Текст книги "Дитте - дитя человеческое"

Автор книги: Мартин Андерсен Нексе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 50 страниц)

К северу от Вольной гавани есть участок, наполовину залитый водой, там виднелись развалины старых молов и насыпей, стояли лодки, мелкие баржи, буксирные пароходы. По всем направлениям бежали и перекрещивались рельсы, валялись какие-то доски, заржавевшие пароходные котлы и прочие интересные и удивительные вещи. И на рельсах всюду был рассыпан кокс. Кроме того, дощатый забор, ограждавший большие кучи угля, недавно сломался от тяжести навалившегося на него груза, и куски угля валялись повсюду, вплоть до самых рельсов. Можно преспокойно присесть и набить себе полный мешок – и это даже воровством нельзя назвать. Но лучше, конечно, чтобы никто не заметил. Эйнара с Петером, впрочем, и нелегко было заметить. Они, словно крысы, шмыгали между старыми опрокинутыми вагонетками, сараями, перевернутыми лодками и рыбными садками.

Эйнар здесь, бывал частенько, но Петеру все казалось новым и занимательным, и он не скрывал этого. Но всего удивительнее была сама ночь. Ему еще никогда не случалось гулять ночью. И сердце его билось так, что дышать было трудно, настолько все вокруг было поразительно, волнующе, необыкновенно. Весь мир как будто затаил дыхание, месяц светил совсем иначе, нежели вечером, когда он словно робел и стеснялся уличных фонарей. Теперь он прямо поливал землю своим сиянием, а звезды то и дело мигали, будто устав бодрствовать. Озаренный сиянием снег похрустывал, а там, на мрачных водах, дремали форты, плыли домой корабли с яркими фонарями. Это были рейсовые пароходы, прибывавшие из провинциальных гаваней.

– Будь мы с тобой сейчас на пристани у Морского госпиталя, мы могли бы таскать багаж пассажиров и заработать на этом, – сказал Эйнар.

Петер и понятия не имел, где это Морской госпиталь, но, во всяком случае, твердо знал, что нельзя быть в двух местах сразу, как всегда внушала ему старуха Расмуссен. Он и этим был вполне доволен.

Набрав в мешки сколько им под силу было тащить, мальчики спрятали их под старую лодку и побежали к воде попробовать, крепок ли у берега лед. Спугнули нескольких спавших на воде уток, которые длинной мягкой цепочкой перелетели подальше и опять опустились на воду, взметнув высокую струю. Послышался фабричный гудок, другой, третий… Значит, четверть седьмого. Рабочим пора идти на работу.

Со стороны моря раздался сигнал. Вскоре послышалась продолжительная, раскатистая трескотня, похожая на беспрерывную дробь барабанов.

.– Это с Куриных мостков, – сказал Эйнар. – Стало быть, рабочие переходят на островок. Они-идут гуськом по длинным-длинным мосткам и не могут вернуться назад раньше полудня. Отец мой работал там.

Эйнар знал тут все распорядки.

Пора было и домой. Мешки были претяжелые, и мальчики попросту волочили их за собой по снегу, благо снег был твердый, утоптанный. На Северной дороге их остановил полицейский, спросив, что у них в мешках и куда они их тащат.

– А это нас матери за углем посылали. Мы тут на углу купили, – смело сказал Эйнар. – Нам недалеко идти, на Греногаде.

Их пропустили. Около семи часов они были дома. Старуха Расмуссен возилась с двумя малышами.

– А ты уж теперь без спросу шляешься, как большие мальчишки? – сказала она язвительно.

Петер покраснел до ушей и пробормотал:

– Разве это худо?

– Да уж хорошо, нечего сказать! Чего-чего я не передумала со страха! Думала, тебя нечистый уволок!

Петер наскоро проглотил свой завтрак и поспешил уйти от воркотни. Эйнар поджидал его во дворе.

Петер уже пресытился школьными впечатлениями, они не удовлетворяли его мальчишескую жажду чудесного. Были в школе и добрые учителя, которые, например, разрешали мальчикам-молочникам, встававшим очень рано, дремать весь первый урок; были и такие, которые не терпели, чтобы какой-нибудь школьник рассмеялся. Ну, что же тут интересного?

В эти дни случилось, однако, и нечто особенное: назначен был осмотр зубов школьников, и дантисты обходили все школы.

– Это потому, что мы такие худые, – объяснил Петер домашним.

В самом деле, так и в газетах было напечатано; школьные инспектора были встревожены, замечая у детей симптомы все возрастающего недоедания. И так как с полным основанием можно было предположить связь между скверным питанием и плохим состоянием зубов детей из бедных классов, то город поручил нескольким зубным врачам осмотреть и полечить зубы городским школьникам. Зубы у детей оказались прямо-таки в плачевном состоянии. Впрочем, виноват был не один жевательный аппарат, – приготовление пищи тоже ведь играет роль! И для плохих зубов немало значит, хорошо ли проварена или прожарена пища. Поэтому возник план – ввести в школьную программу обучение девочек стряпне, – женщины из бедных классов просто невежды по этой части.

Петер с Эйнаром могли подтвердить это на основании собственного опыта: у них дома частенько даже и попыток не делалось сварить или изжарить что-нибудь. Ну, да планы обучения стряпне не так занимали мальчиков сейчас, – для Петера это будет иметь значение только, когда подрастет и станет ходить в школу сестренка Анна; до тех пор он может потерпеть. Но оба мальчика были страшно заинтересованы – неужто им в самом деле каждому выдадут по зубной щетке?! Эйнар, вообще не очень-то аккуратно посещавший школу, не пропускал теперь ни одного дня.

Домой из школы Петер пошел сегодня по Вольной Королевской улице, где стирала мать. Если ему посчастливится прийти во время ее обеда, то и ему перепадет кое-что. Тефтели! Господа только тефтели и кушают. Куда бы он ни пришел к матери на поденщину, везде готовили тефтели с тушеной картошкой. И Петер отлично понимал господский вкус. Будь он богат, и он бы ничего другого не кушал. А вот жена извозчика Ольсена всегда говорила господам, у которых стирала:

– Только, пожалуйста, не угощайте меня тефтелями с тушеной картошкой. Достаточно я их наелась в сотнях домов, где стирала последние годы.

Она была очень разборчива. Зато господа и брали её лишь тогда, когда не могли найти другой прачки.

Мать как раз обедала, когда пришел Петер. Тефтели с тушеной картошкой – ура! сидела на табуретке, вся съежась. Видно, ей плохо было. Петер подошел и обнял се за плечи. Так он часто делал, когда никто не видел. Под большим котлом с бельем гудело пламя. Ах, как тут было тепло! На лбу у матери выступили крупные капли пота.

– Как это славно, что ты зашел меня проведать! – сказала она и протянула ему тарелку.

Он так и накинулся на еду.

– Мама, знаешь, нам выдадут в школе зубные щетки! – заявил он вдруг, набив себе рот.

– Неужели, мальчуган?.. Ну, хоть какая-нибудь работа будет зубам, – тихо отозвалась она.

– Да, потому что у нас мало жиру на теле из-за плохих зубов.

Дитте слабо улыбнулась, но ничего не ответила, а он подтвердил:

– Да, вот как!

– Передай старухе Расмуссен, что я вернусь поздно, – сказала Дитте, когда мальчик собрался уходить, – Очень много белья сегодня. Но она придумает, чем накормить вас вечером,

И она усердно принялась за стирку, а Петер пошел домой.

– Знаешь что! Девчонки должны будут теперь учиться в школе стряпать. И всем нам выдадут зубные щетки! – восторженно прокричал мальчик, врываясь в комнату.

– Холоду-то, холоду-то напустил! – сердито встретила его старуха Расмуссен.

Она перестала благоволить к нему с тех пор, как он начал ходить в школу. Мальчик он, конечно, и теперь ничего себе, но уж больно самоволен стал.

– Должны будут стряпать! – подтвердил Петер и опять повторил все сначала.

– Ладно, ладно, верим! Не придумай только еще чего!

– Ах, ты никогда ничему не веришь! – с досадой сказал мальчик. – Так и я тебе никогда не буду верить.

– Поверить такой чепухе? Да я небось родом не с острова Моль. Нет, проваливай со своими выдумками подальше – где люди ушами кисель хлебают!

– Но если сам инспектор так сказал! По-твоему, и он врет?

Старуха сочла за лучшее сдаться.

– Оно, положим, похоже на них – завести зубные щетки и стряпню в школе. Черт коли дурит, так дурит!

Петер опять проголодался и сел за стол со всеми вместе. Он всегда готов был поесть. Когда они кончили, старуха стала собираться к участковому попечителю. Анну она брала с собой; тогда Петеру надо было смотреть только за одним братишкой, это было нетрудно.

Обыкновенно он хорошо справлялся даже с двоими, – он часто нянчил их. Но сегодня братишка все время с рук не шел. У него резались зубки, и он не выпускал пальцы изо рта, десны сильно распухли. Петер таскал ребенка по всей комнате – то к окну, чтобы он посмотрел вниз, во двор, то опять к столу, где лежали игрушки. Но братишка никак не мог успокоиться и стоило Петеру присесть с ним, начинал реветь. Приходилось опять таскать его по комнате. Дядя Карл провел ночь на рыбной ловле, и надо было дать ему теперь покой.

Петер совсем изнемог, ребенок сползал все ниже и ниже и готов был выскользнуть из РУ^К– Тогда Петер бросился с ним в кухню и затворил за собой дверь, чтобы Карлу не слышно было рева. Но в кухне оказалось слишком холодно, и малютка весь посинел. Под конец Петер прямо не знал, что делать, и сам разревелся.

Пришел Карл.

– Вот так концерт! В два голоса! – весело сказал он и забрал их обоих в теплую комнату. Скоро ему удалось развеселить малютку.

– Отчего ты не позвал меня, малыш? – спросит Карл.

– Зачем?.. Я и сам могу справиться, – хмуро ответил Петер.

Оп был сконфужен. Карл заметил это.

– Ты вообще молодчина! Я не понимаю, как ты можешь таскать такого тяжелого мальчишку!

Это помогло.

Пришел Эйнар и спросил, протискиваясь в дверь, можно ли Петеру выйти во двор поиграть?

Он был низенький, но плотный мальчуган, с чудесным, смелым личиком, но уж очень сопливый.

Петер отрицательно закачал головой и сделал знак Эйнару.

– Старухи Расмуссен ведь нету дома, – прибавил он, исполненный чувства ответственности.

– Проваливай! – смеясь, сказал Карл. – Ты думаешь, я не справлюсь с братишкой?

Оба мальчугана кубарем скатились с лестницы, затем Эйнар стрельнул из ворот прямо за угол. Там он остановился и подождал Петера. Он боялся, что его кто-нибудь увидит и остановит, пошлет по какому-нибудь делу. Кому бы он ни попался на глаза, всякий норовил послать его куда-нибудь.

– Теперь давай побродим немного, – весело сказал он, радуясь, что удрал-таки. – На озера! Живо!

Петер слепо следовал за ним и только уже на мосту Мира вспомнил, что дал матери какое-то обещание, но какое именно – запамятовал. Да и поздно было – они уже спускались на лед.

«Лед не прочен» – написано было на всех дощечках на набережной. Но Эйнар с Петером и внимания на них не обратили. Всеми этими объявлениями норовят только испортить тебе всякое удовольствие! Мальчики сбежали вниз и заскользили по льду.

Кто-то закричал им с берега – полицейский! Он грозно приказал им вернуться. Петер хотел было послушаться.

– Ты спятил? – сказал Эйнар и пустился бегом по направлению к мосту Королевы Луизы.

Полицейский шел за ними по набережной, а затем тоже спустился на лед.

Петер, утекая, ревел во все горло: «Мама, мама!»

– Замолчи! – сказал Эйнар, схватив его за руку.

Они направились к противоположному берегу, но туда бежал другой полицейский, чтобы сцапать их. Мальчики, однако, оказались проворнее его, выскочили на озеро Сорте дам и пустились переулком в обход. У Павильона они вынырнули опять, по-прежнему не убавляя рыси и держась за руки, и вдруг оба разом остановились и замерли, не дыша.

– Ага! Гляди! Гляди! – закричал Петер. Он весь вспотел и раскраснелся.

Здесь, должно быть, лед был прочный. Весь этот конец озера огорожен и обсажен елками. Сотни нарядно одетых людей бегали по льду на коньках, или их катали на креслах-санках под звуки духового оркестра. Почти у всех были меховые шапки и меховая опушка на одежде, а у дам топорщились в руках муфты, щечки же алели, как самые спелые яблоки. Петер никогда еще не видал, как катаются на коньках!

– Гляди! Гляди! Летит! – кричал оп, указывая на одного конькобежца. – Еле дотрагивается ногами до льда!

Попасть бы теперь туда, на ледяной круг!

– Не пристегнуть ли вам коньки, барышня? – спросил Эйнар молодую даму в сером, которая сидела у самого барьера, возясь с коньками.

Спасибо, – ответила она, и он мигом очутился около нее.

Петер поглядел-поглядел и тоже прыгнул за барьер. Подошел сторож.

– Они помогают мне… Это мои кавалеры! – сказала молодая дама.

Сторож вежливо притронулся к козырьку и отошел.

Дама сделала круг, потом вернулась и повела их обоих в маленькую беседку, где заказала им по чашке шоколада, горячего-прегорячего, и по две пышки. Покончив с угощением, они пошли по льду, любуясь на конькобежцев. Молодая дама каталась с каким-то господином, – они взялись за руки и словно играли в «кто кого перетянет». Увидев мальчиков, она приостановилась, и Петер взял протянутую дамой руку.

– Это мои рыцари! – сказала она своему кавалеру и потрепала мальчиков по щеке.

Кавалер засмеялся и дал Петеру монетку в двадцать пять эре.

Теперь самое время было уходить отсюда, сторож продолжал следить за мальчиками. Они направились на площадь Ратуши.

– Не купить ли нам чего-нибудь на эти двадцать пять эре? – спросил Эйнар, останавливаясь перед булочной. – Я проголодался.

– Нет, это надо спрятать на покупку новой швейной машины матери. Но можно пойти к «Самаритянам»! – Петер тоже проголодался.

Побывав у «Самаритян», они отправились к Главному вокзалу, – может быть, удастся заработать еще столько же. Случалось, что приезжие поручали донести свои пожитки до экипажа или до трамвая.

– Только не суйся к старухам! – сказал Эйнар. – Эти ничего не дают. Скажут только «спасибо», да «большое спасибо», и все тут.

Какой-то толстяк переходил через улицу с чемоданом в руках.

– Вот к этому стоит подойти, – шепнул Эйнар, и они побежали рядом с ним, каждый со своей стороны. он смерил их взглядом, потом дал им чемодан. Они еле потащили его вдвоем. Толстяк шел рядом, отирая пот с затылка и с лица. «Черт побери! Вот так молодцы!» – одобрительно говорил он.

Мальчики заработали целую крону. Эйнар взял ее себе. У входа в отель «Бристоль» дни с полчаса двигали вертящиеся двери, впуская и выпуская посетителей. Но ничего за это не получили. Люди думали, что так и полагается, и даже не смотрели на них. К тому же дети опять проголодались.

– Слушай, не купим ли чего на крону? – сказал Петер.

Эйнар состроил гримасу: «Чего захотел!» Но немного погодя зашел в булочную и вышел оттуда с целым пакетом крендельков. И вдруг они заметили, что уже смеркается, – пора домой.

Они побежали по главным улицам, чтобы заодно чуточку полюбоваться на окна магазинов. Да и застряли у витрины большого игрушечного магазина, позабыв про все на свете. Прильнув носами к стеклу, они разглядывали выставленные сокровища жадными глазами, в которых играли отсветы магазинных огней. От дыхания мальчиков стекло запотевало, так что им то и дело приходилось менять место.

– Гляди! – воскликнул Петер. – Настоящий паровоз! Это будет мой!

Но Эйнар утверждал, что локомотив его, так как он первый его увидел. Мальчики готовы были вцепиться друг другу в волосы.

– Если ты уступишь мне локомотив, то бери себе вон тот большой дом с лошадьми и коровами, – просительно проговорил Петер.

Эйнар великодушно согласился:

– А еще я беру себе эти лошадки-качалки! Слышишь?

Они опять взялись за руки и принялись делить игрушки между своими братьями и сестрами. Нельзя же было и тех обидеть, хоть их тут и не было. И вдруг огни в магазине погасли. «Что же это? – спросили они изумленно, глядя друг на друга. – Сон, что ли?» Но по всей улице, в одном окне за другим, световые блики исчезали. Магазины запирались, гремели железные жалюзи, спускаемые на окна, двери прикрывались глухими железными створками. Петер заревел.

– Ах ты, олух! Ведь они каждый вечер так запираются, – сказал Эйнар.

Но Петер не переставал реветь, и дети помчались домой.

– А тебе зададут дома трепку? Так ты скажи, что бегал с поручением на край города! – попытался урезонить его Эйнар. – У тебя ведь есть двадцать пять эре.

Нет, трепку ему не зададут, и врать Петер не хочет. Просто он устал и соскучился.

А дома он увидел, что хорошая верхняя перина висит на стульях перед печкой и сушится. Дядя Карл выкупил ее сегодня. Мать еще не вернулась. Старуха Расмуссен нянчила братишку. Анна сбежала.

– Да, такая глупая девчонка, – говорила озадаченная старуха. – Поди-ка поищи ее, Петер!

В это время вернулась Дитте, до смерти усталая и алая.

– Ах, оставьте, сегодня не стоит затевать историю! – сказала она, валясь на кровать. – Девчонка, конечно, как всегда, к бабушке убежала в Новую слободку. Пусть там переночует, коли ей так нравится!

Дитте жаждала только одного – чтобы все поскорее затихло в доме и она могла бы отдохнуть как следует. Завтра пораньше утром можно сходить за девчонкой.

Вскоре все заснули. Петеру снилось, что он все время толкает вертящуюся дверь и при каждом новом обороте двери сверху падает монета в одну крону. Затем он на все свои деньги покупает швейные машины, но стоит ему только приобрести их, как их снова увозят.

XV
ДИТТЕ ПОПАЛА В ГАЗЕТЫ

Дитте с усталости заспалась. Да и все заспались – и старуха Расмуссен, и Петер, и братишка. Уж больно хорошо сегодня лежалось в постели– выкупленная перина была положена на место, старуха снова получила свою нижнюю перину, и Дитте с детьми теперь но приходилось ложиться прямо на солому. Это было чудесно, но располагало к лени.

– Да, когда мы выкупим все наши вещи, то заживем! – сказала Дитте.

Жизнь вообще стала казаться чуточку светлее с тех пор, как у Карла появился маленький постоянный заработок, только бы ей-то силы не изменили!

Сегодня Дитте сама стала снаряжать Петера в школу. Время от времени необходимо было заняться им хорошенько, обыкновенно он одевался и умывался кое-как. Возясь с Петером, Дитте со старухой вспоминали Анну. Теперь бабушка, наверное, тоже одевает ее, и когда Петер отправится в школу, Дитте пойдет за девочкой. Было еще очень рано, старая вдова лоцмана долго лежала по утрам в постели.

Вошла жена извозчика Ольсена с газетой.

– Уж не ваша ли это девочка? – сказала она и начала читать вслух объявление о девочке, лет трех-четырех, найденной вчера вечером и отправленной в участок на Большой Королевской улице, куда полиция приглашала явиться родителей, или других близких, или просто лиц, могущих дать сведения о ребенке.

– Догадываются, что девочка сирота, – прибавила женщина злорадно, – оттого и пишут про лиц, могущих дать сведения. Я сначала хотела было сама сбегать туда.

Дитте ничего не сказала, глядя перед собой растерянным взглядом и бессмысленно улыбаясь. Потом вдруг тихо опустилась на пол. Мадам Ольсен взвизгнула, – весь ее задор как рукой сняло.

– Не притворяйся! – сурово сказала ей старуха Расмуссен. – Поищи-ка лучше уксусу.

Они смочили Дитте виски и привели ее в чувство. Она поднялась.

– Глупое. сердце, – сказала она, озираясь, и, вдруг вспомнив о случившемся, кинулась в чем была на улицу и побежала в участок.

Девочки там уже не было. Пришла старушка из Новой слободки и взяла ее.

– Славная девчурка, – сказал полицейский надзиратель. – Она переночевала у нас в дежурной. Такая ласковая. Но как же вы это, черт побери…

Ну, он, конечно, знал условия жизни. Во всяком случае, не докончил вопроса. Но дело-то выходило серьезное.

С Дитте сняли настоящий допрос. Пришлось ей выложить все: и что сама она незаконная, и что у нее двое детей незаконных. Все, что она так долго скрывала, вся ее родословная и весь список грехов всплыли наружу, и все было записано в протокол. До такого унижения она еще ни разу не доходила и сгорала от стыда во время допроса. Слезы душили ее. Теперь она попала в полицейские протоколы – вместе с другими преступниками! Она! Когда она сроду не имела дела с полицией!..

Наконец ее отпустили, и она побежала за девочкой. Дитте понесла ее домой на руках, крепко прижимая к себе и заливаясь слезами.

– Анна была у бабушки. Анна спала у дядей! – повторял ребенок.

– Да, да, ты у меня совсем большая! – захлебываясь от слез, отвечала Дитте.

Когда она проходила по своей улице, все глядели ей вслед, а жильцы ее дома высыпали на двор или на лестницы, – так интересно было всем взглянуть на нее. Она торопливо поднялась с ребенком к себе и заперла дверь на задвижку. Старуха Расмуссен ходила и бранилась – ругала и себя за то, что не углядела за девчонкой, и других за то, что так раздули событие.

– Не принимай ты этого близко к сердцу, – говорила она Дитте. – Если бы лить слезы из-за всякого дурного слова, иной ведра слез бы наплакал. Анна дома, и теперь будем получше глядеть за нею. Но дурная это повадка у нее – убегать. Прямо порок какой-то.

Дитте хорошо понимала, что это за порок, вспоминая собственное детство. Как много значило для нее тогда сбегать к бабушке хоть на одну ночь! Ничто в мире не могло сравниться с бабушкой. И самая тяга вдаль была ей так понятна, хотя ее самое давно уже не тянуло к себе неизвестное. Но, будучи ребенком, как часто она убегала куда глаза глядят! А мальчики, особенно Кристиан, сколько раз они удирали! Многого, видно, не хватает детям бедняков, что их так тянет из дому.

Дитте оставила все дела, ни за что не могла приняться и все утро просидела с Анной на коленях и тихонько разговаривала с нею. Дитте вся как-то притихла, у нее было предчувствие, что Петера и Анну отберут теперь. С минуты на минуту мог явиться попечитель – обследовать, как она живет, и отобрать детей. И, заслышав шаги по лестнице, она каждый раз вздрагивала.

– Да не бойся ты, – уговаривала ее старуха Расмуссен. – Никому не нужны твои ребятишки. Вот единственное добро, которое не стоит страховать от воров.

Мало-помалу Дитте успокоилась и стала подумывать насчет обеда. Петер всегда приходит из школы голодный как волк. Да вот и он. Бурей мчится по лестнице – гораздо раньше, чем Дитте ожидала. Значит, она и не заметила, как пробежало время. В руках у него зубная щетка, настоящая, патентованная Старуха Расмуссен должна была признать, что он говорил правду.

– Ну, что ж, и отлично! – сказала она. – Ведь сколько пищи застревает в дуплах. Этой же щеточкой можно все в горло спровадить.

Петер и за обедом не выпускал щетки из рук.

Около двух часов дня вышли послеобеденные газеты и принесли новое горе. Один из газетчиков побывал в участке, добыл адрес Дитте и накатал большую статью: «Нерадивая мать». Газетка даже поместила что-то вроде портрета этой матери – пусть читатели полюбуются на нее! Этот удар прямо свалил Дитте. Сил не было снести такое обвинение, такой позор. Она скорчилась на постели и рыдала безутешно; ни старуха Расмуссен, ни дети ничем не могли утешить ее. Захлебываясь слезами, она без умолку жаловалась и оправдывалась. Петер тихонько подошел к ней и сунул ей в руку свою зубную щетку.

– Возьми себе, если хочешь, – предложил он.

Щетка выпала на пол, он украдкой поднял ее и торопливо спрятал.

Заглянула фру Лангхольм с пакетиком печенья. Она подошла к Дитте и поцеловала ее в лоб.

– Я хотела сказать вам, что мы оба за вас – и муж мой и я. Просто стыд, как с вами поступили! Муж мой хочет завтра протестовать в утренних газетах… или поговорить с полицией.

Это немножко подбодрило Дитте. Она встала и занялась домашними делами.

Под вечер вернулся домой Карл, совершенно охрипший, он почти не мог говорить.

– Ну, ты прославилась на весь город, – прошептал он.

Узнав, как сильно потрясена Дитте, он стал серьезен. Пришлось подробно рассказать ему обо всем.

– Право, можно подумать, что все это делается только для того, чтобы доконать бедную женщину, – со слезами говорила Дитте. – Войти же в ее положение никому в голову не приходило, не говоря уж о том, чтобы помочь.

– Ну да, власть имущие считают, что мы, бедняки, – люди с порочными задатками и что нас само небо поручило их надзору, – с горечью сказал Карл. – Эта история для них настоящее лакомое блюдо. Теперь они всласть наглотаются всех этих рассуждений о граничащей с преступлением небрежности и нерадивости бедняков. Но стоит ли обращать на это внимание? Пусть себе газеты расписывают наше жестокосердие и недобросовестность. Я на твоем месте радовался бы, что поднял на ноги всю эту свору. Я бы… – Тут голос у него совсем пропал.

– Но до чего же ты простужен, бедняга! – с испугом воскликнула Дитте. – Ложись скорей в постель старухи. Я заварю тебе чай из бузины.

Но Карл решил отправиться в свою каморку.

– Я думаю, что сегодня ночью не смогу пойти на лов, – просипел он.

Он лежал в постели и потел – горячий кирпич лежал у него в ногах, а шея была укутана теплым платком Дитте. Дети бегали то к нему, то от него.

– Дайте же покой дяде Карлу! – прикрикнула на них Дитте.

Немного погодя они опять побывали у него.

– Мы не мешаем ему, – заявили они.

– Дядя так сказал?

– Нет, но он нас не прогнал. Он лежит и так смешно – сам с собою говорит.

Дитте поспешила туда. У Карла был сильный жар, глаза его блестели.

– Только бы раздобыть непромокаемую одежду, и все обойдется! – бормотал он. Дитте он даже не видел.

Болезнь Карла заставила Дитте забыть о глупых газетных статьях. И на следующее утро она спокойно прочитала газеты. Теперь они уже не занимались больше ее личностью, но перешли к общественной стороне дела. Одна газета требовала наложения штрафа на родителей и воспитателей – и бедных и богатых – за всякое пренебрежение своими обязанностям и по отношению к вверенному их попечению потомству. Другая газета красноречиво расписывала необходимость просвещения для бедных.

Дитте не поняла, о чем газеты писали. Но вообще с этого дня стала лучше разбираться в том, что вокруг творилось. Событие оставило горечь в ее сердце, чувство злобы против тех, кому жилось тепло и сытно и кто бичевал низшие классы.

Полиция не приходила, учитель Лангхольм побывал в участке и замолвил словечко за Дитте. Зато наконец явился попечитель, за ним другой, третий – в течение нескольких дней подряд. Приходили разряженные дамы. от которых пахло духами, господа, пропахшие конторой, пастор, исполненный елейного достоинства. Все держали себя очень торжественно, так торжественно, что Дитте приходила в ужас и с минуты на минуту ожидала – вот-вот детей отберут.

– Фу, – фыркала старуха Расмуссен. – И не подумают, вот увидишь. Очень им нужно навязывать себе на шею пару голодных ребят. Просто это одна комедия с их стороны, как почти все их затеи.