Текст книги "Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу"
Автор книги: М. Забелло
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 37 страниц)
– Нѣтъ, я очень, очень глупа…. Я ничего не знаю…. только языки, тихо, какъ-бы самой себѣ, сказала она.
– Вы пишете съ Дмитріемъ Ивановичемъ большое сочиненіе на весьма серьезную тему! вспомнивъ слова Кожухова и желая утѣшить и убѣдить дѣвушку въ своемъ высокомъ о ней мнѣніи, опять громко и горячо сказалъ Львовъ.
– Папа пишетъ…. Я только перевожу ему изъ иностранныхъ книгъ…. Вы думаете, это я вамъ свое говорила о женщинахъ? живо спросила она. – Это я въ книгахъ для папа прочла, а своего у меня ничего нѣтъ и я ничего не умѣю дѣлать…. Иной разъ такъ досадно, что дѣлать ничего, не умѣю…. скучно…. Но это рѣдко….
– Вы отлично играете! уже тихо сказалъ Львовъ. Ему хотѣлось утѣшить ее, въ ея голосѣ слышна была грусть, она говорила тихо и съ перерывами, онъ ломалъ голову, какъ помочь бѣдѣ, и ничего не находилъ, а потому и ухватился за отличную игру на фортепіано; но, какъ бы самъ сознавая слабость утѣхи въ этомъ, сказалъ объ этомъ тихо, безъ горячности.
– Да, я люблю играть, но хорошо-ли, – не знаю…. Когда скучно, я играю…. Но это все для своего удовольствія, а у папа въ сочиненіи доказывается, что умные и честные люди должны работать больше для общества, чѣмъ для себя! Тамъ и о женщинахъ говорится то же! Но какъ дѣлать для другихъ, когда ничего не умѣешь дѣлать! опять горячо проговорила она и опять такъ же смотрѣла въ глаза Львову.
– О, горячо началъ и Львовъ, – съ вашей доброй, вѣрующей душой дайте только просторъ вашему любящему сердцу!.. Обопритесь на болѣе васъ знающаго мужчину, и вы съ нимъ сдѣлаете много, много добра и для него, и для другихъ!.. Онъ хотѣлъ еще что-то сказать, но въ это время раздался голосъ Рымнина, и дѣвушка повернула глаза къ нему, а Львовъ замолчалъ и тихо вздохнулъ.
VII.
– Я хочу спросить у васъ, Петръ Ивановичъ, входя въ залъ, вмѣстѣ съ Кречетовымъ, говорилъ Рымнинъ, – что это за студіоза прислали сегодня къ намъ? Онъ сѣлъ. Дочь сѣла у одной, а жена у другой его руки, а гости взяли стулья и размѣстились полукругомъ возлѣ нихъ.
– Студіозъ заправскій! отвѣчалъ Кожуховъ. – Вида строгаго, какъ у древнихъ спартанцевъ, и зовутъ тоже выразительно: Гордій, по фамиліи – Могутовъ.
– Да за что этого Гордія сюда прислали? вотъ что, если можно, скажите мнѣ. Изъ-за него цѣлая исторія уже вышла въ городѣ! сказалъ Рымнинъ.
– Подробностей я вамъ не могу сказать, потому что и самъ ихъ не знаю. Въ бумагѣ сказано глухо, что оный, Гордій, какъ вредный въ нравственномъ и правительственномъ отношеніяхъ, препровождается въ С-ль подъ надзоръ полиціи. Въ Москвѣ маршрутъ его перемѣнили и, вмѣсто С-ля, прислали его къ намъ, съ увѣдомленіемъ объ этомъ московскаго жандармскаго управленія…. Больше я рѣшительно ничего не знаю, сказалъ Кожуховъ.
– Сегодня вечеромъ приходитъ въ управу Онуфрій Емельяновичъ Лопатинъ, началъ повѣствовательно Рымнинъ, – и видъ имѣетъ печальный. – Что это, спрашиваю его, не веселы и изволите опаздывать? – Плохо дѣло, отвѣчаетъ, ѣду въ Питеръ. Цѣлая, говорить, исторія вышла…. У него въ Петербургскомъ институтѣ двѣ дочери, и, о ужасъ! узнаетъ онъ сегодня, что студенты сдѣлали подкопъ въ институтъ, влюбили въ себя институтокъ и поженились на нихъ, конечно, гражданскимъ бракомъ…. Кончилось дѣло тѣмъ, что пришлось начальству разослать институтокъ по деревнямъ вокругъ Петербурга, а студентовъ по дальнимъ городамъ…. Такъ вотъ Онуфрій Емельяновичъ и собрался ѣхать узнавать, не попали-ли и его дочери въ деревню?
Мужчины и Софья Михайловна улыбались, а Катерина Дмитріевна, недоумѣвая, смотрѣла вопросительно на ихъ улыбку.
– О, да! О, да! Я тоже слышалъ, о, да!
– Это скандалъ! сухо сказалъ Лукомскій.
– Если только правда, – да! сказалъ Кожуховъ.
– Я думаю, что все чепуха, сказалъ Кречетовъ. – Просто, наши городскія газеты, по поводу привоза несчастнаго студента, сочинили цѣлую исторію и при томъ страшно глупую.
– Развѣ въ институтѣ глазъ не было у классныхъ дамъ? сказала Софья Михайловна. – Ей и всѣмъ гостямъ уже былъ извѣстенъ разговоръ дамы съ членомъ губернскаго по крестьянскимъ дѣламъ присутствія.
– Я и самъ такъ думалъ, продолжалъ Рымнинъ, – спрашивая Онуфрія Емельяновича, откуда онъ все сіе выдумалъ? Можетъ приснилось? Нѣтъ, говоритъ, въ газетахъ есть, жандармъ разсказывалъ, который привезъ студента, да и Агрипина Анатольевна получила изъ Питера письмо, въ которомъ все сіе наиподробнѣйше росписано…. Посмотрѣлъ въ газеты. Ничего нѣтъ, а есть коротенькая замѣтка, что въ какомъ-то пансіонѣ ученицы собирались нанести обиду дѣйствіемъ классной дамѣ за строгое обращеніе съ ними…. Однако, Онуфрія Емельяновича насилу удалось уговорить не ѣздить въ Питеръ и дождаться предводителя, который, навѣрное, привезетъ подробности этой исторіи, если только въ ней есть правда…. Отъ студентовъ все можетъ статься, говоритъ.
– О, да! О, да! со стороны Орѣцкаго.
– Можетъ быть, частица правды и есть, сказалъ Кожуховъ. – Одинъ, два случая, а у насъ уже превратили въ множество.
– Слухи изъ ничего не бываютъ, сказалъ Лукомскій.
– О, да! О, да! Есть возможность допустить, о, да! сказалъ Орѣцкій.
– Въ мое время въ московскомъ университетѣ бывали недоразумѣнія, безпорядки даже, но они касались, такъ сказать, внутренняго быта студентовъ, или столкновеній съ полиціей за излишнія хлопанья въ театрѣ, сказалъ Львовъ.
– О, да! О, да! со стороны Орѣцкаго.
– Въ московскомъ, но не въ петербургскомъ, сказалъ Лукомсвій.
– Типъ Волохова и Базарова схваченъ вѣрно, замѣтилъ Кожуховъ.
– О, да! О, да!
– Всякая каррикатура вѣрна дѣйствительности, началъ, ероша волосы, Кречетовъ. – Во всѣ времена студентъ былъ студентомъ: увлекался хорошимъ, старался будить сонное общество противъ насилія, но самъ насилія никогда не дѣлалъ! Бросали моченыя яблоки плохому актеру, шикали дурному профессору – самое большее; но чтобы дѣлали подкопы, – не вѣрю и не повѣрю никогда!
– Да, и мнѣ не вѣрится, сказалъ Рымнинъ.
– А въ какомъ университетѣ кончилъ курсъ Волоховъ? смѣясь, спросила Софья Михайловна.
– О, да! О, да!
– Навѣрно не знаю, но полагаю, что онъ съ перваго курса петербургскаго, смѣясь, сказалъ Кожуховъ.
– Скорѣе, онъ и гимназію не кончилъ, сказалъ серьезно Лукомскій.
– А я думаю, что онъ началъ и кончилъ курсъ въ поэтической фантазіи Гончарова, сказалъ Кречетовъ, вставая и прощаясь съ хозяевами.
Всѣ послѣдовали его примѣру, и скоро въ залѣ остались только хозяева…. Рымнинъ передалъ въ спальнѣ женѣ подробнѣе исторію съ институтками. Оказалась громадная разница между тѣмъ, что слышала Софья Михайловна отъ Агапіи Симфоріоновны, и тѣмъ, что услышала она отъ мужа. Въ разсказѣ Рымнина институтки, судя по найденнымъ дневникамъ ихъ, собирались, вмѣстѣ съ студентами, отравить Каткова и перевернуть всю Россію вверхъ дномъ…. Чета Рымниныхъ долго разговаривала въ спальнѣ объ этой исторіи….
Ихъ дочь тоже не скоро заснула. Она думала о томъ, какіе это студенты смѣлые. – Захотятъ, и подкопъ сдѣлаютъ!.. Только для чего это гражданскій бракъ? Если они любили институтокъ, такъ могли бы обвѣнчаться? А можетъ, имъ не позволяли?… Да, они очень смѣлые…. А можетъ, и это все враки?… И Кречетовъ говоритъ, что враки. А какой славный Кречетовъ! Высокій, смѣлый, только некрасивый, чего-то все сердится… Вотъ Львовъ такъ очень хорошенькій и добрый… Какъ онъ хорошо поетъ!.. «Ты для меня – что солнце юга….» А хорошо, должно быть, когда такъ любятъ!.. «Тепло и свѣтъ – въ тебѣ одной….» Въ любви должно быть равенство, говорилъ Лукомскій…. Да, это правда! Мама не любитъ папа, она только уважаетъ его. Онъ старикъ, а мама молода, она и не любитъ его…. Бѣдный папа!.. Но какъ же быть равенству, когда мужчины такъ много знаютъ, а мы такъ мало? И особенно я такая глупая…
И долго, долго, лежа на кровати, въ полутемной спальнѣ, думала дѣвушка о словахъ Луконскаго, но и сонъ ея былъ тревоженъ, и во снѣ мысли Лукомскаго о равенствѣ полномъ въ семьѣ, въ бракѣ, волновали ее….
Глава IV
Разговоръ полицеймейстера съ хорошенькой дамочкой и разговоръ пьяной компаніи въ трактирѣ. – Скандалъ, кончившійся благополучно
I.
Едва полицеймейстеръ постучался въ дверь квартиры пристава мироваго съѣзда Ахнева, какъ почти тотчасъ же за дверью раздался сильный топотъ. Полицеймейстеръ, думая, что это спѣшитъ прислуга отворить дверь, пересталъ стучать и сталъ противъ дверей. Но едва онъ сдѣлалъ это, какъ дверь быстро отворилась, и молодой мужчина, въ фуражкѣ съ кокардой и въ пальто, стремглавъ выскочилъ на улицу и такъ сильно всею своею массою столкнулся съ полицеймейстеромъ, что послѣдній далеко отлетѣлъ въ сторону и едва удержался на ногахъ. Онъ уже хотѣлъ было начать кричать «караулъ!», но, вспомнивъ о свисткѣ въ карманѣ, торопливо вынулъ его и засвисталъ въ него пронзительно и долго. Онъ пересталъ только тогда свистать, когда немного успокоился, а успокоился онъ тогда, когда прибѣжавшій будочникъ крикнулъ надъ самымъ ухомъ полицеймейстера:– Чего изволите, ваше благородіе? Полицеймейстеръ осмотрѣлся кругомъ. Виновника толчка и слѣдъ простылъ, и только отворенная дверь въ квартиру Ахнева какъ бы указывала на нить въ его открытію.
– Ступай туда, указывая на домъ, сказалъ полицеймейстеръ, – и скажи, что я желаю видѣть пристава.
– Слушаю-съ, ваше благородіе, отвѣтилъ будочникъ, направляясь въ дверь.
– Кажись, это онъ самъ убѣжалъ, какъ очумѣлый? думалъ полицеймейстеръ, по уходѣ городоваго. Ночь свѣтлая, за сто шаговъ узнать можно, но онъ, проклятый, выскочилъ какъ оглашенный и прямо въ грудь…. А, сто чертей, тебѣ лѣшему…. Ажъ искры изъ глазъ посыпались!.. Но мелькомъ замѣтилъ, что, какъ будто, онъ…. Чувствую боль въ груди, проклятый!.. Но куда его чертъ несъ, какъ угорѣлаго?….
– Пристава нѣту-ти дома, ваше высокоблагородіе, отрапортовалъ будочникъ.
– Такъ и зналъ…. Но куда и на какого лѣшаго онъ удралъ, какъ оглашенный? громко думалъ полицеймейстеръ.
– Не могу знать, ваше благородіе, отвѣтилъ за него будочникъ.
– Не съ тобой говорятъ! сердито крикнулъ полицеймейстеръ. Ступай, спроси, дома-ли барыня, и можно-ли къ ней зайти?
– Слушаю-съ, ваше благородіе…. Горничная сказывала, что онѣ плакать изволятъ, уходя, сказалъ будочникъ.
– Драка, что-ли, у нихъ была? Ну, да, отъ драки и убѣжалъ, какъ очумѣлый…. Тьфу, сто болячекъ тебѣ проклятому! прикладывая руку къ груди, громко и сердито говорилъ полицеймейстеръ….
– Просятъ, ваше благородіе, пожаловать…. въ горницу изволятъ просить, сказалъ возвратившійся будочникъ.
– Ступай на мѣсто! сердито сказалъ полицеймейстеръ, входя въ дверь.
Въ небольшой комнатѣ, съ тремя окнами на улицу, съ обстановкой залы и вмѣстѣ гостинной, съ новой и небѣдной мебелью, съ цвѣтами на окнахъ и съ красивой лампой на столѣ у дивана, – на диванѣ сидѣла женщина лѣтъ двадцати, въ чистенькомъ, голубенькомъ ситцевомъ платьѣ. Она была недурненькая блондинка, съ маленькимъ и вздернутымъ къ верху носикомъ, съ пухленькими и румяными щечками и губками, и съ небольшими голубенькими глазками, которые свѣтились уже черезъ-чуръ мягко и нѣжно. Она, при входѣ полицеймейстера, держала носовой платокъ у глазъ.
– Что это? Да вы никакъ плачете? Что съ вами, дорогая Анна Павловна? Здравствуйте!.. говорилъ полицеймейстеръ, подходя къ сидѣвшей на диванѣ женщинѣ. Онъ взялъ ея руку съ платкомъ, бережно отвелъ ее отъ пазъ и, держа въ своей рукѣ, сѣлъ на кресло, стоявшее рядомъ съ диваномъ.
– Я умру, Филаретъ Пупліевичъ, всхлипывая, заговорила женщина немного пискливымъ голосомъ. Несчастье за несчастьемъ обрушиваются на меня!.. Я не переживу всего этого…. Это свыше моихъ силъ!.. и она отняла свою руку съ платочкомъ изъ руки полицеймейстера и опять приложила платочекъ къ глазамъ.
– Какъ это можно умереть такой хорошенькой, такой миленькой барынькѣ! взявъ ея другую руку, заговорилъ полицеймейстеръ, причемъ голосъ его былъ нѣженъ и немного пискливъ, малымъ чѣмъ отличаясь отъ голоса женщины. Этого позволить никакъ нельзя! За это нашего брата въ отставку! Какъ, скажетъ губернаторъ, ты, полицеймейстеръ, допустилъ у себя въ городѣ умереть такой молодой и хорошенькой барынькѣ! А что я ему скажу? Скажу, что ничего не зналъ. А онъ меня за это въ отставку! Въ отставку безъ пенсіона! А у меня семейство!.. Нѣтъ, вы не умирайте, Анна Павловна, вы меня пожалѣйте…. Вы мнѣ скажите, въ чемъ ваша печаль?…. Я, навѣрно, какъ рукой сниму ее….
– Какой вы добрый, немного успокоясь, отвѣтила Анна Павловна. Какъ вы славно говорите!.. Но вы не успокоите меня…. Разбита вся жизнь! Нѣтъ цѣли жизни!.. и она вздыхала, но уже не плакала и только жала въ рукѣ платочекъ.
– Да вы разскажите по порядку, милѣйшая Анна Павловна! Успокойтесь, да и разскажите подробно, подробно, чтобы понятно было. А ужъ я, какъ только пойму, такъ и успокою. Ей-ей, успокою! Полиція не шутитъ! болѣе громко сказалъ полицеймейстеръ.
– Длинно, длинно разсказывать, Филаретъ Пупліевичъ…. О послѣднемъ нашемъ несчастьѣ вы, навѣрно, уже слыхали…. Весь городъ знаетъ!.. и она опять приложила платокъ къ глазамъ.
– Да вы успокойтесь, Анна Павловна. Не такой страшный чертъ, какъ его рисуютъ! Добрые люди всякой бѣдѣ помочь могутъ! Вы только имъ разскажите бѣду, да попонятнѣе….
– Не записалъ въ опись лошадей, золотыхъ вещей, стараго вина! съ ужасомъ сказала Анна Павловна.
– И прекрасно! Это бываетъ. Отъ этого пока умирать не для чего….
– Но объ этомъ говоритъ весь городъ! Пріѣзжаютъ ко мнѣ узнавать!.. Охаютъ, жалѣютъ!.. Но каково мнѣ! Какъ мнѣ переносить все это!.. Нѣтъ, я не переживу…. Его подъ судъ отдадутъ, сошлютъ въ дальнія губерніи, это выше моихъ силъ, уже совсѣмъ плаксиво говорила Анна Павловна.
– И не сошлютъ, и не умрете, и все, Богъ дастъ, кончится благополучно. За это дѣло не только не сошлютъ вашего супруга, но еще начальство окажетъ ему нѣкоторое покровительство.
– Я васъ не понимаю…. Вы шутите?… серьезно спросила Анна Павловна, причемъ на ея глазахъ не было и признаковъ слезъ.
– Наисовершеннѣйшую правду говорю. Съ полиціей не шутятъ, а полиція и подавно шутить не любитъ!.. Дѣло въ томъ, милѣйшая Анна Павловна, что его превосходительство, губернаторъ, сегодня изволилъ говорить мнѣ, что до него дошелъ слухъ, будто вашъ супругъ дѣйствовалъ по подговору, даже по приказанію другихъ…. Ну, а чай, и вы знаете, что въ подговорщикѣ – вся вина. Подговариваемый и совсѣмъ правъ, если онъ состоитъ въ служебной зависимости отъ подговорщика…. Я вамъ прямо скажу, что если слухъ, дошедшій до его превосходительства, справедливъ, такъ ваше горе – наплевать, тьфу!
– Но я ничего не знаю, ничего не понимаю! Кто подговаривалъ и можно-ли доказать? серьезно и какъ бы сама себя спрашивала Анна Павловна, хотя глаза ея умоляюще смотрѣли на полицеймейстера.
– Я вамъ все разъясню, милѣйшая Анна Павловна…. Только вы слушайте внимательно, потому что вамъ нужно будетъ разъяснить все это муженьку. Правду, молъ, скрывать нечего, своя, молъ, рубашка ближе къ тѣлу….
– Я васъ слушаю, Филаретъ Пупліевичъ, нетерпѣливо, но умоляющимъ голосомъ сказала Анна Павловна.
– До губернатора дошелъ слухъ, внушительно и протяжно началъ полицеймейстеръ, – что почетный мировой судья, князь Король-Кречетовъ подговаривалъ….
– Это такой не очень красивый, но богатый и молодой? перебила полицеймейстера Анна Павловна.
– Вотъ, вотъ, онъ самый…. Такъ говорятъ, что вотъ этотъ самый, молодой, богатый и неженатый князь, подговаривалъ вашего муженька не вносить, въ опись старой водки и другихъ разныхъ рѣдкостныхъ вещей. Вы, говоритъ, господинъ приставъ, не вносите въ опись старой водки и рѣдкостныхъ вещей, а препроводите ихъ ко мнѣ; а себѣ, говоритъ, препроводите лошадей, экипажъ и тамъ еще кое-что, что найдете подходящимъ…. Ну, супругъ вашъ, какъ молодой и неопытный, и повѣрилъ. Да какъ не повѣрить почетному мировому судьѣ, богатому помѣщику, и притомъ князю?…
– Но правда-ли это? удивленно спросила Анна Павловна.
– Говорятъ, многіе говорятъ!.. Говорятъ, что и свидѣтели есть, какъ вашъ мужъ отправлялъ старую водку и древности разныя къ князю…. Словомъ, говорятъ, что это правда, что подговоръ былъ…. А коли правда, такъ вашъ муженекъ не при чемъ, а виноватъ во всемъ князь…. Такъ думаетъ и его превосходительство и говоритъ, что если подговоръ есть, то онъ, губернаторъ, вашего супруга, какъ вѣрнаго исполнителя чужихъ, хотя и злыхъ, распоряженій, возьметъ подъ свое покровительство.
– Такъ-то, милѣйшая барынька, впадая въ игривый тонъ, продолжалъ полицеймейстеръ, печалиться вамъ и нечего. Подъ покровительствомъ его превосходительства будете…. А вы ужъ тогда и меня не забудьте: замолвите вашими хорошенькими губками за меня словечко его превосходительству.
– Да правда-ли это, Филаретъ Пупліевичъ? спросила Анна Павловна, нѣжно смотря на полицеймейстера.
– Правда, правда сущая! Съ полиціей не шутятъ!..
– Князь такъ богатъ, – онъ бы могъ купить водку и древности, въ раздумьи какъ бы сама себѣ сказала Анна Павловна.
– Когда бы то онѣ еще продавались, а ему сейчасъ захотѣлось…. Да вы, Анна Павловна, вѣрно, не знаете, что старую водку любители на вѣсъ золота покупаютъ, да и то въ продажѣ ея нѣтъ. Тоже и съ древностями, антиками называются. Эти антики любители готовы воровать одинъ у другаго, даже убиваютъ на смерть другъ друга! Да-съ, объ этомъ даже романы есть очень интересные…. Ну, а князь Кречетовъ большой любитель…. Какъ ему не любить – богатъ, князь, не женатъ, молодъ!..
– Можетъ, это и правда…. Я ничего объ этомъ не знала…. Нѣтъ, это вы все смѣетесь, Филаретъ Пупліевичъ? желая вѣрить въ правду его словъ и узнать отъ него подробности, вопросительно и удивленно сказала она.
– Полиція не шутить! очень внушительно замѣтилъ полицеймейстеръ.
– Но, почему онъ самъ ничего не говорилъ? Объ томъ говорилъ, а объ этомъ нѣтъ!
– А можетъ онъ утаилъ отъ васъ? закуривая отъ лампы папиросу, равнодушно сказалъ полицеймейстеръ.
– Ахъ, правда, правда!.. Все можетъ быть. Прежде бы онъ не утаилъ, а теперь…. она опять прижала платокъ къ глазамъ. Вѣдь онъ пересталъ меня любить, Филаретъ Пупліевичъ!.. Прежде, въ первый годъ нашего замужества, онъ во мнѣ души не чаялъ…. Самъ учился держать экзаменъ, мнѣ книжки читалъ…. А потомъ…. Вѣдь онъ нѣсколько разъ не ночевалъ дома! Приходилъ пьяный! Онъ пересталъ меня любить!.. Можетъ и правда, что его подговорили? уже спокойно, какъ бы жалуясь полицеймейстеру, закончила она.
– Пустяки, барыня! Перемелется, – мука будетъ! затягиваясь папиросой и откинувшись на спинку кресла, равнодушно говорилъ полицеймейстеръ. – А вы вотъ что сдѣлайте! Я вамъ отъ души желаю добра, Анна Павловна, и совѣтую для вашей пользы, потому мнѣ жаль, когда такая, какъ вы, молодая, красивая и добрая барыня, терпитъ горе и нужду.
– Благодарю васъ! Я вамъ вѣрю, Филаретъ Пупліевичъ, нѣжно и отъ души сказала Анна Павловна.
– Вы его приласкайте. Скажите: прошлое, молъ, забыто. Твоя-де бѣда, исторія эта, заставила меня все думать о тебѣ. Сперва-де ненавидѣть тебя хотѣла, бросить, – да не смогла. Люблю, молъ, тебя, въ Сибирь съ тобой пойду…. Онъ и раскроетъ вамъ душу. А вы ему слухъ про Кречетова и подпустите, да потомъ и обдумайте вмѣстѣ, какъ дѣло повести, чтобы и оправдаться, ласку его превосходительства заслужить.
– Какой вы добрый, Филаретъ Пупліевичъ!
– А зачѣмъ быть злымъ? Ласковое телитце двухъ матокъ сосетъ. Вотъ и вы ласкою, да любовью его проймите. Я это потому говорю, что на самомъ себѣ испыталъ, какъ ласкою да любовью такъ и этакъ можетъ ворочать нашего брата такая красивая барынька, какъ вы. Женская любовь при красотѣ – бѣдовое дѣло, Анна Павловна! вздохнувъ и показывая руками, какъ хорошенькая барынька, вотъ такъ и этакъ можетъ ворочать нашего брата, серьезно сказалъ полицеймейстеръ.
– Вы, мужчины, это все комплименты намъ говорите, ухе улыбнувшись, сказала она.
– Нельзя и безъ комплиментовъ, особенно молодому человѣку. А намъ, старикамъ, есть о чемъ поговорить, кромѣ комплиментовъ. Комплименты эти сорвутся съ языка развѣ невзначай. Заговоритъ ретивое сердечно, застучитъ немножко посильнѣе, – ну, и вырвется съ языка комплиментъ.
– Ахъ, какой вы добрый, Филаретъ Пупліевичъ! Я скоро пожалѣю, что не пошла замужъ за пожилаго мужчину… Они такъ умѣютъ ласкать, нѣжить и дорожить женами!
– Этого жалѣть нечего. Стоитъ вамъ захотѣть, – и не то что я, а самъ губернаторъ будетъ у васъ ручки цѣловать. Хе, хе, хе! потирая руки, шутилъ полицеймейстеръ.
– Въ самомъ дѣлѣ? Ха, ха, ха! Онъ очень красивый, серьезный мущина… Но я такъ люблю мужа, грозя на полицеймейстера пальчикомъ, бойко говорила Анна Павловна. – Нѣтъ, вы мнѣ не говорите подобныхъ вещей!
– Я только къ слову, Анна Павловна. Мужа любить нужно, и Богъ, и законъ это приказываютъ, но мужа хорошаго. А за что мужа любить, если онъ не захочетъ себя избавить отъ наказанія, а жену отъ позора, если онъ не ночуетъ дома, если онъ пьянствуетъ? Такого мужа любить нельзя. Мужъ долженъ доставлять женѣ и приличное званію одѣяніе, и развлеченія разныя, не часто, а такъ въ мѣсяцъ разъ, другой: театръ, благородное собраніе, хорошее знакомство… и прочее тому подобное.
– Да, онъ не любитъ меня, и я не знаю, за что люблю его. Онъ такой умный, такъ хорошо говоритъ, могъ бы, какъ и другіе, доставлять удовольствія женѣ, если бы любилъ меня, опятъ жалобно говорила она.
– А вотъ вы его испытайте. И если онъ не захочетъ и себѣ, и вамъ сдѣлать добра, такъ скажите ему дурака и не любите больше. Что вамъ морить себя? Вы тогда мнѣ скажите, а ужъ я вамъ устрою…
– Благодарю васъ, подавая руку и съ чувствомъ сказала Анна Павловна. – Вы бы съ нимъ сами переговорили, Филаретъ Пупліевичъ, просящимъ голосомъ закончила она, немного помолчавъ.
– Послѣ васъ, послѣ васъ поговорю. Вы передадите мнѣ, какъ онъ приметъ разговоръ о Кречетовѣ, а тогда и я поговорю… А теперь, вы меня извините, долженъ васъ покинуть. Очень радъ, коли успокоилъ васъ, милѣйшая Анна Павловна, но далѣе оставаться, чтобы вамъ не было скучно, не могу: долгъ службы. Полиція не шутитъ!.. До пріятнаго свиданія, покойнѣйшей ночи, подавая руку и цѣлуя ея руку, говорилъ полицеймейстеръ.
Она просила его навѣщать чаще ее, обѣщала скоро увѣдомить его о разговорѣ съ мужемъ и поцѣловала его въ голову. А когда полицеймейстеръ ушелъ, она прошлась по комнатѣ, посмотрѣлась въ зеркало, улыбнулась и сказала:
– Ахъ, какой добрый Филаретъ Пупліевичъ!..
II.
А Филаретъ Пупліевичъ, тихо идя по улицѣ, думалъ:– И отъ чего это, я такъ бойко могу разговаривать и съ хорошенькой, молоденькой барынькой, и съ аристократомъ помѣщикомъ, и съ толстопузымъ плутомъ-хитрецомъ купцомъ, и съ дуракомъ себѣ-на-умѣ мужикомъ, а не могу только, какъ слѣдуетъ, разговаривать съ его превосходительствомъ? Вотъ, сейчасъ, какъ толково и убѣдительно говорилъ, а у его превосходительства трушу… Дѣло выгоритъ, навѣрное, выгоритъ! И антики, и романъ объ нихъ, и все прочее подпустилъ, шельмецъ!.. А его превосходительства трушу…. Никакъ въ «Англіи» огонь? спросилъ онъ самъ себя, проходя мимо лучшаго ресторана въ городѣ. – Зайти развѣ выпить рюмку очищенной?…
Онъ зашелъ… Въ залѣ никого не было, и лампа тускло горѣла. За буфетомъ дремала дѣвушка, дочь хозяина ресторана, чистенько одѣтая, но уже немолодая и некрасивая.
– А что, если я возьму да поцѣлую, – испужаетесь? говорилъ полицеймейстеръ, трогая дѣвушку. Дѣвушка, нехотя, встала, хотѣла зѣвнуть, но, разглядѣвъ полицеймейстера, – улыбнулась.
– Скажите, Таня, когда мужчина цѣлуетъ спящую дѣвушку, что ей тогда снится? Чай, сладкій сонъ? А?
– Я не знаю, смѣясь, отвѣтила дѣвушка.
– Мнѣ сказать можно: съ полиціей не шутятъ! Налейте-ка мнѣ рюмку очищенной, да бутербродъ приготовьте, знаете, хозяйственный.
– Знаю, Филаретъ Пупліевичъ!
Дѣвушка перерѣзала пополамъ въ длину пятикопѣечный хлѣбъ, намазала щедро обѣ половинки масломъ, наклала на нихъ густо колбасы съ языкомъ и обѣ половинки, поверхъ колбасы съ языкомъ, толсто вымазала горчицей и, не скупясь, посыпала солью. Полицеймейстеръ въ это время тихо прошелъ залу, поводилъ глазами вокругъ нея, прошелъ по билльярдной и, когда спящій, сидя, маркеръ вскочилъ, ласково сказалъ ему:
– Можешь спать, любезный.
– Виноватъ, Филаретъ Пупліевичъ. Публики нѣтъ, – вздремнулось.
– Это ничего. При публикѣ – чтобы ухо востро было, а безъ публики вздремнуть можно. Съ полиціей не шутятъ! уходя, самодовольно улыбаясь и грозя на маркера пальцемъ, сказалъ полицеймейстеръ.
– Слушаю-съ, Филаретъ Пупліевичъ, серьезно отвѣтилъ маркеръ.
Возвратясь въ буфетъ, полицеймейстеръ залпомъ выпилъ рюмку водки.
– Это, Таня, по пожарному такъ пьютъ, сказалъ онъ, и началъ есть бутербродъ. Его большіе бѣлые зубы ловко откусывали куски бутерброда, а губы, бойко возясь одна объ другую, утирали и усы, и сами себя отъ прилипавшей къ нимъ горчицы.
– Скучаете, Таня, по театру? Театра нѣтъ, – и публики нѣтъ? скучно? спрашивалъ полицеймейстеръ во время ѣды.
– Да-съ. Безъ театра въ это время гости рѣдко бываютъ. Не закрываемъ только по положенію, отвѣтила дѣвушка.
– Такъ, такъ. Положеніе соблюдать слѣдуетъ, – съ полиціей не шутятъ!.. А теперь пропустимъ по вашему, по купечески, и, когда дѣвушка налила вторую рюмку, онъ выпилъ ее медленно, закрывъ глаза и искрививъ лицо. Дѣвушка улыбалась.
– А что, Таня, инженеры по старому хорошо поддерживаютъ торговлю? доѣдая бутербродъ, спрашивалъ полицеймейстеръ.
– По старому. Инженеры, да подрядчики.
– Ну, а чиновники? Съ нихъ – какъ отъ козла молока?
– Отъ нихъ только шумъ одинъ. Степенные по гостинницамъ не ходятъ, одна только мелкота шары катаетъ. Придутъ, напившись, да нашумятъ.
– Такъ, такъ. Теперь бутылочку пивца, Таня, окончивъ бутербродъ, говорилъ полицеймейстеръ. – Но шумятъ тихо? Хохотъ, смѣхъ и больше ничего?
– Дерутся рѣдко, – другъ дружку унимаютъ. Если сильно напившись, такъ и ко мнѣ лѣзутъ.
– Ну, изрѣдка нельзя, чтобы не того и тѣмъ болѣе выпивши. А вы мнѣ, Таня, всегда всю правду, какъ передъ Богомъ! Слышите? Съ полиціей не шутятъ! выпивъ полкружки пива и грозя пальцемъ, серьезно говорилъ полицеймейстеръ.
– Я вамъ, Филаретъ Пупліевичъ, всегда могу, какъ отцу, правду говорить…
– Вы, Таня, обратите особенное вниманіе на одного пріѣзжаго. Лѣтъ этакъ подъ двадцать шесть, темноватый и смотритъ во всѣ глаза, а, кажется, изъ подлобья, по волчьи, понимаете?
– Угадаю. А какъ ихняя фамилія?
– Фамилія – Могутовъ, Гордій, Петровъ сынъ. Когда придетъ, – глазъ не спускать и все подробно запомнить и мнѣ сообщить! Съ полиціей не шутятъ! вставая, грозя пальцемъ и глядя серьезно на дѣвушку, говорилъ полицеймейстеръ. – Скоро двѣнадцать, – пора спать. Онъ зѣвнулъ. – Такъ смотрѣть въ оба, Таня, и мнѣ сообщить! Съ полиціей не шутятъ! уже за дверью сказалъ полицеймейстеръ.
Домой онъ шелъ тихо. Онъ былъ доволенъ собой, и въ его головѣ носились обрывки неопредѣленныхъ мыслей: удастся-ли какъ слѣдуетъ дѣло съ Ахневымъ, скоро-ли Тотемкина перестанетъ упрямиться, надо не забыть распечь кожевеннаго заводчика… – Бибиковъ – тоже свинья, возится по мировымъ судамъ…
– Откуда и куда путь изволите держать? обратился полицеймейстеръ къ Лукомскому, когда поровнялся съ нимъ и разсмотрѣлъ его, задумчиво идущаго по тротуару. – Добрый вечеръ, Орестъ Ильичъ!
– А, здравствуйте, подавая руку и чуть вздрогнувши отъ внезапнаго перерыва полицеймейстеромъ мыслей, кружившихся въ его головѣ, отвѣчалъ Лукомскій. – Былъ у Рымниныхъ и возвращаюсь домой.
– Прекраснѣйшая ночь, Орестъ Ильичъ! Знаете, невольно даже намъ, старикамъ, мечтательности разныя въ голову приходятъ… Молодость, знаете, вспоминается, и становится жаль, что ея ужъ нѣтъ, а я страдаю, какъ въ романсахъ поётся.
– Да?… Скажите, правда, что у Плитовыхъ есть долги? разсѣянно спросилъ Лукомскій.
– Не слыхалъ! удивленно сказалъ полицеймейстеръ. – Имѣніе ихъ не заложено, это я навѣрно знаю… Нѣтъ, долговъ, навѣрно, нѣтъ. Денегъ тоже большихъ нѣтъ, а тысяча – другая найдется. Да вѣдь вамъ это лучше извѣстно, Орестъ Ильичъ, – вы женихъ. Это весь городъ говоритъ, и если позволите поздравить.
– Наврядъ. Я слыхалъ, – есть долги, а я не охотникъ платить чужіе долги, хотя и очень интересовался mademoiselle Плитовой, зѣвая, сказалъ Лукоискій.
– Не ожидалъ, не ожидалъ! А вѣдь…
– Прощайте, мнѣ направо, сухо сказалъ Лукоискій.
– Желаю вамъ покойнѣйшей ночи, Орестъ Ильичъ! Не прикажете-ли проводить васъ?
– Нѣтъ, благодарю…
– Не ожидалъ, не ожидалъ! грустно повторялъ полицеймейстеръ, пока не дошелъ до своего дома – при полиціи, съ высокой, но покосившейся каланчей.
III.
Могутовъ проспалъ послѣ обѣда до восьми часовъ. Когда онъ всталъ, луна ласково свѣтила въ окна его комнаты, рисуя на полу слабыя тѣни оконныхъ рамъ, и ему захотѣлось пройтись. Онъ перемѣнилъ бѣлье, надѣлъ черный, почти новый, драповый костюмъ, какъ называютъ петербургскіе гостиннодворцы пиджакъ, брюки и жилетъ, когда все это одинаковаго цвѣта и одинаковой матеріи, – и, въ извѣстной уже намъ шубѣ и шляпѣ, вышелъ изъ номеровъ полковницы Песковой. Онъ пришелъ въ городской садъ и началъ гулять по немъ. Ночь была морозная, отъ луннаго свѣта тѣни деревъ переплетали дорожки сада и кругомъ было тихо: пѣшеходовъ – ни души, только издали доносился рѣдкій гулъ и стукъ ѣдущихъ гдѣ-то дрожекъ, да на окраинахъ города, въ разныхъ мѣстахъ лаяли и выли собаки. Въ окнахъ присутственныхъ мѣстъ было темно, въ губернаторскомъ домѣ горѣлъ ярко огонь у подъѣзда и въ двухъ крайнихъ окнахъ…
Могутовъ ни о чемъ не думалъ, вдыхалъ полной и здоровой грудью свѣжій ночной воздухъ, смотрѣлъ беззаботно въ заманчивую глубь аллей и дорожекъ и тихонько напѣвалъ малороссійскую пѣсенку о какой-то бѣдовой гетманшѣ: «Да и не такъ гетманъ, якъ гетмонска маты хоче нами, нами козаками, турка взвоевати. Да и ни взвоюе, тилько разратуе, тилько нами, нами козаками Дунай загатуе».
– А гдѣ бы тутъ газетъ почитать? вздумалось ему, когда ноги начали уставать, и онъ оставилъ садъ и вышелъ на главную улицу.
– Послушайте, обратился онъ къ мужчинѣ, съ бляхой будочника, въ очень порванной барашковой шапкѣ и въ дубленой шубѣ,– гдѣ у васъ въ городѣ есть трактиръ – съ газетами?
– Тракторовъ много, нехотя и сипло отвѣчалъ будочникъ, – а въ коемъ трактерѣ глазеты показываютъ, – не знаю. У Тихова орфянки играютъ, а гдѣ глазеты, – не знаю.
– Я хочу у васъ спросить, въ какомъ трактирѣ вѣдомости печатныя получаютъ? Почтой изъ Петербурга приходятъ, и господа въ нихъ читаютъ о происшествіяхъ: буйствахъ, грабежахъ, наградахъ…
– А, вѣдомости! Въ какомъ трактерѣ есть вѣдомости? не знаю. Господа ѣздятъ за рѣку шарманку слушать, можетъ тамъ я вѣдомости есть.
– А далеко это будетъ?
– Сказано за рѣкой, икнувши и еще болѣе сипло, отвѣтилъ будочникъ.
– А сколько извощику нужно заплатить, если туда доѣхать?
– Два двугривенныхъ.
– Покорнѣйше васъ благодарю, повернувшись сказалъ Могутовъ.
