Текст книги "Критика криминального разума"

Автор книги: Майкл Грегорио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)

Глава 24

– Мы рискуем, совершая это путешествие, сударь, – предупредил меня сержант, взявшись за ручку двери. Грубо отесанная древесина с множеством пятен морской соли отливала черным, словно какой-то выродок однажды попытался сжечь строение, а кто-то другой залил огонь водой из моря. – Может, вызвать солдат?

Что-то не похоже на Врата Ада, подумал я, глядя на низкие двери, перед которыми мы стояли.

– Нет необходимости, сержант, – решительно произнес я, но до конца понял намек, только когда мы вошли внутрь. Мне пришлось на несколько мгновений остановиться, чтобы привыкнуть к дыму и полумраку, царившим здесь. Легкие сжались от тошнотворной вони немытых человеческих тел, которые поганили тамошний воздух. Глинка, конечно же, преувеличил достоинства этого места, когда назвал его постоялым двором. Мы находились на заброшенном складе, где какой-то предприимчивый проныра спаивал пивом и значительно более крепкими напитками те потерянные души, у которых не было лучшего пристанища.

Устойчивый сладковатый запах солода свидетельствовал о том, что строение когда-то было зернохранилищем. Грубые каменные стены возвели прямо у причала, выложенный булыжником пол пропитался грязью и мульчей. Открытый огонь в центре помещения служил защитой от сильного холода. Дым поднимался к дыре с неровными краями, проделанной в балочных перекрытиях, где пытался пробиться наружу, и, потерпев неудачу, оседал удушающим облаком на обитателей заведения. Несмотря на огонь, все вокруг блестело от сырости, а на стенах даже были заметны влажные ручейки. Света от единственного висячего фонаря хватало на то, чтобы войти, но не для того, чтобы выйти, хотя собравшиеся тут люди не производили впечатления тех, кто собирается отсюда куда-то уходить.

Здесь было примерно человек сорок, которые, рассевшись на полу или выстроившись вдоль стен, склонились над пивными кружками. Несколько посетителей сгрудились у ярко пылавшего огня. Так много людей в такой тесноте, и в то же время не слышно почти никаких разговоров. В помещении царила мрачная, тягостная, враждебная тишина. В нашу сторону метнулись нервные, подозрительные взгляды, словно они ожидали кого-то. Одного быстрого взгляда было достаточно, чтобы дать ответ на их немой вопрос. Люди снова отвернулись, лица опустились над кружками с элем или вернулись к безмолвному и тупому созерцанию пляшущих языков пламени. Всего одно мгновение, и о нас забыли.

– Вон там, сударь, – прошептал Кох мне на ухо, кивнув на левую стену. Восемь мужчин сгрудились на скамье, словно птицы на садовой ограде. Я не видел цепи, связывавшей их щиколотка к щиколотке, но стоило нам направиться к ним, как ее тяжелый стук и звон поведал мне об их печальной судьбе. Каждый заключенный кутался в серое одеяло. Один из них прижимал к груди забинтованную культю. У него была отрублена правая рука, по всей видимости, за постоянное воровство. Головы всех преступников были обриты наголо, за исключением одного, на котором были странное меховое пальто и шапка из того же материала, изготовленные, по-видимому, им самим. Они представляли собой несколько невыделанных шкур, грубо сшитых вместе. С обоих концов скамьи сидело по охраннику в грязной форме белого цвета и фуражке с красно-голубой кокардой. Каждый между колен сжимал мушкет. Один из солдат спал, опустив голову на грудь.

– Они здесь со вчерашнего дня, – прошептал Кох. – Корабль на Нарву еще не пришел. Есть подозрения, что с ним могло что-то случиться.

Накануне ночью в кабинете Рункена я не задумываясь подписал приказ о депортации этой группы. Самых опасных уголовников Пруссии собирали в Нарве на Балтийском побережье Финляндии. С первыми признаками потепления должен был начаться их долгий путь по этапу через громадные холодные негостеприимные просторы России к монгольско-маньчжурской границе на расстоянии шести тысяч километров. Император Александр I снизил цену на экспортируемое в Пруссию зерно в обмен на бесплатных каторжан. Одна берлинская газета с возмущением характеризовала русско-прусский договор как «продажу в рабство», добавляя, что новый хозяин «рабов» готов выжать из них все соки. Ходили слухи, что молодой царь, унаследовавший соглашение с Пруссией от убитого им отца, с усмешкой провозгласил: «На серебряных рудниках Нерчинска для таких рук найдется много работы».

– Нам нужно найти хозяина, – сказал я.

– Сомневаюсь, что здесь он вообще есть, – ответил Кох. – В таких заведениях пролают контрабанду. Крепкие напитки – единственное средство от холода в Пиллау. Бог знает, что станется с этими несчастными, когда они доберутся до Сибири!

– Да, в самом деле! – согласился я, задумавшись, каким образом можно заставить разговориться кого-то из осужденных или из их охранников. У меня в кармане было достаточно денег на целый бочонок джина, который без труда излечил бы любую простуду.

Но стоило мне сделать шаг по направлению к скамье, как солдат, сидевший с краю, вскочил и наставил на меня мушкет, щелкнув кремневым замком. Напарник последовал его примеру, широко открыв от удивления один глаз. Второй был навеки закрыт параличом. Мушкет застыл на расстоянии дюйма от моего сердца.

– Стоять! – крикнул он, и веко его задрожало. – Еще шаг, и отправишься на тот свет!

Я поднял руки в знак полного повиновения.

– Я поверенный его величества и занимаюсь расследованием серьезного уголовного преступления, – произнес я торжественным голосом, пытаясь сохранить некое подобие достоинства хотя бы с помощью интонации, так как поза моя была в высшей степени комична. – В реке обнаружен труп женщины. Я хотел бы знать, видел ли ее кто-то из вас или ваших арестантов прошлой ночью.

Одноглазый солдат опустил мушкет немного ниже. Теперь он больше не угрожал моему сердцу, зато в любое мгновение мог пробить громадную дыру в животе. Солдат был отвратительный урод с безобразно искривленной челюстью, которых я часто наблюдал в лесах под Магдебургом, где крестьянам разрешают жениться на двоюродных сестрах. Второй охранник, высокий, худощавый мужчина с капральской петлицей на обшлаге, поднял мушкет на уровень плеча и перевел ствол на Коха.

– А ты? – рявкнул он.

– Помощник господина поверенного, – ответил сержант. Он медленно поднял указательный палец и направил его на охранника. – Вы препятствуете господину Стиффениису в выполнении его служебных обязанностей!

Солдаты нехотя опустили мушкеты.

– Вы видели здесь прошлой ночью какую-нибудь женщину? – повторил Кох мой вопрос.

– Здесь было много народу, – неопределенно начал магдебуржец. – Холод был зверский…

– Здесь была какая-нибудь женщина? – раздраженно крикнул я.

– Тут не храм Божий, сударь, – ответил охранник, поставив приклад мушкета на землю и задумчиво поглаживая подбородок. – Мы стараемся делать все, что в наших силах, чтобы не позволять арестантам общаться с местными, но ведь ночь длинна. Чем быстрее их погрузят на корабль, тем будет лучше. А если мы проваландаемся здесь еще, то беды не избежать…

– Меня интересует женщина-альбинос, – прервал я его жалобы. – С совершенно белыми волосами, белой кожей и глазами яркими, как…

Они обменялись удивленными взглядами.

– Женщина была одна? – спросил я.

– Ну… эта женщина пришла через несколько часов после того, как мы сюда прибыли. И сразу проследовала к огню. Она так дрожала, что казалось, вот-вот рассыплется. И никакой накидки, никакого плаща, только платье…

Охранники обменялись еще одним взглядом. Они явно прикидывали, что можно мне сообщить, а что лучше утаить.

– Меня не интересует исполнение вами своих обязанностей, – попытался я их успокоить. – Мне только нужно знать, пришла ли она одна, или с ней кто-то был.

– Отвечайте! Иначе генералу Катовице через час будут доложены ваши имена, – пригрозил Кох.

– Вот уж запоете! – крикнул на охранников один из заключенных.

– Ну? – произнес я, обращаясь к капралу.

– Она была одна, – ответил он. – Белая, как длиннохвостый попугай. И как только эти увидели ее, начался хохот и улюлюканье.

– Она была им знакома? – спросил я, и во мне проснулась надежда.

– Сомневаюсь. Хотя, увидев ее красное платье, они все глаза на нее вытаращили. Они ведь баб месяцами не видят. Птички в клетке, сударь. Да и она из тех, кто не против, чтобы на нее пялились. Вы понимаете меня, сударь.

Я без труда представил описанную сцену. Анна Ростова была единственным ярким пятном на мрачном фоне этого притона. Ее приход, вероятно, согрел сердца и пробудил надежды всех, кто здесь находился, не исключая и обоих охранников.

– Вы с ней говорили?

Оба солдата решительно замотали головами.

– А заключенные?

Они обменялись непонятным мне взглядом.

– Вы сами можете оказаться в кандалах на борту того корабля, которого с таким нетерпением ждете, – пригрозил я, делая шаг к ним.

– Она сама хотела попасть на тот корабль, – пробормотал магдебуржец. – Хотела пробраться туда незаметно и спрятаться, как она говорила.

Он опустил глаза.

– Она предлагала вам плату? – спросил я. Не было нужды в особой догадливости, чтобы понять, что могла предложить Анна Ростова в обмен на помощь в побеге из Кенигсберга.

– Я… я же сказал вам, сударь. И ей я тоже сказал. Нет никакого корабля. Мы не знаем, сколько еще времени нам придется здесь провести. Я не могу… никому ничего обещать…

– Вы воспользовались ею, ведь так? – Я старался изо всех сил сдержать нарастающий гнев.

– Никто ее не принуждал, – возразил магдебуржец. – Она сама пришла. И она уже плавала на кораблях. Отрабатывала путешествие, как она выразилась. Так что нечего…

За нашей спиной вдруг раздались дикие возгласы и жуткие вопли. Инстинктивно солдаты навели мушкеты на скопление людей, которые опустились на колени вокруг двух больших серых крыс. Об огне все забыли. Грызуны были светло-серого цвета, величиной с кошек, с изогнутыми передними зубами, очень похожие на тех громадных pantegane, которых я тысячами видел на улочках и у кромки каналов в той омерзительной сточной канаве, имя которой Венеция. Здешние крысы дрались не на жизнь, а на смерть, беспощадно вгрызаясь в тело соперника и вызывая все более громкие и восторженные выкрики со стороны зрителей при каждом очередном успешном нападении. Прошло всего несколько мгновений с начала столкновения, и оно завершилось так же мгновенно, как и началось. Кто-то из присутствующих поднял проигравшего за хвост и продемонстрировал его остальным. Затем стал крутить крысиным трупом над головой, забрызгивая окружающих кровью, что вызывало возгласы возмущения и протеста, и вдруг выпустил его из рук. Тельце животного полетело в противоположный конец помещения и с тошнотворным шлепком ударилось о каменную стену. Вокруг снова разлетелись брызги крови.

Шум нарастал, звучали оглушительные крики торжества – бродяги получали деньги за выигранное пари. Началась небольшая потасовка, затем кто-то выскочил из толпы, бросился к скамье, на которой сидели скованные цепью арестанты, и передал несколько монет заключенному в странной меховой одежде, которого я описал ранее.

– Кто этот человек? – спросил я.

– Гельмут Шуппе, сударь, – с ухмылкой ответил капрал. – Тоже отправляется в Сибирь. А во всем остальном настоящий счастливчик. Полночи держал пари и почти всегда выигрывал. Он говорил с ней, хотя вряд ли здесь можно применить слово «говорил»…

Охранник внезапно замолчал.

– В чем же состоит его преступление? – спросил я, внимательно всматриваясь в заключенного. Он вытащил из-под мехового полушубка сумку и положил туда выигранные деньги. Гельмут Шуппе был невысокого роста, но крепкий, как медведь, и с виду мог дать отпор любому, кто осмелился бы покуситься на его добычу.

Капрал вытащил из кармана грязный лист бумаги.

– А, ну вот, – произнес он, по складам разбирая то, что было в ней написано. – Братоубийца. Прикончил собственного брата. Хладнокровно. А затем съел его печень. Сырую.

Значит, это то самое чудовище, о котором я читал накануне.

– Снимите с него кандалы, – приказал я, как только возобновился шум.

Поймали еще несколько крыс и вновь начали делать ставки на их бойцовские качества. Завязалась довольно жесткая перепалка. Я отвернулся от омерзительного зрелища, однако истошный писк и визг грызунов, которых их хозяева держали за хвосты, поддразнивая противников, продолжал терзать мне слух.

– Освободить его, сударь?! – нагло переспросил капрал.

– Вы слышали, что я сказал.

Он подковылял к скамье, опустился на одно колено и начал снимать кандалы с преступника. Через минуту Гельмут Шуппе был свободен от цепей, хотя, конечно, до настоящей свободы ему было далеко. За ним стоял магдебуржец, приставив к спине мушкет. Сильным ударом ствола он подтолкнул арестанта ко мне.

Шуппе был ниже меня ростом, но благодаря шерстяному полушубку казался намного толще, чем был на самом деле. Из-за высоких скул, узких глаз, крупного широкого носа и тонкого чувственного рта я принял его за лапландца, несмотря на чисто немецкое имя. Яркие языки пламени освещали синевато-багровые отметины на обеих щеках. Крупные буквы «М». [25]25
  «М» – «Mörder» – убийца.


[Закрыть]

– Вы неплохо подзаработали на этих созданиях, – сделал я попытку начать дружелюбную беседу.

Кох стоял рядом со мной, а солдаты, хотя и отошли на шаг или два, продолжали держать мушкеты наготове.

– Хотите знать, на какую из них поставить? – спросил мужчина немного в нос. В его произношении не было ни малейшего намека на акцент лапландского племени, его немецкий был чист и правилен. – Уж мне-то они знакомы, – сказал он и расхохотался так громко, что на его полушубке даже ворс дыбом поднялся.

– Да уж наверняка, – согласился я. – А теперь расскажите-ка мне о той женщине.

Шуппе прищурился и внимательно взглянул мне в лицо:

– О какой такой женщине?

– Об Анне Ростовой, – ответил я.

– Ах о той. – Шуппе улыбнулся, и его смех вновь громом разнесся вокруг. – Когда человек осужден, он ищет удовольствий где придется. С собой ему нечего забирать. Только деньги, сударь. За деньги можно купить глоток спиртного, теплое одеяло. А что еще нужно? Немного поесть. Женщину… В общем, я неплохо провел прошлую ночь. Грог, пари и теплое тело, прижавшееся ко мне.

– Расскажите, пожалуйста, поподробнее о том теплом теле, – попросил я вполне равнодушным тоном, хотя этот тон стоил мне немалых усилий.

У меня перехватило дыхание от картины, представшей перед моим мысленным взором: Анна Ростова, как животное совокупляющаяся в темном углу мрачного притона с извергом, который не только убил собственного брата, но и съел его.

– И что она вам рассказывала? – спросил я.

Грубый раскатистый смех, вырвавшийся из его глотки, заставил все головы повернуться в нашу сторону.

– Конечно, у них между ног есть теплые губы, но они ведь ни о чем не говорят!

– Прежде чем вы отправитесь в свое долгое путешествие на восток, я могу отдать приказ высечь вас до полусмерти, Гельмут Шуппе, – холодно произнес я. – Или что-то похуже, если узнаю, что вы каким-то образом причастны к ее смерти.

Угроза не произвела на него ни малейшего впечатления, как мне пришлось вскоре убедиться, но мои слова стали причиной небольшого чуда. Я бросил камень в пруд, и круги, возникшие на воде, сообщили мне то, что в противном случае я никогда бы не узнал. Гельмут Шуппе, братоубийца и каннибал, был тронут новостью о смерти Анны Ростовой.

– Смерти, сударь? – прошептал он вдруг нежным, как у ребенка, голосом.

– Да, ее задушили, – ответил я.

– Я видел ее убийцу, сударь, – прошептал Шуппе, глядя мне прямо в глаза.

Я затаил дыхание.

– И вы могли бы его описать?

Шуппе отрицательно покачал головой и отвернулся.

– Только тень, сударь. Ее унесла какая-то тень. Я нюхом чую зло. Даже крысы затихли, когда он вошел сюда.

– Я вас предупреждаю! – прошипел я злобно. – Вы должны говорить откровенно и ясно.

Несколько мгновений он внимательно всматривался в меня.

– Тот человек охотился за ней, словно голодный волк. Она знала, куда мы направляемся, сударь. Хотела уехать с нами, поэтому и к тем двум подлезала. – Он обвел презрительным взглядом обоих охранников. – Вон там. – Шуппе указал на самый дальний от огня и света угол, затем плюнул в солдат, еще раз одарив их злобным взглядом. – О, клянусь, я бы отдал руку и ногу, чтобы попробовать печеночки этих двух свиней! Но у них оружие, а я хочу жить. В России я буду от вас свободен, подонки! – прохрипел он с ненавистью в голосе. – И я вернусь, обязательно вернусь, чтобы полакомиться вашими тепленькими кишками!

Шесть тысяч миль пешком по холодной и враждебной стране. До конца пути дойдут лишь немногие из каторжан, подумал я, а уж о том, чтобы вернуться, и говорить нечего.

– Значит, потом она перешла к заключенным, – произнес я грубым и тихим голосом.

– Одному или двоим хотелось попробовать, – ответил он гордо, – но у меня есть деньги. Я дал ей Geld, [26]26
  Деньги (нем.).


[Закрыть]чтобы она осталась со мной. А тем пообещал, что сошью для них полушубки, как только мы доберемся до Нарвы. Заставил их заткнуться. Мех в ледяных и снежных краях гораздо теплее греет, чем воспоминания о какой-то шлюхе.

Я ощутил нечто подобное благодарности, смешанной со смущением, по отношению к этому грубому и страшному человеку. В отличие от охранников он был способен чувствовать колдовскую силу женской красоты.

– Вы упомянули, что она была напугана. Чем? Или кем?

Шуппе вновь покачал головой.

– В Кенигсберге гибнут люди, вот и все, что она сказала. – Он снова пристально воззрился на меня: – Что она имела в виду, сударь? В городе эпидемия?

Я пропустил вопрос мимо ушей.

– О чем вы говорили с ней?

Шуппе надул щеки и почесал нос.

– «Сибирь, – сказал я ей. – Забудь, женщина там не выживет».

Он был прав. Соглашение о депортации было подписано Павлом I в 1801 году, и с первой партией на сибирскую каторгу были отправлены две женщины. Одна была проституткой, вторая убила мужа и всех своих детей. Я помнил репортажи, появившиеся в газетах, и скандал, который поднялся. Заключенные беспощадно насиловали несчастных женщин, и они погибли от холода, так и не доехав до места назначения. Государственный министр фон Арним издал циркуляр, в котором внес поправки в первоначальный закон, запрещающие судьям и начальникам тюрем депортацию женщин. Арним настаивал, что высылаться должны только сильные здоровые мужчины, так как царю на сибирских рудниках не нужны слабые и больные. По иронии судьбы негибкость русского императорского режима принесла больше пользы нашей карательной системе, нежели любые просвещенные дискуссии о природе преступлений и о допустимой мере наказания.

– Она была там, – добавил он. – В Сибири. И вернулась обратно.

– Ее что, тоже депортировали? – спросил я.

Шуппе кивнул.

– «Взгляни на мои волосы, на мою кожу, – сказала она мне. – Как ты думаешь, где я могла так обледенеть?» – Мгновение он молчал. – Я живу охотой, сударь. Продаю шкуры и питаюсь мясом. Летом ловлю кротов, зимой – крыс. Одному Богу известно, сколько прусских городов и селений я избавил от вредителей! Я свяжу себе теплые носки, чтобы ходить в них по снегу. И я вернусь! – крикнул он, повернувшись к солдатам. – Белый и обледеневший, как она, но я доберусь до вас, подонки!

Вернуться из Нерчинска? На это будет способен только его призрак. Призрак или птица крачка, которая может преодолевать большие пространства, покрытые льдом и снегом, летя высоко над кровожадными волками тундры и таежных лесов, над голодными белыми медведями, над промерзшими степями. Из Нерчинска никто никогда не возвращался. Человека, приговоренного к депортации, можно было считать мертвецом с того самого момента, как он покидал территорию Пруссии. В памяти у меня промелькнуло одно газетное сообщение:

«…температура минус 55 градусов, 5250 миль от Санкт-Петербурга, 480 миль к северу от Великой Китайской стены, 100 миль к западу от Тихого океана, далеко не только от Европы, но и от торговых путей между Россией и Китаем. Пустынная тундра и голые горы простираются на необозримые пространства, населенные лишь кочевыми ордами диких татар».

В этих строках официальной берлинской газеты чувствовалось какое-то злорадное ликование по поводу судеб несчастных каторжан.

Был ли рассказ Анны Ростовой последним ее добрым делом в жизни? Она солгала обреченному арестанту и тем самым дала ему надежду. Я молился за спасение ее души. Пусть ей там, в другом, загробном мире, поможет хоть ее предсмертная благая ложь.

– Она ушла от вас, Шуппе, – продолжил я допрос. – Почему?

– Я уснул после того, как закончились крысиные бои. Выиграл я приличную сумму. А потом что-то меня разбудило, и я увидел ее у дверей. Прикованный, я ничего не смог сделать, только заорал на него. Она оглянулась, и они исчезли. Он тащил ее за волосы…

– Мужчина, вы сказали?

– В широком черном плаще и низко надвинутой шляпе. Они исчезли в одно мгновение.

– Спасибо, Шуппе, – поблагодарил я и кивнул охраннику, чтобы тот вернул арестанта на скамейку и снова надел на него кандалы.

– Вы ведь знаете, что я сделал, сударь? – произнес он хриплым шепотом мне на ухо, подойдя вплотную.

Я молча кивнул, отшатнувшись.

– Я убил собственного брата, – сказал Шуппе, вглядываясь мне в глаза.

– За что?

Он пожал плечами:

– Мне нужно было укрыться, жандармы гнались за мной. Он потребовал, чтобы я убирался, и пригрозил топором. Я вырвал топор у него из рук и расквитался с ним.

Он рассказывал свою историю с жуткой простотой и безыскусностью. Так, словно произошло нечто неизбежное. Брат… Необходимость укрытия… Топор… Так, словно это был единственный выход.

Мог ли я поступить так же? Мог ли просто воспроизвести то, что произошло между мной и Стефаном? Человек, стоявший рядом со мной, был обречен на гибель на просторах Сибири, а я преследовал убийцу в компании Иммануила Канта…

– Я ел человеческое мясо, – прервал каторжник ход моих мыслей. – Если понадобится, я и дальше буду питаться людьми.

– Что значит «если понадобится»? – спросил я.

– Ну, если начнется война. Или голод. Долгий переход. Подождите, вот придет сюда Бонапарт, и увидите, сколько душ закончат жизненный путь в мясном котле. Когда у человека нет выхода…

Мне вспомнилась сцена, которую мы наблюдали с Кохом по пути в Кенигсберг, когда банда бродяг у моста на месте разделала лошадь фермера.

– Я не одного съем на своем пути в арктические пустыни, если вы мне не поможете…

– Помогу вам, Шуппе? – переспросил я. – Как же, во имя неба, способен я вам помочь?

Он подошел так близко ко мне, что один из солдат злобно заорал на него и изо всей силы ткнул ему в спину мушкетом.

– Человек в меховой шубе может умереть от голода, – прошипел он, громко лязгнув зубами так, словно собирался оторвать кусок жесткого, но вкусного мяса. – Спасите этих бедняг от моих острых клыков, сударь.

Мгновение мы вглядывались в лица друг друга, затем Шуппе поднял руку, сжимавшую огрызок карандаша.

– Дополнительный рацион, – произнес он с обезоруживающей улыбкой.

– Наденьте кандалы на этого заключенного, – приказал я солдатам, взяв карандаш и повернувшись к скудному свету, исходившему от огня. – И дайте мне список.

За спиной я услышал звон цепей – Гельмут Шуппе возвращался на свое место. И рядом с именем человека, последним проявившего нежность к Анне Ростовой, человека, зарубившего собственного брата и съевшего его печень, человека, у которого на обеих щеках стояло клеймо убийцы, я сделал пометку большими буквами: «Заслуживает дополнительной порции питания».

Затем я повернулся к Коху:

– Узнайте имена охранников, сержант. Мне придется наказать их за халатное отношение к исполнению служебных обязанностей. И за то, что они воспользовались женщиной, обнадежив ее ложными обещаниями.

– Они сами могут кончить в кандалах, сударь, – произнес Кох. – И тогда им тоже предстоит долгий путь по холодным просторам Сибири.

Я повернулся и проследовал к выходу. У меня не было ни малейшего сочувствия к животным, удовлетворившим похоть с беззащитной женщиной, а потом не сумевшим защитить ее от убийцы.

На улице стояла нестерпимая вонь, исходившая от речного устья во время отлива.

– Что будем делать, герр поверенный? – спросил Кох глухим голосом.

– Вы узнали их имена? – спросил я вместо ответа.

– Да, сударь.

– Прекрасно. Теперь мы возвратимся в город. В лазарет. У Люблинского имелся мотив убить ее. Но была ли у него возможность?

Кох молчал, и я подумал, что он обижен на меня или считает мое решение неразумным. Как всегда, я ошибался на его счет. Сержант был настоящим профессионалом. Он уже забыл о притоне, который мы только что посетили, и о его обитателях и думал о том, что нам предстоит.

– Если позволите, сударь, я не пойду с вами, – сказал он.

– Не пойдете? Что вы задумали, Кох? – спросил я.

– Я вспомнил о своей жене, герр Стиффениис, – ответил сержант, и в его голосе прозвучала такая печаль, что я не посмел встретиться с ним взглядом.

– О жене? – повторил я, не скрывая изумления. – Вы ведь говорили мне, что живете один.

– Мереты не стало во время последней эпидемии тифа, – продолжал Кох тихо. Было видно, что он все еще очень болезненно переживает утрату. – Она была кружевница, сударь. Я вспомнил об иглах, которыми она пользовалась. Я всегда знал, что нужно купить ей в подарок на день ангела или в День святого Николая. Прошлой ночью, когда вы обнаружили орудие убийства, сударь, я невольно подумал о Мерете. И если бы я смог найти того человека, который продавал ей иголки, то, возможно, он вспомнил бы людей, покупавших у него эти иголки, что могло бы дать нам еще одну нить. Вы согласны?

– Если подобными вещами так часто пользуются домохозяйки, наверное, в Кенигсберге их будет бесчисленное множество, – возразил я, однако сержант не отступал.

– Мерета упоминала об одном человеке, который занимался такой торговлей, – продолжал он убежденно. – Он продавал всякие мелочи, которые могут понадобиться в доме. Если я смогу отыскать его, сударь, он, вероятно, сумеет рассказать что-нибудь о таких иглах и о людях, которые их покупают. Эта игла не относится к числу тех, которыми обычно пользовалась моя жена.

Мне вспомнилась известная пословица об иголке в стогу сена, но я решил больше не охлаждать следовательский энтузиазм Коха.

– Я вам в лазарете не нужен, сударь, – продолжал он. – Возможно, мне все-таки удастся отыскать того человека. В Кенигсберге не так уж много лавок, торгующих галантереей.

– Неплохая идея, – постарался я подбодрить его, хотя мало верил в успех.

Итак, решение было принято. Кох сопровождает меня до города, затем наши пути расходятся. И пока мы стояли и беседовали под соленым ветром, ручейки влаги образовались на водонепроницаемом плаще профессора Канта. Когда мы садились в карету, я стряхнул их. И в то же время не мог не заметить, что бушлат сержанта промок насквозь.

– Вы похожи на мокрую крысу, – насмешливо произнес я. – Возьмите мой плащ. Вам придется идти пешком по городу, а я поеду в карете.

– Не стоит, сударь, – сделал он слабую попытку возразить.

Я снял плащ и протянул его Коху.

– Совершенно определенно, Кох, вам он нужен гораздо больше, чем мне, – настаивал я, разворачивая свой шерстяной камзол и закутываясь в него.

Переехав несколько деревянных мостов по пути к центру города, экипаж остановился. Сержант Кох вышел и решительно направился в сгущающие сумерки. В блестящем водонепроницаемом плаще Канта он показался мне моим альтер эго, преследующим убийцу. Я невольно улыбнулся, не ведая о том, что это будет моя последняя улыбка на очень долгий срок.