного смягчившись. – Отнесете завтра утром. Дом герра Яхманна находится на Клопштрассе.

– Вам что-нибудь еще нужно, сударь?

– Транспорт, Кох. Луна уже, по-видимому, в собственном доме, [5]5
  Имеется в виду астрологический дом.


[Закрыть]как вы думаете? – добавил я шутливо, стараясь разрядить обстановку.

Едва заметный намек на улыбку появился на губах сержанта, когда мы проследовали к двери.

– Думаю, что да, сударь. Пора.

У причала снег лежал сугробами на грубом булыжнике мостовой, почти полностью устилая землю, но метель прекратилась. Правда, порывы с моря сделались еще сильнее. Ветер злобно свистел, обжигая лицо, заставляя зубы стучать от холода, а дух бунтовать против разбушевавшейся природы.

– Да сохранит нас Господь! – пробормотал Кох, залезая следом за мной в экипаж.

Он приказал кучеру трогать, и я вспомнил бокалы с горячим пуншем, которые мы оставили на столе нетронутыми.

Нынешней ночью мы оба пожалеем об этом упущении.