Текст книги "Зов чёрного лебедя (СИ)"

Автор книги: Мария Устюженко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

И она возобновила своё возвращение, а Мирослава больше не смела её останавливать. Но перед тем как вернуться в мир мёртвых, богиня бросила через плечо на неё взгляд и посоветовала:

– Верь в себя и себе. Тогда всё получится. – И, уже начав светиться ярче, добавила. – Не забудь закрыть проход.

После её ухода действительно осталась та самая щель, которая молчаливо освещала солнцем мёртвого мира ночь живого. Мирослава подлетела ближе, еле шевеля крыльями, прислушалась к звукам вокруг, но те до сих пор хранили молчание. Она знала, что ей необходимо было сделать.

– Я хозяйка этих земель и дочь хозяйки озера, – негромко, но чётко и ясно произнесла, и ветер разнёс звук её голоса по всему лесу, всколыхнул поверхность воды, донёс его до другого берега. – Я приказываю земле успокоить мёртвых, а воде закрыть проход. Я велю успокоиться этому миру и не тревожить мир мёртвых.

Стоило ей закончить, как она услышала негромкий шум, как при землетрясении. Земля заволновалась, её приказ проник в его глубины. Подул ветер, который был родом из их мира – он был ласков, добр и заботлив. Он очищал воздух от чужого присутствия. Зашумела листва, заговорили деревья, запели птицы.

Мир возвращался к жизни.

Затем вода откликнулась на её зов. Поверхность разошлась в разные стороны, выпуская хозяйку озера, которая, увидев дочь, гордо улыбнулась, а затем всплеснула руками, поднимая за собой волны, которые, соприкоснувшись с проходом, потянули его за собой и с громким всплеском забрали его на самое дно.

Хозяйка озера взглянула на дочь и склонила голову.

– Ты справилась.

Мирослава почувствовала неизвестное ей до этого момента облегчение невероятной силой, от которого даже крылья перестали её удерживать. Она из последних сил улыбнулась матери, а затем, покоряясь судьбе и усталости, прикрыла глаза, чтобы без чувств свалиться в воду.

* * *

Происходящее в своей жизни Вяземский привык контролировать. Если не лукавить, то не только в своей жизни. Когда он переставал это делать, то обязательно случалась какая-нибудь трагедия. Впервые это произошло после смерти матери. Когда они с отцом её похоронили, им удалось поговорить по душам, и этот разговор вселил в Мстислава надежду. Он решил, что они справятся с этим вместе, и спокойно ушёл, оставив отца. На следующее утро он нашёл его мёртвым.

После этого он больше не планировал давать случаться вещам, которые он не мог удержать под своим контролем. Предсказание вещунья можно было с натяжкой отнести к этой категории, но он решил, что пока волен выбирать себе жену сам и руководить общиной без надзора градоначальника, то может сделать вид, что этот момент находится под его контролем.

Но второй случай всё же произошёл. Он оказался тесно связан с третьим.

Мстислав верил в то, что один из его подчинённых, ребят, щенков, – а если быть откровенным, то сыновей – оказался тем, кого ему не нужно постоянно контролировать. И итог оказался ужасающей: погибли невинные люди, раскололась община, его устои перевернулись. Хотя, возможно, последнее произошло, потому что появилось третье обстоятельство, неподвластное его контролю.

Когда за спиной Мирославы выросли крылья, – немыслимо, невозможно, ведь оборотни никогда не могли обращаться не полностью! Или просто никогда не пробовали? – и она взлетела также естественно, как до этого ходила ногами по песку, он понял, что окончательно утратил контроль, прежде чем погрязнуть в темноте.

А потом он очнулся и через мгновение увидел, как она падает в воду. Он бросился за ней, хотя, как оказалось, ранее, вряд ли она могла утонуть, ведь её матерью была хозяйка озера. Но он всё же вытащил её и не успокоился, пока не услышал, как бьётся её сердце, не почувствовала её дыхание, не увидел, как мерно поднимается и опускается грудь. Словно если бы он этого не сделал, она могла умереть.

Мстислав нёс её к себе домой, желая отогреть, и думал лишь о том, что он снова утратил контроль и чуть не потерял близкого человека!

Но сейчас он крутил в руке её мундштук, смотрел на то, с каким умиротворением она спит, и начал сомневаться в этих мыслях. И окончательно усомнился в самом себе.

После того как Мстислав убедился, что Линнель жив и невредим, а Эрно и Ииро закрыли полуживого и безучастного Петра в участке, а Чацкого у него дома, они отвели не сопротивляющегося Раймо к Ингрид.

Как ни странно, предложила это Александра, которая сочла возможным вариант того, что его опоили так же, как и остальных жертв. Мстислав сам думал об этом. Наверняка также как Эрно и Ииро, но ни один из них не смел об этом заговорить. Каждый боялся того, что это может оказаться лишь бесплодной надеждой. Вяземский никому бы не признался, что он также опасался того, что если окажется, что Раймо действовал по своей воле, он всё же попытается убедить и себя, и других в обратном. Этой мысли, которая, словно взросла в нем, словно ядовитый плющ, огромный сорняк посреди пшеничных колосьев, гниющие корни, он стыдился, но ничего не мог поделать. Раймо был его сыном. Но Вяземский также ничего не мог поделать с тем, что даже несмотря на то, что это был его сын, он в итоге не стал бы назначить меньшую меру наказанию, чем ту, что он заслуживал, если выяснилось бы, что он виновен. Просто в таком случае Мстислав планировал назначить самому себе наказание в двойном объёме. Но не пришлось.

Когда они обратились к вещунье, та призналась, что не может быть уверена так, как им бы этого хотелось. Но тут же добавила, что колдун из соседнего села, ещё не отбывший обратно, в силу большего опыта и знаний, даст им точный ответ. Тот действительно его дал, несмотря на то, что был недоволен ночной побудкой. Раймо опаивали больше месяца, маленькими порциями, которые сохраняли частично ему свободу воли и разум, но все его сомнения и неуверенность в общине, себе и стаи, колдун заменил на решимость и злобу. Он не сделал из него послушную куклу, но отравил душу вместе с плотью.

Осмотрев его, старик, который уже не мог считаться колдуном, так как передал полномочия Ингрид, также признался, что не знает, сможет ли когда-нибудь Раймо исцелиться от этого. Мстислав поблагодарил его, забрал к себе Раймо, решительно поселив в своей комнате, где также расположились трое его других сыновей. Линнеля колдун тоже пробудил, сказав, что тот легко отделался и добавил, что перед отъездом зайдёт проверить Раймо, который после всего случившегося, спал. Мстислав смотрел на него и думал о том, как ему загладить перед ним вину. Он должен был заметить перемены, но потерял контроль, и итог оказался плачевным.

Потом он поднялся к Мирославе, и она тоже спала. Мстислав сел подле неё и стал размышлять о том, что если бы он остановил её, то она бы не лежала сейчас изнеможённая, а была бы в порядке. Только вот вряд ли ему удалось бы сделать то же, что и ей – успокоить мёртвых, закрыть проход, спасти их всех.

Мстислав привык считать себя, способным справиться с чем угодно, брать ответственность и всегда пренебрежительно относился к тому, что его считали бескомпромиссным и упёртым. Пусть даже и так, если от этого есть прок. Считал ли он себя всесильным при этом, чуть ли не богом? Сейчас он признался себе, что не считал, но почему-то сложил его обязанности себе на плечи.

Вяземский задумчиво смотрел на бледную и тонкую кожу Мирославы, через которую можно было даже различить синеву тонких полосочек вен. Он не мог её контролировать, да и перестал желать этого, когда признал, что был не прав. Но одновременно ему было больно видеть её такой, поэтому ему казалось, что он должен был предотвратить такой итог.

Мстислав тихо выдохнул и по привычке потёр виски, но вдруг понял, что они его не беспокоят. Он мало спал, почти не ел, пережил то, что случилось, и при этом чувствовал себя вполне неплохо. Или ему только так казалось. Если задуматься, то он уже давно перестал ощущать усталость, до того она стала неотъемлемой частью его самочувствия. Вяземский всегда стремился к этому, с самого детства – быть сильным, как отец и дед.

Мирослава думала, что он недоволен тем, что она оборотень, но как же она была далека от истина. Пусть эта мысль до сих пор была для него удивительна. Но, оказалось, что она была не единственной женщиной-оборотнем. Александра тоже была одной из них, а это давало понять, что таких может быть намного больше.

Он вспомнил, как Мирославе было больно признаваться в том, что для неё это стало слишком важным, поэтому она не может быть с кем-то, кто этого не принимает. Не принимает её, также, как она не принимала себя когда-то. Так он понял. Ещё он понял, что она долго бежала от чего-то и к чему-то, но, оказавшись здесь, вдруг поняла, что самое необходимое у неё уже есть – она сама.

Мальчиком с детства говорят, что их долг – быть защитником и брать ответственность. Мстислав воспринял это буквально, несмотря на то, что не чурался возиться с детьми и готовить. Он это делал, но не забывал при этом, кто он есть.

Мужчина. Вожак. Глава.

Его долг был – принимать решение и нести за них ответственность. Но, во время расследования, когда выбирал не он, а Мирослава, выходило ничуть не хуже, а даже лучше и как-то правильнее, потому что в чем-то она разбиралась гораздо лучше него, и наслаждалась самим процессом. Именно она выяснила на поляне о том, как убивали туристов, догадалась о том, что их опоили, спасла их всех. Он не справился с расследованием, это она справилась.

Она справилась после того, как смогла признаться себе и ему, что она не готова больше не принимать саму себя.

Когда он это понял, то подумал, что ему тоже стоило честно ответить себе на вопрос, кто он есть, и делать то, что ему ближе всего. Кажется, время пришло.

Глава 36. Послевкусие

Мирослава проснулась как-то резко, не понимая, где она и что случилось. Вновь ей снился этот кошмар, где она тонула. На мгновение зажмурившись, прежде чем открыть глаза, она помолилась мысленно о том, чтобы не оказаться в той норе. И ей повезло – находилась она не там, а в смутно знакомой комнате.

Воспоминания неохотно, словно болотная жижа, прилипшая к сапогу, возвращались к ней.

Стоял тёплый и солнечный день, судя по тому, что окна были распахнуты и оттуда тянулись солнечные лучи вместе со слабым ветром, как десять лет назад. Тогда тоже, десять лет назад, словно издёвкой после холода и мрака ночи на следующий день светило солнце, как будто ничего не было. Но это было не нора, и Мирослава всё же украдкой облегчённо выдохнула.

А потом вспомнила последние вечерние события и, неспособная от нахлынувшего волнения усидеть на месте, сначала приподнялась на локтях, чтобы оглядеться повнимательнее, почему-то ожидая, что подле её кровати должен оказаться Мстислав. Его рядом не наблюдалось, и она обругала себя. У него же есть свои дела, особенно после того, что случилось! С чего он должен, подобно собаке, сидеть возле её кровати? Он и так принёс её к себе. Стоило быть благодарной, а не предаваться этому странному чувство, словно её ожидания обманули. Просто после вчерашнего, когда выяснилось, что он не испытывает к ней неприязни из-за её оборотничества, она подумала…

Мирослава резко повалилась обратно на невзбитую, жесткую подушку, выбив из себя дух, и поморщилась. Но физические недомогания ей были куда предпочтительнее, нежели чем вот эти наивные мысли. Хотя, конечно, легче было думать об их с Мстиславом непростых взаимоотношениях, чем о недавних событиях. О Линнеле и Раймо…

Она с силой зажмурилась и решительно настроилась подняться, чтобы разузнать о том, что происходит, если ей не спешат рассказать сами. Преодолев слабость, чтобы откинуть одеяло, ей пришлось пересмотреть свои планы.

То, что она лежала обнажённая её особо не удивляло – платье было в таком состоянии, что укладывать её в нём в чистую постель было бы самым настоящим свинством, но вот кто её раздел и почему не надел ночное платье – действительно казалось занимательным, но Мирослава понадеялась, что, как и в прошлый раз, это была Марта.

Она приподняла подушку и с трудом села, чувствуя себя так, как будто по ней уже не повозки катались, а топтались великаны, потом внимательнее оглянулась и поняла, что её сумку от Ингрид не принесли, а сменную одежду не оставили. Пришлось накрываться вновь, обернувшись одеялом до шеи и оставляя на свободе только руки.

Мирослава заприметила сначала на табуретке возле тумбочки свой пиджак, который одним своим видом подарил ей какую-то уверенность, а на нём портсигар и мундштук, но не убранный в тубу, как будто кто-то достал его и специально положил перед ней. Также там стоял глиняный стакан с красивыми цветастыми узорами, и Мирослава почувствовала невероятную жажду и неприятное ощущение, от которого хотелось скорее избавиться – у неё во рту остался привкус песка. Так как сил у неё было немного, то ей пришлось выбирать между желанием утолить жажду и покурить. Для последнего требовалось чересчур много усилий, поэтому выбор пал на первое.

Предполагая, что в стакане вода, она уверенно взяла его и залпом осушила, почувствовав мимолётное облегчение. Затем до неё добралось послевкусие – она славно поела мокрую землю со сладким вареньем. Скривившись и поставив стакан на место, она вновь улеглась, признавая, что, несмотря на отвратный вкус, это питьё жажду утоляло отлично. Мирослава предположила, что это какой-нибудь травяной настой Ингрид.

Если не лукавить, то ей даже нравилась идея поваляться подольше, ибо мышцы нещадно тянуло, резкие движения вынуждали морщиться, а мозгу был необходим покой, а пение птиц и звуки сельской жизни, лившиеся с улицы, были радостью для ушей – приятно было знать, что жизнь не нарушила своё течение после того, что случилось вчера.

Но чуть погодя пришёл голод и нарушил мечты о покое. Мирослава решила, что если и страдать, то хотя бы со смыслом, поэтому мысленно вернулась к теме, которая прямо-таки жаждала, чтобы её впустили в голову и со всех сторон разглядели.

Наверное, даже хорошо, что она не застала Вяземского возле своей постели, потому что после того, как он сообщил бы новости наверняка к ним пришла бы неловкость. По крайней мере ей казалось, что присутствие Мстислава заставит её смутиться, ведь вчера она стала его хозяйкой. Не совсем по доброй воле – ведь она почти его принудила и, наверное, временно, но всё же Мирославу это волновало. Было в этом статусе что-то интимное и возвышенное одновременно. Но почему это вообще вызывало в ней такие чувства?

Она стала задумчиво перебирать пальцами распущенные волосы, которые были немного влажными – ей даже их промыли. Наверняка Марта постаралась. В груди у Мирославы пустое пространство стало медленно и тягуче наполняться теплом, как будто кто-то лил из бочки мёд. А когда она вновь подумала о Мстиславе, это тепло превратилось в жар – такой же, какой был в бани, когда Ингрид старательно вытравляла болезнь из её организма.

Всё это время у неё не было возможности обдумать это необъяснимое желание прикоснуться к Вяземскому или ощущение безопасности рядом с ним. Прежде, рядом с мужчинами она такого не чувствовала. До работы в редакции ей нужно было проявлять невероятную осторожность и предусмотрительность во время вечных подработок и поздних возвращений. Она никому не доверяла, боялась и не принимала саму себя – откуда взяться романтики? Став немного старше, ей стало легче находиться в мужском обществе, потому что она поставила между собой и мужским полом непробиваемую кирпичную стену – тогда она уже досыта испила чашу, наполненную пренебрежением и неуважением к женщинам. А во время работы в редакции, когда она уже поуспокоилась и сблизилась с Анатом Даниловичев, ей тоже было особо не до любви – для того, чтобы удержать место приходилось много трудиться, но хоть это и был порой бессмысленный труд, он всё равно отнимал много сил.

Пару раз её звали на свидание – довольно приятные молодые люди, но ей некогда было даже порой поспать лишний час, потому что если она не работала, то искала информацию об оборотнях, настоящую, подкреплённую фактами, а не домыслами скучающих богатеев. И даже если бы не было этого всего – само наличие у неё «недуга» ставило крест на браке и детях, да и на любых долгосрочных отношениях. Мирослава не готова была даже с кем-то дружить и близко сходиться – слишком боялась того, что о ней станет известно. Поэтому она ограничивалась доброй старушкой-соседкой, с которой она беседовала во дворе, пока та кормила бездомных кошек, и коллегами на работе. Ей почти некогда было грустить о своём одиночестве, но когда получалось – она даже тогда мечтала о дружбе, а не о влюблённости или любви. Поэтому за всё то время, что она провела с Мстиславом и ребятами, ей было невдомёк запереживать о том, что, кажется, её план пошёл трещинами.

Чем вообще была эта любовь? Чувство безопасности, надежности и тепла – так можно было описать её? Но если бы Мирослава сказала, что чувствует только это к Мстиславу, то слукавила бы. Это было слишком сложное, непонятное и даже немного пугающее чувство. Оно включало в себя странную смесь пылкости, желания, чтобы он восхищённо смотрел на неё, прикасался только к ней и даже думал лишь о ней – Мирослава здесь поколебалась и решила что ещё о ребятах и Марте. Иначе это уж был бы не Мстислав.

Что же ей было делать со всем этим?

В прошлый раз она не сказала о своих беспокойствах, и в итоге они не поняли друг друга, поэтому сейчас ей казалось разумным поделиться своими переживаниями. Просто это было не так просто сделать – куда легче было закрыться и представить, что ничего не происходит. Мирославе глубоко внутри так и хотелось поступить, но она помнила слова богини о том, что ей нужно было верить в себя. А это означало, что ей нужно быть смелой.

Дверь тихо заскрипела, обрывая безумный поток её мыслей и возвращая в реальность. Мстислав медленно распахнул дверь почти до конца, чтобы войти вместе с тарелкой, над которой шёл пар. Он внимательно следил, чтобы ничего не пролилось, поэтому ещё не заметил того, что Мирослава проснулась. Ей удалось полюбоваться им немного без стеснения – ей не нравились только тёмные круги под глазами, подсказывающие, что их обладатель пренебрегал сном или вовсе решил обойтись без оного. Даже сквозь загар, покрывающий кожу, можно было различить болезненную бледность.

– Ты проснулась.

Увлёкшись, Мирослава не заметила, что Мстислав уже поднял на неё глаза.

– А я шёл тебя будить. Вчера ты ничего толком не ела и, наверное, ужасно голодна. Но после обращения желудок нужно поберечь, поэтому я приготовил тебе овсяную кашу на молоке и добавил туда побольше ягод и фруктов. Ещё немного варенье. То, что осталось после Линнеля.

Мирослава вздрогнула, но не сразу решилась уточнить. Она, двигаясь подобно гусенице, поудобнее расположилась на подушке, пока Мстислав ставил тарелку на тумбочку возле кровати и принёс, отставленную к стене, еще одну табуретку.

Усевшись, он развеял её опасения:

– Линнель в порядке. Всё обошлось. Хозяйка озера… То есть твоя мама после того, как я вытащил тебя на берег, вынудила его выпить речной воды, – тот сразу закашлялся и очистил желудок. Сейчас он настолько в порядке, что уплетает всё то сладкое, что есть в доме. А, может, даже во всём селе.

От этих слов Мирослава почувствовала оглушительное облегчение и улыбнулась, но улыбка вышла немного натянутой. Кое-что не давало ей покоя так же сильно, как самочувствие Линнеля. Она вдруг поняла, что с тех пор, как Вяземский переступил порог, не произнесла ни слова, поэтому смочила горло слюной – снова хотелось пить и, не без колебаний, но всё же спросила:

– А как Раймо?

Уголки губ Мстислава, которые были приподняты, опустились, а тёплое свечение во взгляде, возникшее, когда он вошёл и увидел её в сознании, исчезло. Он помолчал, словно собирался с мыслями. Мирославу манил запах овсяной каши и варенья, но она терпела, не желая отвлекаться даже на мгновение.

– Приезжий колдун сказал, что его опаивали больше месяца, – подчёркнуто спокойно заговорил Мстислав. – Все свершения были продиктованы не им, а навязанным чужим мнением. – Он тяжело вздохнул, а затем откровенно признался. – Но от этого ни легче. Теперь неизвестно, сможет ли он оправиться после такого, сможет ли вернуть себя. И всё это с ним случилось, потому что я не заметил, не уследил, не подметил в нём этих изменений. Как я мог? Мне вверили заботу о четырёх мальчишках, а я не справился…

– А ты стал им отцом, – ласково поправила его Мирослава, придерживая одеялой одной рукой, а другой несмело прикасаясь к мужской руке, на которой бледным напоминанием прошлого отпечатались шрамы от укусов – и ей, наконец, стало понятно чьих. – Мстислав, не кори себя. Ты ни в чём не виноват. Виноваты те, кто это сделал, но сейчас даже это не так важно. Один из них мёртв, а у второго судьба и того хуже. Сейчас важно, чтобы ты понял, что Раймо, чтобы поправиться, нужно не то чтобы ты винил себя, а просто был рядом вместе с остальными ребятами. Поверь мне, он точно знает, как он вам дорог. Просто в какой-то момент жизни обязательно приходят мысли, из-за которых ты начинаешь сомневаться в себе и в близких. Не из-за чьей-то вины, а просто так, это неизбежная боль, которая приходит, когда её совсем не ждёшь. Раймо допустил ошибку: вместо того, чтобы преодолеть эту слабость, обсудить её с тобой, он начал сомневаться в себе и во всём вокруг всё больше и больше, потому, наверное, и стал жертвой этой ситуации.

– Но…

– Не смей! – строго одёрнула Мирослава, вновь спрятав ладонь под одеялом. – Прекрати винить себя во всём. Мстислав, ты что, бог? Откуда в тебе столько уверенности, что тебе всё по плечу? Да вы вообще здесь все такие! Выглядите так, словно вообще не спите и не отдыхаете, а всё только потому, что оборотни. Но вы ведь в первую очередь люди! Раймо был прав. Вас вынудили забыть о том, кто вы – не просто оборотни, обладающие большей силой и выносливостью, а в первую очередь такие же смертные, как и все. Вас вынудили, а вы позволили! Потому что наверняка сами так думали в глубине души. Вы никак не могли до конца принять тот факт, что отличаетесь, ведь вам об этом постоянно говорили, потому и желали угодить даже во вред себе. И вот результат. – Мирослава судорожно вздохнула, пытаясь отдышаться, и покраснела, заметив пронзительный взгляд Мстислава. – Прости, я увлеклась. Просто вдруг подумала об этом…

– Ничего, – хмыкнул он, открыто разглядывая её, но убирая взгляд в сторону, когда он сползал к её оголившимся ключицам. – Я хотел сказать совсем другое, но раз уж ты заговорила на эту тему… – Он сделал красноречивую паузу, дабы насладиться смущением Мирославы, которая не так его поняла и зазря накричала.

– Извини, – повторила она, закрывая ладонями лицо и забывая придержать одеяло. – Так глупо с моей стороны.

Она сначала представила, а потом и вправду почувствовала прикосновение его пальцев, которые отняли её ладони от лица. Мстислав смотрел с мягкой задумчивостью. Он не обратил внимание на это ни на ключицы, ни на обнажившиеся плечи.

– Не нужно. Не извиняйся. Ты всё правильно сказал. К слову, я ведь сам думал о том же. Такие осознания приходят тогда, когда уже становится поздно…

– Непоздно! – пылко возразила Мирослава, сжимая грубоватую мужскую руку своей, а другой всё-таки прихватила одеяло, натянув повыше. – И вовсе не поздно. Всё ведь закончилось и мы живы. Этого мало?

– Ты права, – хмыкнул Мстислав. – Это совсем немало. Но до того, как ты заговорила об этом, я хотел сказать немного другое. Но то, что ты сказала про нас с парнями – это ведь не только к нам относится, верно?

Взгляд Мирославы нашёл точку на пододеяльники, которой она медленно призналась:

– Верно. Я прошла через те же ощущения. Десять лет, которые я прожила, скитаясь, с тех пор как покинула приют, были долгими и не особо радостными. Отдушину я находила в книгах и вере, которая заменяла мне веру в Бога, и она заключалась в том, что мне всё же когда-нибудь удастся избавиться от «недуга»… Так я называла обортничества.

– А чем ты хотела заняться после того, как избавишься от него? О чём ты мечтала?

– Мечтала? – с искренним удивлением переспросила она, взглянув в заботливые глаза Мстислава. – Помимо того, что однажды окажусь здоровой и не проклятой?

Он с иронией кивнул. Мирослава задумалась, но ей не требовалось слишком много времени, чтобы понять.

– Я никогда особо не задумывалась о том, что же будет дальше, и не мечтала ни о чём таком, – ошарашенно призналась она. – Было всегда что-то неопределённое, но очень желанное: найти то, чем бы нравилось заниматься по жизни, потом пойти учиться на какую-нибудь профессию, завести друзей, просто жить без страха…

Она неуверенно замолкла. Неожиданно ей показалось, что всё перечисленное было каким-то ничтожным, глупым, не стоящим внимание… Что это вообще за мечты? Если мечтать, то обязательно с размахом.

– Вовсе нет. – Услышала Мирославы, и она сообразила, что последние слова произнесла вслух. – Это прекрасные мечты – они настоящие, живые, чистые. Ты заслуживала не только их, но и всего остального мира. Не думай, пожалуйста, что с тобой что-то не так.

Мирослава недоверчиво посмотрела на искреннего Вяземского и широко улыбнулась. Надо же! Он просил её не принижать себя. Она отняла ладони из его рук чуть раньше, но сейчас вдруг захотела не только вновь прикоснуться к ним, а ещё сжать самого Мстислава в объятиях – крепких и благодарных. Но это было бы слишком много для одного разговора, если ещё учитывать то, что на ней не было одежды, поэтому она согласилась с ним в другом:

– По поводу всего остального мира… Это, кстати, меня привлекало всегда. Любопытно узнать, что в мир есть ещё. Вдруг окажется, что не только оборотни существуют. Ведь сейчас люди до сих пор о нас не знают наверняка, почти так же, как вы, да и я сама, что уж скрывать, не знала, что, помимо меня, есть женщины-оборотни. – Мирослава вспомнила об Александре и решила, что как сможет, обязательно её навестит. – Поэтому всё возможно.

– Всё возможно, – эхом отозвался Мстислав, глядя на неё с каким-то странным выражением лица.

Внезапно он поддался ближе, и Мирослава застыла, но чьи-то быстрые шаги вынудили его нахмуриться и обернуться.

Мирослава вспомнила об остальном мире и тоже с замершим сердцем ждала того, кто придёт. В дверном проёме возник Эрно, который выглядел испуганным. Мстислав тут же вскочил на ноги.

– Всё хорошо! – быстро предупредил Эрно, вынудив того облегчённо выдохнуть и сесть обратно, но тут же помрачнел и добавил. – Или не совсем.

Он с непонятным подозрением уставился на Мирославу, которая приподняла вопросительно бровь.

– Что случилось?

Эрно поправил очки и, всё так же странно смотря, ответил:

– Мне сказали, что какой-то мужик спрашивает о тебе. Очень активно. Говорят, что он прям яростно интересуется.

Мирослава непонимающе нахмурилась. В этот момент Вяземский сложил руки на груди и вскинул бровь.

– Что это такой за мужик?

И такая же странная интонация. В этот момент она поняла, что было во взгляде мужчин – ревность! Только у Эрно она была немного другой – такую же он порой проявлял по отношению к Мстиславу. А вот ревность самого Мстислава была истинно мужской, и почему-то это очень понравилось Мирославе.

– Как он выглядит? – не особо скрывая своё удовольствие, уточнила она у Эрно, который брезгливо скривился, но всё же ответил:

– Не сильно высокий. Щуплый. Страшный. Темноволосый. Воняет от него чернилами и бумагой.

И Мирославу осенило. Она ощутила, как сердце подпрыгнуло, и, не зная, что делать, снова закрыла лицо, но только теперь одной рукой и застонала.

– Кто-то важный? – деланно небрежно спросил Мстислав, но она не стала отвечать, погруженная в размышления о том, как ей лучше поступить.

– Это ещё не всё, Мстислав, – сказал Эрно, но уже немного иначе – вот теперь стало понятно, что он сейчас огласит то, что его испугало.

Мирослава убрала руки заинтриговавшись. Она уже знала, как выглядит ужас Эрно, его шок и боль. Ей бы не хотелось знать, но так вышло. Но ей ещё не приходилось видеть на его лице панику.

Он сглотнул.

– На улице наши родители…