Текст книги "Критика криминального разума"

Автор книги: Майкл Грегорио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)

Застывшая, словно приклеенная улыбка вновь материализовалась на ее физиономии, подобно жуткой гримасе на лице этрусской скульптуры.

– Конечно, появится, герр Стиффениис, – откликнулась хозяйка и мгновенно опустила голову.

На мгновение мне показалось, что фрау Тотц готова расплакаться. Но она просто пожала плечами, повернулась и исчезла за кухонной дверью.

Выйдя на улицу, мы свернули от скованного льдом порта к холму Кенигштрассе и начали долгий подъем. Сержант Кох шел рядом со мной, храня полное молчание. С обеих сторон широкой дороги в магазинах начали открываться ставни, однако на улице не было никого, кроме нас и мальчишки со светлыми локонами и в белой шайке, которого мы встретили, пройдя уже примерно половину пути. Вооружившись ведром воды и тряпкой и встав на колени, он пытался стереть со стены краску, которой какой-то злоумышленник ночью намалевал Звезду Давида, а внизу громадными буквами – «Во всем виноваты сыны Израилевы!».

Я отвернулся, стараясь не думать, о том, что может произойти, если какие-нибудь очумевшие фанатики воспримут это обвинение всерьез, как случилось три года назад в Бремене. Там тогда погибло двадцать семь евреев, а нескольким тысячам других пришлось бежать.

– С тех пор как начались убийства, сударь, – доверительным тоном произнес Кох, – появилось и множеств угроз в адрес евреев. Враждебно настроенные к ним проповедники напрямую обвиняют евреев в том, что они убили нашего Спасителя. Убийство прихожанина в Кенигсберге может привести к настоящей резне…

Он замолчал, как только мы подошли к табачной лавке.

Владелец, высокий худощавый мужчина в грязном коричневом фартуке и черной шапочке, стоял, прислонившись к дверному косяку, и курил, должно быть, первую за сегодняшний день трубку. Он внимательно взглянул на нас и кивнул, приглашая нас зайти. Но стоило нам пройти мимо, не заглянув в его лавку, как он издал громкий возглас презрения. Достаточно было посмотреть на пыльное окно, чтобы понять, какого сорта покупателей он привлекает. С крючков свисали самокрутки из грубого черного табака самого низкого качества. Короткие глиняные трубки и еще более куцые, сделанные из каолина и пожелтевшие от долгого лежания, были свалены в кучу за несколькими кругами заплесневевшего сыра. Лавка располагалась неподалеку от порта, поэтому, подумал я, здешние покупатели не отличаются большой разборчивостью и экстравагантностью вкусов, а грубы и неприхотливы. Большей частью это моряки или солдаты из гарнизона, любители дешевого крепкого курева и таких трубок, которым любые переделки нипочем.

У входа в другую лавку на перекладине висели куртки из жесткого холста. Не отличавшаяся красотой одежда с пятнами соли, оставленными морской водой, была явно ношеная. Бушлат Коха, как я успел заметить, был из плотной серой шерсти и почти новый. Мой собственный плащ из привозной английской шерсти, приобретенный для меня Еленой два месяца назад по случаю приглашения на рождественский обед в доме барона фон Штивальски, поместье которого Зюхингерн находилось примерно в миле от Лотингена, был, возможно, не по сезону легок, но никому никогда не пришло бы в голову усомниться в качестве его материала. Впрочем, даже видя это, владелец лавки выбежал на мостовую, кланяясь и приглашая нас войти и примерить одежду, «в которой вам будут не страшны испытания в самых холодных морях», – провозгласил он с некоторой помпезностью. Скорее всего мы были чуть ли не первыми покупателями, которые приблизились к его заведению за целый месяц.

Я улыбнулся и сказал:

– Спасибо, не надо.

– Вам, господа, отдам за полцены! – крикнул он нам вслед.

– Дела здесь, видимо, идут совсем плохо, – заметил я сержанту, когда мы прошли дальше, сопровождаемые на всем пути зазывными криками торговцев.

– Да уж какое там, сударь. Не только здесь, но почти повсюду в городе. По утрам магазины открываются, – ответил он, – а к трем большей частью уже закрыты. С наступлением темноты никто не выходит на улицу. На овощном рынке рядом с собором где-то около полудня народ все-таки собирается, ну и на рыбном рынке на Штуртенштрассе пока еще довольно оживленно, в зависимости от уловов, хотя, конечно, далеко не так, как бывало прежде. Вот посмотрите, сударь!

Сержант Кох взмахнул рукой. Мы повернули на широкую, выложенную булыжником улицу Балтийскштрассе.

Впереди, на расстоянии примерно пятидесяти ярдов я заметил двух хорошо одетых господ, шедших в том же направлении, что и мы. На противоположной стороне улицы служанка в холщовом чепце и переднике в красную полоску яростно сметала снег со ступенек элегантного особняка. Еще одна служанка примерно в таком же одеянии с накрытой корзиной под мышкой зашла в следующий дом и захлопнула за собой дверь. Кроме них, на улице больше никого не было. Мертвую тишину вокруг не нарушали ни лошади, ни повозки, ни экипажи. Вокруг не было ничего, на что можно было обратить внимание.

– О чем вы? – переспросил я Коха.

– Балтийскштрассе когда-то была самой оживленной улицей в Кенигсберге, сударь, – произнес он взволнованно. – Еще год назад вы не смогли бы пройти по ней, не столкнувшись с кем-нибудь.

– Но куда же подевался весь народ?

– Все заперлись у себя в домах, – ответил Кох, – и ждут поимки убийцы.

– Наверное, вы правы, – произнес я с тяжелым вздохом. Прежде я и не думал о том, что, соглашаясь заняться расследованием преступлений, я автоматически принимал на себя ответственность за восстановление нормальной жизни в Кенигсберге и за защиту жизни и благополучия потенциальных жертв. – Есть ли какие-нибудь новости сегодня, Кох? – спросил я, внезапно подумав, что могу показаться своему спутнику слишком молчаливым и отчужденным.

– Генералом Катовице мобилизованы все мужчины моложе тридцати пяти лет, имеющие военную подготовку, герр Стиффениис, – ответил Кох с обычным для него задором. – Это еще одна причина, по которой город так опустел. Генерал хочет организовать постоянное неусыпное наблюдение за всеми известными неблагонадежными субъектами, иностранцами и другими чужаками.

– А список имеется?

– Полагаю, что да, сударь.

– Вы не могли бы предоставить мне копию?

– Постараюсь, сударь. Не ручаюсь, правда, что он будет полным. Гостиницы проверить несложно, – Кох явно запыхался, с трудом поспевая за мной; его слова сопровождали густые клубы пара изо рта, – но вот район порта – совсем другое дело. Вы сами это увидите, сударь. Люди постоянно то прибывают, то уезжают, и хозяева, как правило, не заносят их имена в журнал постояльцев. Вас попросили вписать имя в «Балтийском китобое» только потому, что знали, кто вы такой.

– Мне нужны имена всех приезжих, кто провел в городе хотя бы одну ночь в течение последних двух недель, сержант, – уточнил я свою просьбу довольно резким тоном. – И нашу охоту за убийцей неплохо было бы начать именно с «Балтийского китобоя». Там остановились двое французов с компаньоном-немцем, выдающие себя за торговцев. Мне бы хотелось выяснить о них побольше.

Несколько мгновений Кох молчал.

– Вы хотите подвергнуть их допросу, сударь? – спросил он мрачно, словно вынужденный облечь в слова то, что я не осмелился произнести вслух.

– Ради Бога, нет! – воскликнул я. – Я вполне разделяю страх перед толпой, который испытывает генерал Катовице. Мы должны научиться управлять без излишней жестокости. Если эти преступления в самом деле имеют политический характер, важно усыпить бдительность террористов. Устроите допрос одного – и весь город узнает о наших намерениях. Говоря, что хочу узнать о них побольше, я имел в виду, что вам следует провести конфиденциальные беседы с владельцами гостиниц. Выспросите их о подозрениях, которые у них появились по поводу кого-то из постояльцев, задайте вопросы насчет того, не сталкивались ли они в последнее время с чем-то необычным. Ведь полицейские должны владеть соответствующими методами, не так ли?

– Именно в этом и будет заключаться ваш подход к расследованию, сударь?

– Что вы имеете в виду, Кох?

– Политику, герр Стиффениис. Одна лишь мысль о возможности вторжения сюда французских головорезов способна до смерти перепугать любого жителя Кенигсберга. Если существует хоть малейшая возможность чего-то подобного, следует немедленно известить генерала Катовице. И государя тоже…

Я резко остановился и повернулся к нему:

– О чем, Кох? Нам нечего им сообщить. Бонапарт пока себя никак не проявил. Возможно, конечно, что засланные сюда агенты пытаются расшатать ситуацию в стране и используют террористическую тактику, чтобы запугать население, но ведь эту гипотезу нужно еще доказать. Могут существовать и другие варианты.

Кох высморкался.

– Позвольте спросить, какие другие варианты вы имеете в виду, сударь?

Вопрос застал меня врасплох. Действительно, какие варианты?

– Ну, сержант, – начал я, возобновив нашу прогулку, – один из них вы сами озвучили вчера в экипаже.

– В самом деле, сударь?

– Вы упомянули дьявола.

– Но вы ведь сами, сударь, высмеяли мое предположение, – возразил Кох, всматриваясь мне в лицо, чтобы удостовериться, не вздумал ли я шутить.

– Я не вправе исключать никакие гипотезы, Кох, – с улыбкой ответил я. – Какой бы абсурдной ни казалась данная идея мне лично.

Некоторое время мы шли молча. Только иногда Кох делал краткие комментарии относительно географических характеристик того места, которое мы проходили.

– Вот и Клистерштрассе, – провозгласил он наконец. – Какой дом нам нужен, сударь?

Я ничего не ответил, а просто пошел по темной узкой улочке, вымощенной неровным булыжником. Жилища разного облика и размера сгрудились по обе стороны от неглубокой вонючей сточной канавы, что проходила посередине улицы. Некоторые из зданий на ней представляли собой выцветшие оштукатуренные деревянные постройки, другие, видневшиеся из-за покосившихся террас, были возведены из старого, сильно тронутого временем и непогодой песчаника. Создавалось впечатление, что их поставили здесь с единственной целью – поддерживать более хрупкие строения вокруг. Верхние этажи зданий с обеих сторон улицы почти касались друг друга и полностью закрывали от нас серое небо. Освинцованные ячеистые стекла, подобно сотам из сложенных в кучу винных бутылок, пропускали свет, но не позволяли любопытным бросать нескромные взгляды в окна первых этажей. Ветра здесь практически не было, а только что-то напоминавшее упорный сквозняк. Да и вообще возникало ощущение, что вихрь посильнее может снести все эти сооружения, словно карточные домики.

– Поверенный Рункен не завершил своей работы, болезнь остановила его, сержант, – объяснил я. – Давайте посмотрим, сможем ли мы найти нечто способное помочь нам в раскрытии преступлений среди того, что оставил после себя человек, которого мы прошедшей ночью имели возможность лицезреть на анатомическом столе.

Бронзовая табличка на двери гласила:

«ИЕРОНИМУС ТИФФЕРХ,

НОТАРИУС. ЗАВЕРЕНИЕ ДОГОВОРОВ»

Глава 9

Дверь распахнулась, и перед нами предстала крошечная женская фигурка, удивленно взирающая на нас. Ее лицо и волосы прикрывали кружева мрачного черного цвета, такого же, каким был и цвет ее простого платья.

– Контора закрыта! – провозгласила женщина высоким монотонным голосом. – Господина Тифферха больше нет.

– Фрау Тифферх? – спросил я, носком ноги остановив дверь, которая уже начала закрываться.

Внезапно дверь снова распахнулась, вуаль начала покачиваться из стороны в сторону и даже взметнулась вверх, когда из уст женщины раздался хриплый возглас:

– О нет! Вы хотите видеть мою хозяйку? Выразить ей соболезнование?

Отбросив свой покров, на нас с Кохом уставилась женщина весьма преклонных лет, демонстрируя нам нижнюю челюсть невероятной длины. Два желтых клыка торчали посреди дряблых десен, подобно гнилым зубам престарелого кролика.

– Мы пришли вовсе не с визитом вежливости, мадам, – сказал я. – Меня зовут Ханно Стиффениис. Я расследую чудовищные преступления, совершенные в вашем городе, и хотел бы побеседовать с вашей хозяйкой о ее покойном супруге.

Изо рта старухи снова раздался хрип, и она прямо, без обиняков выдала:

– Вряд ли вам это удастся!

Казалось, старуху совсем не смущал тот факт, что хозяина ее убили, а хозяйка овдовела. Несмотря на внешний траур, настроение ее явно не соответствовало обстоятельствам и было крайне непочтительным.

– А зачем вы хотите ее видеть? – спросила она.

– Мне нужно осмотреть вещи господина Тифферха, – ответил я.

– Ну, давайте, осматривайте, – пожала она плечами. – Кто вам мешает?

– Вначале я желал бы попросить разрешения у вашей хозяйки.

Служанка отошла в сторону и жестом пригласила нас войти, кивнув в направлении закрытой двери справа от входа:

– Ее превосходительство там. Во всем своем великолепии! Можете спрашивать ее о чем захотите.

Меня удивило это странное приглашение, полное полунамеков. Ее превосходительство? Неужели фрау Тифферх – аристократка? По крайней мере в ее фамилии по мужу не было ничего, что свидетельствовало о каких бы то ни было связях с прусским дворянством. Но прежде чем я успел задать вопрос, служанка захлопнула дверь на улицу и направилась по темному коридору в противоположную сторону, не произнеся больше ни единого слова. Ее деревянные башмаки оглашали громким стуком все вокруг.

– Не хотел бы я иметь такую горничную у себя в доме, – тихо пробормотал я, вспомнив покорную и постоянно напуганную прислугу отца и нашу собственную уступчивую и добрую Лотту, и осторожно постучал в дверь гостиной.

– Входите без стука! – покричала старуха с противоположного конца коридора. – Она все равно не ответит, хоть бы вы тут прождали весь божий день.

Кох толкнул дверь, и я проследовал за ним в комнату. Помещение было темным и мрачным, скорее похожим на траурную залу, нежели на гостиную в зажиточном доме. Широкие куски черной ленты были привязаны к подсвечникам, повсюду горели маленькие церковные свечи. В глаза бросалось мерцание черных тканей, скрывавших мебель и картины на стенах. Единственным исключением была гипсовая статуя почти в три фута высотой, располагавшаяся на столе в дальнем углу комнаты. Это была статуя Христа. Там находилось что-то вроде импровизированного алтаря. Лампады красного цвета горели рядом с пронзенными ступнями Спасителя, одежды на Нем были разодраны самым неподобающим образом, и сердце Его обнажено для мирских взоров. Оно увенчивалось язычками пламени ярко-алого цвета, пульсировавшими кровью.

Я бросил взгляд на сержанта Коха. Кох не отвел глаз. Мы поняли друг друга – мы находимся на территории Римской церкви. В центре комнаты в кресле с высокой спинкой сидела женщина. Одеждой она напоминала служанку – тот же черный цвет облекал ее с ног до головы. Однако наряд был значительно богаче и изысканнее: дорогой шелк с тонкими кружевами и рубчатый вельвет. На груди роскошное гагатовое ожерелье, а на изящных тонких руках тяжелые браслеты из того же камня. Казалось, смерть мужа полностью парализовала волю и чувства этой женщины.

– Фрау Тифферх? – спросил я, проходя к ней. – Позвольте мне выразить вам глубочайшие соболезнования по поводу вашей тяжелой утраты.

Женщина взглянула на меня. Точнее, она просто подняла голову, услышав звук моего голоса. Из-под темной вуали в мою сторону сверкнули ее глаза, но ни слова приветствия или благодарности не сорвалось с ее уст.

– Вашего супруга, мадам, – уточнил я и снова замолчал в ожидании ответа.

Фрау Тифферх не пошевелилась. Казалось, что она даже не дышит.

– Я веду расследование относительно обстоятельств его убийства, – был принужден я продолжить. – Мне необходимо задать вам несколько вопросов касательно вашего мужа. Меня интересуют его занятия на момент гибели. Насколько мне известно, он вышел из дома после наступления темноты…

Женщина протянула руку. Когда она вынимала черный носовой платок из маленького столика, стоявшего рядом с ней, браслеты у нее на руке тихо зазвенели. Она поднесла платок к глазам под вуалью и начала плакать.

– Фрау Тифферх? – продолжал я с мягкой настойчивостью.

И вновь мне ответило молчание.

– Фрау Тифферх? – повторил я.

Кох прошел по комнате на цыпочках и остановился за спинкой кресла, в котором сидела дама. Наклонившись, он шепнул ей на ухо:

– Фрау Тифферх?

Выпрямившись и продолжая стоять у нее за спиной, он дважды покрутил указательным пальцем у виска и покачал головой.

– Позовите сюда служанку, – попросил я и в полном молчании дождался шумного возвращения старухи минутой позже в сопровождении сержанта Коха.

– Что вам надо? – пробормотала она. За прошедшее время ее враждебность по отношению к нам нисколько не смягчилась.

– Ваша хозяйка больна? – спросил я.

– Можно и так скачать, – ответил служанка. – Свихнулась. Я так это называю. Она теперь живет в собственном мире. Все время молчит.

– Но что с ней произошло?

Старуха пожала плечами:

– Не знаю. Мне никто ничего не объяснял. Я ведь только сиделка. Думается мне, началось все года четыре или пять назад. Я еще тогда здесь не работала. Мне соседи потом говорили. Хворь напала на нее внезапно. А до того она была сильной и очень живой женщиной. – Старуха указала на свою госпожу и покачала головой: – Наверное, чего-то сильно испугалась… Вот и все, что мне известно.

Я нахмурился:

– Что вы имеете в виду?

Она снова пожала плечами:

– Без причины никто разума не лишается.

Я сжался, почувствовав наплыв неприятных воспоминаний. И мне показалось, что вместо дамы в черной вуали в кресле сидит моя мать и пристально смотрит на меня. Она только что задала мне вопрос, на который я не могу найти ответа: «Как ты мог так поступить, Ханно?» Это были последние членораздельные слова, которые она произнесла. Страшный спазм сотряс ее тело, и она упала без чувств к моим ногам. Несколько дней продолжалось ее молчание, напоминавшее молчание трупа. Пригласили врачей, однако они не смогли найти лекарства. Пришел пастор, долго молился, а затем соборовал ее. На протяжении всех тех тяжелых дней отец не сказал мне ни единого слова. Но в его взгляде я видел тот же вопрос: «Как ты мог, Ханно? Почему ты это сделал?»

Я закрыл глаза, чтобы освободиться от мучительных воспоминаний, а когда открыл их, то снова увидел длинную, выступающую вперед челюсть служанки.

– Как вас зовут? – спросил я.

– Агнета Зюстерих.

– Сколько времени вы здесь служите, Агнета?

– Очень долго.

В старухе не было ни капли раболепия. Слова и фразы типа «сударь» или «с вашего позволения» не фигурировали в ее и без того крайне ограниченном лексиконе. Она была бесцеремонна до откровенной грубости. Неужели нотариус Тифферх никогда не устраивал выволочку угрюмой прислужнице за ее отвратительные манеры?

– Поточнее, пожалуйста! – потребовал я.

– Два года, – ответила она с явным нежеланием. – И будь проклят тот день, когда я сюда пришла. Как только все это закончится, я буду свободна. Мне следовало бы давно уйти от него и…

– У вашей хозяйки есть кто-нибудь еще? Сыновья или дочери? – продолжал я допрос.

– Никого у нее нет, – ответила женщина. – Никаких родственников. Не видела ни одной живой души за все время, пока живу здесь. Никто не приходит в их дом. Никто…

Она сделала многозначительную паузу, словно предлагая мне продолжить.

– Кроме кого? – спросил я.

– Священников! – выпалила она. – Католических священников! Богохульных паразитов! А теперь еще и полиция засуетилась…

– Насколько я понимаю, вы не принадлежите к церкви вашей госпожи?

Глаза служанки сузились, как будто я только что обвинил ее в самом чудовищном преступлении из всех возможных.

– Я пиетистка! – запротестовала она. – Все жители Кенигсберга – пиетисты. Каждый вечер я хожу на чтение Библии, чтобы очистить свои христианские легкие от мерзкого католического воздуха, который я вдыхаю в этом доме. Я говорила хозяину. Говорила ему прямо, без обиняков. «Я хожу на чтения Библии, герр Тифферх, – сказана я, – и ничто мне не может помешать». А теперь за ней некому присматривать. И что мне прикажете делать?

– Вы зажгли здесь свечи? – прервал я поток ее гневной речи, опасаясь, что он может превратиться в настоящий потоп.

– У меня не было другого выхода, – пробормотала старуха. – Только так ее можно успокоить. Ей нравятся свечи. Всем католикам они нравятся. Языческая мишура!

– В чем состоят здесь ваши обязанности? – спросил я, собрав остатки терпения.

– Во всем. – И она начала перечислять, загибая пальцы: – Мыть ее, убирать за ней, одевать, причесывать, кормить. Я нарядила ее в черное на случай, если придет кто-то из кровососов.

– Ну и что же? Появлялся кто-то из этих «пиявок»? – спросил я.

– Чертовы паписты! – процедила она сквозь зубы. – Пока Бог миловал.

– Вашего хозяина убили три дня назад, – продолжал я. – Поздно вечером. Он сказал вам, куда направляется, когда выходил из дома?

Старуха подняла глаза к потолку, выпятила вперед и без того длинную челюсть и усмехнулась:

– Хозяин никогда ни с кем ничем не делился. И я ведать не ведала, что у него там на уме. Всегда был темной лошадкой.

– Насколько я могу понять, работал он на дому. Какие клиенты приходили к нему в тот день?

– Не знаю. Я за ними не следила. Парадная дверь всегда открыта. С семи до пяти, с понедельника до субботы. Всякие ходят.

Я решил испробовать другую тактику.

– Вы слышали какие-нибудь крики или пререкания из кабинета господина Тифферха?

– Я на кухне сижу, – ответила она. – Там намного теплее.

– Были ли у вашего хозяина враги? – спросил я.

Агнета Зюстерих несколько мгновений обдумывала вопрос.

Затем взглянула на меня с улыбкой, и у меня вновь пробудилась надежда.

– Только хозяйка, – заявила она. – Всякий раз, когда видела его лицо, орала благим матом.

Ее ответы ничего не прибавили к тому, что мне уже было известно. Кто бы ни нанес адвокату Тифферху страшные раны и порезы, это, совершенно очевидно, была не его жена.

– Не случилось ли в день его гибели чего-то из ряда вон выходящего? – продолжил я попытки доискаться до истины.

Агнета Зюстерих громко вздохнула, ее раздражение становилось все более ощутимым с каждым моим новым вопросом.

– Утром он работал. Как обычно. Потом обедал с женой. Тоже как обычно. Затем сидел у себя в кабинете до пяти. А я, как обычно, пошла в Грюстерштрассехаус…

– Это что такое?

– Пиетистский храм. Оставила для них холодный ужин. Как всегда. А вернулась в половине восьмого, ко времени, когда я укладывала хозяйку спать. Ну, в общем, как обычно. И его я не видела, но в том не было ничего необычного. Он каждый вечер уходил…

– И куда он уходил? – перебил я ее.

Уродливую физиономию старухи исказила гримаса отвращения.

– Я могу только гадать, – ответила она. – Сколько раз я видела, как он с трудом поднимается по лестнице по утрам! И на лице у него написано настоящее страдание. Как будто его только что мерин саданул по яйцам. А иногда вообще в течение нескольких дней едва мог стоять на ногах! Этих католиков хлебом не корми, дай согрешить! А ихний поп за пару талеров отпустит им любые грехи.

– Вы хотите сказать, что часто слышали, как он возвращается по ночам? – спросил я, сделав вид, что у меня першит в горле, чтобы подавить смех от услышанного зловещего описания враждебной религии.

– Я молюсь и ложусь спать. С чего мне дожидаться дьявола? А в ту ночь тем более, потому что приходил он всегда к утру. Ночная стража будит нас еще до крика первых петухов.

– Где находится его кабинет?

– В том коридоре, через который вы проходили, там четыре двери, – ответила старуха. – Одна – моя, одна – ее и одна – его. А четвертая ведет наверх в спальни.

– Проведите меня в рабочий кабинет вашего хозяина, – попросил я.

Перед тем как покинуть гостиную, я снова повернулся к вдове. Она была столь же неподвижна и безмолвна, как и гипсовая скульптура в углу. Когда мы вошли в комнату, фрау Тифферх не подавала ни малейших признаков жизни, и теперь, когда мы выходили из комнаты, она казалась такой же безжизненной.

Агнета Зюстерих ткнула пальцем в сторону закрытой двери в противоположном конце коридора.

– Там он работает, – выпалила она. – Дверь заперта.

– А у вас есть ключ?

– Он был только у хозяина.

– Но вы ведь наверняка убирали его кабинет?

– Он сам его убирал. Герр Тифферх туда никого не пускал. Только иногда, когда сам там был. Принимал клиентов. Ну, давайте, взламывайте дверь, – с вызовом произнесла она. – Ведь вы же полиция, не так ли?

Кох вышел вперед, держа в руке складной нож.

– Попробую, сударь?

Я кивнул, сержант опустился на одно колено и засунул лезвие в старый замок. Он некоторое время возился с ним, а служанка стояла рядом и внимательно наблюдала за его действиями, словно он был вором, и покачивала головой с отвращением, которое она, по-видимому, чувствовала ко всему человечеству. С внезапным треском дверь наконец распахнулась.

– Я вижу, у вас талант взломщика, Кох! – воскликнул я.

– Надеюсь только, что ему удастся ее опять закрыть, – пробормотала старуха, как будто герр Тифферх мог в любой момент вернуться и призвать ее к ответу за сломанный замок.

Комната нотариуса была обширнее гостиной, из которой мы только что вышли. В центре ее находился рабочий стол. Перед ним стояли два стула с высокими прямыми спинками. По словам служанки, у нотариуса никогда не было секретарей, все дела он вел сам. Вдоль стен выстроились книжные шкафы с остекленными дверцами. За ними виднелись многочисленные свитки документов, перевязанные лентами разных цветов. Разложенные в алфавитном порядке, они производили впечатление аккуратности и трудолюбия.

– Хозяйке нужно переодеться, – сообщила служанка из-за двери, бросив опасливый взгляд в кабинет, словно он для нее до сих пор оставался запретным и опасным местом.

Не дождавшись от нас разрешения, она исчезла, и вскоре мы услышали ее крики, долетавшие до нас из гостиной. В ответ фрау Тифферх тоже начала кричать. Некоторое время нам пришлось выслушивать их чудовищные вопли.

– Да, нелегкая была жизнь у господина Тифферха, – заметил Кох.

– Зажгите свечи, – попросил я. – Я все-таки надеюсь узнать кое-что о его жизни, прежде чем мы уйдем отсюда.

В течение двух следующих часов мы занимались тем, что просматривали пыльные документы, собранные в кабинете нотариуса. Внимательно проглядев и не найдя ничего важного или интересного, мы их снова сворачивали и складывали в шкафы. Некоторым из них было уже по меньшей мере лет тридцать. Бумага пожелтела и истлела от времени. В основном это были юридически заверяемые акты самого разного сорта: брачные контракты, списки продаж, расписки о приобретении или доставке, завещания, заявления о правопритязаниях. По-видимому, все они имели какое-то значение и были важны для упомянутых в них лиц. Однако нам не удалось отыскать ничего, что было бы напрямую связано с гибелью адвоката, никаких указаний на то, что его смерть могла иметь какое-то отношение к другим убийствам, совершенным в последнее время.

Документы по последнему делу, с которым работал Тифферх, были аккуратно разложены у него на столе. Арнольф фон Роойстерс, богатый бюргер, оставлял все движимое имущество своему дворецкому Людвигу Фронтиссену. Очевидно, родственники пытались оспорить законность данного завещания, однако у Тифферха имелся документ, подписанный рукой покойного в пользу слуги, и это все решало. Я уселся за рабочий стол Тифферха, решив повнимательнее прочесть упомянутые бумаги. Кох занимался свитками в противоположном конце комнаты.

– Герр Стиффениис, – окликнул меня он, – здесь буфет, и он заперт.

Отыскав большую связку ключей в одном из ящиков стола, я швырнул ее сержанту.

– Посмотрите, может быть, какой-то из них подойдет, – сказал я.

Пока я продолжал чтение переписки по поводу тяжбы между родственниками фон Роойстерса и дворецким, до меня доносились звуки безуспешной возни сержанта с ключами. Потомки покойного обратились в Берлин к какому-то министру, а тот написал Тифферху с намерением выяснить, как в точности обстоят дела. Тифферх настаивал, что закон, без сомнения, на стороне удачливого дворецкого. Министр Ашенбреннер, который приходился фон Роойстерсу дальним родственником, согласился с Тифферхом, но с тем, чтобы положить конец спорам, выдвинул компромиссный вариант. В соответствии с ним Тифферх предложил членам семейства фон Роойстерсов половину его наследства, каковым счастливый дворецкий был вполне готов поделиться. Даты на некоторых из документов указывали на то, что с начала названных переговоров прошло уже два года, и Тифферх практически завершил дело к обоюдному удовлетворению сторон. В документах не содержалось никаких намеков на какой-то неразрешенный конфликт, который мог бы стать причиной убийства.

– Ничего не получается, сударь, – прервал мои размышления Кох. – Ни один из ключей не подходит.

– Ну что ж, в таком случае, – ответил я, – поступайте так, как вам рекомендовала служанка.

– Сударь?

– Взломайте замок, сержант. Если он спрятал ключ, значит, скорее всего хранил там деньги и ценности.

Кивнув, Кох принялся за замок. Через несколько минут сержант издал торжествующий возглас. Затем последовало молчание.

– Ну что, Кох? – спросил я с нетерпением в голосе, оторвавшись от бумаги, которую читал в тот момент. – Что вы там нашли?

– Подойдите и посмотрите сами, сударь, – ответил он.

Я хлопнул в ладоши, стряхнул пыль и прошел к нему в дальний угол комнаты. Кох поставил свечу на один из стульев, чтобы осветить буфет, оказавшийся глубоким и темным. На верхней полке стоял фарфоровый бюст улыбающегося Наполеона Бонапарта. Я протянул руку, чтобы взять статуэтку, и чуть не уронил ее, когда коснулся пальцами основания. Большим пальцем я случайно надавил на пружину – шляпа императора подскочила, и из волос у него на голове появились два рога.

– Какая забавная игрушка! – воскликнул я, рассмеявшись. – Что еще здесь есть?

На следующей полке лежали брошюры и листовки, которые у нас с Кохом по мере просмотра вызывали все больший интерес. Это были эротические и даже откровенно похабные сочинения, в которых в совершенно скабрезных выражениях характеризовался император Франции. Если верить анонимному карикатуристу, Бонапарт демонстрировал явное сексуальное предпочтение к животным. В особенности же он любил ослов, хотя на одной из картинок был изображен совокупляющимся со слонихой. Все язвительные комментарии к изображениям были на немецком языке. Кох первым обратил внимание на то, что непристойности были изготовлены на ручном печатном станке с использованием деревянных печатных форм, давно вышедших из употребления.

– Интересно, где он все это приобрел, – сказал я, просматривая листы с карикатурами.

– Вы полагаете, он мог принадлежать к какой-то политической группировке, сударь? – спросил Кох.

– Скорее пользовался услугами какой-нибудь подпольной библиотеки скабрезной литературы. Хотя кто знает… Создается впечатление, что герр Тифферх вел активную тайную жизнь.