Текст книги "Дитте - дитя человеческое"
Автор книги: Мартин Андерсен Нексе
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 50 страниц)
Всю ночь она просидела с зажженной лампой и не пошла на другой день на работу. Не в силах была.
Бледная, заплаканная, глядела она в окно на улицу в надежде, что Георг вдруг появится. А может быть, он лежит где-нибудь без помощи! Во всяком случае, он снова растратит последние силы!
Под вечер он неожиданно показался на пороге, держа за руку ее сынишку Йенса.
– Погляди-ка, что я тебе преподнес: чудесного мальчишку и совсем готовенького!.. В магазине купил! – прибавил он со смехом, видимо, очень довольный. – Ну, гляди же повеселей, дорогая!
Но после пережитого страха и напряжения Дитте не могла даже улыбнуться.
Да и мальчик не очень-то обрадовался ей; он скорей всего побаивался ее, зато его не оттащить было от Георга. Разумеется! По нему все с ума сходили. Но тут это было, пожалуй, кстати, – ведь с мальчиком главным образом и пришлось возиться Георгу. Он, видно, слишком рано поднялся с постели и опять слег на несколько дней. Мальчик сидел около него большую часть дня, и Георг читал ему вслух какой-то французский роман. Это была история о приключениях одного женатого господина и его любовницы и о тех муках, которые они переживали в ожидании плода их любви.
– Что такое ты читаешь ребенку? – спросила Дитте. – Ведь Йенс ничего тут не поймет!
– Как же, я все понял, – обиженно возразил мальчик. – У них будет маленький!
– Ага, слышишь! – торжествующе воскликнул Георг. – Йенс у нас молодчина! Живо сообразил!
Они друг друга стоили! Двое малых ребят… Дитте с удовольствием прислушивалась к их болтовне.
Так прошло две недели. Потом явился полицейский и отобрал ребенка.
– Я бы мог, конечно, отправиться туда и сманить у них ребенка еще раз, – сказал Георг. – Но, видишь ли, за их спиной стоит– отец ребенка, и с полицией в таких случаях шутки плохи. Возьми-ка ты лучше приемыша.
– Это совсем не одно и то же! – с горечью ответила Дитте.
– Ну, ребенка любишь за то, что он ребенок, а не за то, что ты сам имел несчастье произвести его на свет. Пойди и возьми себе ребенка на воспитание. Тебе еще платить будут вдобавок!
Да, это было бы весьма подходяще! Георг уже поправился, и случайная мелкая работа ему подвертывалась, но недельный заработок получался пустячный. Постоянною же работою еще нельзя было заручиться: зима – мертвый сезон для маляров!
– Тогда придется обманывать контроль, – оказала Дитте. – В таком доме нам ведь не позволят держать приемыша!
– Контроль! – расхохотался Георг. – Слыхала ли ты когда, чтобы контроль в это вмешивался?.. И уж, конечно, мы не можем содержать ребенка в лучших условиях, чем сами живем, – прибавил он серьезно. – Но чертовски весело иметь птенцов в гнезде. Они так щебечут, что просто любо!
Дитте взяла приемыша, и они кое-как перебивались зиму, борясь с холодом и мраком. Питались скудно, но жили дружно, да и зиме предвиделся конец. Дни становились уже длиннее. Георг держался стойко, и, кроме одного случая, его не в чем было упрекнуть. Дело в том, что разок он все-таки загулял. Дитте догадалась об этом, заметив, что пропала хорошая скатерть. Но он рано вернулся домой и улегся спать. Когда он заснул, Дитте осмотрела его карманы и нашла залоговую квитанцию. Дитте спрятала ее, чтобы выкупить вещь, когда у нее будут деньги, и даже не намекнула Георгу на случившееся, – не стоило ссориться из-за такого пустяка. Но через несколько дней он сам заговорил об этом.
– Я опять выкинул номер! Больше этого не будет.
Дитте готова была поверить ему – ребенок очень занимал Георга, его больше не тянуло по вечерам на улицу.
– По мне, так можешь взять на воспитание еще одного! – сказал он как-то, играя с малюткой.
– Не нужно, – мягко отозвалась Дитте. – Летом у нас будет свой.
– Так надо обзавестись настоящей квартирой на хорошей улице, – сказал Георг. – Это ведь просто дыра, а не жилье. И как только я получу постоянную работу, ты будешь сидеть дома. Скверно все-таки, если жена должна бегать на поденщину.
Дитте ничего против этого не имела, хватит ей дела и дома. Она надеялась, что Георга возьмут работать по внутренней отделке большого здания, перестраивавшегося под банк. Староста малярной артели обещал постараться устроить Георга. И Дитте заранее радовалась возможности отдохнуть: очень уж она устала, измучилась, бегая с одной работы на другую.
XXI
ДЕНЬ ПОЛУЧКИ
Зима все еще давала себя знать – и на улицах, и на стройках, и в жилищах рабочих. Дитте никак не могла добиться, чтобы оконные стекла не замерзали изнутри. Приходилось дышать на них, чтобы образовался «глазок» и она могла поглядеть на улицу. Ребенка она уложила в постель, чтобы он не зяб. Дрова у них вышли двумя днями раньше срока, – очень уж донимал мороз. Мало толку было, что солнце все дольше оставалось на небе, раз оно не показывалось людям! Снег валил с неба, оседал на крышах и сплошной пеленой лежал на улицах. Окна у всех позамерзли, и другим, видно, жилось не лучше Дитте, у всех топлива не хватало. В соседних окошках тоже виднелись «глазки», должно быть, другие женщины тоже поглядывали на улицу, как Дитте! Сегодня была суббота – день получки. Слава богу, что в педеле только семь дней! Для Георга и Дитте этот день был вместе с тем и «днем расплаты». Целый месяц перебивались они на деньги, выплаченные им за приемыша. Только сегодня предстояло Георгу получить по условию расчет за всю сделанную работу, и выплатить ему должны были изрядную сумму, – он работал изо всех сил. На столе лежал длинный список того, что необходимо или желательно было приобрести. Они сообща составили список с вечера, и он вышел предлинным. Георгу то и дело приходила на ум какая-нибудь новая покупка – меховая шапочка для Дитте, игрушка ребенку, все только для них. О самом себе он никогда не думал! Сегодня
Дитте еще раз просмотрела список и вычеркнула много вещей. И без того денег выйдет немало; не худо, если останется несколько крон лишних, – пригодятся.
Она зябко куталась в большой платок и зорко поглядывала на улицу. Как только завидит Георга, выбежит встретить его на улицу. Надо дать ему почувствовать, как она любит его.
– Вон отец идет! – услыхала она радостный детский голос в соседнем помещении, и сейчас же там зажегся огонь, сквозь щели в стенах пробились к Дитте тонкие полоски света. Мало-помалу зажигались огни и в других жилищах вокруг. Стало быть, мужья вернулись и сидели с женами за столом, распределяя получку: это на топливо, это на питание, это на квартиру, это на лотерейный билет… Дитте вздрогнула, – она забыла возобновить билет Георга!
Улица тонула в тумане, но Дитте не отходила от окна. Когда же опомнилась, было уже слишком поздно искать Георга на месте работы. Все-таки она набросила платок на голову и выбежала.
Часа два ходила она взад и вперед по своей коротенькой улице, от одного утла до другого, зорко вглядываясь в каждого человека.
Завернуть за угол она не решалась: Георг мог прийти с другой стороны. Прохожие, вынырнув из снежного тумана, снова поглощались им. Все они были облеплены снегом с ног до головы, и каждый мог оказаться Георгом. Должен же он вернуться!.. Не раз уже готова была она уйти со своего поста домой, но в конце улицы, в световом круге уличного фонаря, показывалась новая занесенная снегом фигура, и Дитте бежала ей навстречу.
– Георга ждешь? – сказала ей девчонка, вышедшая из переулка, одна из обитавших в том квартале «веселых девиц». – Не жди! Я встретила его около Нового Порта, – он загулял!
Тогда Дитте пошла домой и легла.
На другой день она выпросила в долг немного угля, чтобы истопить печку, – если Георг вернется, надо как-нибудь удержать его дома. Она прибрала комнату получше и сама нарядилась. Когда он вернется, надо встретить его повеселее, кислая мина может прогнать его.
Она ждала до вечера, потом поручила ребенка соседке и сама побежала на Дворцовую улицу, к сестре Георта. Может быть, муж сестры знает что-нибудь, он был собутыльником Георга. Когда она вернулась назад, оказалось, что Георг приходил, да еще с товарищем, но словам соседки. Они съели все, что было у Дитте в шкафу.
И опять она кинулась на поиски – наугад. Сбегала в Новый Порт совершенно зря. Он ведь был там вчера! Обежала все танцульки и все рабочие клубы: он мог быть и там. Холод стоял ужасный, прямо кости ломило, если стоять на одном месте. А вдруг он лежит где-нибудь на улице? Быть может, под забором или в каком-нибудь сарае, и замерзает! Возможностей было столько, что и не счесть, и поиски становились безнадежными, А что, если он сидит дома и ждет ее и понять не может, куда она девалась? Скорей назад домой! Она безумно спешила.
А потом опять на улицу! Надо обыскать все трактиры и погребки, где, как она знала, он бывал и куда могли его затащить. И обегать всех его приятелей! Как товарищей по работе, так и тех жалких забулдыг, с которыми он водил компанию, когда ему случалось загулять. И всех его старых возлюбленных! Дитте и их обошла. Со слезами пробиралась она по длинным коридорам разных трущоб и стучалась во все двери. Ей и в голову не приходило щадить себя. Где-нибудь да должен же он быть, и лишь бы найти его – все равно где. Ее подгоняли отчаяние и надежда. Всякий раз, как она уже готова была сдаться, свалиться от усталости, что-нибудь вновь подхлестывало ее. Во многих местах ей говорили, что он был здесь, она напала на его след, но с опозданием. Все жители квартала знали о ее погоне, и когда она шла домой, они выходили на улицу и давали ей указания, которые гнали ее снова на поиски.
На третий день утром Дитте, едва волоча ноги, дойдя до полного изнеможения, пробиралась по Гельсингёрской улице домой. Она все еще искала и теперь шла только взглянуть – не вернулся ли Георг домой, но двигалась она уже чисто механически, не в силах ни думать, ни чувствовать. Вдруг в одном из «веселых домов» открылось окошко, и оттуда выглянула женщина в пестром утреннем капоте, навалившись грудью на подоконник.
– Эй! С час тому назад в Новом Порту выудили одного… Видно, свалился в потемках. Ступай, взгляни – не твой ли! – Окошко захлопнулось.
Дитте никуда не пошла больше и тихо побрела домой. Теперь она знала, где Георг. Раздевшись, она заползла в постель, застывшая, полумертвая. И в то время, как она лежала, глядя в потолок и ничего не видя, не чувствуя и не сознавая, внутри у нее что-то шевельнулось… Она ощутила какое-то мягкое, медленное движение в животе. Вперед, вперед – назад, словно кто чертил пальцем, а вслед затем – два глухих предупреждающих толчка. Дитте приподняла голову с подушки и в смятении широко раскрыла глаза. Но через минуту она поняла значение этих таинственных сигналов, поданных из глубины ее лона. Словно огонек затеплился где-то глубоко во мраке. Чувства разом нахлынули на нее с непреодолимой силой, и она залилась горькими слезами.
К ЗВЕЗДАМ
I
ПТИЧКИ БОЖЬИ
Лютое время зима для мелких пташек. Но бедному люду зимою прямо ад, и терпит он адовы муки дважды: сначала испытывает страх в ожидании зимы, а затем – когда зима наступает. Как злой призрак, начинает она тревожить умы бедных людей, едва минуют долгие дни, и приходится ложиться спать уже при свете лампы. Для лампы нужен керосин, а скоро понадобится покупать и растопку, и кокс, и чем темнее и холоднее на дворе, тем больше расходов в доме. Мрак и холод – свирепые кони зимы. А правит ими сам князь тьмы – сатана, взгромоздясь на страшную кладь из нужды, забот и горя. Едет он прямехонько из преисподней и является вообще единственным постоянным поставщиком для бедняков. Правда, они и не думают звать его. Перевернуться бы ему по дороге со своей кладью или вывалить ее, к примеру, у дверей богатых!.. Любопытно бы поглядеть, как они примут сатану с его хламом. Но сатана знает свое дело! Не с мусором к парадной двери, а к черному крыльцу с праздничным пирогом!
Пташки, впрочем, переживают невзгоды на свой лад, довольно беззаботно, – ежатся и хохлятся, когда небо в тучах, и звонко щебечут, чуть проглянет солнце, – во всем полагаются на волю неба! У бедняка же злосчастная повадка размышлять; создатель в свое время сотворил его по ошибке человеком, хоть и отвел ему место среди животных. Бедняк никак не может забыть прошлое и не может не думать о будущем. Еще не опомнившись от жестокой трепки прошлогодних холодов, он уже с содроганьем прислушивается к щелканью бича грядущей зимы. Какова-то будет она? Очень лютая? Да уж лучше бы так, – тем скорее отделались бы от нее: «жестокие господа редко правят долго»! Или она будет изводить бедняка понемножку, медленно и упорно? Это хуже всего!
Во всем ищет бедняк примет: смотрит и на урожай, и на полевую мышь, и на листопад – медленный он или быстрый, и на хлеб из новины – спорый вышел или нет? Примечает цены на топливо. Если уголь дорожает – быть зиме суровой! Черт горазд на выдумки и любит подшутить над бедняком, а бедняк слишком хорошо знает его изобретательность.
Господь бог в изобилии уродил в деревне рябину и калину для пташек, а здесь, в городе, крысы все лето покоя людям не давали, пренахально собирая себе запасы на зиму. Воробьи, правда, спаривались на крышах до глубокой осени, словно рассчитывая на вечное лето, но эти бродяги в счет не идут. Им был бы только теплый конский навоз, а его круглый год много.
Зима действительно пришла суровая. Холода завернули рано, снега выпало много, и все работы приостановились. Как раз такая же зима, какая запомнилась Дитте с детства, когда она жила на Песках, тогда холод пробирал до костей и давал о себе знать в двух шагах от затопленной в комнате печки.
Все, что только можно было собрать и наскрести, поглощалось этой ненасытной железной утробой, и все ей было мало. Целый совок угля, а то и два шли на то, чтобы только заставить кофейник, все время стоявший на конфорке, покрыться копотью да плюнуть гущей разок-другой. Зато торговцу углем было выгодно, он чертовски быстро богател. Порядочно откладывал, должно быть, в копилку, ибо мерки для угля у него становились все меньше да меньше. Все же остальные мелкие торговцы квартала в один голос жаловались.
Пташки мерзли и прилетали за едой под окна; бывало, что даже прямо стучались клювами. Стекла никогда не оттаивали, так что птичек не было видно, но Дитте знала, что они тут. Оцинкованный наружный подоконник мансардного окошка служил кормушкой, куда Дитте выкладывала остатки еды. Поблизости всегда караулила какая-нибудь пичужка, и стоило Дитте стукнуть оконной рамой, как пташка подавала сигнал, и вмиг слеталась целая стая. Малышей это очень забавляло, и Дитте приходилось перечислять названия всех птиц, в которых она узнавала своих старых знакомцев из деревни.
– Они тоже узнали тебя? – спросил Петер.
Похоже было на то. Во всяком случае птицы ее ничуть не боялись. Кроме воробьев, прилетали овсянки, зяблики, черные дрозды и подорожники – откуда только они брались! Раньше Дитте никогда не видала их в городе. Видно, холод сгонял их всех вместе к человеческому жилью. Нужда вызывает удивительную доверчивость и общительность. Обычно боявшиеся людей лесные зверьки подходили, бывало, в суровые зимы к самому Сорочьему Гнезду и выпрашивали подачки у кухонной двери – и лисицы, и зайцы. Пришлось Дитте рассказать детишкам и об этом. И им Сорочье Гнездо – презренное логово Живодера, которое добрые люди объезжали за милю, – рисовалось каким-то волшебным замком, где картофель запасался на всю зиму в подвале, селедок солилась целая бочка, в печной трубе коптилось свиное сало. С трудом верилось теперь во все это даже самой Дитте, не то что детям, а старуха Расмуссен только руками всплескивала и восклицала:
– Господи! У вас, значит, был настоящий хутор! И еще лошадь вдобавок? Этого даже у булочника нашего нету!
Крысы, и те стали действовать скопом. Однажды к утру через задний двор была протоптана в снегу широкая тропа: это все крысы, одна за другой, ушли из «Казармы» искать счастья в другом месте.
Да, хорошо было тем, кто знал, куда уйти! Другим оставалось только дрожать и кутаться. Старуха Расмуссен совсем сгорбилась и даже стала меньше ростом, да и Дитте как-то съежилась от холода.
Туго ей приходилось последнее время. Несчастье с Георгом надломило ее, она и до сих пор еще не совсем оправилась от этого удара. Потрясение отразилось на ее здоровье, и она страдала кровотечениями, несмотря на беременность. Сильные холода еще более ухудшили положение; работы почти не сыскать было. Да это, пожалуй, и к лучшему, если учесть слабость здоровья Дитте.
Но ужасно трудно было перебиваться. Еще спасибо соседям – помогали!
Все это были люди, столь же неимущие, как и она, – по крайней мере большинство из них, но все они делились с ней и с ее ребятишками последним куском.
Приходилось сказать спасибо и Карлу, хотя это и было ей не очень по душе.
Он какими-то путями проведал о том, как тяжело ей живется, и вскоре после несчастья с Георгом явился к Дитте, тоже, видимо, измученный безработицей. Дитте даже вскрикнула, увидев его в первый раз, – они ведь не встречались с самого ее переезда в столицу. С тех пор Карл всякий раз, как ему удавалось заработать что-нибудь, приходил поделиться с ними и ничуть этим не кичился. Дитте понемногу привыкла к нему, но не понимала, как и чем он перебивается. Жалоб от него она не слыхала.
Но однажды он пришел с пустыми руками, голодный и промерзший.
– Вот горе-то, ничего я вам сегодня не принес, детки! – сказал он малышам, выжидательно смотревшим на него.
Бледные они были, заморенные, в золотушных болячках.
– Где же твое пальто? – спросила Дитте. – Тебе ведь холодно в одной куртке.
Карл только улыбнулся.
– Теперь я спрячу самолюбие в карман и отправлюсь домой, – сказал он. – Невозможно тянуть так дольше.
Последнюю неделю у него даже пристанища не было; обедал он через день, в те дни, когда кормили бесплатно у «Самаритян», а ночевал в сараях и на чердаках.
– Но долго так не проживешь, полиция выследит, – добавил он тихо.
Дитте слушала его, широко раскрыв глаза, медленно заплывавшие слезами.
– А я и помочь тебе не могу, – сказала она. – Даже покормить тебя нечем. Я могла бы только предложить тебе теплую постель…
И она нерешительно перевела глаза с него на кровать.
– О, да! – умоляюще вырвалось у него. – Ты позволишь? На какой-нибудь часок всего! Я так давно не спал в теплой постели.
Карл был так измучен и слаб, что моментально уснул. Дети старались не шуметь, но в сущности это было неважно, потому что он спал как убитый. Куртку и жилет он снял с себя и повесил на спинку кровати. Дитте осмотрела пуговицы и подкладку. Видно было, что он сам чинил свою одежду, – стежки ложились так неумело; все, однако, было сделано аккуратно и чисто. Карл ни к чему не относился спустя рукава.
Но платье было потертое, изношенное донельзя. Мороз пробежал у Дитте по спине при мысли о том, что Карл день и ночь бродил по холоду в такой одежонке. С горя она взяла свой старый вязаный платок и, подложив вдвойне под спинку жилетки, простегала ее. Этим платком обвязывали маленького Петера, когда он кашлял или у него болели уши. Но вместо платка ведь можно будет взять старый чулок.
Под вечер Карл проснулся, отдохнувший и такой веселый, каким Дитте еще ни разу его не видала.
– Ну, теперь я отправлюсь в путь-дорогу домой, на хутор, – сказал он. – Пойду пешком, ночевать буду в ометах, как-нибудь доберусь. А как попаду домой, пришлю вам, ребятки, съестного. Колбасы, сала!
Дитте сбегала в булочную и выпросила лишний пеклеванник, который сунула Карлу.
– Это тебе на дорогу, – сказала она, боясь, что он поделится с ребятишками.
– Спасибо! – поблагодарил он и положил хлеб за пазуху.
Но после его ухода они нашли пеклеванник на кухне.
Дней через десять от него действительно пришла посылка со съестным. К ней было приложено письмо. Против ожидания Карлу обрадовались, и Дитте поняла из письма, что он чувствует себя хорошо дома, куда не заглядывал почти семь лет. Мать заболела от грубого обращения Йоханнеса. Приезжали старшие сыновья и выгнали его вон. Хутор нуждался в хозяине, и Карл решил пожить там и поработать – во всяком случае некоторое время. Нужно бы туда и молодую работящую хозяйку, писал он, все там пришло в еще больший упадок. А мать стала такая ласковая, обходительная, совсем изменилась.
Много раз вынимала и перечитывала Дитте письмо. Она как-то не могла хорошенько уяснить его себе. Удивительную весть принесло оно ей, обездоленной. Неужели же и для нее пришел час награды? Неужели сбудутся ее мечты, давным-давно отцветшие, увядшие? Она знала, что Карен Баккегор и дядя Йоханнес жили как кошка с собакой. Слишком уж они торопились забегать вперед! Еще до свадьбы вели себя как муж с женою, давно пережившие свой медовый месяц, и даже трех-дневная свадебная пирушка кончилась у них потасовкой. Дальнейшая их жизнь была нескончаемым рядом ссор и примирений; они справляли «один медовый день в месяц», – по выражению Ларса Петера, который изредка бывал в тех краях по своим торговым делам.
Как ни влюблена была хозяйка Хутора на Холмах в своего черномазого юнца, она все-таки проявила осторожность и хутор ему не передала. Поэтому ему не удалось спустить все дочиста, но из-за этого-то они вечно и ссорились. Теперь, стало быть, его выгнали вон, и старшие сыновья опять бывают дома. Карл, если захочет, может стать хозяином хутора, а Дитте…
Дитте видела перед собой новые возможности, но в восторг не приходила. Не то она не вполне верила в них, не то они попросту перестали прельщать ее. Как будто дело касалось не ее самой, а кого-то постороннего. «Мы могли бы тогда взять домой Йенса», – говорилось в письме Карла. Да, Йенс! Сколько слез пролила Дитте по ночам, тоскуя о мальчике! Но эти слезы давно высохли. Горе и тоска вызывались уже другими причинами. А горячие желания… да разве она еще желала чего-нибудь горячо? Будничные ее желания во всяком случае не выходили за пределы ее маленького мирка, и чаще всего она довольствовалась теплым углом жилой комнаты, под покатым потолком. Поставить бы туда плетеное кресло с мягким изголовьем, чтобы иногда дать отдых своим отекшим йогам, посидеть, закрыв глаза, и забыть обо всех заботах!
Дитте была больна, измучена, она могла еще кое-как тянуть старую лямку, но перестраивать жизнь на новый лад ей было уже не по силам. С трудом переживала она день за днем, дождаться не могла конца зимы и своей беременности. Тогда, может быть, и сил у нее прибавится, и духом она воспрянет.
В марте наступил наконец перелом. Холод вдруг сменился теплым дождем, снег стаял в течение нескольких дней, все кругом, словно только что вымытое, блестело на солнце.
– Только бы погода установилась, – вздыхала Дитте.
– Установится, установится, – говорила старуха Расмуссен. – Воробьи уже разлетелись по нолям, а вчера ночью и крысы вернулись в старые норы, всю ночь нищали и возились на чердаке.
– Вон, вон одна! – крикнул Петер с окошка, где он грелся на солнышке.
В самом деле, большая старая крыса прогуливалась по водосточной трубе, осторожно и деловито оглядывая знакомые места. Она напоминала старого хозяина, только что выставившего зимние двери балкона, – прямо трогательное зрелище!
Словом, что касается весны, все было в порядке, вот только с работой дело еще не налаживалось. Раньше можно было во всем винить погоду. Но «стаял последний снежок, можно опять за плужок!» – говорит пословица. Стало быть, пора бы начаться работам и в городе, прежде всего земляным, а за ними пойдут и другие. Но на этот раз причина была, видно, иная, чем раньше, более серьезная! Будто сам лукавый стакнулся с предпринимателями и за жал своей лапой мешок, откуда бедняк доставал себе хлеб. «Уж не было ли тут и впрямь какой чертовщины? Не имелось ли в виду еще сильнее скрутить рабочих? Смирить непокорных?» – так перешептывались между собой с глазу на глаз мужчины; распространился слух, что предприниматели добираются до рабочих организаций!
Как бы там ни было, работа не налаживалась. Рабочие выползли из своих зимних берлог и с утра до вечера околачивались в тех местах, где можно было рассчитывать найти работу: слонялись по набережным и стояли перед воротами фабрик с видом безнадежной покорности судьбе. Но хозяева предприятий не подавали признаков жизни. Пароходы не грузились и не выходили в море, как бывало весной, а большею частью оставались стоять в порту; даже муниципалитет словно заразился общей вялостью и ничего не предпринимал. Должно быть, недаром сложили поговорку: «Стоит оводу укусить одну корову, как за нею побежит все стадо», одно тянет за собою другое.
Каменщики были без работы, хотя нужда в постройках ощущалась немалая. Поговаривали, что банки отказывают в кредите на постройки, чтобы вызвать лишний кризис и взвинтить цены на аренду помещений. Видно, банки вложили большие капиталы в недвижимость, и им хотелось нажиться.
Положение землекопов и бетонщиков было прямо отчаянное. По части сооружения и ремонта дорог и канализации всегда было затишье в месяцы с буквою «р» – в противоположность потреблению трески[10]10
Считается, что треска вкусна и питательна только в те месяцы, в названии которых есть буква «р».
[Закрыть]– и рабочие этих профессий гуляли без дела с самой осени. Они голодали и закладывали последнее. Кто мог, уходил из города в деревню, где все-таки легче было прокормиться.
Не машины ли были во всем виноваты? Они ведь становятся все совершеннее и почти не требуют обслуживания! Чего доброго, скоро дело дойдет до того, что рабочий вообще не нужен будет на земле. Ему останется лечь да умереть с голоду! Или самому взять бразды правления, как предлагают иные смельчаки.
