Текст книги "Зов чёрного лебедя (СИ)"

Автор книги: Мария Устюженко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

Она вдруг поняла, что Александра не сумела принять в себе даже женщину и ощутила привкус земли и крови во рту.

Она не захотела принимать в себе женщину, но обвиняла в этом мужчин. Но так ли они виноваты? Нельзя утверждать об этом наверняка. Но кое-что можно – пока ты продолжаешь думать, что живёшь в мире, где женщинам позволено меньше, чем им положено, то таким этот мир и остаётся.

Стоило просто увереннее носить брюки, высказывать своё мнение, и покидать тех, кто тебе не рад.

В конце концов, Мирослава поднялась со скамьи, поклонилась Александре, которая смотрела мимо неё и поблагодарила за помощь.

Но прежде чем уйти, она извинилась, глядя на прямую, как палка, спину:

– Простите меня за всё сказанное. Я была непозволительно груба.

Александра обернулась и одними губами произнесла:

– Убирайся.

– Конечно, – кивнула Мирослава, но не смогла сдержать рвущуюся наружу мысль. – Это ведь вы сотворили такое со своим лицом?

Ответом ей было молчание, наполненное холодной яростью и чем-то ещё – не таким разрушительным и сильным чувством, но куда более болезненным. Мирослава не стала ждать ответа, а просто развернулась и пошла в ту же сторону, откуда пришла, но не удержалась и на ходу воскликнула:

– Я ещё приду!

Она знала, что вряд ли её захотят вновь увидеть, но это немыслимое сходство между ней и Александрой, не позволило бы оставить всё как есть. Тем более она впервые в жизни была настолько с кем-то груба. Осадок после этого был неприятный и колючий, словно она покрылась коркой застывшей на её теле грязи, которая безжалостно чесалась. И у неё никак не получилось бы смыть с себя это ощущение, не заслужив прощения.

Мирослава шла в сторону участка, твёрдо чеканя шаг. Она знала, как нужно было поступить – сообщить о полученных сведениях Вяземскому, но чувство справедливости и личное желание отчаянно боролись друг с другом.

В итоге она решила, что от Чацкого не убудет сначала побеседовать с ней, а только потом с Вяземским, который почему-то ненавидел её сейчас, а вскоре возненавидит ещё сильнее, ведь сначала она не явилась утром на кладбище, а теперь запланировала свершить самоуправство. Вместо положенного стыда и страха Мирослава ощутила злорадство и скорое отмщение за саму себя и, возможно, кого-нибудь ещё – того, кто никак не мог выступить против обидевшего мужчины. Может, Александра и была не самым хорошим человеком, но кое в чем с ней невозможно было поспорить – некоторым мужчинам даётся слишком много власти и им было необходимо начать ею делиться.

Глава 22. Прозрение

Другое утро этого дня.

Вяземский зло рявкнул:

– Не мельтеши!

Раймо, который лишь один раз обошёл по кругу каменный крест, остановился и извинился.

– Не извиняйся, – застонал Мстислав, массируя лоб и прикрывая глаза, стараясь справиться с клокочущим в груди раздражением.

После вчерашнего неконтролируемого оборота ребята стали ходить вокруг него на носочках, стараясь лишний раз не дерзить и не делать резких движений. Это подчёркнутое послушание выводило Вяземского ещё больше.

Всё-таки психанув, он отошёл от Раймо, который всё это время тёрся возле него, проявляя внимательность, подальше. Потом он понял, что с правой стороны, обследуя следы на на тропинках, находится Эрно, слева, изучая таблички на могилках, обитал Линнель, а прямо по курсу принюхивался Ииро, обходя всё кладбище по периметру.

Мстислав резко развернулся, чтобы пойти назад, но за его спиной всё так же преданно стоял Раймо.

Он пару раз недоверчиво моргнул и вновь оглянулся. Они действительно его окружили? Они, чёрт их дери, его окружили, чтобы он не смог смыться или натворить глупостей!

Свирепее с каждой секундой всё сильнее, Вяземский, громко топая, демонстративно прошёл мимо Раймо, желая хоть мгновение побыть в одиночестве. Ему следовало подумать. Но не о том, о чём хотелось, а о деле, которое обещало свести его с ума.

Они ещё до рассвета начали околачиваться на кладбище, но до сих пор так ничего и не нашли. Небо еще не заволокли, наступающие издалека тучи, и оно оставалось чистым и светлым, поэтому можно было бы более внимательно изучить местность, чем тогда, когда Мстислав в первый раз сюда заявился больше недели назад, если бы не тот факт, что с первого убийства неоднократно лил дождь, который наверняка уже смыл все следы. Если он что-то и пропустил, то шанс это обнаружить был ничтожно мал.

Вяземский стал бродить вокруг пригорка, игнорируя многочисленные, аккуратно брошенные в его сторону взгляды, чтобы подумать.

Почему его вообще так потянуло на это кладбище после первого убийства? И продолжало тянуть до сих пор, несмотря на то, что здесь не было найдено ни одного трупа и ни единой улики? Мстислав припомнил, где были найдены тела – всех их обнаруживали неподалёку от озера, а кладбище было совсем в другой стороне. Хотя здесь прятать тела было бы удобнее всего. Вот ещё одна странность в придачу к остальным.

Дождь обычно обострял запахи, но как бы ни старались Ииро и Эрно, которые обладали самым чутким обонянием, им ничего не удавалось найти спустя столько времени. Эрно вдобавок после ночного бдения в лесу выглядел неважно, да и остальные тоже, в отличие от Раймо, который, как всегда, был самым свежим и собранным.

Сам Вяземский в первый свой приход не счёл ни один запах хоть сколько-то подозрительным – все они были знакомы, с их обладателями он беседовал после и не обнаружил ничего подозрительного. Но тогда он и не хотел этого обнаруживать, как бы не было унизительно в этом признаваться. И если его чутьё продолжало настаивать на том, что здесь что-то есть, он не планировал уходить до тех пор, пока этого не обнаружит.

Конечно, следовало ещё допросить Петра, на которого указала та девица, чьё имя Мстислав никак не мог запомнить, но он знал, что тот никуда не денется. Можно было бы отправить к нему одного из своих ребят, но Вяземский считал, что ему необходимо присутствовать во время допроса, да и подозревал, что эти доморощенные опекуны не захотят оставить его одного. В этот раз эта мысль вызвала в нём вместо раздражения полуулыбку.

Он перевёл взгляд на Раймо, околачивающегося возле можжевельника, на котором были повязаны кусочки ярких тканевых ленточек в честь умерших, и внезапно для самого себя воскликнул:

– Отойди-ка!

Раймо вздрогнул от неожиданности, но сразу послушно сделал несколько шагов в сторону. Вяземский подошёл ближе и стал внимательно изучать разноцветные тканевые галки, напоминающие птиц в полёте.

– Я же тебе говорил, что следовало сразу изучить это дерево, – пробормотал Раймо.

– Почему ты так решил? – поинтересовался он в ответ.

– Может, убийца повязал их в честь убитых тоже, – пожал Раймо плечами.

Мстислав медленно покачал головой. Вряд ли убийца хотел, чтобы души, которые, как местные верили, были привязаны к этим ленточкам, убитых им оставались на этом кладбище.

Вокруг кладбища были бережно высажены ель, ольха и можжевельник – эти деревья считались священными из-за старинных обрядов погребения. Сегодня их не проводили, но деревья все так же почитали. Ярко сохранилось верование в общине о том, что после весеннего праздника выгона скота следовало приносить подношение и украшать можжевельник. На кладбище их выросло не так уж и много, и тот, возле которого стоял Вяземский, был самым большим и пышным, но почему-то менее всех украшенным. Мстислав, в необъяснимом пока напряжении, пытался вспомнить, выглядело ли оно также, когда он приходил сюда после первого убийства. Он не был точно уверен, но чем дольше думал, тем больше ему казалось, что картина была такая же.

Но он мог поклясться, что в последний раз, когда он был на кладбище до убийств, их было больше.

– Шеф?

Вяземский обернулся, чтобы увидеть, как обеспокоенно стоят возле него все четверо его парней.

Он им улыбнулся, второй раз за всё время расследования почувствовав, что удалось найти что-то значимое, но пока не был уверен в том, как объяснить это ощущение. Ему не хватало какой-то значимой детали, чтобы понять, ради чего всё это делается.

Изначально Мстислав хоть и гнал от себя эту мысль, но всё равно полагал, что эти убийства не несут личного отношения, они лишь попытка кого-то из местных изгнать раз и навсегда чужаков с их земли. Он начал сомневаться в этом с того момента, как выяснилось, что убитых для чего-то после смерти купают в воде, но сейчас точно утвердился в ошибочности этого решения. Также как утвердился в мысли, что убийца или один из убийц – это кто-то из местных. И раньше сомневаться не приходилось, но чем дальше Вяземский шёл по пути этих странных зацепок, тем больше понимал, что здесь не просто желание испугать туристов или ненависть, а что-то личное, связанное с их верованиями. Иначе бы убийце незачем было снимать ленточки, в которых, как все верили, скрывалась частичка души умерших. Но что он с ними делал? Или он просто хотел досадить общине?

– Шеф?

Голос зазвучал настойчивее, но Вяземскому было некогда об этом задумываться.

Его вдруг осенило, что убийства могли быть совершены не для туристов, а для них – для местных, а в частности, для общины. Из мести? Из желания досадить? Эти варианты Мстислав отметал, считая малозначительными. Это были не просто шалости, которые любили творить по малолетству даже его ребята. Это были хладнокровные убийства, и они наверняка несли какой-то глубокий умысел. Если убийца желал навредить селу и общине, то он наверняка хотел и… её уничтожить.

Вяземский замер, поражённый осознанием. Если его мысль верна, то убийца мог совершать свои злодеяния для того, чтобы привлечь внимание городских, чтобы те обнаружили лелеемые тайны общины. Тогда ничего не было бы уже, как прежде, и, возможно, этого и желал убийца.

– Шеф!

Мстислав более осознанно взглянул на ребят и спросил:

– Что?

Они переглянулись. Заговорил первым, как и всегда, Эрно.

– Мы так ничего и не нашли. За последние дни на кладбище никого не было, не считая нас и… – Он запнулся и замолчал, осторожным взглядом изучая шефа.

– Говори, – кивнул Мстислав.

– И госпожи Вишневской, – с тонкостью, которая была достойна хирургической нити, продолжил он. – В остальном, ничего подозрительного. Я считаю, что пора уже заняться допросом Петра, если вы не против.

– Ты прав, – задумчиво согласился Мстислав.

– Вы что-то нашли? – нетерпеливо влез Ииро.

Вяземский окончательно пришёл в себя, решив отложить дальнейшие размышления – прежде ещё следовало допросить парня – и злорадно оскалился.

– Может быть, что-то и нашёл, но из-за того, что вы всё утро подражаете нянечкам, об этом я сообщу только после того, как вы обретёте вновь здравомыслие и перестанете трястись за меня.

Он ожидал, что утаивание всколыхнёт в парнях протест или хотя бы негодование, но те снова переглянулись и демонстративно пожали плечами, как бы говоря, что им не больно-то и хотелось.

– Да вы издеваетесь! – рявкнул Мстислав, а затем громко начал брюзжать. – Где было это ваше единодушие, когда вы пол жизни друг другу глотку пытались перегрызть?

– Ты помнишь, – широко улыбнулся Линнель, насмешливо оглядывая своих собратьев. – Я вот тоже никак не могу забыть.

– Ты то сверху наблюдал, пытаясь заклевать их, а меня клювом заколоть, и обзор у тебя всегда был лучше – как тут забудешь, – нарочито недовольно проворчал Раймо. – Это мне приходилось по норам прятаться до тех пор, пока вожак не находил.

– Только вот не надо о том, кто больше страдал! – возмутился Ииро. – Между прочим, из-за вас двоих я всегда оставался один на один с этим громилой! – Он ткнул пальцем в невозмутимого Эрно, который картинно поправил очки и усмехнулся.

– Если бы ты не пытался меня сожрать, то я бы, может, и помог, – мечтательно зажмурившись, напомнил ему Линнель, а затем расхохотался.

К нему присоединились остальные, продолжая вспоминать многочисленные забавные случаи.

Вяземским с улыбкой за ними наблюдал, вспоминая о том, что было двадцать лет назад. Тогда Мстиславу, который еле пережил, благодаря отцу и собственному упрямству, обращение, а затем научился его контролировать, кинули четверых щенков, чей возраст начинался с восьмилетнего, а заканчивался шестилетним. Эрно был среди них самый старший, потом шёл Ииро, которому было семь, а следом Линнель и Раймо. Эрно и Ииро обратились в один год, и первый никак не мог себе до сих пор простить, что у него не вышло раньше. В большей степени из-за отца, который всю жизнь его этим попрекал.

Оборотни, что в их селе, что в соседних, раньше переживали обращение редко, а если их рождалось больше одного, то они чувствовали конкуренцию и порой пытались перегрызть друг другу глотки. С его парнями было то же самое, поэтому ему пришлось неотлучно быть рядом с ними начиная с первого оборота – обучая, объясняя, терпя укусы и царапины, а порой и специально подставляя свои конечности для того, чтобы не пострадал кто-то из младших. Он провёл с ними три долгих года, а в восемнадцать уехал учиться по настоянию отца, который обещал проследить за его щенками.

Мстислав вернулся спустя три года, когда стало известно, что его родители скоро испустят дух, и забрал их обратно себе. Он тогда боялся, что они не простят его отлучку, так как знал, насколько они все были к нему привязаны, но со временем они сумели это сделать, а он больше их не покидал.

– Поэтому мы и не оставим тебя, вожак, – твёрдым, не терпящим возражения тоном произнёс Эрно, прерывая его размышления, которые они все без труда смогли угадать.

Вяземский посмотрел на них – на него уставилось четыре пары серьёзных взглядов.

Он усмехнулся, стараясь не выдать, как сначала стало больно и тяжело на сердце, а затем легко и горячо.

– Я вам всё равно ничего не скажу, – насмешливо подчеркнул он, на что те только пожали плечами.

Затем добавил уже более серьёзно:

– Пора допросить Петра и переходить к более решительным действиям в расследовании. Пусть мы и немного продвинулись, когда выяснили, что убитых опаивали, но это скорее плохо, чем хорошо. Мне не нравится то, чем могут оказаться эти убийства. Ииро, тебя я попрошу снова сходить к судмедэксперту, расскажи ему о том, что стало известно нам, и уточни, не узнал ли он что-то новое, обследовав труп девушки.

– Хорошо, – без особого энтузиазма согласился тот.

– И, кстати, раз вы мне ничего не сказали, значит, Александру в ночь убийства никто не видел? – уточнил он, а, получив отрицательный ответ, который и ожидал, тут же распорядился. – А вы трое ждите в участке. Я один схожу за Петром и приведу его туда.

На него неодобрительно поглядели, и Вяземский сурово предупредил:

– Не злите меня!

Ситуация не изменилась, и он всё-таки сдался:

– Пусть Линнель пойдёт со мной.

– Почему он? – ревниво вопросил Эрно, собственнически глядя на вожака.

Раймо тоже насупился, но молча.

– Потому что он любит меня больше! – с детским хвастовством воскликнул Линнель, вставая рядом с Вяземским.

Тот закатил глаза и спокойно пояснил:

– Ты же знаешь, как семья Чацкого относится к тем, кто выделяется. Вы с Ииро уже успели отличиться за последнюю неделю, а Линнель и Раймо нет, но если я возьму с собой Раймо, а вас с Линнелем отправлю одних в участок, то вы обязательно что-то натворите.

Эрно расслабил напряжённый лоб, на котором собрались морщинки, и с чересчур важным выражением лица кивнул, принимая это объяснение. На том они и разошлись.

* * *

По возвращении в участок, вместе с взбудораженным Линнелем и безразличным Петром, Вяземский меньше всего ожидал расслышать крики старшего Чацкого, доходящие аж до дороги. Семья Чацких и так успела уже вытрепать ему мозги, поэтому его терпение было на исходе.

Он ускорил шаг, оставив Петра Линнелю, а сам стремительно зашёл в участок, где посреди входа застыл Пекки.

– Что случилось? – потребовал ответа Вяземский, но тут же отодвинул его в сторону, чтобы убедиться самостоятельно.

За его спиной послышался неуверенный ответ:

– Госпожа Вишневская велела никого из участка не выпускать…

– Что ты сказал? – переспросил Мстислав.

Но Пекки не успел повторить свой ответ, потому что из коридора прямо на Вяземского выскочил взлохмаченный Эрно с перекосившимися очками.

Он их поправил и выдал:

– Наша репортёрша допрашивает Чацкого! Она подозревает, что это он убийца!

Мстислав ошарашенно на него уставился, не веря ни единому слову, но следом пришло ещё одно шокирующее явление. Из их кабинета вышел начальник участка и философски произнёс:

– Справедливости ради скажу, что сделала она это по протоколу. Пришла и заявила: «Господин Чацкий подозревается в убийствах трёх граждан, а я, госпожа Вишневская, от имени народа требую его ответить на мои вопросы». – Горецкий устало вздохнул. – После этого, правда, она выгнала меня из кабинета, но теперь я понимаю тебя, Мстислав, я вот тоже не смог ей противиться.

К его словам Вяземский не особо прислушивался, уже распахивая дверь в самый дальний кабинет в коридоре.

Его приход заметила только Мирослава, с самым расслабленным видом прислоняясь к столу Горецкого. Он тут же безотрывно уставился на неё – Мстиславу показалось, что с их последней встречи прошло слишком много времени. Несмотря на её хитросплетённое враньё и истинную цель прибытия, он никак не мог избавиться от желания глядеть на неё.

Она тоже перевела свой взгляд с возмущавшегося Чацкого на него, но при этом не изменилась в лице и не поменяла позы – так и стояла со скрещёнными на груди руками, с распущенными и, Мстиславу показалось, что как будто ещё более чёрными, волосами, такого же хрупкого телосложения, с такими же тонкими чертами лица и с невероятно светло-голубыми глазами, которые сейчас непреклонно и решительно глядели на него – это было единственным, что выбивалось из её нарочито легкомысленного образа.

На ней было знакомое светлое платье на многочисленных пуговицах, цветом, напоминавшее ванильное мороженое, которое Вяземский пробовал однажды в Петрозаводске – ему не понравилось, показалось слишком сладким, но сейчас он вдруг подумал, что согласен есть только его до тех пор, пока не станет плохо.

Платье почти достигало её икр, создавая иллюзию, что она выше, чем есть на самом деле, и делая её ещё более изящной на вид, несмотря на привычный чёрный пиджак с широкими плечами.

Мстислав понимал, что неприлично так таращиться, но ничего не мог с собой поделать – он словно вдруг увидел Мирославу такой, какой она была на самом деле.

Его взгляд вернулся к её лицу, и он понял, что вся эта внешняя слабость не имеет никакого отношения к её внутренней силе духа. Он впервые смог взглянуть ей в глаза, отбросив шелуху и предрассудки. Прямым и непоколебимым взглядом на него смотрела женщина, наполненная огнём, неумолимостью и силой, перед которой ему захотелось преклониться. Вот что в ней было такого поразительного и незнакомого с самого начала – сила. Ни мужская очевидная, ни женская затаённая, а смесь, которую он прежде не мог в ней увидеть и, уж тем более, понять. Это осознание причинило ему острое неудобство, граничащее с болью.

Всё это время Чацкий, стоявший спиной к Вяземскому, продолжал что-то выговаривать Мирославе, которая даже не делала вид, что слушает.

Мстислав отвечал её прямому взору и с очевидностью понимал, что проиграл. Он окончательно и бесповоротно проиграл ей, и это осознание избавило его от недавно кипящей обиды и не доставило ни малейшего сожаления.

Глава 23. Допросы

В тот же момент он, наконец, стал способен оторваться от неё, чтобы прислушаться к тому, что говорил старший Чацкий.

– … никакого права! За клевету тоже сажают! Какая-то девчонка заявилась сюда, чтобы попирать наши правила и законы! Да кто ты такая?..

– Госпожа Вишневская, – прервала она его вежливым тоном. – Вам тяжело запомнить?

– Как ты смеешь? – взревел Чацкий, да так громко, что Мирослава и Мстислав одновременно поморщились.

– Господин Чацкий, по-моему, я проявляю к вам достаточно почтения. Именно поэтому требую его и по отношению к себе.

– Чтобы какая-то баба…

Вяземский не желал, чтобы Мирослава слышала продолжение, поэтому прокашлялся.

К нему обернулся Чацкий, который выглядел полубезумно – с растрёпанными волосами, в которых виднелась седина, покрасневшими белками глаз и лицом, а вдобавок почему-то с оторванной пуговицей на кителе.

– Добрый день, – поздоровался Мстислав.

– Явился наш глава! – злобно выплюнул Чацкий, тут же меняя объект для выплёскивания своей ярости. – Как ты мог допустить, чтобы это пришлая репортёрша заявлялась сюда и кидалась такими обвинениями?

– Давайте будет честны, – миролюбиво встряла Мирослава, – Я никого не обвиняла, лишь попросила ответить на несколько вопросов. Я всё-таки лицо, которое предоставила столица для выяснения всех обстоятельств в расследовании убийств. Вместо того чтобы пойти мне навстречу, вы уже полчаса сотрясаете воздух.

– Нет, ты её слышишь? – с неприятным смешком спросил заместитель участка у Мстислава. – Не пора ли главе общины вмешаться?

Тот всё ещё не до конца был готов к этому – со вчерашнего дня, когда Мирославе стали известны, тщательно скрываемые тайны их общины прошло немного времени – он так и не смог понять, как отреагировала она и как себя вести теперь ему. Поэтому он старался сохранить хотя бы внешнюю невозмутимость и достаточно спокойно обратился к Мирославе:

– На каком основании ты решила задать ему эти вопросы?

– Так вы настолько близки! Всё становится понятно! – оскалился Чацкий, но был всеми проигнорирован.

– У меня есть свидетель, который утверждает, что видел господина Чацкого ходящим поздним вечером на кладбище и после убийств его походы стали еженощными. Мне показалось это несколько странным, вот я и решила поинтересоваться.

Вяземский нахмурился, вновь взглянув на спокойную Мирославу. В её запахе он учуял волнение, но больше всего в нём выделялось нетерпение и затаённое раздражение – аромат напоминал кисло-сладкие лесные ягоды.

– Это правда? – обратился он к заместителю участка.

– И ты ей веришь? – сквозь зубы процедил он, но затем усилием воли сбавил обороты и пожал плечами. – Даже если и так, это разве запрещено? На том кладбище у меня похоронены предки и жена.

– Не запрещено, но когда я вас допрашивал, то вы ни о чём таком не упоминали.

– А разве должен был? – вскинул Чацкий бровь, поджав губы.

Мстислав неопределённо пожал плечами.

– Это выбивается из ваших показаний. Если это не секрет, то почему вы скрыли это? Я не говорю, что обвинения Мирославы справедливы, просто нахожу странным такое утаивание. Вы могли что-то заметить.

– Я ничего не видел, – непреклонно произнёс Чацкий, стремительно меняясь – он вернул контроль над собой и стал привычно собранным.

Вяземский кивнул и отошёл от выхода, который до этого загораживал.

– Спасибо, что ответили на вопросы. Можете идти.

– Из собственного кабинета? – изумился он.

– Я ещё не закончила, – тоже не согласилась с решением Мирослава.

– Мне нужно переговорить с госпожой Вишневской. А вы бы могли пойти домой и отдохнуть, – ответил Вяземский заместителю, и тот, не скрывая злорадства, всё-таки покинул кабинет, оставив их вдвоём.

Мстислав вновь вернулся на исходную позицию. Некоторое время царило неуютное, насыщенное отрицательными чувствами, молчание – как будто после того, как они остались наедине заговорить друг с другом стало тяжелее. Вяземский старательно не смотрел в сторону Мирославы, и та отвечала взаимностью.

В этот раз она не выдержала первой и сказала с нескрываемым раздражением:

– Ты не имел права вмешиваться. Я могла сама его допросить.

– И ничего бы не узнала.

– Ты тоже не больно много смог выяснить, – пренебрежительно фыркнула она.

– Мы точно знаем, что он недоговаривает что-то, – упрямо возразил он.

– Это и так было понятно!

Снова наступила неловкая пауза. Слишком многое обоим хотелось сказать, и никто не знал, с чего начать. Вяземский не мог так быстро прийти в себя из-за её многочисленной лжи, несмотря даже на то, что Мирослава невероятно восхищала его. А у неё наверняка были свои причины для того, чтобы недовольной им, иначе была бы она так холодна? Эта мысль неожиданно разозлила его, ведь он, в отличие от неё, не действовал постоянно за спиной.

– Почему ты не сказала мне, что узнала что-то? – потребовал он ответа и впервые с момента, как они остались наедине, взглянул на неё.

Мирослава задумчиво созерцала вид за окном, всё так же прислоняясь к столу Гордецкого. После его вопроса она коротко и негромко засмеялась.

– Чтобы ты допросил Чацкого сам? – насмешливо поинтересовалась она, возвращая внимание к нему.

– Да.

Мирослава резко отлепилась от стола и сделала несколько решительных шагов в его сторону.

– Вот поэтому и не сказала, Мстислав! Ты думаешь, что только ты способен чего-то добиться от людей? Почему? Потому что ты мужчина?

Вяземский не понимал смысла в этих вопросах. Его сбило с толку произнесённое его имя из её уст, горящим цветком распустившееся у него в груди, вызывая полуулыбку, которую ему с трудом удалось сдержать.

Вспомнив её вопрос, он ответил:

– Потому что я глава общины…

– Я тебя не об этом спрашиваю! – оборвала она его, глядя глаза в глаза. – Ты считаешь, что я бы не добилась правды от Чацкого, не смогла бы расследовать это дело и всё из-за того, что я женщина?

Мстислав пристально смотрел в её бледно-голубые, словно самое чистое озеро, глаза, в которых так яростно сверкало желание жить и быть услышанной. Он думал, что Мирослава похожа на его маму, но, на самом деле, она была похожа на него самого.

– Да, я так считал, – честно признался он.

Во взгляде Мирославы вспыхнула боль и ненависть, которую она тут же скрыла, прикрыв глаза, и попыталась пройти мимо него. Он аккуратно, стараясь не сделать больно, схватил её за локоть, прикрытый рукавом пиджака, чтобы остановить.

Она резко вырвалась, открыла глаза и тихо, но опасно прошипела:

– Не смей ко мне прикасаться!

Мстислав поднял руки, делая шаг в сторону и, чувствуя, как стремительно набирает обороты собственное сердце, попытался объяснить:

– Я так считал – это правда, но я ошибался.

Уже возле выхода она замерла, но не повернулась.

– Все потому, что в мире так устроено, – спешно продолжил Мстислав, тщательно подбирая слова. – Не только у нас в общине, а во всём мире. И дело не в тебе, а в отношении других! Но мир начал меняться, я это знаю, поэтому и мне пора начать мыслить иначе – чтобы, что-то изменить нужно действовать, а не принимать происходящее, как безусловное зло. Я об этом не задумывался, пока не появилась ты. Жаль, что это не произошло раньше – возможно, тогда мои родители бы были живы.

Он больше не знал, что сказать, а Мирослава продолжила молчать.

Наконец, она кивнула, так и не повернувшись, и тихо произнесла:

– Спасибо.

И всё-таки ушла. Мстислав несколько долгих мгновений смотрел на закрывшуюся за ней дверь и знал, что отец велел бы ему идти за ней, но он почему-то не мог сдвинуться с места. В конце концов, он тоже вышел из кабинета и не удивился, застав в коридоре подпирающего стенку Раймо.

– Она… – начал он, но Вяземский его прерывал.

– Не сейчас, – попросил он.

Раймо понимающе кивнул.

– Эрно с Линнелем в кабинете вместе с Петром?

– Эрно с госпожой Вишневской, – огорошил его Раймо. – Линнель в кабинете с Петром, а Ииро ещё не вернулся. И, кстати, шеф, приходил один из членов общины и сказал, что у него крыша обвалилась в хозяйственной части, нужна помощь.

– Обождут, – непреклонно произнёс он, а затем отправился в кабинет на допрос.

У него было около получаса, пока старший Чацкий доберётся до дома и узнает, что его старший сын тоже был вызван на допрос и примчится обратно.

В отличие от своего отца, Пётр не выглядел ни злым, ни задетым – напротив, он казался совершенно не впечатлённым развернувшимися событиями. Его вид, как и он сам, вызывал тоску.

Вяземский слышал, что Пётр не ладил с отцом, потому и уехал в город вместе с невестой. Поженились они там же, но его жена слишком быстро умерла. Когда он вернулся домой, то получил сочувствие ото всех, кроме собственной семьи, которая не смогла простить ему уезд. Как ему было известно, она хоть и приняла его обратно, но не знала, что делать с его затяжной апатией – Пётр исправно помогал по дому, но не выказывал этим особого удовольствия, собственно, как и неудовольствия.

Столы были отодвинуты к стенкам, чтобы устроить Петра посреди кабинета на табуретке. Линнель внимательно за ним наблюдал возле входа. Когда Мстислав зашёл в кабинет, то Пётр даже не пошевелился, а Линнель тут же доложил:

– На мои вопросы не отвечает, но проблем не доставляет.

Вяземский кивнул, взял стул и сел напротив Петра, который был до того погружен в свои мысли, что не сразу это заметил.

В комнате пахло скорбью, затаённой злостью и усталостью – довольно похоже пахло на кладбище. Эта примесь сырой земли и горькой травы была Мстислав знакома. Так ещё пахло от Александры, которая жила недалеко от кладбища, но Пётр пах так из-за своего горя и частых походов туда.

Он был ещё молод – возраста Эрно или Ииро, но выглядел гораздо старше. Болезненно худой, с запавшими щеками и тёмными кругами под зелёными глазами, которые потускнели так же, как и их обладатель. В неухоженной, но хоть чистой шевелюре ярко поблёскивали на свету серебристые нити. Одежда мешком висела на нём, как на ребятах Мстислава в подростковые годы, и у него что-то ёкнуло в груди. Он тут же постарался отречься от неуместных сейчас сравнений, но от сочувствия отказаться не мог.

– Я соболезную твоей утрате.

Внимание Петра теперь всецело переместилось на Вяземского, он подозрительно прищурился, но всё же медленно кивнул, принимая соболезнования. Его запах изменился – ноты горькой травы стали ощутимее.

– Ты догадываешься, почему ты здесь? – спросил следом Мстислав.

Он беспокоился о том, что у парня на почве горя могли быть проблемы с реальностью. По крайней мере, внешний вид кричал об этом.

Пётр сухо прокашлялся в кулак, выпрямился и немного простуженным, но вменяемым голосом ответил:

– Раз глава сейчас занимается расследованием убийств, то, наверное, я возможный свидетель или подозреваемый.

– Какой вариант тебе кажется более логичным?

Пётр хрипло и горько рассмеялся, снова сгорбившись.

– Если в вашем списке нет варианта, где была бы жива моя жена, то мне, вообще-то, глубоко плевать.

– К сожалению, такого варианта у меня нет, извини, – улыбнулся уголками губ Вяземский. – Может быть, всё-таки ответишь на мои вопросы?

Пётр потерял интерес к разговору и вместо ответа приподнял одно плечо, имитируя согласие.

– Что ты делал в дни убийства? Прошлая среда, пятница и понедельник этой недели.

– Помогал по дому? Дел всегда хватает, – рассеянно ответил он и вновь дёрнул лишь одним плечом.