Текст книги "Дитте - дитя человеческое"

Автор книги: Мартин Андерсен Нексе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 50 страниц)

VIII
СТОЛИЧНЫЙ ПРОСТОР

В последние дни перед отъездом у Дитте скопилось много дел. Надо было перебрать еще раз все домашнее тряпье. Ничего нового они не сшили себе в поселке, довольствуясь остатками от более счастливых дней в Сорочьем Гнезде. Тряпья же у них все-таки прибавилось. Да, тряпичная куча положительно росла из года в год, и не добраться было до дна! Страсть как трепали одежду эти мальчишки – Поуль и близнец Расмус, с которым у Ларса Петера не хватило духу расстаться. Про Кристиана и говорить нечего. У Дитте только и заботы было перелицовывать или перекраивать обноски, чтобы они мало-мальски годились. Большею частью все было сшито самой Сэрине еще в Сорочьем Гнезде из старых, выброшенных за негодностью лоскутьев, которые Ларc Петер привозил в мешках с тряпьем. Теперь все буквально расползалось, – приходилось класть заплату на заплату, и каждый вечер, когда дети были уложены в постель, Дитте принималась за дело сызнова. Всего больше заботило ее – как будет справляться с этим сестренка Эльза? Чтобы девочка не потонула в тряпье, Дитте и засиживалась по ночам, – из двух пар штанишек мастерила одну, ставила заплатки и штопала. Для своих десяти лет Эльза была вообще молодцом, с хозяйством домашним справлялась вполне, но шить и чинить еще не умела.

Но вот, в самый последний день октября, на рассвете, Ларc Петер подъехал к дверям хижины с возом сельдей, заказанных для одного из крупных хуторов близ Ноддебо. Оттуда же он подрядился отвезти воз древесного угля в столицу. Таким образом, и девчонку с малышом можно было доставить на место, и заодно заработать немножко, что было весьма кстати.

Распростились быстро. Мальчишки уже рылись около хижины в песке, строя крепость, хотя еще и не рассвело путем. Они так увлекались этим занятием, что начинали его с раннего утра, едва вылезши из перин, а вечером их прямо не загнать было домой. Они едва нашли время попрощаться со старшей сестрой и тотчас же опять нырнули в свой ров. Повернуть голову и посмотреть вслед отъезжавшим им и на ум не приходило. Сестренка Эльза – та махала на прощанье рукою, но улыбалась при этом. Теперь ведь уже над нею не будет никого, она станет хозяйкой в доме! Дитте не могла не заметить и того и другого, и ей было горько, – ведь все-таки она заменяла им мать столько времени и старалась для них, как могла!..

Она совсем притихла, борясь со слезами, и, не слушая отрывочных замечаний отца насчет погоды и местности, мысленно сводила счеты с домашними. Видно, они не очень-то нуждались в ней, ну, и она не так-то скоро напомнит им о себе! Тогда, пожалуй, они иначе будут относиться к ней! Веки ее отяжелели, время от времени она приподымала шаль, чтобы пощупать ребенка, хорошо укутанного от утреннего холода.

– Ему тепло, хорошо? – спросил Ларc Петер, повернувшись к Дитте, и заметил, что у нее на ресницах повисли слезы. – Ты думай теперь лучше о том, что ребенку будет хорошо, – ободряюще сказал он. – А на рождестве отпросишься навестить его… и нас всех.

–^: Да я не о том, – ответила Дитте и начала всхлипывать. – Дети… Им и горя мало, что я уехала!

– Ну, только-то! – добродушно усмехнулся Ларc Петер. – Я на днях случайно слышал, как Поуль спрашивал Эльзу, скоро ли я помру, – тогда ведь мои высокие сапоги достанутся ему! Таковы уж дети, – у них с глаз долой, из сердца вон. А тебя они все-таки любят… хоть, пожалуй, немножко и чуждались последнее время… Ты не забудь, им ведь немало чего пришлось наслушаться из-за тебя!

Ларс Петер был в своем прежнем благодушном настроении, голос его так приятно рокотал с высоты сиденья и теплыми нотами ласкал слух Дитте. Давно но бывал отец таким, с тех самых пор, как она еще девочкой ездила с ним. Так хорошо действовала на него дорога, – вот где чувствовал он себя дома, хоть и сидел на чужой телеге. И запряжен в нее был уже не старый Кляус. Но Ларc Петер приучил и эту клячу к той же своеобразной неутомляющей поступи. И Дитте по всему видела, что животное успело полюбить хозяина.

– Кой черт?.. – вдруг воскликнул Ларc Петер. Впереди на дороге внезапно выпрыгнул из придорожного терновника Кристиан в шапке, надвинутой на самые броней, как у настоящего бандита.

Подняв дубину и загородив лошади дорогу, он скомандовал:

– Стой! – и расхохотался во все горло, разбойник! – Можно мне прокатиться с вами? – спросил он затем, прыгая перед телегой. – Недалеко! Мне так хочется проводить Дитте немножко!

Да ведь тебе в школу нужно, непоседа! – попытался напустить на себя строгость отец.

Кристиан стоял с видом настоящего преступника, глядя на проезжую дорогу. Он забыл про школу, хотя сумка болталась у него через плечо и напоминала о ней. Таков уж он был, – в голове его не укладывалось двух вещей сразу.

–. Теперь все равно уже поздно, – сказал он удрученно. – Только трепку получу, если явлюсь.

Ларс Петер нерешительно поглядел на Дитте, как бы ища у нее поддержки. Она ведь всегда готова была приструнить этого бродягу. Но теперь ей, видно, не хотелось брать на себя роль судьи, и она, избегая взгляда отца, глядела по сторонам. Кристиан мигом смекнул и вскочил на сиденье. Через несколько минут он завладел и кнутом и вожжами. Правил он ловко, и лошадь прямо ожила, прибавив ходу. Даже кляча не устояла перед этой бившею ключом молодой энергией!

Дитте сидела и радовалась. Сегодня ей и горя мало было, что Кристиан пропустил школу… Он такой добрый мальчик, и она любила его больше всех остальных детей, хотя и забот ей с ним было больше всего. Зато и он ее любил и вот не побоялся трепки ни в школе, ни на хуторе, чтобы только проводить сестру.

– Я тебе пришлю оттуда подарок, – сказала она. – Может быть, настоящий кнут.

У Кристиана глаза заблестели.

– А я возьму да вдруг сам нагряну к тебе!.. Я ведь отлично могу добежать туда, – сказал он уверенно.

– Посмей только! – испуганно воскликнула Дитте. – Обещай мне не делать этого! Обещаешь?

Ну, за обещанием дело не стало, – сердце у Кристиана было ведь доброе. А вот сдержит ли он обещание в час искушения, – это дело другое.

Пора, однако, ему и слезать с козел! Нельзя же в самом деле продолжать так без конца.

.– Тебе ведь придется бежать мили две назад, шалопай, – сказал отец.

Но две мили Кристиан считал ни во что. Ему случалось пробегать такие концы… такие, о которых умнее было помолчать. Пришлось Ларсу Петеру силой ссадить сына, с телеги. И долго стоял мальчик на дороге, глядя им вслед. Наконец повернулся и пустился назад бегом.

Дитте провожала его глазами, пока он не скрылся из виду.

– Славный мальчуган! – сказала она, как бы оправдывая его.

– Да, только нрав у него трудный. Боюсь, придется еще порядком побиться с ним.

Дитте не ответила, может быть, не расслышала, – она была сегодня какая-то странная, словно сама не своя. Избегала взглянуть отцу в глаза, упорно смотрела куда-то вдаль, но ничего не видела. Ларc Петер, впрочем, понимал, в чем дело, хотя они и не обменялись ни словом. Да и к чему разговоры? Разве словами горю поможешь? Но все-таки не ладно, что она все сидит и крепится. Лучше бы выплакалась, и дело с концом. И Ларc Петер несколько раз пытался помочь ей, то есть довести ее до слез. Тяжело это ему было, – ведь это все равно, что поворачивать нож в ране, чтобы раненое животное поскорее истекло кровью. Но как же быть? Дитте, однако, всякий раз только слегка улыбалась. Погода была плохая, ветреная, и Ларc Петер несколько раз по дороге сворачивал в сторону, чтобы отдохнуть от ветра и дать Дитте возможность раскутать и покормить ребенка. Пока она сидела на лесной опушке и кормила, он или ходил взад и вперед, стараясь как-нибудь получше загородить их, или стоял возле и любовался, глядя, как мальчик водит ручонками по груди матери.

– А тяжело все-таки будет ребеночку! Никогда больше не ткнуться ему носиком в теплую грудь! – сказал он.

Дитте быстро подняла голову, и с минуту казалось, что вот-вот слезы прорвут все преграды, но нет, она все-таки сдержалась и слегка улыбнулась вымученной улыбкой.

Лишь около полудня сдали они селедки и нагрузили телегу углем. И когда подъезжали к домику хусмана, то хозяйка уже стояла на дороге, поджидая их; она была крепкая и здоровая, по виду ей можно было дать лет пятьдесят.

– Я так и ждала, что вы скоро подъедете, – сказала она, здороваясь с ними, и прибавила: – Как раз к обеду!

Муж ее, сутулый, изможденный, работавший неподалеку на свекольном поле, заковылял к ним.

– А, вот она, девчонка, – сказал он, протягивая Дитте свою измазанную руку. – Раненько же обзавелась малышом… сама-то чуть не ребенок.

Дитте покраснела и отвернулась.

– Ты не слушай его, что он мелет! – сказала женщина. – Язык-то у него был всегда без костей. Он только болтать и горазд, – иначе не пришлось бы нам брать приемыша, чтобы иметь опору на старости лет.

– Ну, в этом, пожалуй, мы оба виноваты, – рассудил муж и принялся щепкой соскабливать с ладони грязь. – Вообще, кому суждено иметь детей, у тех они и родятся.

– Как бы не так! – презрительно фыркнула жена. – Кажется, все зависит от мужа, если он стоящий! – и она сердито поглядела на него, держа ребенка на руках. Видно было, что тут прорвалась старая обида.

– У нас в поселке говорят, что ребятишек, которых не хотят родить матери, приносят им в подолах дочки! – примирительно сказал Ларc Петер.

– Ну, так мне остается только радоваться, – рассмеялась женщина, – да надеяться на дочек, которых у меня нет. Но шутки в сторону, ведь так всегда бывает, у одного нет ничего, у другого слишком много! А теперь входите и подкрепитесь, небось проголодались с дороги. Путь не близкий.

Стало быть, она все-таки была не такая сердитая, как могло показаться сразу.

В углу, за холодною печуркой, сидел дряхлый старик, тупо глядя перед собою. Трудно было сказать – понимал ли он что-нибудь. Когда они вошли, он даже не тронулся с места, продолжая бормотать что-то и стучать деревянными башмаками. Старик трясся всем телом.

. – Ну, вот тебе и дело будет, отец! – крикнула женщина ему в ухо, протягивая к нему свою ношу.

Он, однако, не принял ее, а только залепетал: «Так, так, так!» – хлопнул себя по высохшим ляжкам и быстро застучал ногами.

Женщина передала ребенка Дитте, говоря:

– Ничего, потом он поймет!

– Он, кажется, слаб рассудком? – спросил Ларc Петер.

– Да, замучили его время и годы, живет долго, а заняться нечем. Дум у него нет, – он ведь идиот и чуть слышит, чуть видит, вот и сидит да топочет ногами, чтобы скоротать время, да бормочет всякий вздор. Но теперь придется ему встряхнуться, потому что кому же, кроме него, качать малыша? У каждого из нас своя работа.

– Забыл его, видно, господь бог, – вмешался муж. – Бог вообще никогда не вспоминает о нас, бедняках, – как и чем мы живем, – да порою забывает и смерть нам послать вовремя.

И он поджал губы, как настоящий скряга.

– Пусть его живет, сколько ему положено, – резко ответила жена. – Не объест он нас, ему и самому ее сладко, бедняге.

– Не сладко, не сладко, – передразнил муж. – А другому кому сладко? Известно, праздность скачет рысью, где труд пешком плетется!

Опять они сцепились! Не очень-то весело стало Ларсу Петеру при мысли о том, что малыша, пожалуй, пристроили в дом, где нет ладу.

– Да ведь оно так уж испокон веков ведется, что голодных ртов всюду больше, чем рабочих рук, – сказал он примирительно, – и ежели бы только на нас не лежало других повинностей, кроме пропитания ребятишек да стариков, мы бы еще кое-как справились. Но сдается мне, что нам, беднякам, самого черта посадили на спину, вот мы никак и не можем выпрямиться, сколько ни тужимся!

Муж с женою испуганно поглядели на него и переглянулись между собою.

– Ежели у нас черт на спине, то посадил его, должно быть, сам господь для нашего же блага, и нам остается только нести свое бремя до конца, – сказала немного погодя жена.

– Может статься, – с полною готовностью отозвался Ларc Петер. – Знать по-настоящему трудно, но уж больно много сваливают на господа бога, – даже то, что вернее было бы поставить на счет лукавому. Трактирщик в нашем поселке тоже все морочил пас, будто ездит на нас верхом по воле божьей, но прах меня побери, коли он в конце концов сам не угодил к черту в лапы! Нет, нам, беднякам, надо и винить и благодарить за все самих себя да покрепче держаться друг за дружку. А потому спасибо вам, что согласились взять малыша. От платы за него вы не разбогатеете, но кое-кто все-таки будет заботиться о том, чтобы вы получали ее аккуратно. Стало быть, но четыре кроны каждое первое число и шесть на рождество. И две меры селедок из осеннего улова. Осенняя сельдь самая жирная, и уж я позабочусь, чтобы вас не обделили.

– Да, с этого не разжиреешь, так все вздорожало, – сказала женщина. – Но мы-то главное рассчитываем, что мальчишка будет помогать нам на старости лет в награду за то, что мы вырастим его.

Дитте не принимала никакого участия в разговоре, но каждый раз, как речь заходила о ребенке, ее охватывала дрожь.

– Да, да, – отозвался Лapc Петер, – поживем маленько, увидим. Не годится сразу связывать себя чересчур крепко.

– А мы так было и рассчитывали. Мы ведь полагали усыновить ребенка, чтобы он и не знал других родителей, кроме нас.

Тут Дитте вдруг завопила, да так громко и пронзительно, что муж с женой со страху выронили ложки, и даже дед на минуту очнулся.

– Полно тебе, постыдись! – воскликнул Ларc Петер, взяв Дитте за плечо.

– Не отнимайте у меня ребенка! – закричала она. – Не отнимайте его у меня!..

Она совсем обезумела.

Едва-едва успокоили ее и заговорили о другом. А как только с обедом было покончено, мужчины пошли запрягать. Дитте приложила ребенка к груди – в последний раз. Безрадостно было у нее на душе.

– Дай ему хорошенько пососать, – сказала женщина. – А вот тут у меня приготовлено немножко деревянного масла, чтобы втереть тебе в груди; тогда они не так набухнут. Ты что так глядишь на меня? Думаешь: откуда я все это знаю? Но, пожалуй, другие тоже были молоды и легковерны и принуждены были отдать своих детей чужим людям… Так-то оно бывает в жизни!

Дитте опять расплакалась,

– Не отнимайте у меня ребенка! – рыдала она.

– Да с чего ты взяла! Кто же его у тебя отнимает? Ребятишек сколько угодно, и ты можешь прийти за своим, когда захочешь. А теперь пора тебе собираться в путь, я слышу, телега подъезжает. Грудь мы тебе подвяжем потуже, чтобы она приняла прежний вид. Можешь опять за девицу сойти! Кожа у тебя такая нежная, грудь, как у принцессы, – задабривала женщина Дитте. – Не плохой жребий достался тому, чья голова отдыхала на этой груди: Ох, да! Молодость и красота – это нежные цветы! Была и я молода и могла укротить любого буяна, обняв его покрепче… А где теперь то времечко? Теперь никто за мной не погонится, кроме моего старого бездельника. Общипанная курица, а за ней по пятам одичалый кот – вот все, что осталось от молодости! Да, тебе смешно, а пожалеть беднягу, уделить ей немножко из своего богатства ты не можешь? У тебя небось еще будут малыши – при твоей-то красоте!

Так продолжала она уговаривать Дитте, но та уже не смеялась. Она прыснула минуту тому назад невольно, несмотря на все свое отчаяние, так рассмешила ее эта картина: курица с котом по пятам. Не без сопротивления дала она закутать себя в большой дорожный плащ отца, чтобы не застудить грудь, – а то рак может сделаться, – и не без сопротивления дала подвести себя к телеге.

– Поцелуй теперь малыша на прощанье, – сказала женщина, протягивая ей ребенка, – поскорее приезжай навестить его.

Дитте хотела было взять ребенка на руки, но ей не дали. Женщина пошла с ним в дом, крепко прижав его к себе, как бы желая показать, что теперь он уже принадлежит ей.

Медленно подвигалась телега навстречу порывистому осеннему ветру. Воз был тяжелый, лошадь старая, усталая, и Ларc Петер то и дело подгонял ее. Дитте сидела, притихнув, как мышь, не шевеля ни одним мускулом, с застывшим взглядом. Она продрогла, холод и сырость прохватывали ее насквозь, а горе все глубже въедалось в душу. Деревья плакали, капали слезы и с мохнатой гривы лошади, и с полей мягкой шляпы Ларса Петера, и с ресниц Дитте. Какие-то тени мелькали в тумане по обеим сторонам дороги – кусты или пасущаяся скотина. Кто-то заунывно пел там – пастух или работник на свекольном поле:

Зачем же так часто мы плачем И слезы ручьями струятся из глаз?

 
Ах, горестей слишком уж много,
Очей же лишь пара у пас!..
 

Песня эта была знакома Дитте. Но она ведь не плачет, к чему же эта песня? Она только сидит под обрывом, а на нее и вокруг нее капают слезы, потому что она согрешила. Вздор! Ведь она и согрешила-то, чтоб остановить, осушить чужие слезы. Дерн заколебался, из тумана показался Карл. «Это я пел, – сказал он. – Но мы ошиблись оба– и высший судья и я. Ты не грешница, – утешь же меня снова! Помнишь, как сказал господь: все, что сделаешь для одного из малых сих, для меня сделаешь!..» Так жаловался он, но Дитте вырвалась от него и побежала, полная отвращения.»

Тут она вздрогнула и проснулась, – они остановились отдохнуть на лесной опушке. Начало смеркаться.

– Лошадь сильно устала. Надо подумать о ночлеге, – сказал Ларc Петер.

Рудердальский постоялый двор был недалеко, но им не но карману было останавливаться там. Поэтому Ларc Петер завернул за старый овин и там выпряг лошадь, повесил ей торбу на шею и прикрыл ей спину своим плащом, сами же они пролезли через открытый люк в овин и зарылись в солому.

Ларс Петер ощупью достал еду и подал Дитте. Нашлось у него для нее и яблоко и много добрых, ласковых слов. Дитте кусок не шел в горло, ей всего нужнее были отдых и забвение. Но добродушное рокотание отцовского голоса она готова была слушать, лишь бы самой не отвечать. Она мало спала последние ночи от забот и нервного напряжения, и теперь ей так хотелось уснуть, забыться. Под баюкающе рокочущий бас Ларса Петера она погрузилась в сон.

Ночь, однако, прошла беспокойно. Ларсу Петеру так и не пришлось выспаться. Молоко приливало к грудям Дитте, она тосковала по ребенку и громко всхлипывала во сне. Когда сон ее становился чересчур уж тревожным, отец будил ее и уговаривал:

– Ему хорошо, он преспокойно спит, поверь мне!

– Нет, я чувствую, что он проснулся и плачет обо мне, потому у. меня молоко так и бежит! – рыдала Дитте.

– Гм… – Ларc Петер даже не знал, что отвечать. – Постарайся все-таки быть благоразумной, – говорил он, – что толку плакать о том, чего нельзя изменить? И ведь как только ты устроишься, ты всегда можешь взять ребенка обратно. Там, в столице, есть всякие такие приюты и убежища, не то что у нас в деревне. Да недолго, пожалуй, придется ждать и нашего переселения в город. И Карл ведь там – на случай, если тебе покажется слишком одиноко.

Дитте молчала. Карла ей искать незачем.

Под утро выглянул месяц. У Дитте болело даже под мышками, и она места себе не находила. Поэтому они рано поднялись, запрягли и поехали дальше. По дороге стали попадаться люди, одинокие, заспанные пешеходы, державшие путь туда же, в столицу.

– Сегодня как раз «день расчета и найма», – сказал Ларc Петер, – вон сколько людей идет в столицу искать места или поденной работы. И мне бы сделать так в молодости, тогда, пожалуй, много сложилось бы иначе.

– Но тогда у тебя не было бы нас! – ужаснулась Дитте.

Ларс Петер с секунду глядел на нее в недоумении.

– Да-а, правда твоя! – воскликнул он наконец. – Хотя… кто знает?..

Впрочем, это уж было бы подлинным чудом! Ведь тогда случай должен был бы и Сэрине привести в столицу и столкнуть их там, разумеется, и… Но напрасный труд пытаться передвигать пешки, которыми играет судьба; много надо иметь ума, чтобы мешаться в ее дела! Одно только знал Ларc Петер, – что из-за Дитте и других детей он не хотел бы, чтобы его доля была иною.

Дорога мало-помалу становилась оживленнее. Их телегу обгоняли другие – то с комодом, то с шкафом, привязанным сзади. С проселочных дорог и тропинок выходили на проезжую дорогу путники с котомками. Наступило утро.

– Видишь, не одна ты, и другие направляются туда попытать счастья, – весело сказал Ларc Петер.

Дитте считала, что это с одной стороны хорошо, а с другой – плохо.

– Только бы мне найти там место!

Ларс Петер рассмеялся. Вот и видно, что она понятия не имеет о столице.

– Возьми ты все озеро Арре, и то не уместишь на нем Копепгаген, – сказал он. – А вдобавок люди живут там в несколько ярусов, одни над головами других!

– Как же там быть с помоями? – спросила Дитте. – Нельзя, стало быть, выливать их за порог?

– В уме ли ты? Этак ты прямо людям на головы выльешь! Помои спускаются там в землю, по трубе.

Дитте теперь совсем ожила. Боль в груди от прилива молока ослабела, и все, что осталось позади, стушевалось перед тем, что ее ожидало впереди. Там вдали вырастал из утреннего тумана таинственный город, словно бесконечный лес шпилей, куполов и фабричных труб; со всех сторон стремились туда люди в поисках работы и ехали телеги с продуктами – с мясом, молоком, овощами, зеленью, хлебом.

– Да, там есть чем поживиться! – сказал со вздохом Ларc Петер. – И надо самому ездить туда, ежели хочешь иметь выгоду от продуктов, что сам производишь.

В бесконечной веренице телег и повозок продолжали они свой путь, и вдруг дорога перешла в мощеную улицу. Шум, грохот… Дитте в ужасе схватилась за отца и прижалась к нему. Конки звонили, возчики кричали, велосипедисты и пешеходы шныряли в этом хаосе А благополучно перебирались на другую сторону; все вертелось, крутилось, сливалось в оглушительную сутолоку. А высокие дома словно наклонялись над толпой, – будто у них голова кружилась… Ух! Дитте невольно закрыла глаза и вся содрогнулась. Настоящего страха в пен, конечно, не было, она только изумлялась и ужасалась в полной уверенности, что они никогда не выберутся отсюда благополучно. Но вдруг они въехали в ворота и очутились на том самом постоялом дворе на Западной улице, который Дитте так хорошо знала из рассказов о сказочной поездке Ларса Петера в столицу. Он тотчас же уложил Дитте спать, а сам повез уголь.

А затем – с делами покончено и можно оглядеться в столице! Лошадь поставлена в стойло, корм в ясли засыпан, и Ларc Петер, стоя в воротах постоялого двора, полною грудью вдыхал в себя столичный воздух. Грудь его ширилась от наплыва каких-то особых чувств. Там, позади – изнурительный труд, заботы и горести, здесь – никаких пут и преград, напротив, как будто даже слишком большой выбор.

Но прежде всего следовало подкрепиться, – он был голоден как волк. Ларc Петер спустился в погребок и заказал себе порцию битков и графинчик водки, – надо было хорошенько согреться после ночного холода и всех треволнений. И это удалось вполне! Ларc Петер вышел на улицу уже другим человеком. Да, пожалуй, и все кругом стало другим. Светило солнце… или, во всяком случае, собиралось выглянуть. И девчонкины дела складываются отлично – если вдуматься хорошенько. Она такая молодая, проворная, ребенок ее не связывает больше; да еще такая удача, что сегодня как раз годовой день расчета и найма домашней прислуги и работников. Теперь, стало быть, надо выбрать из всех этих свободных мест такое, которое как раз подошло бы Дитте – где бы хорошо платили и хорошо обращались с ней, по заслугам. Потому что, правду говоря, девчонке цены пот. С минуту Ларc Петер раздумывал: не пойти ли за советом туда, на Хаузерскую площадь, где ему так помогли в тот раз? Может быть, Капельмейстер?.. Он ведь совершил тогда настоящее чудо! Прошлая поездка мало-помалу превратилась в воспоминаниях Ларса Петера в какое-то сказочное происшествие. Но когда он дошел до площади и увидел вход в погребок, то все-таки остановился. Как-никак, а часы-то с деньгами у него все-таки исчезли. Он постоял немножко в раздумье, потом повернулся и через Угольную площадь прошел в старые кварталы.

Вот где ему понравилось. В подвальных этажах ютились лавчонки с железным товаром, с шорными изделиями, с дегтем, веревками и другим добром. На панелях свалены были груды разного старья, радовавшего сердце Ларса Петера. Он бы не прочь был когда-нибудь увидеть у себя в телеге такое богатство! Перед москательной лавкой лежали веники и метлы, стояли тачки с обитыми железом колесами, а в простенках висели новенькие сапоги с деревянными подошвами. Вот бы где Ларсу Петеру завести лавочку!

В одном переулке он увидел перед крыльцом, выходившим прямо на панель, большую толпу народа. Это был все свой брат – мужчины в брюках, заправленных в сапоги, и женщины, видимо, привычные копать картофель и свеклу. Все они глазели наверх, где на окнах помещения красовалась надпись: «Контора для найма». Время от времени из толпы выходил кто-нибудь и решительно взбегал на крыльцо. Можно было подумать, что дело шло о явке к начальству, – так они все мялись и робели.

Ларс Петер храбро поднялся по ступеням. Он-то бывал в таких конторах!.. И в передней люди жались в кучу, наступая друг другу на ноги, как овцы.

– Черт побери, не съедят же тут человека! – сказан он, пробираясь мимо них в небольшую комнату, тоже битком набитую мокрыми от пота людьми, – просто не пошевельнуться было. В самой глубине комнаты, позади барьера, по обеим сторонам высокой конторки сидели переписчица и заведующий. Они вызывали людей поодиночке, тыкая в них концом пера, опрашивали их и отбирали, пропуская за барьер и посылая к самому «коммерсанту», так они называли человека, восседавшего в соседней комнате.

– Пожалуйте туда, к коммерсанту! – говорили они.

– Да, знаем мы этих коммерсантов! Торгуют людским потом и кровью! – вполголоса сказал Ларc Петер, вызывающе озираясь кругом. Но никто не осмелился усмехнуться.

Иногда коммерсант сам показывался в дверях и отдавал распоряжения. Он был жирен до неприличия. К тому же черный и смуглый – настоящий сатана, с тонким ястребиным носом на огромном мясистом лице и пучками щетины, росшей прямо из ноздрей, – видать, тут прямо преисподняя! Ларc Петер глядел на него со страхом и злобой, хотя ему самому не было ни малейшего дела до коммерсанта. В толпе же при каждом появлении коммерсанта пробегал трепет. И немудрено: он распоряжался тут не хуже самого бога или дьявола. Говорили, что он нажил себе миллионы этой торговлей людьми. Молодых, красивых девушек он закреплял за собственною конторою, – особенно полек. Верно, заманивал их, чтобы потом отправить в публичные дома больших городов в разных странах света.

Ларс Петер не совсем ясно представлял себе, как ему надо взяться за дело. Ему бы хотелось подыскать девчонке что-нибудь хорошее, но для этого надобно ведь расписать ее необыкновенные качества, а тут, в этой толпе, вряд ли удобно петь ей хвалы, которые просились у него с языка. И вдруг взгляд его упал на объявление над дверью комнаты коммерсанта: «Вновь приехавших девушек просят обращаться в комнату Б, вход из коридора. Есть необыкновенно выгодное предложение». Разбирая по складам эту надпись, Ларc Петер сообразил, как ему действовать, и, не спеша, выбрался из толпы, чтобы никто не догадался опередить его. В коридоре он постучал в другую дверь, замирая от страха, словно преступник, хотя – с чего бы это? Открыла дверь дама, почти не уступавшая толщиной коммерсанту, нос у нее был тоже крючком, и она уставилась на Ларса Петера, как попугай.

– Я насчет одной молодой девушки из деревни, – сказал он.

– Она с вами? – спросила дама. – Мы не берем кормилиц заглазно.

– Так это в кормилицы? Да, оно, конечно, можно бы и самому догадаться, будь у меня хоть чуточку смекалки. А велико ли жалованье, смею спросить?

– Насчет жалованья мы уж столкуемся, если она вообще здорова. Но вы сначала приведите ее, – заявила дама и захлопнула дверь у него перед носом.

Ой, вот так баба! Чуть нос не прищемила! Ларc Петер даже гордился тем, что так храбро вел себя с нею, и быстро зашагал по улице, сдвинув шляпу на затылок. Пока что он отлично устраивал дела! Вот только не по душе было ему, что Дитте попадет в кормилицы – в дойные коровы, так сказать; тут есть что-то такое, чем он был не очень доволен. Понадобилось опять заглянуть в погребок и пропустить рюмочку для прояснения мыслей; водка вообще отличное средство, от нее появляется более широкий взгляд на вещи!

Вышел он из погребка с твердым убеждением, что ежели девчонка поступит на место, где ей дадут хорошее жалованье за то лишь, чтобы она кормила чужого ребенка тем молоком, которое все равно пропадет зря, – то она недаром родилась на свет. И раз можно обойтись соской, – значит, только самые важные господа берут своим грудным детям кормилиц!

Он вошел к Дитте твердым шагом, необычайно высоко подымая ноги.

– Ну-ка, вставай да одевайся, девушка! – сказал он весело. – Я нашел тебе великолепное место. Ты заживешь барыней и будешь кормить, пожалуй, какого-нибудь графчика – ежели тебя не забракуют при осмотре! Потому что ведь кто же покупает дойную корову за-глаза? И господа, небось, хотят знать, за что будут платить деньги.

Осмотра же ей бояться нечего, – любо-дорого взглянуть на девчонку: кругленькая и беленькая, с пышной грудью. У нее, как и у матери, была нежная кожа, но не такая веснушчатая, и фигура покрасивее. А рыжеватобелокурые блестящие волосы доходили ей до поясницы, когда были распущены.