Текст книги "Дитте - дитя человеческое"

Автор книги: Мартин Андерсен Нексе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 50 страниц)

V
В ГОСТЯХ У СВОИХ

Из всех обитателей Хутора на Холмах серьезно относился к Дитте сын хозяйки. Остальные лишь подсмеивались над нею. Бывало, пожалуется она после утомительной работы, что у нее спина заболела, хозяйка только скажет:

– Спина? Да у тебя один хребет.

Так же относились к Дитте другие, – эксплуатировать ее они умели, но нисколько с ней не считались. Сине еще немножко жалела ее и щадила, как ребенка, но Дитте больше всего хотелось, чтобы с нею обращались, как со взрослою.

Другое дело Карл. Ему исполнилось всего семнадцать лет, и он был такой тощий, длинный и постный, как страстная пятница. Ноги он волочил, словно они были свинцом налитые, и вообще вид у него был такой, как будто он уже испытал сердечное горе. Дитте понимала, что ему не легко живется, но не ходить же из-за этого точно приговоренному к казни! И ей самой приходилось круто, – не всегда-то сумеешь быть тише воды, ниже травы, – но голову она все-таки не вешала.

Ужасно забавно было смотреть, как Карл, погруженный в свои мысли, идет по дороге, ни на что не обращая внимания. Дитте постоянно старалась попадаться ему на глаза, дразнила и задирала, как только могла. Встретит его, бывало, когда несет ведро с водой, и непременно прольет ему на ноги, будто нечаянно, а когда ей приходилось стелить ему постель, он всегда мог ожидать чего-нибудь неладного: либо кровать провалится под ним, либо Дитте напустит в постель каких-нибудь букашек, так что ему не уснуть от зуда и приходится вставать ночью, встряхивать простыни.

Дитте нашла человека, на котором, при всем своем добродушии, могла отыграться за все, что сама терпела, и широко пользовалась этой возможностью. Карл мирился с ее выходками, вел себя так, как будто не замечал ничего, и относился к Дитте всегда одинаково. Сама Дитте не осудила бы его, если бы он вышел разок из себя и дал ей тумака. Но самое большее, на что он был способен, это строить страдальческие гримасы.

Двое других сыновей Карен редко появлялись дома. Дитте только раз видела одного из них – учителя. Агроном же ни разу не заглянул к матери за все лето.

Учитель пришел однажды уже перед самой осенью. Было это в субботу днем, и когда Дитте пригнала свое стадо, он как раз стоял во дворе с непокрытой головой, такой стройный и веселый с виду, – совсем непохожий на всех остальных. По царившему на хуторе настроению чувствовалось, что они с матерью уже успели повздорить. Учитель стоял и смотрел на море, как будто весь поглощенный этим зрелищем. Мать ходила по двору взад и вперед, возилась с кадками и ведрами у колодца и вызывающе поглядывала на сына. Когда кто-нибудь проходил поблизости, она приставляла ладонь к глазам и передразнивала созерцательную позу сына. Но он как будто и не замечал этого.

– Ну? Высмотрел что-нибудь? Пожалуй, расскажешь нам, что они там в Швеции готовят сегодня к обеду? – услышала Дитте вопрос своей хозяйки.

– Швеция не в той стороне, мать, – ответил он, смеясь. – Надо тебе обернуться в другую.

– Вот как?.. Вишь ты, какой умный! Но чего же ты туда уставился?

– По-моему, море сверкает сегодня как-то особенно празднично! – сказал он задорно. – Ни из одного хутора нет такого чудесного вида! Жаль только, что здесь это никому не нужно! – И учитель расхохотался.

– Сверкает, говоришь? – Она подошла к нему вплотную и стала глядеть с его места с самым наивным, доверчивым видом. – И впрямь… сама теперь вижу – сверкает, прости господи, как моча при лунном свете. Вот так прелесть, господи помилуй нас! – Она хлопнула себя по бедрам. – И как это они не додумались – отцы наши – поставить усадьбу на самом море? Тогда ни есть, ни пить не захотел бы – все бы смотрел да смотрел на море. Но не пойти ли нам все-таки закусить? Не все ведь могут быть сыты одним видом этой дурацкой воды!

Она повернулась и пошла в жилой дом. Сын последовал за нею.

Сегодня поденщик благоразумно решил не рассказывать за обедом непристойных анекдотов. Сидел, уткнувшись в тарелку, и руки у него слегка дрожали. Сама Карен Баккегор как будто побаивалась старшего сына, вела себя не так шумно и бесцеремонно, как обыкновенно. Учитель держался просто и весело, разговаривал, рассказывал забавные вещи о столичной жизни, не смущаясь тем, что другие молчали. Карл вообще никогда не смеялся, поденщик Расмус Рютер и хозяйка смеялись только грубым шуткам и непристойностям. Сине ничто не задевало, ни смех, ни печаль, а уж девчонке Дитте совсем странно было бы принимать участие в разговоре. Зато она могла, не отрываясь, глядеть учителю в рот, что и делала. Лицо его, когда он рассказывал, оживлялось, и в комнате как будто совсем по-другому становилось – легче дышалось. Видно было, что он привык заниматься с детьми и понимал ход их мыслей.

– Есть у тебя братья и сестры? – вдруг обернулся он к Дитте.

Она вспыхнула от смущения, – не в обычае было, чтобы кто-нибудь обращал на нее внимание за столом. Услыхав, что она еще ни разу не побывала дома, он с серьезным видом обратился к матери:

– Это с твоей стороны несправедливо.

– Но ведь ее здесь никто не обижает, и нужды она ни в чем не терпит! – уклончиво ответила Карен.

– Даже не по закону, по-моему, целое лето не отпускать только что конфирмованную девочку домой, – продолжал он. – Во всяком случае, это несправедливо.

– Ну, уж законам-то ты меня, пожалуйста, не учи, и что справедливо, что несправедливо – я сама знаю!

И Карен, рассердившись, встала из-за стола. Но, должно быть, у них потом еще был разговор об этом, когда они остались одни. Как только Дитте покончила с послеобеденными делами, хозяйка вышла к ней и позволила ей сбегать домой. Скотину можно было оставить в хлеву.

– Ты свободна до завтрашнего вечера. Понимаешь? – крикнул ей вслед учитель.

Карен что-то возразила было, но Дитте ничего не слыхала. Она была уже далеко.

Такой легкости и быстроты в ногах она еще не чувствовала ни разу за все лето. Она придет домой! «Да еще с ночевкой! С ночевкой!» – мысленно твердила она себе, мчась стрелой. Ведь ей тяжелее всего было не засыпать под родным кровом, не укутывать малышей на ночь. не прислушиваться к их ровному дыханию.

Сестренка Эльза стоявшая у лоханки, уронила белье с перепугу, когда Дитте ураганом ворвалась в кухню. Эльзе приходилось подставлять себе скамеечку, чтобы доставать до лоханки, но она была уже домовитой хозяюшкой. Дитте осмотрела ее стирку и похвалила. Сестренка вся зарделась от радости.

Заспанный Ларc Петер спустился с чердака и радостно воскликнул:

– Да это ты, девчурка! То-то мне послышался твой голос!..

Дитте кинулась ему на шею и чуть не сбила с ног.

– Ну-ну!.. Дай же мне сначала проснуться хорошенько, – сказал он, смеясь и отыскивая руками точку опоры. – Дневной сон все-таки не такой здоровый, как ночной. Его не скоро стряхнешь с себя.

Из гавани мчался Поуль, услыхав от других ребятишек, что его старшая сестра пришла домой.

– Принесла мне что-нибудь? – крикнул он ей еще с порога.

– Нет, я ничего не принесла… а что же надо было принести?

– Да ты же обещала, когда поступишь на место, купишь мне подарок на целую крону, – с упреком сказал мальчуган.

Должно быть, Дитте когда-то пообещала ему это, чтобы он только отвязался, но это у нее совсем выскочило из головы.

– Ну, в следующий раз я уж этого не забуду, – серьезно сказала она, глядя ему прямо в глаза.

– Прямо беда пообещать что-нибудь зря этим малышам, – сказал Ларc Петер. – У них память-то покрепче нашей.

– Да, вы всегда только обещаете, а ничего не исполняете, – вставил Поуль.

– А где же Кристиан? – спросила Дитте, усаживая огорченного мальчугана к себе на колени.

– Кристиан на работе, ведь он уже большой парень, – сказал отец. – Он все лето служит у трактирщика.

– Про это он ничего не говорил, когда был у меня.

– Как, он был у тебя? А я и не знал. Слышите, дети? – изумился Ларc Петер.

Оказывается, сестренка Эльза знала, ей Кристиан доверился. Она ведь была теперь за мать и хозяйку.

– Что же ты мне не сказала? – упрекнул отец.

– Да как же она могла сказать, – горячо вступилась Дитте, – раз Кристиан доверился ей? А зарабатывает он что-нибудь?

Ларс Петер рассмеялся.

– Трактирщик не охотник давать деньги, скорее любит брать. Но мальчишка кормится у него и приучается к делу и послушанию. Мне ведь за ним не уследить, я каждую ночь в море, а днем должен отсыпаться. А ты знаешь, жена-то у трактирщика померла?

– Да, об этом Кристиан говорил. А отчего она померла?

– Вот видишь ли… – Ларc Петер покосился на малышей. – Ступайте-ка играть, детки!

Оба младшие с обиженным видом нехотя поплелись за дверь, а он продолжал:

– Видишь ли, трактирщик с женой ужасно хотели ребенка… Да, печальная это история! Ведь и злым людям, – а уж его-то без греха можно назвать злым, – хочется иметь детей, как и всем… то есть большинству из нас. И чего-чего они не делали для этого. Говорят, трактирщик и вся его братия на коленях молили господа, чтобы он не оставил их своею милостью и благословил чрево жены. Но, видно, господь-то не надеялся, что ребенку будет хорошо у таких… или по какой другой причине, только проку от всех этих штук не было. Но вот, прошлою осенью, приезжал сюда этот миссионер, которого трактирщик откуда-то выписал; он призывал народ к богу и устраивал религиозные беседы. Миссионер помолился с женой трактирщика наедине и благословил ее. И от того ли, нет ли, только она понесла ребенка.

– Стало быть, он сотворил чудо! – серьезно сказала Дитте.

– Н-да, может, и так… кто его знает?.. Много есть такого, насчет чего мы мало смыслим. Но у трактирщика-то, видно, не хватало настоящей веры, и, когда дошло до дела, он чуда не признал. Он и раньше не очень хорошо обращался с женой, а теперь и вовсе разъярился. Бил ее и пинал ногами немилосердно. Говорят, особенно старался попасть в то место под сердце, где она младенца носила.

Дитте жалобно охнула.

– Да как же он мог! – прошептала она хрипло и вся съежилась.

– Да вот, как мог? Должно быть, ревновал… Он ведь прямо сатанеет, коли ему кто поперек дороги ста-пет… Вот от его побоев она и захворала… да и умерла. И, говорят, он не дал положить ей в гроб ни полотна, ни ниток, ни ножниц, как полагается, когда женщину хоронят с младенцем в утробе, чтобы она могла в свой срок спокойно разрешиться в повить ребенка. Его не уговорить было, и он будто бы сказал: «Пусть ей не разродиться до Судного дня!» Однако ему это даром не сошло, и он все-таки только человек, хоть и говорят, что он ни бога, ни черта не боится. Люди, проходившие ночью мимо кладбища, слышали, как покойница стонет в могиле с самого дня похорон. А с неделю тому назад трактирщик ехал из города, и вдруг у кладбища лошади уперлись и ни с места! Стоят и трясутся, все в мыле, а из могилы голос: «Пеленок и свивальников! Пеленок и свивальников!» Пришлось ему разорвать свою рубашку и положить на могилу. Только тогда умолк голос, и трактирщик мог двинуться дальше. Но с тех пор его здорово скрутило! Он, понятно, рыщет повсюду по-прежнему, но уж на себя не стал похож.

– Бедная, бедная женщина! – сказала Дитте со слезами на глазах.

– Да уж, правда!.. Много зла творится на свете, но преследовать человека даже после смерти – хуже этого и не слыхано!.. Ну, да полно нам сидеть здесь, пригорюнясь, – возвысил голос Ларc Петер. – Ступай-ка займись малышами, они, верно, ждут не дождутся тебя. А мне пора лодку снаряжать на ночь.

Дитте взяла за руку Эльзу и Поуля и пошла повидаться с друзьями и знакомыми. Она-то предпочла бы обойтись без этого, да нельзя – скажут: заважничала.

Старички из Пряничного домика очень обрадовались ей.

– Да как же ты выросла! – говорили они, оглядывая ее с ног до головы. Сами они стали еще меньше – эта славная чета как будто в землю врастала. И по-прежнему у них в комнате пахло яблоками и лавандой.

Побывали и у вдовы Ларса Йенсена. Она, впрочем, уже не вдовела больше. Трактирщик выдал ее за вновь прибывшего в поселок рыбака, чтобы разрешить квартирный вопрос. Но дети по-прежнему называли ее вдовой Ларса Йенсена. она была совсем растрогана посещением Дитте, добрая душа.

– Да, не пришлось мне заменить вам мать, – сказала она, – но так приятно, что вы все-таки вспомнили обо мне. А я ведь обзавелась мужем, как ты, верно, знаешь. Каков он, не берусь тебе сказать, я и сама-то не успела еще хорошенько приглядеться к нему… И чудно как-то, когда тебе вдруг сунут совсем чужого!.. Спервоначалу-то не без того, чтобы не побрыкаться, не куснуть друг друга, но потом, верно, обойдется, ладится помаленьку, как и все на белом свете.

Она задержала детей у себя и угостила. Затем они продолжали свою прогулку.

Преинтересно было обходить так поселок, когда тебя все принимают и чествуют, как взрослую! Для Дитте это был настоящий праздник.

Но пора было и к будням вернуться. Сегодня, в субботу, следовало основательно прибрать все в доме. Эльза ведь едва справлялась с самой необходимой ежедневной уборкой. Дитте надела старую юбку и передник и принялась за работу.

Как хорошо было опять суетиться в домашней обстановке, как невыразимо приятно чувствовать на себе взгляды домашних, полные любви, гордости и восхищения. Какая она стала полная и краснощекая, как выросла!..

– Ты у нас скоро станешь совсем невеста, – с гордостью сказал Ларc Петер. – Не успеем оглянуться, как ты придешь к нам под руку с женихом.

Дети вешались ей на шею, счастливые и гордые тем, что у них есть взрослая сестра, от которой веяло чужим, далеким миром и которая так серьезно обо всем рассуждала.

Поуль особенно льнул к ней и мешал работать. Ему бы хотелось совсем не слезать с ее колен, чтобы вознаградить себя за долгую разлуку. И сердцу Дитте так отрадно было опять чувствовать малыша около себя и ухаживать за ним, ласкать его нежное тельце и слышать его постоянные возгласы:

– Нет, это пускай мамочка Дитте мне сделает!..

Разумеется, они решили, что лягут сегодня все вместе, вчетвером, на одну кровать.

– Да нельзя же, – увещевал отец, – ведь вы все выросли!

Но Дитте хотелось этого не меньше, чем малышам, она и сама-то была еще настоящим ребенком.

– Ну, скоро ли ты? – кричали ей дети, когда улеглись.

И Дитте не терпелось поскорее нырнуть к ним в постель, но хотелось тоже и посидеть, побеседовать по-взрослому с отцом.

– Ну, как же, довольна ты? – спросил он, когда малыши оставили, наконец, их в покое. – На вид ты такая здоровая, крепкая. Верно, тебя ни голодом, ни работой не морят?

Да, пожаловаться Дитте не могла… жилось ей неплохо, но все-таки ей очень хотелось бы вернуться на зиму домой. Ведь она здесь нужна, а Хутор на Холмах так далеко отсюда.

– Да, нам тебя очень не хватает, и мы каждый день тебя вспоминаем, – сказал Ларc Петер. – Но взять тебя домой… конфирмованную девушку… Где уж нам, беднякам! Люди прохода не дадут.

– Но ведь Марта, дочь Расмуса Ольсена, живет же все время дома! – возразила Дитте.

– Тут другое дело, – нехотя сказал отец, – и, верно, ей это не дешево обходится. Нет, трактирщик не терпит, чтобы бедняки имели дома помощь от своих детей. Он ведь не потерпел, чтобы и Кристиан оставался в семье. Но если оттуда тебе слишком далеко навещать нас, мы, может быть, найдем для тебя место поближе к дому. Говорят, трактирщик выстроит тут такую же гостиницу для приезжающих на морские купанья, как в других местах. Вот, пожалуй, ты и поступишь туда.

Нет, тогда уж лучше оставаться ей там, где она работала!

– Да и слишком рано было бы менять место, – сказал Ларc Петер. – Про тебя пошла бы дурная слава – виновата ты или нет, все равно. Крестьяне не любят тех, кто часто меняет места.

– Да почему же, если хозяева бывают виноваты?

– Потому что это признак слишком большой самостоятельности, она же не в чести. А вот кто подолгу живет на одном месте, тот, стало быть, человек уживчивый, смирный, и таких любят. Но поговорим-ка о другом. Не видала ли ты дядю Йоханнеса? Говорят, он зачастил к вам на хутор?

Дитте сказала, что видела его всего раз и не думает, чтобы он бывал там часто.

– А разве есть что-нибудь такое промеж них… с хозяйкой? – с любопытством спросила она.

– Да люди болтают, будто он льнет к твоей хозяйке и ей не противен. А правда ли, нет ли – не знаю. Но с него станется, малый он дерзкий, высоко метит. И не раз бывало, что старая баба с молодым парнем сходилась. Только добра от этого не жди, как говорится.

Утром Дитте проснулась оттого, что кто-то потянул ее за пос. Она растерянно раскрыла глаза. Кристиан и Поуль, перевалившись через край кровати, плутовски глядели на нее, а сестренка Эльза стояла около кровати с чашкой кофе.

– Ты будешь пить кофе в постели! – кричали они и хохотали во все горло над ее растерянным видом. Не привыкла она к такому пробуждению.

Давно уже наступило утро, – это Дитте видела по солнцу. Маленькие плутишки сговорились вчера дать ей поспать подольше и тихонько выбрались из перин, но потревожив ее.

– Ах вы, плуты! – сказала Дитте, свешивая ноги с постели. – Мне бы надо было встать пораньше да прибрать все.

– Все уже прибрано! – кричали они, радуясь, что так ловко провели се.

Пока Дитте одевалась, они заставили ее рассказывать про Хутор на Холмах: про скотину, про кота, похожего на их Перса, про пожилого поденщика с табачным ртом и черными лошадиными зубами.

– А еще у него страсть – целоваться, – прибавила Дитте, – проходу от него нет.

– Тьфу ты, мерзость! – Кристиан не мог не сплюнуть в открытое окно. Тут он заметил лодки, идущие в гавань. – Отец домой плывет! – крикнул он и, выскочив в кухонную дверь, помчался с радостным криком по песку.

Остальные двое тоже заторопились, но Поулю, во всем подражавшему Кристиану, непременно понадобилось тоже плюнуть через окошко. Он вскарабкался на скамейку, чтобы дотянуться до окна, и все-таки оплевал всего себя. Пришлось Дитте обтирать его. На все это понадобилось время; наконец он вырвался и тоже побежал на берег. На бегу он то и дело спотыкался и падал, – так он торопился. Все такой же был забавный бутуз.

И Дитте хотела пойти на берег, да в стенку постучали. Это звала ее матушка Дориум. Дитте заглянула к ней.

– Слышала, что ты пришла, – простонала старуха. – Голос твой услыхала.

Она откашливалась при каждом слове, мокрота так и клокотала в ее горле, словно картошка в котелке на огне. Лежала она, как всегда, ужасно неудобно. Дитте попыталась поправить подушки у нее под головой, они были холодные и липкие, как клеенка.

– Да, вот, лежишь тут и гниешь, и смерть все не приходит, – жаловалась старуха. – Некому обо мне позаботиться, и никому я не нужна. Сын в море и никогда домой не заглядывает, а невестка все гуляет. Теперь, говорят, опять на сносях. Сама-то плохо вижу. Да и не все ли равно, только бы помереть скорее. Кабы не Якоб Рулевой, совсем бы пропала, он один только и заходит ко мне, старухе. Подойди-ка поближе, я тебе скажу кое-что по секрету, но ты никому ни гу-гу! Якоб почти нашел слово и скоро застрелит Людоеда.

– Хорошо, кабы так, – сказала Дитте. – Всем стало бы легче.

– Не правда ли? Только не проговорись никому, не то все может рухнуть.

– Не проветрить ли тут немножко?

Дитте чуть не задыхалась от вони.

– Ой, нет, нет! – И старуха раскашлялась при одной мысли об этом.

Дитте беспомощно огляделась кругом. Следовало бы помочь, но с чего начать?..

– Да брось все, как есть, – сказала старуха. – Я уже привыкла, обтерпелась, лучшего мне и не надо.

Дитте прямо дурно становилось, но бросить старуху в таком положении она не могла. Не привыкла она ни от чего отвиливать. К счастью, послышался голос отца, который звал ее.

– Немудрено, что ты чуть не задохнулась, – сказал он, видя, что Дитте ловит воздух ртом. – Я человек ко многому привычный, да и то меня тошнит, коли я только нос к ней в дверь суну. Но тут ничего не поделаешь. Время от времени у нее чистят и прибирают, но сейчас же начинается то же самое. По-настоящему-то ее бы надо в больницу, да трактирщик не велит. Боится, наверное, что тогда узнают, какой тут был за ней уход. У нее, говорят, страшные пролежни, вся она в грязи и во вшах, о ноги совсем отнялись.

– А где близнецы? – спросила Дитте.

– Один недавно упал с пристани и утонул. Мать стояла тут же, белье полоскала, он рядом вертелся. Но она даже не заметила ничего и пошла себе домой преспокойно. Вот она какая разиня и нерадивая! Ребенка нашли потом под самым плотом. А другого сначала мы на время к себе взяли, потом отправили к родным в деревню.

– А почему трактирщик совсем им не помогает?

– Наверное, сердит за то, что сын ушел в море, а не остался тут рыбачить на него.

Сегодня было воскресенье, и это сказывалось во всем. Солнце как-то особенно, по-праздничному светило на дюны, пристань и море. Мягкие солнечные лучи озаряли хижины. Колья для просушки сетей красовались в прозрачном синем воздухе, как будто выстроились в ряд парни, заложившие от нечего делать руки в карманы. Такой день требовал, чтобы его отпраздновали по-настоящему. Ларc Петер решил пожертвовать своим сном и устроить большую прогулку.

– Наплевать, один раз не поспать не беда! – весело ответил он на возражения Дитте. – В молодости случалось же не спать по нескольку суток. А впереди целая вечность, чтобы выспаться.

Преинтересно было бы прогуляться на озеро Арре. Заодно поглядеть на Сорочье Гнездо. Ларса Петера туда привлекало многое. Но дети все-таки предпочитали погулять там, где они еще никогда не бывали. Да вот, в другом рыбацком поселке, мили за две отсюда, как раз сегодня, по случаю открытия мола, большой праздник. Ларc Петер ухватился за эту мысль. Вот, пожалуй, случай присмотреть себе какое-нибудь другое занятие, – здесь ему порядком надоело.

– Там мы сможем поглазеть на городских, – сказал он. – Говорят, их столько туда понаехало, что всем рыбакам пришлось уступить им свои хижины, а самим перебраться в хлева и сараи. И смешной же они народ! Рыбу, говорят, едят двумя вилками! Завтракают, когда мы обедаем, обедают, когда мы ужинаем. А ужин у них, верно, приходится в то время, когда мы пьем утром кофе.

Ребятишки засмеялись:

– Вот глупые-то!

– Да, и они по целым дням ничего не делают, только любезничают с чужими женами. Должно быть, так у них полагается, потому что они из-за этого не ссорятся. И вечно они торчат на берегу. Не всем рыбакам это по нутру, но зато дачники приносят доход поселку.

Словом, прогулка обещала много интересного.

Но как добраться туда? Всего удобнее и проще было бы отправиться на лодке. Но девочек это не очень прельщало. Идти пешком было слишком далеко. Оставалось попытать счастье – не одолжит ли трактирщик Большого Кляуса. Людоед стал как будто покладистее после того случая с ним на кладбище.

Да, прокатиться! Прокатиться опять на Большом Кляусе – вот удовольствие! Девочки заахали, и глаза у них просияли, мальчуганы запрыгали, как жеребята. Кристиана послали за телегой, и не успели опомниться, как он уже подкатил к дверям.

Вот когда поднялась суматоха! Дети были уже принаряжены, но надо было еще раз внимательно оглядеть их. Они изо всех сил старались вести себя хорошо, но Дитте знала все их слабые стороны. У Кристиана были черные, заскорузлые коленки, их никак не отмоешь дочиста, утверждал он.

– Поди-ка сюда, я тебе их живо отмою, – сказала Дитте и принесла зеленого мыла и щетку.

Но Кристиан так и отскочил в сторону.

– Ты думаешь, я хочу, чтобы у меня ноги были, как у девчонки? – обиженно сказал он.

Дитте уложила в корзину хлеб, масло и сало, холодную рыбу и еще кое-какие припасы, что были в доме.

– Вот только пивца не хватает, – сказала она.

– Это мы там закажем… и кофе тоже! – важно сказал отец. – Сегодня будем веселиться вовсю.

– Да у тебя же нет денег! – благоразумно напомнила Дитте.

Что правда, то правда. Ларc Петер совсем забыл об этом.

– Привык ходить без гроша в кармане, вот и опустился совсем! – сказал он, смеясь. – Ну-ка, Кристиан, сбегай к Расмусу Ольсену да попроси у него для меня взаймы далер.

– Есть ли у них? – сказала Дитте, пытливо глядя в сторону хижины Ольсенов.

– Есть. Видишь ли, лодка Расмуса Ольсена встретила ночью лодку из Гундестеда, и он сбыл ей часть улова, – вполголоса сообщил Ларc Петер. – Изредка приходится пускаться на хитрость, чтобы разжиться деньжонками.

Кристиан вернулся вприпрыжку, и сразу видно было, что сбегал недаром., В руках у него была бутылочка, так и блестевшая на солнце.

– Да это водочка! – растроганно сказал Ларc Петер. – Ну, спасибо Расмусу Ольсену.

– Знаешь что? – потянул Поуль Дитте за юбку. – В Пряничном домике пекут яблочные пышки. Верно, для нас?

Да, Дитте уже чуяла это носом.

– Только откуда они знают, что мы едем на прогулку? – с удивлением спросила Дитте.

Но это не было секретом. Телегу окружили ребятишки со всего поселка, и кругом изо всех хижин высовывались головы соседок. Не каждый день у двери одной из хижин стоял парадный выезд!

Как-то странно было вновь свидеться с Большим Кляусом, – он был такой старый, заезженный и окончательно исхудал с тех пор, как Дитте видела его в последний раз. Она отыскала ему черствых хлебных корочек, но Кляус только понюхал – пришлось размочить их, чтобы он мог жевать. Но все-таки он узнал всех и особенно обрадовался Ларсу Петеру. Как только тот подходил, коняга тихонько ржал. Просто трогательно!

– Ему хочется, чтобы я все время стоял возле и ласкал его, – грустно говорил Ларc Петер и брал Большого Кляуса за морду. А конь, прижавшись к нему, стоял, не двигаясь.

Дети боялись, что Большому Кляусу будет не по силам дальняя поездка. Он стоял такой понурый, точно мертвый; большой, костлявый, он напоминал старый дом, который вот-вот рухнет. Но Ларc Петер полагал, что конь выдержит и свезет их всех, и, когда дети уселись в телегу, Большой Кляус действительно повез без труда. Сам Ларc Петер шагал рядом, пока они не выбрались из песков. А Якоб Рулевой, который тоже вышел провожать их, по собственному почину подталкивал телегу, что было совсем не плохо придумано!

– А яблочные пышки-то? – сказал Поуль, когда они приостановились у края дюн, чтобы и отец мог сесть в телегу. – Мы про них позабыли!

Дитте оглянулась на домик. Она отлично помнила про пышки, да ведь не пойдешь же к людям просить угощенья, хотя и знаешь, что оно для тебя приготовлено. Но тут как раз сама старушка показалась в дверях и поманила их. Кристиан мигом соскочил, сбегал в домик и вернулся, таща тяжелую корзинку.

– Тут и кисель крыжовенный есть, – сказал он. – Старички передают привет и желают нам хорошо повеселиться.

Затем они двинулись вперед, медленно, но без остановок.

Стоило Большому Кляусу поразмяться, как он пошел отлично. Он еще не совсем отвык от прежнего своего шага, которым отмеривал мили быстрее, чем иная лошадь рысью.

Как хорошо было, сидя высоко на телеге, опять смотреть на поля хутора! Во все стороны расстилались обработанные поля или участки с отдельным домиком на каждом, и все говорило о труде и хозяйственных заботах людей. Вдали просвечивало местами озеро Арре, заставляя вспоминать о Сорочьем Гнезде. Время сделало свое – многое стерлось в памяти Ларса Петера и сохранилось лишь самое дорогое. Все-таки там у них было свое гнездо, хоть и Сорочье, был свой участок с земельными угодьями, хоть и тощими, были и корова, и свинья, и куры, несшие яйца. Там Ларc Петер был сам себе хозяином, пока исправно выплачивал проценты и налоги. Никто из них ничего не сказал об этом, но все думали про себя приблизительно одно и то же. Недаром же все так вытягивали шеи, когда въезжали на верхушку каждого холма, откуда, нм казалось, можно было разглядеть строения Сорочьего Гнезда. И если бы не жаль было старого Кляуса, Ларc Петер непременно завернул бы туда.

– Лучше, пожалуй, было бы оставаться там, – проговорил он вполголоса, ни к кому не обращаясь, но и дети подумали о том же. Даже маленький Поуль притих, как бы припоминая прошлое. Да, земля совсем иное дело, чем море!

У въезда в рыбачий поселок стоял большой дом, весь облепленный балконами, словно птичьими клетками.

– Это гостиница для купальщиков, – объяснял Ларc Петер. – Такую вот затевает выстроить и наш трактирщик. Черт его знает, как это может окупиться? Она ведь и нужна-то бывает всего месяц-другой в году.

Большому Кляусу пришлось постоять, пока они все нагляделись на гостиницу.

– А что это за диковинные птичьи клетки? – спросила Дитте.

– А это у них называется верандами. Тут эти люди валяются, когда им лень двигаться.

– Очень дорого стоит жить там? – спросил Кристиан, когда они снова двинулись в путь.

– Нашел о чем спрашивать, глупый! Да они в день с человека платят больше, чем мы издержим за неделю на всю семью.

– Откуда же они берут столько денег? – спросила в свою очередь Эльза.

– А это ты мне скажи – откуда? Кто еле-еле может наскрести себе гроши на самое необходимое, а другому – все нипочем!

Дети продолжали спрашивать без конца. И Ларc Петер едва успевал отвечать. Один маленький Поуль ни о чем не спрашивал, только все глядел да глядел.

– Как он глядит на все, этот мальчуган! – сказала Дитте и поцеловала его.

Они не заехали на постоялый двор, но остановились возле одной из дюн и отпрягли там Кляуса.

– На постоялом дворе непременно отсыплют у лошади из торбы, – сказал Ларc Петер в объяснение. На деле же ему просто хотелось сберечь чаевые. Коню надели торбу с кормом на шею, прикрыли его от мух мешком и пошли погулять.

Гавань была похуже, чем у них, зато песчаный берег лучше. Он полумесяцем изгибался между двумя высокими мысами; песок был ровный, словно пол, и на нем стояли деревянные будочки на колесах. Эти будочки катили прямо в воду, когда кто-нибудь из приезжих хотел выкупаться.

– Это для таких важных господ, которые до смерти боятся, как бы их не увидели раздетыми! – смеясь сказал Ларc Петер. – Но среди них не все такие неженки.

Что правда – то правда: песчаный берег был усеян людьми, на них ничего нет, кроме полотенца вокруг бедер. Мужчины и женщины сидели и лежали вперемежку, некоторые закапывались в песок, как поросята или куры, а у самой воды разгуливали парочки. Были тут и загорелые мужчины, напоминавшие своим гордым видом петухов. Они расхаживали в одиночку, скрестив руки на груди, и ежеминутно упражняли свои мускулы: вытянут руку на миг, напружат мускулы желваками и опять спокойно скрестят руки на груди. Презабавно это у них выходило. Но всего занятнее было смотреть на голого человека, который, прижав к бокам локти и закинув назад голову, во всю прыть носился по берегу взад и вперед. Мокрые волосы торчали у него на затылке.

Дети расхохотались.

– Да он в своем уме?!

– Пожалуй, он и сам так думает, – отозвался отец. – Он, видите ли, проделывает это ради своего здоровья. Но таково большинство иг» них, полоумные какие-то. Прощай, наше спокойное житье-бытье в поселке, если и у нас заведутся такие.