Текст книги "Критика криминального разума"

Автор книги: Майкл Грегорио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

Глава 13

Герда Тотц назвала имя убийцы Морика. Несмотря на абсурдность брошенного мне в лицо обвинения, я не мог отделаться от ощущения ответственности за происшедшее и даже некоторой вины. Неужели я и в самом деле стал невольной причиной гибели мальчика? Неужели достаточно было одного разговора Морика со мной, чтобы спровоцировать его убийцу на решительные действия?

Я попытался рассуждениями о чем-то более насущном вытеснить неприятные мысли. Необходимо проявить большую решительность и настойчивость, если я хочу подтвердить свои подозрения относительно наличия политического заговора с центром в «Балтийском китобое». От фрау Тотц я узнал очень немногое. Если ее супруг не будет более откровенен, мне придется прибегнуть к пытке. Нравилась мне мысль об этой крайней мере или нет, но ухудшавшаяся политическая обстановка, несомненно, вынудит меня воспользоваться раскаленными кандалами и орудием для дробления суставов.

Через несколько минут в комнату вошел Штадтсхен, толкая перед собой Тотца. Хозяину гостиницы, как видно, удалось избежать того жестокого обращения, через которое прошла его жена. Только на лбу был заметен темный синяк и больше ничего. Никаких открытых ран. Никакой крови, которой он мог бы испачкать мои бумаги и одежду.

– Садитесь, Тотц, – скомандовал я, жестом указывая ему на стул.

– Я, пожалуй, постою, – ответил он.

Штадтсхен толкнул его в спину.

– Делай, что тебе говорят! – рявкнул он.

Готовя свежую бумагу для записи его показаний, я краем глаза наблюдал за Ульрихом Тотцем. Высокомерная улыбка играла на его презрительно выпяченных губах.

– Вас что-то развеселило, герр Тотц? – спросил я.

– Если позволите, герр Стиффениис, – начал он, – у вас в комнате воняет. Крепость полна крыс. А под крышей моего дома вам было гораздо удобнее.

– Крепость вполне удобна по сравнению с безымянной могилой убийцы, – возразил я.

Он ответил только ленивым пожатием плеч.

– Ну что ж, герр поверенный Стиффениис, – сказал он, – давайте перейдем к делу. Много времени оно не займет. Я решил сознаться в убийстве. Я убил нашего Морика вот этими самыми руками.

И он протянул их мне, как будто для осмотра. Руки были большие и мясистые. И в то же мгновение я представил, как они берут какой-нибудь тяжелый предмет и разбивают голову Морику. Сколько ударов потребовалось нанести, подумал я, внутренне содрогнувшись, прежде чем глаз мальчишки выскочил из глазницы и мозг вытек из черепа? Несмотря на неописуемое отвращение, сердце мое забилось от радостного волнения. Убийца был готов сознаться в своем злодеянии.

– Мне нужны конкретные факты, Тотц, – спокойно сказал я.

Он кивнул, затем говорил минут десять без остановки, описывая то, что произошло в «Балтийском китобое» предшествующей ночью. Такое подробное признание должно было меня обрадовать, однако было оно каким-то уж слишком гладким, так что производило впечатление заученности, а это несколько меня озадачило. И лишь соблазн поверить в то, что подобное чистосердечное признание должно в скором времени освободить меня от мучительного расследования, заставило замолчать сомнения, которые готовы были уже пробудиться у меня в душе. Я слушал его, практически не перебивая, и только старался успеть записать за ним все, ничего не пропустив.

– Я всегда был на стороне того, что произошло в 89-м году, – с гордостью произнес он. – Короли и аристократы купаются в роскоши, а мы день и ночь гнем спины, словно голодные псы над брошенной нам костью. Не буду скрывать, я якобинец, а мсье Робеспьер – мой бог. На религию я плюю. Ненавижу этих кровососов. Чертовых попов! Отрубить бы им всем их вонючие головы, и поделом! И не только во Франции, но хорошо бы и здесь, в Пруссии. Проклятые пиетисты! Вот подождите, придет и сюда Наполеон! Он им покажет! Я знал, что за гостиницей следят жандармы, только они ничего не могли доказать. До тех пор, пока не приехали вы.

Тотц вытер рот рукавом рубахи и воззрился на меня с вызывающим безразличием.

– Как только вы появились у нас, я сразу понял, какая опасность нам угрожает, – продолжал он. – Потом подумал, что мы сможем как-нибудь переиграть вас, и я свою роль сыграл неплохо. И надо же было этому Морику сунуть нос, куда его не просили. Прошлой ночью я опять застал его за тем, что он что-то высматривал и вынюхивал. Рано или поздно он бы вам все выложил…

– И поэтому вы убили его?

Глаза Тотца сверкнули ненавистью.

– Революции не обходятся без жертв! С тем же успехом вы можете сказать, что убили его сами, герр поверенный. Если бы не ваш приезд, никто не обратил бы на судьбу Морика ни малейшего внимания.

– Где он был убит?

Ульрих Тотц тяжело и устало вздохнул.

– Даже и не пойму, зачем вы задаете такие вопросы, – ухмыльнулся он. – Герда сказала мне, что вы видели его из окна. Странно, что вы не заметили рядом и меня! Я поймал его, когда он попытался ускользнуть из кладовой, и просто сбросил с лестницы.

Значит, прошлой ночью за спиной Морика я видел лицо Тотца. Это признание должно было окончательно убедить меня, избавив от последних сомнений. Но почему меня никак не оставляло чувство, что он говорит мне то, что я хочу услышать?

– Сбросили с лестницы, Тотц? Боюсь, вы сделали нечто большее!

– Когда я заметил, что он что-то вынюхивает, я понял наверняка, что он все вам расскажет. И у меня не было другого выхода, я должен был с ним разделаться. Он ведь увивался за вами, как большая жирная муха за вкусным куском сырого мяса.

– Меня не интересуют ваши странные сравнения, а только точные подробности преступления, Тотц, – прервал я его. – Вы схватили парня и столкнули с лестницы. Я вас правильно понял?

– Я заметил, как вы задули свечу и задернули шторы, чтобы лечь спать. И вот тогда-то я решил действовать.

– Понятно. Вы столкнули его с лестницы, и что дальше?

– Потом я бросился за ним и ударом прикончил его.

– Чем вы его ударили?

– Первым, что мне попалось под руку.

– Чем? – настаивал я.

– Молотком, которым мы открываем бочки, – ответил Тотц без колебаний. – Дело оказалось несложное. Он был до смерти перепуган. Да вы ведь и без меня все знаете. Он же вам сам признался, что его жизнь находится в опасности?

– Не вы здесь ведете допрос, Тотц, – резко оборвал я его.

– Что же вы в таком случае хотите узнать, сударь? – произнес он, отводя глаза.

– Я хочу узнать, почему вы убили мальчишку прямо в кладовой. В своем собственном доме. Почему не выманили его из гостиницы?

Тотц пожал плечами:

– Со мной бы он не пошел. И рано или поздно вы все равно обратили бы внимание. А что мне оставалось делать? Нужно было заткнуть ему рот. И побыстрее.

– Вы могли бы отослать мальчика куда-нибудь из Кенигсберга. К примеру, домой к матери.

– И это вызвало бы у вас еще большие подозрения. Нет, лучше уж сделать его еще одной жертвой кенигсбергского убийцы. Еще одним трупом на улицах города.

– И ваша жена соучаствовала в преступлении?

– Герда ничего не знала о моих планах, – поспешно возразил он. – Она и мухи не обидит.

– Значит, вы убили его сами? Вам никто не помогал?

– Точно так, сударь. Одни удар покрепче, и мальчишка окочурился. Все вокруг было в крови.

– Позвольте мне сказать, сударь, – вмешался Штадтсхен. – Я могу подтвердить, что в гостинице мы обнаружили свидетельства явной попытки убрать следы преступления, но следы крови остались повсюду.

Я повернулся к Тотцу.

– Зачем вы отнесли тело к реке? – спросил я.

Ульрих Тотц вновь улыбнулся своей странноватой, мечтательной улыбкой.

– Я хотел, чтобы его нашли, сударь. Как и всех остальных. Только не рядом с моим домом. Из-за Коннена возникли все мои проблемы. После этого дела у нас пошли плохо – мы потеряли многих постояльцев. А до реки не так уж далеко, всего каких-нибудь две сотни ярдов от гостиницы, если идти боковыми улочками.

– Как вы несли тело, Тотц?

– Отвез в мешке на своей вьючной лошади. Парень ведь почти ничего не весил. А тряпки, которыми вытирал кровь, я бросил в реку. Все заняло десять или пятнадцать минут, не больше. И вернулись мы никем не замеченными и…

– Вернулись? – Я резко поднял голову от бумаг. – С кем вернулись, Тотц? С женой? С одним из ваших постояльцев?

– Со своей лошадкой. Не пытайтесь очернить мою жену, герр поверенный. Герда вообще ничего об этом деле не знает.

– Но она ведь знает, что вы убили Морика, ведь так? – возразил я, продолжая полагать, что какие-то остатки человечности заставляют его выгораживать жену.

– Нет, не знает, сударь. Она меня никогда не простит. Морик был единственным сыном ее сестры. Она всегда чувствовала себя обязанной помогать мальчишке.

– Кто помогал вам, Тотц? Я не могу поверить, что один человек…

– Я уже сказал вам, – решительно ответил Тотц. – Я сделал все сам. Один. Без чьей-либо помощи.

– А как же иностранцы, что провели прошлую ночь в вашей гостинице?

Он пожал плечами:

– Французы? Обычные постояльцы. Переночевали, заплатили, уехали. Вот и все, – ответил Тотц, глядя мне прямо в глаза. В его взгляде сверкал какой-то странный огонь.

– Я вам не верю, – сказал я.

Несколько мгновений он холодно и высокомерно смотрел на меня, затем на его физиономии появилась уродливая усмешка.

– Верьте во что вам угодно, господин судья. Больше я вам о своих личных делах ничего не скажу.

– Ну что ж, посмотрим, – произнес я, ответив ему холодным презрительным взглядом, и сделан многозначительную паузу. – У нас имеются надежные способы развязывания языков непокорным.

– Пыткой, сударь? Вы на нее рассчитываете? Вам доставляет наслаждение видеть, как людей растягивают на дыбе, слышать их вопли о пощаде? Ведь так, сударь?

Если Тотц хотел уколоть меня, это ему блестяще удалось. В результате у меня почти не возникло никаких колебаний относительно того, чтобы подвергнуть и его подобному испытанию. Более того, сама мысль о мучениях Тотца доставила мне удовольствие. Посмотрим, как он посмеется.

– Бросьте вы свои угрозы, герр поверенный. – Тотц взглянул на меня с той откровенной ненавистью в глазах, которую я замечал в нем и прежде. – Я уже мертвец, и вам не запугать меня разговорами о пытке. Я готов умереть за свои убеждения.

– Все убитые были совершенно невинными и беззащитными людьми, Тотц, – прошипел я в ответ. – В убийствах, нарушивших нормальную жизнь в вашем городе, нет ни капли благородства. Неужели вы и в самом деле полагаете, что способны вызвать восстание, расправившись с несколькими несчастными?

– Их смерть послужила нашему делу!

– Какому делу?

– Революции, сударь.

Я проигнорировал его слова.

– Если не считать Морика, то как вы выбирали остальных жертв, Тотц?

Тотц ответил не сразу, а довольно долго сидел молча, так что мне даже показалось, что он не услышал вопроса. И все это время Тотц пристально смотрел на меня взглядом, в котором мне виделся немой упрек. Только позже я понял, что за подобным его поведением скрывался холодный расчет. Тотц пытался просчитать, как много мне может быть известно, я же был практически уверен, что передо мной сидит тот самый дьявол, который поверг целый город в смятение и ужас. А то, что он не демонстрировал ни малейших угрызений совести, лишь подкрепляло мою убежденность.

– Я повторяю вопрос, Тотц, – произнес я чуть помедленнее. – Каким образом вы выбирали свои жертвы?

– В зависимости от времени и от места, – пробормотал он. – И чтобы вокруг не было возможных свидетелей. Исходя, в общем, из стечения обстоятельств. В этом была своя прелесть. Я увидел Коннена в гостинице в тот вечер, когда мне впервые пришла идея…

– У вашего выбора не было никаких политических оснований? – Тотц выпрямился на стуле, губы его растянулись в фальшивой улыбке, но он ничего не ответил. Мне показалось, что основная его цель в том, чтобы смутить меня. – Вы знали господина Тифферха, не так ли? Он был уважаемый адвокат, известный ненавистник Наполеона…

– Все граждане Пруссии ненавидят Наполеона! – выпалил Тотц, лицо его превратилось в маску ненависти. – Что касается меня, любой из них мог бы стать моей политической жертвой. А тот адвокат был настоящим паразитом! Жил за счет юнкеров! [16]16
  Прусские помещики.


[Закрыть]Помогал им покупать и продавать землю, а их арендаторов отправлял в тюрьму за долги и невыплаченную ренту. Я с ними со всеми расквитаюсь!

– Но прежде, боюсь, вы окажетесь на виселице, – заметил я холодно.

А в свои записи добавил, что антифранцузскне настроения жертвы были возможной причиной убийства. Все внезапно предстало передо мной ярким и четким, подобно картинке, отбрасываемой волшебным фонарем, когда он уже зажжен, линза повернута и перед нашим взором возникает первый слайд. С одной лишь оговоркой.

– А вы не боялись быть узнанным?

Ульрих Тотц принял откровенно расслабленную позу.

– Здешние жители меня знают. Это только облегчало дело. Я хозяин гостиницы, понимаете? И я всех знаю. Казалось вполне естественным, что я подхожу к кому-то, останавливаю, болтаю немного, слежу, чтобы никого не было поблизости, а затем наношу удар. Они даже не успевали понять, что произошло.

– Ну что ж, превосходно, – откликнулся я. – А теперь расскажите мне об оружии, которым вы пользовались.

Тотц снова уставился на меня.

– Я уже сказал, – ответил он.

– Вы сказали только, что воспользовались молотком, чтобы убить Морика. А остальных?

Несмотря на всю его готовность признаться в преступлениях, я до сих пор не получил ответа на вопрос, каким образом погибли остальные жертвы.

Ульрих Тотц потер костяшки пальцев и подозрительно взглянул на меня.

– Я пользовался первым, что подвернулось под руку, – медленно произнес он. – Молотком, камнями, просто руками.

– Ну, к примеру, как вы убили Тифферха? У него на теле нет явных ран. Каким орудием вы воспользовались, чтобы лишить его жизни?

Впервые Тотц мне ничего не ответил.

– А как насчет «дьявольского когтя», о котором говорит весь город? – спросил я.

Ульрих Тотц переводил взгляд с меня на Коха и обратно. Он улыбнулся, слабо и рассеянно вначале, затем со все возрастающей уверенностью.

– Ах, вижу, вижу, к чему вы клоните, сударь, – ответил он, и в голосе его прозвучала лукавая усмешка. – Я расскажу вам все, что мне известно, а вы соберете вещички и отправитесь домой. Вас там жена и детки ждут не дождутся. Я вам рассказал уже больше, чем нужно, герр поверенный. Остальное уж как-нибудь сами выясняйте.

Внезапно Тотц наклонился вперед и положил руки мне на стол. Я сделал знак Штадтсхену и Коху не шевелиться – они уже было рванулись мне на подмогу.

– Ну-с, Тотц? Что вы еще можете добавить?

Несколько мгновений он молча разглядывал меня.

– Послушайте меня, герр Стиффениис, и послушайте внимательно, – произнес он тихим злобным голосом. – Вы можете, конечно, пытать меня, если вам так хочется. Вы можете заставить меня вопить от боли, только я вам больше ничего не скажу. Вы можете пытать мою жену, и она признается во всем, в чем вы пожелаете. Но ведь на самом деле ей ничего по большому счету не известно. Как бы то ни было, я ставлю точку. Я не скажу больше ни единого слова ни вам, ни кому другому до того момента, когда меня поведут на виселицу.

– Это вовсе не конец нашего разговора, Тотц, – возразил я, всматриваясь в его наполовину закрытые глаза. – Я еще буду вас допрашивать, и вы мне во всем сознаетесь. Во всем, до мельчайших подробностей! В том, что касается брошюр, которые у вас нашли, и тех иностранных агентов, что помогали вам. В следующий раз, уверен, у вас развяжется язык.

– Можете поступать, как вам заблагорассудится, герр Стиффениис, – шепотом ответил хозяин гостиницы. – Делайте свое дело. А мое дело – сопротивляться вам.

– Ну что ж, скоро увидим, кто из нас лучше справляется со своим делом, – произнес я, вынимая из кармана часы. Было уже почти четыре часа. Время, назначенное для встречи с профессором Кантом. Для одного дня я сделал более чем достаточно. – Уведите его, Штадтсхен.

Внезапно комната показалась странно пустой. Ульрих Тотц наполнял ее гневом, жестокостью и нескрываемой ненавистью к властям. Кох молчал, и у меня возникло ощущение, что он ждет каких-то комментариев с моей стороны. Я встал и подошел к окну. На улице день начинал клониться к вечеру. Во рту у меня пересохло, и я почувствовал легкое головокружение. Ульрих Тотц признался в убийстве Морика. Моя теория политического заговора, нацеленного на создание в городе атмосферы страха, полностью подтвердилась, имя убийцы установлено. Мне следовало бы гордиться собой, и тем не менее, по какой-то ничтожной причине, я не был удовлетворен полученными сведениями. Может быть, попросту из-за того, что все прошло так легко, без сучка без задоринки? Неужели тайна «кенигсбергского убийцы» так элементарна? Вне всякого сомнения, судья с обширнейшим опытом поверенного Рункена должен был раскрыть столь примитивную загадку уже несколько месяцев назад.

– Если позволите, сударь, – заговорил вдруг Кох, – ему не помешала бы публичная порка на площади перед Крепостью. Я могу попросить разрешения у генерала Катовице, если пожелаете. Поверенный Рункен считал розгу очень эффективным инструментом. Два года назад одного человека секли здесь за убийство отца. Конечно, через несколько месяцев его обезглавили. Но пример произвел неизгладимое впечатление на народ и стал для него великолепным уроком.

Стоит ли мне последовать примеру Рункена? Телесные наказания и нанесение физических увечий до сих пор разрешались на основании «Constitutio Criminalis Carolina», хотя входящие в нее законы были сформулированы еще в шестнадцатом столетии при Карле V.

– Время не стоит на месте, Кох, – ответил я. – Король Фридрих Вильгельм – просвещенный монарх. Он совершенно справедливо полагает, что публичная демонстрация жестокости по отношению к преступнику может возбудить в толпе сочувствие к нему и таким образом уменьшить или вообще свести на нет необходимое воздействие наказания. Если Тотц и его жена на самом деле являются членами тайной якобинской группировки, публичная порка способна воспламенить сердца их сторонников еще большей ненавистью. Пытаясь потушить преступный огонь, мы можем еще больше его раздуть. В любом случае вначале я поговорю с подозреваемыми и предупрежу их о том, что им угрожает. У нас еще много времени.

Я собрал бумаги и начал складывать их в портфель.

– Как бы то ни было, – заметил я, взглянув на часы, – у нас назначена встреча. Нас ждут профессор Кант и таинственный дьявольский коготь.

– А есть ли какой-нибудь смысл в этой встрече, сударь? – отозвался Кох. – Я к тому, что вы, кажется, сумеете скоро закончить дело и без его помощи.

Конечно, он прав. Следует поднажать на Тотцев, и все тайны будут раскрыты.

– «Куй железо, пока горячо», как говорят у нас в Лотингене. Но профессор Кант никогда не простит мне, если я не сдержу обещания. И так как случай оказался столь несложным, – добавил я с улыбкой, – мы можем себе позволить немного поразвлечь старика.

Выйдя из комнаты и спускаясь вниз по лестнице, я начал про себя составлять письмо, в котором собирался сообщить Елене о моем успехе и о скором возвращении домой.

В мгновение радостного головокружения я не мог даже и вообразить те трудности, с которыми мне суждено будет столкнуться еще до завершения дня.

Глава 14

Великолепный черный экипаж ожидал меня у ворот Крепости.

Приближаясь к нему, я не смог удержаться от улыбки. Профессор Кант за зашторенными окнами, по-видимому, с нетерпением смотрит на карманные часы. Он всегда отличался маниакальной пунктуальностью, и весь мир знал об этом. Когда я уже поднял руку, чтобы постучать в стекло и тем самым оповестить о своем приходе, кто-то осторожно коснулся моего локтя и прошептал:

– Могу я побеседовать с вами, сударь?

Из-за кареты выглядывал слуга, сопровождавший Канта сегодня утром у реки. Его крупное и сильное лицо, показавшееся мне тогда лишенным всякого выражения, теперь производило впечатление напряженного и озабоченного.

– Иоганн Одум, не так ли?

Многозначительным взглядом слуга дал мне понять, что я должен пройти вместе с ним за карету.

– Ваш хозяин не простит вам такой траты времени, – поспешил я предупредить его.

– Одно лишь слово, не более, – настаивал Одум. Большим пальцем он указал на экипаж и его пассажира: – События последнего времени стали для него тяжелым испытанием. То, что мы видели сегодня утром у реки, для любого было бы весьма тягостно, сударь, а уж тем более для человека его возраста и чувствительности.

– Вы сами там были и видели его, – прошептал я. – Возможно, профессор Кант физически не слишком силен, но духовно он превосходно держится.

Вероятно, мне следовало бы предупредить слугу, что все опасности позади и что дело фактически завершено, однако я полагал, что прежде всего должен сообщить столь важную новость самому Канту, а не обсуждать ее с его лакеем.

– Он день и ночь работает над этим расследованием, сударь, – ответил слуга. – Иногда всю ночь напролет.

– Всю ночь? – прервал я. – И что он делает?

– Думаю, пишет, сударь.

Я вспомнил о трактате, о котором упоминал герр Яхманн и в существование которого не верил.

– А вам известно, что конкретно он пишет?

Иоганн Одум пожал своими широкими плечами.

– Он в опасности, сударь, – продолжал настаивать слуга. – В настоящей опасности. Сегодня утром его видели с вами у реки. Теперь вас увидят в его экипаже. И перед тем, как мы вышли из дома сегодня утром, я нашел нечто такое, что вам обязательно нужно посмотреть…

– Иоганн! – Раздраженный возглас заставил нас обоих вздрогнуть. – Где поверенный Стиффениис?

Я сделал знак слуге, чтобы тот обежал вокруг кареты, сам же шагнул вперед и привлек внимание профессора Канта.

– Я здесь, сударь, – громко произнес я. – Я забыл кое-какие бумаги у себя в кабинете и был принужден за ними вернуться. Вы не против, если сержант Кох поедет с нами?

Я кивком пригласил Коха пройти вперед.

– Конечно, нет, – нетерпеливо ответил Кант. – Мы должны поторопиться. Дорога длинная, и на улице страшный холод.

– Мы, случаем, не в Сибирь отправляемся, сударь? – пошутил я.

Я знал, что попаду в цель. Страсть Канта к информации любого сорта, включая и сплетни, была столь же хорошо известна, как и его пунктуальность. Новости о корабле, стоящем на причале в порту Пиллау, не могли пройти мимо него. Во всех прусских газетах они обсуждались довольно активно.

– Не так далеко, – ответил он с улыбкой, – но практически в такой же холод.

Я весело рассмеялся. У меня было превосходное настроение. Дело было завершено, оставалась только чисто бумажная работа. Даже если им удастся избежать виселицы, Герду и Ульриха Тотц, несомненно, отправят в ледяные пустыни Сибири. Я не знал, куда нас везет профессор Кант и что собирается нам показать. Чем бы это ни было, подумал я, потакание прихотям старика ничего нового не добавит к нашему расследованию. Хотя, собственно, ничего и не отнимет.

Когда мы отправились в путь, я полагал, что он начнет задавать мне вопросы относительно допроса Тотцев. Ему должно быть интересно, что мне удалось узнать. Сегодня утром профессор проявлял откровенный скептицизм, тем не менее он сам настоял, чтобы я побыстрее допросил Ульриха и Герду Тотц. Вне всякого сомнения, ему захочется услышать, что они мне сообщили.

– Вам нравится ваша новая комната? – спросил Кант внезапно. – Готов поспорить, ее вряд ли можно сравнить с уютным номером в «Балтийском китобое». Фрау Тотц славится умением готовить жареную свинину.

Он что, издевается надо мной? Неужели кулинарные способности хозяйки гостиницы – единственное, что его интересует?

– Гостиница действительно была очень удобна, – неуверенно согласился я.

– Я знал, что вы будете чувствовать себя там как дома, – произнес Кант с добродушной улыбкой. – Конечно, Кенигсбергская крепость во всех отношениях совсем другое дело.

Возможно, именно такое поведение профессора и вызывало беспокойства Яхманна? Качалось, Канта увлекали мелкие подробности и вопросы, совершенно ничего не значащие. Да и вообще, он мало что знал об окружающем мире. Как регулярно сообщали газеты, в течение последних двадцати лет обедал Кант исключительно дома, не принимая никаких приглашений. Знаменитости не могут ничего утаить от прессы.

– Какое мрачное строение эта Крепость! – воскликнул профессор, его настроение явно переменилось. – Когда я был маленьким мальчиком, ее вид вызывал у меня ужас. Мы с матерью проходили мимо нее каждое утро по пути в пиетистский храм. Страх, который я чувствовал, оказавшись рядом с Крепостью, ничто, говорила мне мать, по сравнению с тем трепетом, каковой мне придется пережить, когда я предстану перед Создателем и взгляну Ему в глаза!

Профессор Кант бросил в окно кареты взгляд растерянного ребенка. Крепость уже осталась далеко позади, но ее образ все еще неотступно преследовал его.

– Вы сможете там сегодня ночью спокойно уснуть, Ханно? Говорят, в Крепости обитают призраки жертв тевтонских рыцарей.

Что я мог ответить? Мы с Кохом обменялись красноречивыми взглядами. Наш экипаж грохотал по старому деревянному мосту, а густой туман клубился над стоячей водой в темном рву, окружавшем Крепость. И только ее сторожевая башня выше на холме все еще виднелась в угасающем свете дня. Мрачные укрепления выглядывали из-за плотной стены облаков.

Кант взглянул на меня.

– Вот мы почти и приехали! – весело воскликнул он, и карета резко повернула направо и проехала еще по одному мосту. Его явно радовала предстоявшая нам перспектива.

– Полагаю, вы сосчитали количество мостов? – поинтересовался профессор.

– Мостов, сударь? – Я не мог понять, что он имеет в виду.

– Вы, несомненно, должны помнить эту задачу, – ответил Кант. – Перед смертью великий математик Леонард Эйлер задал вопрос, можно ли проехать по всему Кенигсбергу, пересекая на своем пути девять мостов через реку Прегель, не проехав ни по одному мосту дважды. Вам стоит попробовать ее решить, пока вы здесь.

Я попробовал было напомнить профессору причину своего пребывания в Кенигсберге, но он, казалось, не обратил ни малейшего внимания на мои слова.

– Когда я начал преподавать в университете, – продолжал Кант, – я выиграл пари у одного коллеги, который когда-то был близким другом нашего великого математика. Он признался мне, что Эйлер сам не мог решить свою задачу. Как бы то ни было, я предложил два варианта ее решения… – Он не закончил фразы. Вместо этого Кант повернулся ко мне, взял меня за руку и спросил с заметным напряжением в голосе: – Так что вы хотели мне сообщить по поводу Тотцев?

Мгновение я не знал, что ответить. Следует ли мне сказать, что дело фактически завершено, виновные находятся в тюрьме в ожидании суда? И что «коготь дьявола», чем бы он ни был, уже не имеет никакого значения?

– Тотц во всем признался, сударь. И очень быстро, – ответил я.

С предельной осторожностью, ограничившись лишь сухим пересказом событий, из последних сил подавляя возглас торжества, рвавшийся у меня из груди, я передал Канту основные факты, почерпнутые во время допроса.

– Ну что ж, – медленно проговорил он. – Значит, за всем тем злом, которое так долго терзало Кенигсберг, скрывается политический заговор. Террористические акты, имевшие целью… – Внезапно профессор замолчал и взглянул на меня: – Имевшие целью что? Подозреваемые раскрыли свой главный замысел?

– Не очень подробно, сударь, – вынужден был признать я. – Ульрих Тотц, кажется, полагает, что страх, порожденный этими убийствами, ослабит веру народа в правителей и спровоцирует что-то вроде революции. Подозреваю, его целью были люди, известные своим неприятием французской заразы.

Кант откинулся на спинку сиденья. Его лицо буквально лучилось удовольствием.

– Ах, понимаю! Как умно с его стороны! И он, конечно же, назвал оружие, которым воспользовался для убийства Морика?

Я нервно заерзал на кожаном сиденье.

– Молоток, сударь.

Мой ответ, казалось, развеселил Канта еще больше.

– Большой молоток, Стиффениис, или маленький? – спросил он.

– Это был всего лишь предварительный допрос, – пробормотал я. Я рассчитывал добиться похвалы учителя. На деле его проницательный ум обнажил всю уязвимость моих выводов. – Тотц признал, что с другими жертвами пользовался другим оружием.

– Вот как? – Кант нахмурился.

– Он утверждает, что хватал первое, что попадалось под руку, – добавил я поспешно. – Конечно, я буду продолжать допрос до тех пор, пока не прояснятся все подробности.

– Подробности и есть самое главное, – наставительным тоном произнес Кант. – Ведь королю важно будет узнать точное число и силу его врагов.

Я так и не понял, говорил ли он это серьезно или с иронией. Я чувствовал себя, словно студент, которому преподаватель только что вернул контрольную работу со словами, что она хороша, даже очень хороша, но могла бы быть намного лучше. Внезапно Кант громко рассмеялся. Он не сказал, что его так развеселило. Своеобразная веселость профессора была для меня внове и совсем меня не успокоила, а даже скорее наоборот. Так же как и Коха, что я заметил по выражению его лица.

– Рад, дорогой мой, что вы нашли прямой путь к Истине, – провозгласил Кант. – А кстати, не спросили ли вы, случайно, Ульриха Тотца о «дьявольском когте», как его называют люди?

– Нельзя ожидать, что герр поверенный завершит расследование за один день, сударь! – вмешался в разговор сержант Кох. Его почтительное отношение к моему авторитету было столь же очевидно, как и его верность поверенному Рункену. Прусская бюрократия славится способностью создавать такой тип людей. Они покорны и услужливы до абсурда. Но часто и тупы в придачу. – Чем бы ни был этот «дьявольский коготь», – продолжал Кох, – что бы ни говорил о нем простой народ, теперь он не имеет никакого значения, профессор Кант. Ведь поверенному Стиффениису удалось разоблачить заговор.

– Любезный сержант Кох, – мягко ответствовал ему Кант, – не стоит так уж пренебрегать мнением простолюдинов. Опыт подсказывает мне, что в гласе народа значительно больше истины, чем где бы то ни было еще.

– Ульрих Тотц сознался в убийстве мальчика, – продолжал настаивать сержант Кох. – Он сознался в убийстве и всех остальных. Тут уж ничего не попишешь, герр Стиффениис поймал преступника, сударь.

К моему удивлению, Кант не выказал никакого раздражения по поводу упрямства сержанта. Он просто задумчиво кивал.

– Я вполне могу понять ваши сомнения относительно полезности того, что я намерен вам продемонстрировать, герр Кох, – заметил он. – И я ценю вашу открытость в том вопросе, в котором мой молодой друг демонстрирует лишь почтительную сдержанность. Я практически уверен, что Стиффениис разделяет ваше мнение. И потому попрошу вас обоих еще чуть-чуть потерпеть. Вам предстоит увидеть плоды самого оригинального исследования, которое я предпринимал когда-либо в своей жизни.