355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Майкл Грегорио » Критика криминального разума » Текст книги (страница 1)
Критика криминального разума
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 15:40

Текст книги "Критика криминального разума"


Автор книги: Майкл Грегорио



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)

Майкл Грегорио
«Критика криминального разума»

Неудачное начало

– Посмотрите, Стиффениис. Орудие преступления вошло, словно горячий нож в сало.

Словно Логика, взрезающая туман Невежества, подумал я, вполне осознавая, в сколь просвещенном обществе нахожусь. Тем не менее желудок мой взбунтовался от увиденного. Пришлось приложить определенное усилие, чтобы не отвести взгляд. И я бы, несомненно, все-таки отвернулся, если бы не чувство долга, вынудившее меня рассмотреть улики преступления со всей необходимой тщательностью, на которую я был способен в тот момент.

– И все-таки это был не нож…

Внутри большого стеклянного сосуда в спирту покачивалась отрубленная голова. Спутанные серовато-красные сухожилия, сгустки крови и ошметки кожи подобно щупальцам медузы едва заметно колыхались в жидкости соломенного цвета. Серые глаза были устремлены вверх, рот искривлен в гримасе, которая скорее свидетельствовала об изумлении, нежели о боли. Само собой напрашивалось предположение, что внезапность смерти прервала электрический ток мыслей с такой же быстротой, с какой она остановила и ход животных реакций организма. Мне так хотелось узнать, каковы были последние впечатления несчастной жертвы. Однако я с сожалением напомнил себе, что не существует никаких методов отфильтровывания ценных идей, которые, возможно, сейчас растворены в той жуткой взвеси и которые смогли бы помочь мне понять, каким образом наступила смерть. Я, конечно же, читал «De viribus electricitatis in motu musculari», [1]1
  «Об электрических силах и мышечном движении» (лат.). – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть]
но данный осмотр требовал гораздо больших познаний, чем те, которыми обладал великий Гальвани.

Голова медленно покачивалась в жидкости, словно огромная раковина на морских волнах, а мой наставник вытянул длиннющий тонкий палец, указывая на одно конкретное место.

– Вот, посмотрите, у самого основания черепа. Видите?

– Но чем была нанесена рана, сударь? – осторожно спросил я.

– Ее, наверное, нанес сам Сатана. Своими острыми когтями, – ответил наставник с присущим ему спокойствием, от которого холодела кровь в жилах.

Создавалось впечатление, что он демонстрирует элементарный принцип материальной дедукции аудитории университетских студентов, к которой и я имел честь принадлежать семью годами ранее…

Прошло почти три года со времени той беседы, и я решил взяться за перо. Я надеялся представить миру эффективный метод, каковым может воспользоваться любой судья, на которого возложена обязанность по раскрытию убийства. Короче говоря, я взялся за написание трактата, коему величайший из сыновей Восточной Пруссии уже подсказал весьма точное, хоть и несколько ироничное название.

Упомянутый благородный план был неожиданно прерван почти сразу же после нескольких первых строк сочинения. И дело не только в драматических поворотах истории. Открывшееся мне в ходе расследования погрузило мой разум и душу в бездонную пропасть такой сатанинской тьмы, что оказалось весьма нелегким делом отыскать из нее выход. И уж поверьте! Простак, писавший те строки, и человек, пишущий эти, – два настолько чуждых друг другу существа – несмотря на все свидетельства обратного, которые предоставляют мне здравый смысл и зеркало для бритья, – что порой я невольно задаюсь вопросом: а тот ли я человек, которым был когда-то? Увиденное мною в Кенигсберге будет преследовать меня весь остаток жизни…

Глава 1

Китобои, возвращавшиеся с промысла в арктических морях летом 1803 года, сообщали об Aurora Borealis [2]2
  Северное сияние.


[Закрыть]
невиданной доселе яркости. Несколькими годами ранее, к удовольствию всех представителей научного сообщества, профессор Уолластон описал явление полярной рефракции. Конечно же, это нисколько не уменьшило суеверный страх, который упомянутое явление природы вызывало и вызывает в невежественных обитателях Балтийского побережья. Все жители Лотингена, расположенного в восьми милях от берега – и ваш покорный слуга в том числе, – каждую ночь с благоговейным трепетом всматривались в темное небо. Увиденное не могло не ввести нас в заблуждение. Северное сияние сверкало подобно перламутровому вееру невероятной величины, поднесенному к полуденному солнцу. Маленькая Лотта Хаваарс, служившая у нас нянькой с момента рождения Иммануила, говорила, что ее соседи по деревне обратили внимание на странное поведение домашних животных. А осень принесла нам известия о появлении жутких растений и рождении уродов, столь отвратительных, что, казалось, попраны основные законы природы. Двухголовые поросята, телята с шестью ногами, репа величиной с тачку. «Предстоящая зима, – мрачно бормотала себе под нос Лотта, – будет такая, какой еще не видывало человечество».

Глаза моей жены удивленно поблескивали, когда она слышала ворчание Лотты. Елена бросала в мою сторону насмешливые взгляды, словно приглашая разделить ее ироничное отношение к бредням служанки, и я принужден был улыбаться в ответ. Тем не менее слова Лотты находили отклик в моем сердце, ведь я родился и воспитывался в деревне. Казалось, сердце сжимается в груди и возникает какое-то тягостное ощущение, сходное с удушьем; такое чувство вызывает в нас еще далекая грозовая туча в жаркий летний день. Когда же наконец наступила зима, мы поняли, что она действительно ужасна. Все пророчества Лотты оправдались. Проливные ледяные дожди днем и жуткий мороз по ночам. А потом пошел снег. Его выпало больше, чем мне приходилось видеть за все предыдущие годы.

День 7 февраля 1804 года оказался самым холодным за всю историю. То утро я провел в городском суде Лотингена, работая над заключением по одной тяжбе, разбор которой занял большую часть недели. Герман Бертхольт взял на себя смелость улучшить местный ландшафт и обрубил две ветки у ценной яблони, принадлежащей его соседу, фермеру Дюрхтнеру. Ответчик уверял, что названное дерево портило вид из окна его кухни. Тяжба разделила наш поселок, так как всем жителям вопрос представлялся чрезвычайно важным. Если бы судьи отмахнулись от него, мог бы возникнуть прецедент, за которым последовала бы настоящая эпидемия противоправных действий. И я с головой ушел в работу над заключением по названному делу – …в силу вышеуказанного я приговариваю Германа Бертхольта к штрафу в тринадцать талеров и шестичасовому заключению в загоне для скота… – когда в дверь внезапно постучали и вошел секретарь.

– Вас какой-то человек дожидается, – невнятно прогнусавил Кнутцен.

Я с нескрываемым раздражением взглянул на своего пожилого секретаря. Грязную рубаху свою он так и не сменил, воротник уже совсем почернел, а сапоги были не чищены несколько недель. Он, наверное, снова возился с утками. Я проиграл сражение с ним и давно устал от жалоб. Гудьен Кнутцен принадлежал к немногочисленной горстке людей в поселке, которые были способны нацарапать на бумаге собственное имя. Лишь по этой причине ему удалось избежать судьбы своего отца и всех предков по мужской линии в их семействе. Однако ныне королевский кошелек опустел. Наш король избрал политику вооруженного нейтралитета, в то время как все остальные великие европейские державы пытались помериться силами с французами. В результате ради необходимости оплачивать военные расходы траты на гражданские нужды были урезаны самым беспощадным образом. Солдатам требовалось новое обмундирование, генералам – хорошее жалованье, лошадям – уход и кормежка. В общем, все должны были быть готовы к войне, в неизбежности которой уже никто не сомневался. В Бессарабии закупили тяжелые пушки, что навлекло на Пруссию новые тяготы и даже нищету. Экономия последнего времени особенно болезненно ударила по нижним судейским чинам, в том числе и по вашему покорному слуге. Но Кнутцена она отбросила прямиком в самое мрачное Средневековье. Его жалованье урезали вдвое. В результате Кнутцен стал стремиться работать как можно меньше и все то время, которое ему удавалось урвать у своих основных обязанностей, проводил с утками. Он снова сделался обыкновенным крестьянином. Подобно остальным жителям Европы, Кнутцен таким образом расплачивался за Французскую революцию и за тот ужас, который Наполеон вселил в обитателей нашего континента.

Елена пообещала подарить ему какую-нибудь из моих старых рубашек, как только в очередной раз в городе появятся торговцы вразнос. Я выглянул в окно, подумав, что в такую погоду торговые повозки еще не скоро загромыхают по нашей мостовой. Снова пошел снег. С неба падали хлопья величиной с лавровые листья. Вчера он тоже шел целый день, и сегодня с утра собирались тяжелые тучи. «Что может заставить человека высунуть нос на улицу без особой нужды в такой день?» – подумал я. Признаться, подобные мысли подхлестнули мое любопытство. Ну что ж, решил я, когда посетитель закончит рассказ о своих проблемах, я тотчас же закрою кабинет и отправлюсь домой.

– Пусть войдет, – сказал я.

Кнутцен вытер нос рукавом. Всякий раз, когда он снимал свою единственную куртку, что случалось крайне редко, создавалось впечатление, что она могла стоять сама собой.

– Ага, – произнес он и медленно удалился из комнаты.

Дверь Кнутцен оставил открытой, и я прекрасно слышал его бормотание, доносившееся из передней.

Несколько мгновений спустя плотно сбитый мужчина в дорожном платье темного цвета и высоких сапогах тяжело и решительно ввалился в мой кабинет, оставляя за собой след из капель и грязи от талого снега. Смертельная бледность лица посетителя и нездоровая дрожь в теле вызвали у меня подозрения, что он ошибся зданием. Он, несомненно, больше нуждался во внимании лекаря, нежели в услугах мирового судьи.

– Чем могу быть вам полезен, сударь? – спросил я, жестом указав гостю на стул, сам же снова уселся за стол.

Незнакомец еще плотнее запахнул на себе широкий плащ, продолжая дрожать, и громко откашлялся.

– Вы мировой судья Стиффениис? – прохрипел посетитель.

– Именно он и есть, – ответил я, кивнув. – Но откуда вы прибыли к нам, сударь? Вы же не из Лотингена.

Большие серые глаза моего гостя дерзко сверкнули.

– А разве вы меня не ждали? – спросил он с явным удивлением в голосе.

Я покачал головой.

– Видя столь внезапную перемену погоды к худшему, – ответил я, выглянув в широкое окно эркера на снег, падавший теперь почти сплошной пеленой, – я вообще никого не ждал сегодня утром. Тем не менее чем я могу быть вам полезен, сударь?

Гость помолчал.

– Разве дилижанс из Кенигсберга еще не прибыл? – спросил он вдруг.

– Не имею ни малейшего представления, – ответил я, не понимая, к чему он все-таки клонит.

– И вы не получили никакого известия от поверенного Рункена?

– Я вообще никакой почты не получал сегодня утром. Мне не знаком и герр поверенный Рункен. Я только слышал о нем.

– Никакой почты? – пробормотал незнакомец, с силой ударив ладонью правой руки по колену. – Да, значит, появилось дополнительное затруднение!

– Вот как? – переспросил я уже с явным беспокойством.

Он ничего не ответил, а только открыл кожаную сумку, которая висела у него на плече, и начал в ней рыться. Все надежды, что гость извлечет оттуда нечто такое, что прояснит причину его визита ко мне в столь неподходящую погоду, мгновенно испарились, как только он вытащил из сумки большой белый носовой платок и шумно высморкался в него.

– Должен ли я понимать вас таким образом, что вы и являетесь поверенным Рункеном? – попытался я осторожно прощупать почву.

– О нет, сударь! – просипел незнакомец из-за белого квадрата платка. – При всем моем к нему уважении, он последний человек, которым я хотел бы оказаться в данный момент. Зовут меня Амадей Кох, я сержант полиции в Кенигсберге. Я исполняю обязанности административного служащего в ведомстве поверенного Рункена. – И он прижал платок ко рту, чтобы подавить приступ кашля. – При отсутствии почты лучшее, что я могу сейчас для вас сделать, сударь, – это сообщить вам о причинах своего визита.

– Прошу вас, герр сержант Кох, – откликнулся я в надежде наконец хоть что-то прояснить в нашей беседе, делавшейся все более неопределенной.

На бледных губах моего собеседника появилась слабая улыбка.

– Я не стану более посягать на ваше драгоценное время, сударь. В свое оправдание могу лишь привести нынешнее плачевное состояние моего здоровья и добавлю только, что путешествие из Кенигсберга отнюдь не укрепило мои мыслительные способности, а совсем наоборот. Короче говоря, я прибыл с указанием забрать вас с собой.

Я с ужасом уставился на него:

– В Кенигсберг?

– Я уповаю лишь на то, что снегопад нам не помешает…

– Указанием, герр Кох? Вы не могли бы выразиться яснее и сообщить, что же все-таки привело вас сюда?

Сержант Кох вновь начал рыться в сумке и наконец извлек оттуда большой белый конверт.

– Официальное сообщение о вашем назначении было отослано со вчерашней почтой. По непонятным причинам почта не прибыла. Тем не менее мне поручено препроводить вас в Кенигсберг. Это вам, сударь.

Я вырвал пакет из протянутой руки, прочел на нем свое имя, после чего перевернул его. На клапане стояла большая красная гогенцоллерновская печать, и я не без колебаний сломал ее, вскрыл конверт и прочел его содержимое.

«Достопочтенный поверенный Стиффениис, на ваши таланты обратил Наше внимание достойнейший и выдающийся человек, который полагает, что только вы один способны разрешить загадку, из-за которой Наш любимый Кенигсберг пребывает в тисках ужаса. Мы глубоко почитаем и верим тому весьма почтенному господину, который и назвал Нам ваше имя, и теперь то же почтение и веру Мы готовы проявить и к вам. Нисколько не сомневаемся, что вы примете Наше королевское поручение и будете действовать со всей необходимой поспешностью. Судьба города в ваших руках, сударь».

Послание было подписано широко и размашисто: «Король Фридрих Вильгельм III».

– В Кенигсберге произошло несколько убийств, поверенный Стиффениис, – дополнил прочитанное мною сержант Кох, заметно понизив голос, словно боясь, что кто-то может нас подслушивать. – Сегодня утром меня попросили сообщить вам об этом.

– Я в растерянности, герр Кох, – пробормотал я, не отрывая глаз от бумаги, которую держав в руках, и снова и снова перечитывая одну и ту же фразу. На какие «таланты» делался здесь намек? И кто тот «достойнейший и выдающийся человек», который обратил на них внимание его величества короля? – Вы уверены, что здесь нет ошибки?

– Совершенно уверен, – ответил сержант, указывая на пакет. – Мы живем в Пруссии, сударь. На конверте ваше имя.

– Дело расследует поверенный Рункен? – спросил я. – Он, насколько мне известно, является главным судьей Кенигсбергского округа.

– У герра Рункена случился удар, – ответил сержант Кох. – У него отказали нижние конечности. По всей видимости, вам придется принять на себя его обязанности.

Мгновение я размышлял над его словами.

– Но почему, сержант Кох? Я ведь не знаком с герром Рункеном, никогда с ним не встречался. Почему он порекомендовал меня его величеству королю Фридриху Вильгельму, да еще в таких восторженных выражениях?

– Ничего определенного не могу ответить вам, сударь, – сказал сержант. – Все, без сомнения, прояснится в Кенигсберге.

Мне оставалось лишь принять его заверения.

– Вы упомянули о каких-то убийствах, сержант. Сколько же их было?

– Четыре, сударь.

У меня перехватило дыхание.

Ни разу за всю мою судейскую карьеру мне не приходилось сталкиваться с серьезным преступлением, и я рассматривал это как знак величайшей благосклонности фортуны. Приговор, над которым я работал несколько минут назад, был самым значительным за те три года, что я провел в Лотингене.

– Первую жертву обнаружили примерно год назад, – продолжал Кох, – но полиция так и не смогла найти виновника, и потому о преступлении довольно быстро забыли. Три месяца назад нашли еще одно тело, а в прошлом месяце погиб третий человек. Ну, а вот вчера отыскали очередной труп. Обстоятельства смерти указывают на то, что все они стали жертвами одного…

Тут раздался стук в дверь, и Кох не успел договорить начатую фразу.

Шаркая ногами, в кабинет вошел Кнутцен и бросил мне на стол еще одно письмо.

– Только что доставили, герр поверенный. У почтового дилижанса отвалилось колесо на подъезде к Рикелю, поэтому он опоздал на четыре часа.

– К счастью, я избрал другую дорогу – вдоль берега, – пробормотал Кох, как только Кнутцен вышел из комнаты. Сержант взмахом руки указал на письмо, которое принес слуга: – Там вы найдете подтверждение того, что только что услышали от меня.

Я вскрыл конверт и обнаружил приказ, подписанный поверенным Рункеном нервным слабым почерком, который видом своим подтверждал слова сержанта Коха относительно состояния здоровья судьи. Далее в письме содержалось официальное сообщение о передаче мне расследования дела об убийстве.

Я отложил послание, раздираемый противоречивыми чувствами. Безусловно, я был весьма польщен тем, что мои профессиональные таланты наконец-то признаны. И не кем-нибудь, а самим поверенным Рункеном, чье имя стояло первым среди имен всех судейских чиновников Пруссии по причине его исключительных достоинств и, прежде всего, строгости и принципиальности. Но еще больше меня удивило то, что, как явствовало из письма, ему было знакомо мое имя. И то, что он рассказал обо мне королю. Что я совершил такого, чтобы привлечь его внимание? С какой стати столь могущественные люди решают довериться именно мне в таком важном вопросе? Я не был настолько тщеславен, чтобы полагать, что во всей Пруссии не нашлось более достойного человека для расследования подобного дела. Однако что они имеют в виду, говоря о моих загадочных «талантах»?

Заключительные слова в послании герра Рункена окончательно поставили меня в тупик:

«…в данном деле есть ряд сторон, которые невозможно доверить бумаге. В свое время вы получите о них всю необходимую информацию».

– Вы готовы, сударь? – спросил сержант Кох, собирая сумку и вставая. – Я к вашим услугам во всем, что может способствовать нашему скорейшему отъезду.

Я оставался сидеть, словно молчаливо протестуя против подобной настойчивости и спешки. В памяти всплыло содержание еще одного письма, полученного мною семью годами ранее в Кенигсберге. Тогда я принужден был дать обещание, которое сейчас нарушил бы одним фактом своей поездки в город вместе с сержантом Кохом.

– Сколько же времени мне придется там провести? – спросил я, словно этот вопрос действительно имел какое-то практическое значение.

– До тех пор, пока дело не будет завершено, – без обиняков ответил сержант.

Я откинулся на спинку кресла, задумавшись над тем, как лучше поступить в подобных обстоятельствах. Если от меня требуется провести лишь несколько дней в городе, чтобы закрыть дело, которое поверенный Рункен не сумел завершить по причине болезни, тогда беспокоиться особенно не о чем. Если я окажусь неспособным справиться с возложенными на меня обязанностями, я просто вернусь в ту неизвестность, из которой был извлечен капризной рукой судьбы. С другой стороны – подсказало мне вдруг пробудившееся честолюбие, – на какие высоты карьеры я смогу подняться, если моему расследованию будет сопутствовать удача?

– Я должен попрощаться с женой, – сказал я, вскакивая и уже фактически приняв решение.

Сержант Кох плотнее запахнулся в плащ.

– У нас не так много времени, если мы хотим добраться до Кенигсберга до наступления ночи, сударь, – отозвался он.

– Мне потребуется всего несколько минут, чтобы проститься с женой и поцеловать своих малюток, – решительно произнес я, ощутив за собой силу новых полномочий. – Ни поверенный Рункен, ни сам король не отказали бы мне в этом, полагаю!

Посреди заснеженной улицы стояла большая карета с королевским гербом. Очутившись внутри кареты, я не мог не задуматься над абсурдностью ситуации. Вот я сижу здесь, в королевской карете, держу в руках письмо, подписанное самим государем, умоляющим меня расследовать преступление, которое не способен раскрыть ни один из судей, находящихся у него на службе. Сегодняшний день должен был стать вершиной моей недолгой карьеры – днем, когда наконец рассеялись тучи и из-за них выглянуло яркое солнце. Мои способности не только признаны на самом высоком уровне, но и будут использованы на благо государства и народа. И тут в памяти снова всплыли слова из того старого письма:

«Не возвращайтесь. Ваше присутствие принесло слишком много вреда. Ради него больше никогда не показывайтесь на Магистерштрассе!»

Кучер щелкнул кнутом, и экипаж рванулся вперед. Я воспринял это как знак судьбы. Следует оставить прошлое позади и все надежды возложить на будущее, которое обещает мне более достойное и благополучное существование. Чего еще я мог пожелать? При всех оговорках я впервые столкнулся с реальной возможностью значительного продвижения по службе.

Елена, должно быть, сидела у окна, когда роскошная карета остановилась рядом с маленьким, продуваемым всеми ветрами домиком на самой окраине нашего городка. Когда я вылезал из экипажа, она бросилась встречать меня без шляпы и накидки, не обращая никакого внимания на пронизывающий северный ветер и метель. Подбежав, Елена остановилась передо мной в нерешительности.

– Что случилось, Ханно? – произнесла она задыхаясь, приблизилась ко мне вплотную и взяла меня за руку.

Елена слушала мои объяснения, в отчаянии прижав руки к груди. Мне очень хорошо был знаком этот жест. Он означал, что она глубоко потрясена и расстроена моими словами.

– Я думала, Ханно, ты избрал Лотинген именно для того, чтобы избежать подобных вещей, – пробормотала она. – Я ведь искренне верила, что ты нашел здесь то, что искал.

– Так оно и есть, дорогая, – ответил я без минутного раздумья. – Конечно, так оно и есть.

– В таком случае я не понимаю тебя! – воскликнула Елена и после короткой паузы продолжила: – Если ты решил пойти на это ради своего отца, то ведь уже ничего нельзя изменить, Ханно. Его уже ничто не переменит.

– Я полагал, ты обрадуешься, узнав, что у меня появилась реальная возможность продвижения по службе, – произнес я, возможно, немного более резко, чем хотел. – Что тебя так угнетает, жена? У меня ведь нет другого выбора. Если мой государь приказывает, я обязан ехать.

Несколько мгновений Елена молча смотрела себе под ноги.

– Но убийства, Ханно? – внезапно проговорила она, подняв на меня глаза. – Тебе ведь никогда не приходилось иметь дело с подобными отвратительными преступлениями.

Елена говорила страстно и решительно. Прежде я не видел ее в таком состоянии. Она бросилась мне на грудь, чтобы скрыть слезы, а я глянул на сержанта Коха. Тот стоял не шевелясь у дверей экипажа, с непроницаемым и неизменным выражением лица, будто не слышал ничего из того, что сказала моя жена. Признаюсь, я ощутил некоторое раздражение из-за неловкости, которую ощутил по ее вине в присутствии постороннего человека.

– Подождите здесь, сержант! – крикнул я ему. – Я сейчас вернусь.

Кох наклонил голову, едва заметная улыбка слегка искривила его тонкие губы.

Я поспешно провел Елену в дом. Она была напряжена, но сдержанна. Не могу сказать, какой реакции я ожидал от нее. Может быть, гордости? Или радости из-за моего внезапного продвижения по службе? Она не демонстрировала признаков ни того ни другого.

– Король призывает меня к себе, – с важностью произнес я. – Главный мировой судья Кенигсберга предложил меня его величеству. Что, по-твоему, я должен делать?

Елена взглянула на меня с застывшим на лице удивлением, словно она не поняла того, что я ей сказал.

– Я… я не знаю… И сколько же времени тебя не будет? – спросила она наконец.

– Надеюсь, что не очень долго.

– Беги наверх, Лотта! Собери вещи хозяина! – внезапно крикнула Елена, повернувшись к служанке. – Экипаж ждет у дверей. Поторопись! Его не будет несколько дней.

Мы остались в передней одни, и я не знал, что сказать. Мы с Еленой были женаты четыре года, и почти каждая наша ночь была ночью любви. Но кроме того, нас связывала и общая печаль.

– Успокойся! Я же не на войну с французами отправляюсь! – провозгласил я с нервным смешком, принимая ее в свои объятия и целуя в лоб, щеки и губы.

Появление Лотты прервало это краткое мгновение близости.

– Я буду писать тебе каждый день, любовь моя, и рассказывать о своих занятиях. По прибытии в Кенигсберг я сразу же пошлю тебе известие, – заверил я ее, попытавшись преувеличенным оптимизмом смягчить мрачный настрой расставания. – Поцелуй за меня Манни и Зюси.

Когда я взял у Лотты дорожный саквояж, Елена вновь бросилась мне на шею со столь сильным и страстным излиянием чувств, какого мне прежде не доводилось видеть. Я подумал, что виной тому наши малютки: Иммануил, которому не исполнилось еще и года, и двухлетняя Сюзанна.

– Прости, я так за тебя беспокоюсь, Ханно, – проворковала Елена, прижавшись ко мне; ее голос едва доносился из складок моего шерстяного камзола. – Чего они хотят от тебя?

Не имея возможности ответить на ее вопрос и не желая предаваться излишним догадкам, я высвободился из ее объятий, оправил одежду, перебросил сумку через плечо и, наклонив голову и прикрыв лицо от ветра и снега, быстрым шагом проследовал по тропинке к ожидавшему меня экипажу и сержанту Коху. Я вскочил в карету, мучимый тяжелыми мыслями и дурными предчувствиями.

Экипаж медленно тронулся, колеса заскрипели по плотному снежному ковру. Я оглянулся и долго провожал взглядом дорогую мне стройную фигурку в светлом платье, пока ее полностью не поглотила белая пелена метели.

И мои мысли вновь вернулись к вопросу, который так сильно обеспокоил Елену. Почему король избрал именно меня?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю