Текст книги "Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу"

Автор книги: М. Забелло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 37 страниц)

Въ рѣчи Кречетова было такъ много задушевности и какъ бы братской раздражительности, что когда онъ кончилъ, то всѣ гласные, съ улыбкой одобренія въ лицѣ, съ горячею любовью въ глазахъ смотрѣли на него и соглашались, что тотъ изъ нихъ, кто окончательно не можетъ покинуть хозяйства, тотъ пусть и не участвуетъ въ постройкѣ дороги, а у кого порядокъ въ имѣніи заведенъ, тотъ смѣло можетъ рискнуть попытать счастіе заработать порядочный кушъ денегъ на дорогѣ, въ чемъ не сомнѣвался и самъ Дормидонтъ Николаевичъ. Да и наконецъ развѣ дорогу за тысячу верстъ отъ имѣнія строить приходится? – Совсѣмъ нѣтъ, и можно будетъ всякій праздникъ побывать въ имѣніи; а у кого есть жена, мать, братъ или даже хорошій староста, то и совсѣмъ можно только въ посѣвъ, сѣнокосъ, да во время жатвы навернуться въ имѣніе, – и все будетъ, Богъ дастъ, въ порядкѣ.

Какъ жаль, что Кречетовъ, увлеченный желѣзною дорогой и способомъ ея постройки, забылъ о присутствіи въ собраніи Катерины Дмитріевны, не подошелъ теперь къ ней и не попросилъ окончательнаго отвѣта на свое объясненіе въ любви къ ней. Она пристально смотрѣла на него и взглядъ ея былъ полонъ благодарности, уваженія, довѣрія, любви и ласки къ нему; онъ самъ былъ теперь такъ естествененъ, безъ малѣйшей надутости и брюзгливости въ лицѣ, что, подойди онъ теперь и попроси отвѣта, можетъ-быть глаза Катерины Дмитріевны сверкнули бы огнемъ страсти къ нему и изъ устъ ея слетѣло бы такъ дорогое для Кречетова „да, люблю“. Но онъ увлекся дорогою, онъ позабылъ о присутствіи въ собраніи Катерины Дмитріевны, онъ не подошелъ къ ней и… Жаль, очень жаль, что не подошелъ, – можетъ-быть тогда бы не разыгралось много дурнаго надъ недурнымъ, но много уже испытавшимъ княземъ Король-Кречетовымъ.

Дальнѣйшихъ охотниковъ произноситъ рѣчи въ собраніи не оказалось и предсѣдатель прервалъ засѣданіе на полчаса, чтобы дать время гласнымъ окончательно столковаться предъ началомъ баллотировки. И гласные, дѣйствительно, громко и горячо принялись столковываться, сгруппировавшись вокругъ Кречетова, Рымнина, губернскаго предводителя и Дормидонта Николаевича. Изъ публики многіе начали уходить и въ числѣ уходившихъ были Софья Михайловна съ падчерицей и со Львовымъ, Вороновымъ и Орѣцкимъ. У самаго выхода ихъ встрѣтилъ Кожуховъ, который появился среди публики одновременно со входомъ въ собраніе губернатора. Онъ все время сидѣлъ въ самомъ послѣднемъ ряду стульевъ и только теперь раскланивался съ выходившими знакомыми дамами и ихъ кавалерами.

По возобновленіи засѣданія, предсѣдатель резюмировалъ рѣчи всѣхъ ораторовъ и предложилъ на баллотировку только одинъ вопросъ: строить ли дорогу отъ А… до Б… губернской управѣ, какимъ она найдетъ наиболѣе удобнымъ способомъ, но безъ посредства огульнаго подрядчика, – или же сдать съ торговъ постройку дороги огуляному подрядчику?

Баллотировка была произведена открыто и дала громадное большинство за постройку дороги самою управой.

Затѣмъ предсѣдатель прочелъ заявленіе многихъ землевладѣльцевъ, не бывшихъ гласными и потому не присутствовавшихъ въ собраніи, но изъявлявшихъ желаніе участвовать въ постройкѣ дороги, если сооруженіе оной будетъ производиться земствомъ безъ посредства огульнаго подрядчика. Заявленіе было подписано крупными землевладѣльцами всѣхъ трехъ губерній, чрезъ которыя проходила дорога, и они всѣ вмѣстѣ брались сооружать земляное полотно болѣе чѣмъ на шести стахъ верстахъ дороги. Почти всѣ гласные большинства собранія также изъявили желаніе участвовать въ постройкѣ землянаго полотна дороги на большемъ или меньшемъ числѣ верстъ, смотря по средствамъ каждаго, жадности къ наживѣ и энергіи къ дѣлу избавленія народа губерніи отъ голода.

Засѣданіе закрыто было въ шесть часовъ. При концѣ долго разговаривали о подробностяхъ и частностяхъ постройки, причемъ предводитель, Кречетовъ и Рымнинъ – оказались большими знатоками въ строительномъ искусствѣ и очень легко разрѣшали массу вопросовъ, касавшихся постройки дороги. Нужно сказать правду, что хотя ни одинъ изъ трехъ знатоковъ не только никогда самъ не занимался строительствомъ, но и никогда не присутствовалъ при постройкѣ дорогъ, – они изъ распросовъ и изъ книгъ съумѣли уловить суть дѣла и ихъ отвѣты были толковы и даже практичны.

Въ концѣ концовъ было рѣшено собраніемъ: 1) Если земляныя работы перваго года будутъ убыточны для неопытныхъ строителей-землевладѣльцевъ, тогда постройку дороги сдать огульному подрядчику. 2) Губернская управа съ завтрашняго же дня должна раздѣлить профиль землянаго полотна дороги между желающими участвовать въ постройкѣ, руководствуясь, чтобы каждому участвующему приходилось работать на дорогѣ по возможности вблизи его имѣнія. 3) Всѣ участвующіе въ постройкѣ должны, не позже какъ чрезъ недѣлю, внести залоги въ управу и немедленно же энергично готовиться къ дѣлу, чтобы непремѣнно перваго мая на участкѣ каждаго строителя служился молебенъ и приступлено было къ работѣ. Кромѣ того, для большей гарантіи успѣха дѣла, всѣ строители порѣшили собираться вечерами у Кречетова и сообща выработать одну для всѣхъ программу найма рабочихъ, устройства администраціи, закупки и заготовки матеріаловъ и т. д.

Затѣмъ всѣ разошлись изъ собранія въ самомъ прекрасномъ настроеніи, которое сообщилось даже и тѣмъ немногимъ гласнымъ, которыхъ взглядъ на голодъ и на постройку дороги прекрасно былъ переданъ ораторомъ, говорившимъ первымъ въ собраніи. Горячность, энергія и толковость, съ которой принялось большинство собранія за новое дѣло, невольно заставляли и этихъ противниковъ постройки дороги земствомъ добродушно улыбаться и снисходительно-ласково говорить: „Давай вамъ Богъ успѣха, господа“!

ГЛАВА III
Послѣ засѣданія экстреннаго с-нскаго губернскаго земскаго собранія

I.

Madame и mademoiselle Рымнины и ихъ кавалеры, оставивъ залу дворянскаго собранія, прохаживались по аллеямъ городскаго сада. Впереди шла Катерина Дмитріевна, со Львовымъ и Вороновымъ по бокамъ, а сзади – Софья Михайловна, съ Орѣцкимъ и Кожуховымъ, тоже по бокамъ. Орѣцкій острилъ и потѣшался надъ всѣмъ собраніемъ, надъ Кречетовымъ, элегантнымъ гласнымъ, надъ предсѣдателемъ и даже надъ Рымнинымъ и самимъ губернаторомъ.

– О, да! – говорилъ онъ. – Мнѣ просто смѣшно, когда представитель администраціи, полный генералъ, начальникъ губерніи, фигурируетъ въ роли перваго министра, воображая, что онъ читаетъ тронную рѣчь императора Наполеона предъ законодательнымъ собраніемъ. О, да! Этотъ историческій докладъ объ исторической стѣнѣ будетъ, навѣрно, достояніемъ исторіи о началѣ нашего парламентаризма…

– Браво, monsieur Орѣцкій! Вы не шутя разсержены земствомъ?… Я первый разъ слышу отъ васъ такую длинную и полную злой ироніи рѣчь. Браво, браво! – говорила улыбаясь Софья Михайловна.

– Мнѣ только смѣшно, Софья Михайловна. О, да! Безъ году недѣля, какъ уничтожила верховная власть крѣпостное право, кнутъ и клеймо, и вдругъ у насъ уже успѣлъ образоваться парламентаризмъ! Пахнетъ конституціей въ залѣ благороднаго собранія!

– Право, вы несправедливы и безвинно осуждаете земство. Мы только-что оставили собраніе и развѣ тамъ было при насъ что-либо возмутительное, достойное такой злой критики, какъ ваша? Нѣтъ, вы – злы и несправедливы! Петръ Ивановичъ, неужели и вы раздѣляете мнѣнія monsieur Орѣцкаго? – обратилась Софья Михайловна въ Кожухову. Она прекрасно усвоила себѣ привычку со всѣми и обо всѣмъ говорить совершенно индифферентно, и теперь съ беззаботной улыбкой предлагала вопросы и выслушивала возраженія не какъ женщина, мужъ которой земскій дѣятель, а какъ свѣтская барыня, умѣющая каждому разговору придать изысканную вѣжливость и милую веселость аристократическихъ гостиныхъ.

– Почти, Софья Михайловна, – совершенно спокойно и еще болѣе гортаннымъ голосомъ отвѣчалъ Кожуховъ. – Мнѣ странно, что предсѣдатель, такой умный и разсудительный человѣкъ, не воспользовался, недавно предоставленнымъ ему, правомъ унимать черезчуръ горячихъ ораторовъ. Такихъ мнѣній объ администраціи, какія высказывалъ князь Король-Кречетовъ, нельзя допускать въ собраніи, – это ложь и глупость. Конечно, можно надъ этимъ смѣяться, но и становится грустно, вѣдь такъ говоритъ и это одобряетъ дворянство, опора престола и отечества!.. Такъ говорятъ послѣ мягкой, гуманной, полной довѣрія и искренности, рѣчи начальника губерніи!.. Это грустно.

– Но, господа, вы, кажется, позабыли, что Гавріилъ Васильевичъ говорилъ объ администраціи со словъ Московскихъ Вѣдомостей, Каткова же нельзя причислить къ глупцамъ и шутамъ!

– Чего не печатаютъ газеты, Софья Михайловна!.. Катковъ не исключеніе, – отвѣтилъ Кожуховъ. – Онъ печатаетъ все, что пришлютъ ему предводители, а Кречетовъ читалъ выдержку изъ корреспонденціи нашего предводителя.

– Но скажите, правда ли это? Есть ли правда въ такомъ мнѣніи объ администраціи въ народѣ? – все также индифферентно спросила Софья Михайловна.

– Конечно, нѣтъ. Народъ благоговѣетъ передъ властію, и скажи власть слово – и отъ благороднаго дворянства не останется и слѣда… Но мнѣ, право, нравится ихъ шутовское отношеніе къ постройкѣ,– продолжалъ Кожуховъ болѣе мягкимъ голосомъ и съ слабою улыбкой на лицѣ. – Вы извините, Софья Михайловна, за рѣзкость, но я не причисляю Дмитрія Ивановича къ числу всѣхъ остальныхъ. Онъ уменъ, знающъ и только заблуждается въ своихъ товарищахъ, – онъ судитъ о нихъ по себѣ… Романъ Юрьевичъ, хотите пойдемъ на пари, что дворянская постройка дороги кончится громаднымъ скандаломъ? – закончилъ Кожуховъ, обращаясь къ Орѣцкому.

– Хорошо! Но я самъ за скандалъ, воровство, глупость, разореніе и проч. О, да! Я хочу предложить князю Король-Кречетову развить мысль о способности дворянъ съ крестьянами командовать войскомъ, управлять государствомъ и, безъ науки, найти точку опоры для Архимедова рычага.

– О, съ послѣднимъ князь справится!.. Позволь ему – и онъ скоро перевернетъ весь міръ вверхъ дномъ, даже безъ точки опоры, которой просилъ Архимедъ для своего великаго научнаго рычага.

– Ха-ха-ха! – смѣялась Софья Михайловна, какъ бы вторя шутливому тону словъ Кожухова.

II.

А въ то же время Катерина Дмитріевна и ея кавалеры вели разговоръ совершенно о другомъ.

– Я не думаю, Катерина Дмитріевна, чтобы можно было когда-либо уничтожить бѣдность и неравенство на землѣ,– говорилъ Львовъ. – Кстати, я познакомился съ Могутовымъ и онъ удивилъ меня своими дѣльными сужденіями…

– Напримѣръ? – живо спросила Катерина Дмитріевна.

– Я говорилъ съ нимъ о многомъ и, между прочимъ, о голодѣ нашей губерніи. Насъ было трое: я, онъ и еще Переѣхавшій. Вы не знаете, вѣроятно, этого оригинала, Катерина Дмитріевна?

– Нѣтъ, – отвѣтила она, смотря въ землю и внимательно вслушиваясь въ слова Львова.

– Это мой секретарь въ статистическомъ комитетѣ,– поспѣшилъ познакомить Вороновъ. – Не глупый человѣкъ, но больной и до смѣшнаго увлекается всякой высокою чепухой.

– Это тотъ самый, что сидѣлъ рядомъ съ Могутовымъ въ собраніи? – спросила Катерина Дмитріевна, и когда Львовъ подтвердилъ ея предположеніе, она тихо добавила: – Какое у него печальное лицо.

– Ваша правда, Катерина Дмитріевна. У него, дѣйствительно, очень печальный видъ, а говоритъ онъ еще печальнѣе, сильно въ носъ и либо злится, либо плачетъ… Такъ вотъ этотъ Переѣхавшій, – продолжалъ разсказывать Львовъ, – для уничтоженія голода предлагалъ устроить на землѣ всеобщее равенство. Я очень интересовался, будетъ ли Могутовъ поддерживать подобную утопію, и не мало удивился, когда услышалъ отъ него совершенно противоположное.

– Что же говорилъ Могутовъ? – опять поспѣшно спросила дѣвушка.

– Онъ говорилъ, что нужно сперва образованіемъ приготовить людей къ равенству и только тогда уже думать и разговаривать о равномѣрномъ распредѣленіи богатства на землѣ. Онъ того мнѣнія, – и я вполнѣ согласенъ съ нимъ, – что сильная эксплуатація богатыми бѣдныхъ происходитъ только отъ неполнаго образованія первыхъ и совершеннаго невѣжества послѣднихъ…. Я передаю вамъ, Катерина Дмитріевна, кратко, но Могутовъ очень хорошо и очень убѣдительно доказывалъ это, такъ что даже упрямый Переѣхавшій согласился съ нимъ.

– А что вы говорили о литературѣ? – спросила Катерина Дмитріевна послѣ сравнительно долгаго молчанія, во время котораго Львовъ обмѣнялся съ Вороновымъ своими впечатлѣніями о нѣкоторыхъ новыхъ знакомыхъ въ городѣ. Львова и Воронова не удивляли задумчивость и вопросы Катерины Дмитріевны: она еще очень молода, не знаетъ жизни, не имѣетъ твердыхъ убѣжденій, а потому и интересуется и задумывается надъ многимъ.

– О литературѣ зашелъ разговоръ по поводу того же голода, – началъ разсказывать Львовъ. – Переѣхавшій отвергалъ пользу отъ науки для бѣдныхъ. По его мнѣнію, наука, искусство и литература служатъ только для удовлетворенія излишнихъ потребностей богатыхъ и для лучшей эксплуатаціи богатыми бѣдныхъ. Могутовъ опровергалъ это и доказывалъ, что, благодаря прогрессу науки, въ настоящее время самый послѣдній бѣднякъ живетъ лучше, чѣмъ сто или даже двадцать лѣтъ назадъ… Онъ такъ меня заинтересовалъ своими здравыми сужденіями, что мнѣ захотѣлось самому подѣлиться съ нимъ своими мыслями. Я высказалъ ему свое недовольство современною литературой, ея безжизненностію, скукою, отсутствіемъ дарованій въ критикѣ и поэзіи. Онъ вполнѣ согласился со мной и объяснилъ все это тѣмъ, что у современнаго нашего общества нѣтъ ясной цѣли жизни, достойной для возбужденія творчества, а потому и при существованіи поэтовъ и дарованій даже въ большемъ числѣ, чѣмъ ихъ было прежде, они не даютъ такихъ блестящихъ твореній, какъ давали писатели прежняго времени. Прежде яснѣе были стремленія и цѣли нашего интеллигентнаго общества: уничтоженіе крѣпостнаго права, устройство суда гласнаго и свобода печатнаго слова, – были и люди, проводившіе все это въ жизнь. Этимъ возбуждалось творчество писателей, ими создавались опредѣленные типы, полные жизни, гуманности и любви, люди гибли и боролись за свою цѣль въ жизни, – являлась жизнь и борьба и въ романахъ, и писались увлекательныя, горячія критическія статьи по поводу этихъ романовъ. Теперь крѣпостнаго права нѣтъ, есть судъ гласный, есть хотя какая-нибудь свобода слова, и интересъ общества сосредоточенъ исключительно на приспособленіи себя къ новой обстановкѣ жизни, какъ это дѣлаетъ всякій человѣкъ на новой квартирѣ. У нашего общества нѣтъ ясно сознанныхъ идеаловъ, а только есть неопредѣленныя желанія, которыя и изображаются нашими писателями въ каррикатурныхъ личностяхъ, въ родѣ Марка Волохова и прочихъ героевъ Писемскаго, Клюшникова, Стебницкаго и другихъ писателей… Вообще онъ очень хорошо это доказалъ…

– Но вѣдь это грустно? – спросилъ я у него. – Какъ же быть безъ идеаловъ въ литературѣ и жизни? – продолжалъ разсказывать Львовъ послѣ короткой паузы. – Онъ отвѣтилъ, что учиться надо. Наука должна выработать цѣль жизни, направленіе работы, создать идеалъ. Идеалъ явится сперва въ головахъ единицъ, потомъ десятковъ и наконецъ тысячъ, и тогда его подмѣтятъ писатели-поэты, изобразятъ его въ образахъ и формахъ, доступныхъ для пониманія многихъ, а критика разъяснитъ эти образы. Тогда явится сама собою и борьба, и стремленіе для осуществленія этого идеала въ жизни… Но почему такихъ безъидеальныхъ временъ нѣтъ на Западѣ, нѣтъ въ Европѣ и Америкѣ? – спросилъ я. А онъ отвѣтилъ, что и тамъ бываетъ то же самое, только тамъ все это не такъ рѣзко замѣтно. Такъ болѣе теплый климатъ, легче усвоиваются науки, не такъ тяжела борьба для воплощенія идеала въ жизнь, – и тамъ жизнь идетъ болѣе плавно, а не порывами, какъ у насъ. При порывѣ скоро устаютъ и продолжительно отдыхаютъ… Я передаю вамъ, Катерина Дмитріевна, кратко мысли Могутова, но я вполнѣ раздѣляю его мнѣніе.

– Больше вы ни о чемъ не говорили? – спросила Катерина Дмитріевна, опять немного помолчавъ.

– Я высказалъ ему свое удивленіе о томъ, что такого трезваго мыслью человѣка, какимъ я нашелъ его, выслали изъ Петербурга подъ надзоръ, и просилъ, если не секретъ, разсказать, за что именно.

И за этимъ Львовъ передалъ короткій разсказъ Могутова о причинѣ его исключенія изъ института и высылки въ С-нскъ подъ надзоръ полиціи.

– А вы, Катерина Дмитріевна, очень интересуетесь Могутовымъ? – спросилъ Вороновъ, спросилъ только затѣмъ, что ему надоѣло такъ долго молчать, пока разсказывалъ Львовъ. Онъ, какъ и Львовъ, смотрѣлъ на вниманіе дѣвушки къ Могутову какъ на потребность ея головки интересоваться новостью и, самое большее, допускалъ потребность ея добраго сердца облегчить положеніе страдающаго молодаго человѣка.

– Я случайно видѣла его, слышала, какъ мама разговаривала съ нимъ, и онъ мнѣ показался лучше всѣхъ знакомыхъ мужчинъ! – громко и быстро отвѣтила Катерина Дмитріевна и яркій румянецъ выступилъ вдругъ на ея блѣдныхъ, мраморныхъ щекахъ. Она застыдилась своихъ словъ, – они вдругъ показались ей неприличными, даже обидными для ея кавалеровъ.

А кавалеры только теперь замѣтили что-то большее, чѣмъ неопредѣленную доброту и такое же вниманіе со стороны дѣвушки къ Могутову. Вороновъ, впрочемъ, скоро сообразилъ, что это – глупость и быть этого не можетъ, разумѣя подъ «глупостью» и «быть не можетъ» серьезную любовь или серьезное увлеченіе Могутовымъ. «Сосланный и подъ надзоромъ студентъ… Чепуха!» – успокоилъ онъ себя окончательно. Что же касается Львова, то онъ, несмотря на свое доброе сердце, называлъ себя дуракомъ за симпатичное повѣствованіе о Могутовѣ.

– А знаете, Катерина Дмитріевна, какой взглядъ имѣетъ Могутовъ на любовь и бракъ? – обратился онъ потомъ къ дѣвушкѣ, слегка улыбаясь и влюбленными глазами смотря на нее.

– Скажите, – спокойно отвѣтила она, совершенно оправившись отъ неловкости сказанныхъ ею черезчуръ искренно словъ.

– Онъ того мнѣнія, что дѣвушка должна выходить замужъ не ранѣе лѣтъ, этакъ, двадцати-трехъ-пяти, а мужчина жениться не ранѣе лѣтъ тридцати пяти-сорока.

– Ха-ха-ха! Жениться, глядя въ могилу! Ха-ха-ха! – громко и весело засмѣялся Вороновъ.

– Почему это? – удивленно спросила Катерина Дмитріевна. Ей хотѣлось любить, хотя и отъ скуки жизни; отецъ совѣтовалъ ей влюбиться и смотрѣть на любовь и бракъ какъ на цѣль жизни женщины, и вдругъ говорятъ, да и кто говоритъ? – говоритъ лучшій изъ всѣхъ знакомыхъ ей мужчинъ; что она, семнадцатилѣтняя дѣвушка, должна полюбить, когда ей будетъ двадцать пять лѣтъ… Что же она будетъ дѣлать до этого, далекаго еще для нея, возраста?!

– Меня, какъ кажется, и васъ, Катерина Дмитріевна, не мало удивилъ такой ранній возрастъ для любви и брака, и я не могъ удержаться тогда отъ смѣха. Почему вы такъ думаете? – спросилъ я потомъ у Могутова. – Люблю ли я Шекспира? – вмѣсто отвѣта, задалъ онъ мнѣ вопросъ. – Люблю, отвѣтилъ я, не понимая, зачѣмъ онъ спрашиваетъ объ этомъ. – Помните ли разговоръ Порціи, жены Брута, съ Брутомъ ночью, когда должны были собраться заговорщики? – опять спросилъ онъ. – Я отвѣтилъ, что хотя и люблю Шекспира, но знаю наизусть только монологъ Ромео къ Юліи, сцену между Клеопатрой и Антоніемъ и нѣсколько монологовъ изъ Гамлета; что же касается «Юлія Цезаря», то я всего разъ читалъ его и совершенно уже позабылъ. – Хотите я вамъ прочту эту сцену? – спросилъ онъ. – Я, конечно, заявилъ желаніе, и онъ прочелъ… Какое же имѣетъ отношеніе эта сцена къ возрасту любви и брака? – спросилъ я. – А онъ отвѣтилъ, что развѣ можетъ быть такой женой, какъ Порція, дѣвушка въ 17–18 лѣтъ? Въ эти лѣта, – увѣрялъ онъ потомъ, – всякая дѣвушка – еще дитя, а ее дѣлаютъ уже матерью, лишаютъ возможности учиться, и она, конечно, будетъ и плохой женой, и плохою матерью.

– И только? – спросила дѣвушка, когда Львовъ остановился.

– Онъ говорилъ еще, что даже такая женщина, какъ героиня «Феликсъ Гольта», послѣдняго романа Джорджа Элліота, и та не могла бы быть такой въ 17–18 лѣтъ… Вообще, тутъ мнѣ Могутовъ показался не серьезнымъ мыслителемъ, а порядочнымъ фразеромъ, – съ самодовольной улыбкой закончилъ свой разсказъ Львовъ.

– А я совсѣмъ не читала Шекспира… Только разъ видѣла «Гамлета» на сценѣ,– тихо и какъ бы сама съ собой проговорила Катерина Дмитріевна. – О чемъ говорила Порція съ Брутомъ? – болѣе живо спросила она потомъ.

– Жена проситъ сказать, – разсказывалъ Львовъ, – почему мужъ, Брутъ, проводитъ ночь безъ сна и почему къ нему являются какіе-то люди въ маскахъ, точно заговорщики, которые боятся даже неуловимаго свѣта ночи? Брутъ отвѣчаетъ, что онъ не совсѣмъ здоровъ и, вообще, совѣтуетъ женѣ не тревожиться по-пустому и идти спать. Порція не вѣритъ, падаетъ на колѣни и говоритъ, что это значитъ, что Брутъ ей не довѣряетъ, – ей, Катона дочери, – ей, которая сама себя поранила, – ей, женѣ Брута, перваго гражданина Рима и т. д. Я не припомню всего, но Порція говоритъ очень краснорѣчиво и оканчиваетъ свой монологъ такъ: «О, если такъ, то Порція для Брута наложница, а не жена!»

– И только? – спросила Катерина Дмитріевна.

– И только, – все также улыбаясь, отвѣтилъ Львовъ. – И очень мало для того, чтобъ уничтожить весну жизни человѣка! – болѣе горячо продолжалъ онъ. – Соловей поетъ весною, а лѣтомъ не слыхать его, – и человѣкъ любитъ только тогда, когда сильно бьется сердце въ его груди, когда чистая кровь юности кипитъ въ немъ, а не тогда, когда медленно, въ тактъ пяти секунднаго маятника, бьется его пульсъ и попорченная жизнью кровь течетъ въ его жилахъ.

– Браво, браво!.. Браво, monsieur Львовъ! – громко одобрилъ Вороновъ восторженную рѣчь Львова.

– Это правда, – тихо сказала Катерина Дмитріевна. – «Папа знаетъ жизнь и обманывать не станетъ», – подумала она потомъ.

– Чему это вы аплодируете, monsieur Вороновъ? – спросила Софья Михайловна, которой началъ надоѣдать разговоръ о земствѣ, администраціи, желѣзной дорогѣ, дворянствѣ и т. п.

– Ораторскому таланту monsieur Львова, Софья Михайловна. Я не ожидалъ найти въ немъ оратора, а онъ прелесть какъ сказалъ о любви въ юности и старости.

– Вы болѣе пріятную тему избрали для разговора, чѣмъ мы, – улыбаясь шутила Софья Михайловна. – Но я бы совѣтовала вамъ, при этой темѣ разговора, не очень отдаляться отъ меня. Катя! мамаша желаетъ, чтобъ ораторскій талантъ monsieur Львова о любви въ молодости и о любви въ старости проявлялся при мнѣ.

Всѣ направились изъ сада въ улицу, гдѣ былъ домъ Рымнина.

III.

Въ девятомъ часу вечера губернскій предводитель дворянства, послѣ экстреннаго земскаго собранія и послѣ обѣда, лежалъ на диванѣ въ своемъ кабинетѣ, курилъ сигару и находился въ самомъ пріятномъ расположеніи духа, что отлично отражалось на его красивомъ лицѣ, потерявшемъ свою обычную сухость и чрезъ то имѣвшемъ еще болѣе красивый видъ. Энергія и увлеченіе дворянъ гласныхъ и негласныхъ, съ которыми почти всѣ они ухватились на первыхъ порахъ за постройку земляныхъ работъ желѣзной дороги, приводили предводителя въ восторгъ, такъ какъ все это было болѣе грандіозно, болѣе толково и солидно, чѣмъ онъ ожидалъ, а это было очень и очень нужно для него. Читатель знаетъ уже, что предводитель, бывшій не такъ давно небольшимъ чиновникомъ, женился на женщинѣ гораздо старѣе его лѣтами и некрасивой, что онъ взялъ за ней громадное приданое въ лѣсахъ, земляхъ, усадьбахъ и наличныхъ деньгахъ, что послѣ женитьбы онъ очень быстро достигъ высокаго и вліятельнаго положенія и зажилъ такъ роскошно, что возбуждалъ въ себѣ зависть не въ одномъ Лукомскомъ. Но мы должны сказать, что, благодаря такой роскошной и поэтической жизни, къ описываемому нами времени громадное приданое жены предводителя почти все уже ушло на эту жизнь: наличныхъ денегъ не было давно и истрачено было и то, что получилось отъ залога имѣній, лѣсовъ и домовъ. Служба Ивана Ивановича Сергѣева была почетна, величественна, онъ былъ при ней почти первымъ лицомъ въ губерніи; но, не давая никакихъ доходовъ, кромѣ трехъ-тысячнаго жалованья, какъ предсѣдателя управы, она еще требовала громадныхъ расходовъ, – и губернскій предводитель дворянства уже давно создавалъ въ своей головѣ разные проекты заполученія громаднаго куша денегъ безъ пятна на совѣсти, безъ огласки, малѣйшей публичности и безъ малѣйшаго компрометированія своего высокаго положенія. Нѣсколько мѣсяцевъ назадъ всѣ проекты Сергѣева сводились къ тому, что нужно бросить предводительство и службу земства и заполучить большое, вліятельное мѣсто въ администраціи, съ хорошимъ содержаніемъ и съ возможностью имѣть на ономъ хорошій сторонній доходъ. Начальникомъ любой губерніи онъ могъ сдѣлаться безъ труда и во всякое время, такъ какъ онъ хорошо былъ извѣстенъ въ высшихъ сферахъ Петербурга и ему стоило только заявить свое желаніе, чтобъ оно было исполнено съ большой охотой и даже радостью: его умъ, солидная настойчивость и знаніе практики жизни, наглядно заявленные прекраснымъ веденіемъ земскихъ и дворянскихъ дѣлъ губерніи, считались въ высшихъ сферахъ Петербурга почти необходимыми для участія въ трудныхъ дѣлахъ администраціи государства. Но быть губернаторомъ онъ считалъ послѣднимъ дѣломъ. Ему хорошо извѣстны были случаи громадныхъ кушей, перепадавшихъ въ руки высоко-стоящихъ лицъ отъ разныхъ концессіонеровъ, и вотъ тутъ, около такихъ мѣстъ, вращались помыслы Сергѣева: попасть на такое мѣсто выработывалъ онъ проектъ. Бѣдствіе голода, нежданно постигшее губернію, помогло предводителю выработать грандіозный проектъ, совмѣщающій въ себѣ и избавленіе губерніи отъ голода, и избавленіе самого предводителя отъ безденежья.

Въ правительственныхъ сферахъ было уже года два рѣшено провести желѣзную дорогу отъ А… до Б… Дорога эта, дѣйствительно, имѣло громадное значеніе во всѣхъ рѣшительно отношеніяхъ: стратегическомъ, политическомъ, экономическомъ и даже, какъ увѣряли нѣкоторые, педагогическомъ. Необходимость постройки въ послѣднемъ, т. е. педагогическомъ, отношеніи доказывалась тѣмъ, что дорога, проходя по замѣчательнымъ въ исторіи мѣстамъ, дастъ возможность дешево и скоро осматривать эти мѣста, и педагоги могутъ тогда, для лучшаго ознакомленія и для легкаго усвоенія отечественной исторіи, возить гимназистовъ, студентовъ и офицеровъ, изучающихъ въ академіяхъ военныя науки, на экскурсіи въ эти мѣста. Но, несмотря на всю важность дороги, сооруженіе оной было отложено, благодаря вдругъ разразившимся коммерческимъ и биржевымъ кризисамъ и крахамъ въ Берлинѣ, Вѣнѣ и у насъ самихъ и благодаря тому, что политическій горизонтъ Европы началъ омрачаться замѣшательствомъ, пока еще впрочемъ очень неопредѣленнымъ, между Франціей и Пруссіей. Губернскій предводитель и надумалъ воспользоваться голодомъ губерніи, чтобы, во-первыхъ, ускорить постройку дороги и, во-вторыхъ, забрать постройку въ руки земства, т. е. почти въ свои собственныя руки, какъ предсѣдателя губернскаго земскаго собранія, съ такими новыми громадными правами – и какъ предсѣдателя губернской управы, и, наконецъ, какъ губернскаго предводителя. Имѣя тысяче-верстную дорогу въ своихъ почти рукахъ, Сергѣеву казалось не труднымъ устроить дѣло такъ, чтобъ и избавить губернію отъ голода, и для себя заполучить столько, сколько только пожелаетъ онъ самъ. Предсѣдатель управы и предводитель дворянства, въ одномъ конечно лицѣ, поѣхалъ въ Петербургъ и отъ лица дворянъ и, главное, отъ лица земства губерніи, котораго прямой долгъ помочь голодающему крестьянству, выхлопоталъ концессію, съ которой мы уже познакомили читателя въ прошлой главѣ.

«Дѣло устроилось лучше, чѣмъ я ожидалъ, – думалъ предводитель, лежа на диванѣ и покуривая дорогую гаванскую сигару, дымъ которой почти былъ не замѣтенъ въ полутьмѣ кабинета. – Хлопонинъ предлагалъ милліонъ для земства и сто тысячъ на дѣла благотворительности, по личному моему усмотрѣнію. Сегодня получилъ письмо отъ Брестова, Карлова и Ко съ предложеніемъ тоже милліона земству и двухсотъ тысячъ на дѣло благотворительности „по безконтрольному назначенію вашего превосходительства“, какъ написано въ письмѣ… Но это все не то… Въ декабрѣ – новые выборы; дорога и способъ ея постройки заставятъ дворянъ губерніи снова выбрать меня единогласно въ предводители; новые гласные по тому же самому выберутъ въ управу предсѣдательствовать, еслибъ я и не желалъ; газеты на весь свѣтъ прокричатъ о неслыханномъ доселѣ дѣлѣ – сооруженіи земствомъ желѣзной дороги для избавленія губерніи отъ голода, – и любое мѣсто въ администраціи будетъ мое… А тамъ можно будетъ и дорогу сдать съ пользою для земства и съ пятью стами тысячъ для себя… Къ осени голода не будетъ, дворяне, навѣрно, сами попросятъ развязать ихъ съ постройкой, а я, не дожидая того, обдѣлаю дѣло съ разными Хлопониными, Брестовыми, Карловыми и прочей капитальной сволочью…»

– Зажечь свѣчи, Ваня? – прервала думы предводителя пожилая, высокаго роста, съ строгимъ, но добрымъ, симпатичнымъ лицомъ, жена предводителя, Варвара Кириловна.

– Будь добра, – отвѣтилъ, не вставая, предводитель. – А потомъ присядь около меня. Я поговорю съ тобой о твоей поѣздкѣ за границу.

– О твоей!.. Почему же не о нашей? Ты опять поѣдешь не вмѣстѣ и проживешь лѣто не со мной? – зажигая неторопливо свѣчи, говорила Варвара Кириловна еще не старческимъ голосомъ, въ которомъ слышна была грусть и недовольство.

– Я не могу, Варя, совсѣмъ ѣхать за границу, хотя доктора и совѣтуютъ…

– Какой ты сегодня особенно красивый! – прервала предводителя Варвара Кириловна, садясь около него и пристально всматриваясь въ лицо мужа. – Я поцѣлую тебя – и она нагнулась и медленно поцѣловала его въ губы. – Почему же тебѣ нельзя, ѣхать за границу, если доктора велятъ непремѣнно пользоваться водами? Ты не жалѣешь меня, потому что не бережешь своего здоровья… да? – и она перебирала своими длинными, но очень худощавыми бѣлыми пальцами волосы на его головѣ.

– Надо исполнить, Варя, свой долгъ, какъ дворянина и какъ гражданина губерніи, – не громко, но съ чувствомъ отвѣчалъ предводитель. – Ты знаешь, что въ губерніи голодъ и что я хочу уничтожить его безъ всякихъ дурныхъ слѣдовъ для голодныхъ. Я прогоню его далеко отъ нашей губерніи… Нужно только немного пожертвовать своимъ здоровьемъ и не поѣхать за границу.

– Какой ты сегодня славный, Ваня! Ты сегодня не суровъ и смотришь еще болѣе героемъ, какъ богатырь послѣ подвига. Положи вотъ такъ руки, а голову – вотъ такъ, – и она отбросила его руку съ сигарой небрежно въ сторону, другую закинула за голову, голову повернула почти вверхъ лицомъ, растегнула жилетъ, открыла его полную, обросшую волосами грудь и, придавъ всей его фигурѣ раскинутостъ удалаго богатыря, нѣжно говорила:– Ну, вотъ теперь говори, мой богатырь, о своихъ побѣдахъ. Вѣдь ты уже прогналъ голодъ. Ты уже побѣдилъ его и теперь лежишь довольный своею побѣдою…. Да, Ваня?

– Да, ты права, Варя, я почти уже побѣдилъ голодъ, – съ нѣжностью отвѣчалъ предводитель. – Но я долженъ прожить лѣто здѣсь, для того чтобы приготовить тріумфъ для себя, чтобы сдѣлать видимою для всѣхъ побѣду и принять отъ всей губерніи благодарность за нее.