Текст книги "Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу"

Автор книги: М. Забелло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 37 страниц)

Онъ позабылъ, что снялъ шляпу, продолжая досадовать, что у него до сихъ поръ не выработался характеръ настолько, чтобы каждое слово, каждый поступокъ были обдуманы, строго-сознательны. Подавая руку Софьѣ Михайловнѣ, онъ подалъ ее вмѣстѣ со шляпой, которую держала рука, и удивленіе, и торопливость, съ которыми онъ надѣвалъ шляпу, отразились грустною улыбкой на его лицѣ.

– Извольте намъ отрекомендоваться! Намъ очень пріятно съ вами познакомиться послѣ такой оригинальной встрѣчи, – пожимая руку Могутова и продолжая улыбаться.,– сказала Софья Михайловна.

– Моя фамилія Могутовъ, – потянувъ изъ рукъ Софьи Михайловны свою руку, – сказалъ онъ.

– Вотъ не ожидала видѣть васъ такимъ! – и Софья Михайловна еще разъ окинула его пристальнымъ взглядомъ, какъ бы желая убѣдиться, не обманываетъ ли онъ ее. – О васъ такія страсти говорятъ въ городѣ!.. А вы очень скромны и стыдливы, – боитесь даже словомъ обидѣть… Полное разочарованіе! Правда, Катя?…

Катя стояла съ опущенной внизъ головой и ничего не отвѣчала.

– Вы знаете, что про васъ говорятъ? – спросила Софья Михайловна, не дождавшись отвѣта падчерицы.

Онъ утвердительно кивнулъ толовою

– И есть въ томъ правда? – спросила она.

– Нѣтъ… Вотъ и вы обзовете меня ругателемъ и тогда – ложись да и умирай, – отвѣтилъ онъ.

– Я вижу, что вы шутите. Что вамъ за дѣло до басенъ?… Про меня, да и про всѣхъ у насъ Богъ знаетъ что разсказываютъ, а видите, я не похожа на умирающую, – весело говорила Софья Михайловна.

– Работы не дадутъ, – сказалъ онъ.

– Ахъ, да!.. У васъ можетъ-быть нѣтъ средствъ?… Я сужу всѣхъ по себѣ, замѣтивъ усилившуюся серьезность его лица, – продолжала она. – У меня есть средства, мнѣ кажутся всѣ богатыми… Какъ это глупо!

– Я сказалъ не о средствахъ къ жизни, а о работѣ… Безъ работы и при средствахъ нельзя жить. „Нѣтъ бѣды кручиннѣе – безъ работы парню маяться“, – сказалъ онъ и поклонился, думая уходить.

– Я васъ еще немного задержу. Вы извините?… Да?… Отлично, – сказала Софья Михайловна, хотя онъ ничего не отвѣчалъ, а вопросительно смотрѣлъ на нее.

„Тѣшится новой игрушкой дитя, – думалъ онъ. – Какой смыслъ изъ всего этого?… А другая?… – Онъ посмотрѣлъ на другую. Глаза ихъ встрѣтились. Она смотрѣла на него пытливо, широко раскрывъ свои большіе глаза, которые, встрѣтивъ его взглядъ, быстро и стыдливо опустились внизъ. – Другая смотрятъ какъ на звѣря и пужается, какъ малое дитя“, – подумалъ онъ.

– Вы видите предъ собою мать и дочь, – продолжала Софи Михайловна. – Мы, – правда, Катя? – очень желаемъ познакомиться съ вами и надѣемся, что вы постараетесь узнать, кто мы, – дамамъ неприлично самимъ рекомендоваться… Но вы непремѣнно должны быть у насъ, – слышите? Мой мужъ – земскій дѣятель. Дмитрій Ивановичъ Рымнинъ, – не забудете?

Онъ кивнулъ головой.

– Теперь до свиданья, – улыбаясь, кланяясь и подавая руку, сказала Софья Михайловна.

– Прощайте, тоже подавая руку и прямо смотря въ лицо Могутова, – сказала Катерина Дмитріевна.

Могутовъ посмотрѣлъ на нее и ей, какъ и ея мачихѣ, пожалъ руку не очень крѣпко, но и не очень слабо, обыкновеннымъ пожатіемъ. Въ пожатіи Катерины Дмитріевны было менѣе крѣпости и силы, чѣмъ въ пожатіи Софьи Михайловны. Барыни сошли съ холма, сѣли въ щегольской фаэтонъ, запряженный парой красивыхъ лошадей, съ бородатымъ кучеромъ на козлахъ и съ ливрейнымъ лакеемъ, который ловко посадилъ барынь и еще болѣе ловко вскочилъ на мѣсто рядомъ съ кучеромъ. Могутовъ стоялъ на холмѣ и видѣлъ всю ловкость лакея, и только когда экипажъ тронулся и Софья Михайловна, оглянувшись, кивнула ему головой, онъ сошелъ съ холма и скоро зашагалъ въ городъ.

„Экій случай! – думалъ онъ дорогою. – Аристократки въ бархатахъ и соболяхъ изволили разговаривать и даже просили пожаловать на домъ „вреднаго въ нравственномъ и правительственномъ отношеніяхъ“!.. Нѣтъ, Переѣхавшій преувеличиваетъ!.. „Свѣти же солнце красное, покуда я зеркало не пріобрѣлъ, на тѣнь свою мнѣ нужно наглядѣться!“… Чепуха! Герой исторіи съ институтками – вотъ корень, вотъ причина… Доѣдутъ до города и позабудутъ… „Еще и башмаковъ не износила, въ которыхъ шла за гробомъ“… Это объ аристократахъ сказалъ Шекспиръ… А ты? Ты не забудешь меня? – Нѣтъ. Любовь и цѣль жизни связываютъ насъ, – зачѣмъ намъ забывать другъ друга?..

Ну, а ты, Лёля, что ты теперь?… Какой извергъ завелъ тебя въ болото?… Какъ вырвать тебя изъ него?…“

Онъ не хотѣлъ, вѣроятно, думать о болотѣ и способѣ извлеченія изъ онаго Лели, такъ какъ тряхнулъ, головой и еще скорѣе и не думая зашагалъ по шоссе.

V.

– Какой онъ робкій!.. Я ожидала видѣть его смѣлымъ и дерзкимъ, а онъ боится муху обидѣть, – говорила Софья Михайловна въ фаэтонѣ.

– Онъ – не трусъ, мама, – замѣтила Катерина Дмитріевна.

– Я не говорю, что онъ – трусъ, но… черезчуръ деликатенъ. Это къ мущинѣ даже не идетъ.

– Онъ – не сладкій, мама… Вороновъ черезчуръ деликатный, а онъ на него не похожъ, – сказала Катерина Дмитріевна.

– Да?… Но, право, онъ – оригиналъ. Высокій, плотный, угрюмый и – тихая овечка вмѣстѣ. Какъ досадно, что я не распросила, за что его прислали?… Но какъ проницателенъ нашъ городъ! Какую подходящую исторію сочинили!.. Это, кажется, Кожуховъ ѣдетъ верхомъ? – спросила Софья Михайловна, хотя ясно видѣла, что ѣхавшій на встрѣчу на прекрасной вороной лошади былъ Кожуховъ.

Всадникъ остановилъ коня, не доѣзжая шаговъ десяти до экипажа, и, когда фаэтонъ сравнялся съ нимъ, ловко отдалъ честь сперва по-военному – подъ козырекъ, потомъ, приподнявъ шляпу и отнеся ее далеко въ сторону, медленно и набокъ наклонивъ голову. Фаэтонъ поѣхалъ шагомъ и всадникъ, покрывъ голову шляпой, тоже поѣхалъ шагомъ, сбоку фаэтона, тамъ, гдѣ сидѣла Софья Михайловна.

– Угадайте, съ кѣмъ мы встрѣтились? – спросила Софья Михайловна послѣ обычныхъ привѣтствій и разспросовъ о здоровьѣ дамъ, ихъ супруга и отца.

– Неужели съ волкомъ? – шутливо, гортаннымъ голосомъ, спросилъ Кожуховъ.

– Мы и сами думали, что съ волкомъ, но волкъ оказался, – для насъ, по крайней мѣрѣ,– тихой овечкой. Догадались?

– Ручные волки бываютъ, но „сколько волка ни корми, онъ все въ лѣсъ смотритъ“, Софья Михайловна, и ихъ всегда держатъ на цѣпи.

– Вы сегодня плохой отгадчикъ… Какъ вы пожелтѣли!.. Вы не больны? – смотря пристально на Кожухова, съ участіемъ сказала Софья Михайловна.

– Благодарю васъ. Здоровъ, но сплю четыре часа въ сутки. Старъ сталъ, Софья Михайловна, и четыре часа сна желтятъ меня, а прежде цѣлыя ночи безъ сна, и все ничего, – сказалъ онъ и вздохнулъ. Онъ сидѣлъ на конѣ бодро, смотрѣлъ здоровымъ и красивымъ мужчиной и былъ только чуть-чуть блѣднѣе обыкновеннаго, такъ что вздохъ его относился, вѣроятно, къ „цѣлымъ ночамъ безъ сна – и все ничего“, чѣмъ къ старости его лѣтъ.

– Неужели опять кутите и играете въ карты?… Такъ давно бросили игру и вдругъ опять! – Въ голосѣ Софьи Михайловны слышны были участіе и тревога.

– Не то, Софья Михайловна! Его превосходительство задалъ спѣшную работу.

– И очень скучную… да? – торопливо и перебивая его, спросила Софья Михайловна.

– Напротивъ, очень интересную, но требующую громаднаго труда и тщательной обработки… Но кого же вы встрѣтили, Софья Михайловна?

– Господина очень похожаго на васъ… Онъ моложе, но такъ же солиденъ, говоритъ ровнымъ и спокойнымъ голосомъ, можетъ тонко шутить, незамѣтно смѣяться и прямо смотрѣть въ глаза, – словомъ, очень похожъ на васъ.

– Не отгадаю, – пожавъ плечами и подумавъ, сказалъ Кожуховъ. Ему нравилась характеристика его, но онъ не зналъ въ городѣ мужчинъ, похожихъ на него.

– Катя! не правда ли, что сегодня Петръ Ивановичъ очень похожъ на нашего новаго знакомаго? – спросила Софья Михайловна.

Катя пристально посмотрѣла на Кожухова онъ смотрѣлъ впередъ и она видѣла его профиль.

– Кажется, мама… Но очень мало, – отвѣчала она.

Фаэтонъ поѣхалъ шибче.

– Нѣтъ, ты всмотрись, Катя, пристальнѣй, – говорила Софья Михайловна. – Они не одинаковы, но есть большое сходство, особенно когда Кожуховъ блѣденъ, какъ сегодня… Онъ такъ же высокъ, крѣпко сложенъ, держитъ голову гордо вверхъ, очень тонко улыбается и еще тоньше остритъ, – трудно даже разобрать на первыхъ порахъ… Право, между ними большое сходство… Но есть и различіе. Тотъ – еще юноша, говоритъ по книгѣ, стихами, а этотъ – совсѣмъ мужчина, говоритъ свои мысли и слова… Я бы этому смѣлѣй подала руку при спускѣ съ горы… Тотъ можетъ самъ упасть… Правда, Катя?

– Не знаю, мама, – отвѣчала Катя и опять пристально посмотрѣла на Кожухова.

Фаэтонъ остановился у городскаго сада. Лакей ссадилъ барынь, а Кожуховъ отдалъ ему лошадь и всѣ пошли по главной аллеѣ сада.

– Мы встрѣтили Могутова, проболтали съ нимъ около получаса и, вообразите, намъ было очень весело съ нимъ, – сказала Софья Михайловна.

– Интересно. Вѣроятно, онъ вскочилъ на ходу къ вамъ въ фаэтонъ? – улыбаясь спросилъ Кожуховъ.

– О, нѣтъ! Мы первыя заговорили съ нимъ. Онъ лежалъ на холмѣ, знаете? – у широкаго поля. – И она разсказала ему довольно подробно встрѣчу съ Могутовымъ и весь разговоръ съ нимъ. – Но какъ онъ былъ симпатично-смѣшонъ и наивно-красивъ, когда стоялъ безъ шляпы и самъ не замѣчалъ этого! Правда, Катя? – закончила разсказъ Софья Михайловна.

– Что ты спросила, мама?…

Катя шла задумавшись, пристально глядя впередъ, и не слышала, что говорила ея мачиха.

– О чемъ ты задумалась, Катя?… Ты не влюбилась ли въ Могутова? – И Софья Михайловна пытливо посмотрѣла на нее.

Катерина Дмитріевна покраснѣла, но, какъ всегда, едва замѣтно, и только отъ взгляда мачихи не ускользнула краска.

– Я, мама, думала, – разъясняя свою задумчивость, отвѣчала дѣвушка, – отчего, мама, съ нами никто не говоритъ такъ, какъ онъ и при первомъ знакомствѣ? – спросила она, немного помолчавъ.

– Ты преувеличиваешь, Катя. Онъ говорилъ только оригинально… Что ты нашла особеннаго? – сказала Софья Михайловна.

Падчерица молчала.

– Я тоже имѣлъ счастье видѣть сегодня въ полдень господина Могутова, но на меня объ произвелъ иное впечатлѣніе, – говорилъ Кожуховъ. – Много задора и самоувѣренности въ наружности, но тупость и самая жалкая бѣдность мыслей, при плохомъ выраженіи ихъ… Представьте, приходитъ просить работы и, не сказавъ и десятка словъ, имѣлъ сильное желаніе выругать меня.

– Какимъ образомъ? – съ сильнымъ любопытствомъ спросила Софья Михайловна, а ея падчерица, идя немного впереди, начала внимательно слушать.

– Пожаловали просить помощи въ пріисканіи для нихъ работы. Я предложилъ имъ поступить въ канцелярію начальника губерніи, такъ изволили отвѣтить, что они дали клятву не быть чиновникомъ и что ко мнѣ изволили обратиться не какъ къ чиновнику, а какъ къ студенту, ихъ товарищу… Затѣмъ повернулись и ушли… Я, конечно, нехотя смѣялся, что со мной рѣдко случается въ канцеляріи, – закончилъ Кожуховъ.

Катерина Дмитріевна обернулась и посмотрѣла на него.

– Вы ошибаетесь, Катерина Дмитріевна, придавая словамъ сего героя что-то особенное, – говорилъ Кожуховъ, какъ бы отвѣчая на взглядъ дѣвушки. – Вы мало знаете жизнь и людей и для васъ его слова показались интересными, но для опытныхъ людей въ нихъ – эффектность, рисовка безъ подкладки серьезнаго знанія и только…

Катерина Дмитріевна опять посмотрѣла на него, глаза ихъ встрѣтились и его перваго не потупились въ землю, не заморгали вѣками, а обратились въ глубь аллеи.

– Къ намъ идетъ на встрѣчу и новый, и молодой педагогъ, – сказалъ онъ.

„Онъ клевещетъ на Могутова“, – подумала дѣвушка.

VI.

Послѣ обычныхъ при встрѣчѣ поклоновъ, рукопожатій и разговоровъ, Катерина Дмитріевна пошла со Львовымъ впереди, а сзади ихъ, шагахъ въ пяти, Софья Михайловна съ Кожуховымъ.

– Вы, не знаете, господинъ Львовъ, чьи вотъ эти стихи: „только геній можетъ учить другихъ, а мы, трусы и жалкіе люди, не стоимъ мѣднаго гроша“? – спросила дѣвушка.

– Это не стихи, Катерина Дмитріевна! – сказалъ удивленно Львовъ. Онъ былъ такого высокаго мнѣнія о своей спутницѣ, что не понималъ и удивлялся, какъ она могла прозу принять за стихи.

– Но развѣ эта фраза не можетъ быть написана стихами? – громко и нетерпѣливо спросила она. – Я слышала стихи, но не упомнила ихъ… Я сказала, какъ поняла ихъ, – добавила она уже обыкновеннымъ голосомъ, сама удивляясь своей нетерпѣливости на непонятливость Львова.

– Не помню… Нѣтъ, къ сожалѣнію, не знаю, чьи это стихи… Но я могу справиться, если вамъ угодно. – Онъ не замѣтилъ вспышки гнѣва въ дѣвушкѣ и говорилъ, какъ всегда, услужливо и любезно.

– Если можно, узнайте… Знаете для чего? – живо спросила она.

– Нѣтъ, къ сожалѣнію, не знаю. – Онъ, дѣйствительно, сожалѣлъ, и сильно сожалѣлъ.

– Папа совѣтовалъ мнѣ начать заниматься педагогіей. Я начала читать педагогическія книги и надумала давать кому-нибудь уроки, но сего дня услышала, что „только геній можетъ учить другихъ“ – и мнѣ показалось, что я берусь не за свое дѣло… Мнѣ хочется прочесть все стихотвореніе. Тамъ… какая я глупая! Мнѣ показалось, что въ стихотвореніи говорится, что нужно имѣть, чтобы хорошо учить… – закончила она уже не такъ бойко, какъ начала.

– Вы клевещете на себя! – съ увлеченіемъ началъ Львовъ. – Вы знаете многое и лучше, чѣмъ мы, учителя! Я помню, какъ правдиво и съ какимъ чувствомъ сказали вы о Пушкинѣ: „Болѣе любишь природу и людей послѣ чтенія Пушкина“, – сказали вы и такъ точно опредѣлили поэзію.

– Это „Дитя“ Боборыкина, это не я такъ сказала, – перебила она Львова. – Я видала ее на сценѣ, вспомнила тогда ея слова и сказала вамъ.

– Я слышалъ и знаю, что это правда, что вы отлично знаете гимназическій курсъ, – чего же вамъ еще?… Нѣтъ, вы клевещете на себя! Вы будете лучшей учительницей! – у Львова въ головѣ рисовался пансіонъ, въ которомъ онъ и она – хозяева-педагоги; онъ восхищался этой мыслью и, подъ вліяніемъ восхищенія, слова лились скоро и съ увлеченіемъ.

– Вы правы, – глядя на Львова, сказала она. – Стихотвореніе, вѣрно, говоритъ не о томъ; учить грамотѣ, географіи, ариѳметикѣ,– генія не нужно… Тамъ – о другомъ, но я не знаю, о чемъ…

– Вы можете учить всему! Не боги горшки обжигаютъ, а у васъ даже и грѣховъ нѣтъ. Вы – чужды пороковъ; вы можете быть учительницей всего, кромѣ лжи, лукавства, ненависти, но вѣдь такихъ предметовъ нѣтъ. Будьте учительницей, Катерина Дмитріевна! Да, да, будьте учительницей! – слабо вскрикнулъ въ заключеніе Львовъ и въ его голосѣ слышны были и приказаніе пророка, и робость влюбленнаго юноши, и объясненіе въ любви, какъ будто онъ просилъ ее быть его женою. Въ головѣ его носилась мысль, что если она будетъ учительницею, то она будетъ его и женою.

– Я спрошу папу, какъ это сдѣлать, – улыбнувшись, сказала она, взглянувъ опять ему въ лицо.

– Благодарю васъ! Благодарю васъ! – еще болѣе горячо сказалъ онъ и крѣпко жалъ ея руку.

А Софья Михайловна тоже увлечена была разговоромъ съ Кожуховымъ и не обращала вниманія на падчерицу.

– Можетъ я и ошибаюсь въ Могутовѣ,– говорилъ Кожуховъ, – но Богъ съ нимъ. Если я золъ и несправедливъ къ нему, то вы сами причиною тому… Мнѣ тяжело, Софья Михайловна! Мужчина не можетъ довольствоваться тою любовью, которую даете мнѣ вы. Отъ такой любви можно сойти съ ума, сдѣлаться злымъ и несправедливымъ къ людямъ. – Къ голосѣ Кожухова мало было измѣненія противъ обыкновеннаго, но Софья Михайловна въ немъ ясно слышала досаду, раздражительность.

– Вы думаете, что женщина наслаждается такою любовью?… Что для меня пріятно любить и только ждать и ждать?… Научите, что дѣлать?… У меня языкъ не повернется сказать ему, – проговорила она.

– Можно обойтись безъ напрасной тревоги его и насъ… Посмотрите прямѣй на ваше отношеніе къ нему…. Вы страдаете изъ-за одного предразсудка, – сказалъ холодно и спокойно Кожуховъ, какъ говорятъ люди подавленные неудовлетворенною страстью, но сильнымъ характеромъ сдерживающіе незамѣтно гнетъ.

– Этого никогда не будетъ! – въ противоположность Кожухову взволновалась Софья Михайловна. – Я, вѣдь, не дѣвочка и знаю послѣдствія… Я вѣрю и желаю дѣтей отъ нашей любви, но развѣ легче прижаться въ измѣнѣ тогда, чѣмъ теперь?… Если у меня теперь не хватаетъ духу, я не могу даже представить себѣ его лица, убитаго вида, а когда онъ узнаетъ, что же будетъ тогда?… Нѣтъ, нѣтъ, этого быть не можетъ!

Обѣ пары шли долго молча.

– Скажите, господинъ Львовъ, можетъ актеръ прямо смотрѣть въ глаза? – спросила Катерина Дмитріевна.

– На сценѣ они смотрятъ прямо, а такъ… У меня не было знакомыхъ актеровъ, Катерина Дмитріевна, – отвѣчалъ Львовъ.

– Нѣтъ, я не про театральныхъ актеровъ… Кто притворяется, можно это узнать сразу? – улыбаясь недогадливости Львова, спросила она.

– Мнѣ кажется, можно, только очень трудно и не сразу: ловкаго мошенника, говорятъ, никакъ не узнаешь, пока самъ не попадется.

– Скажите, за что присылаютъ студентовъ? – спросила она опять послѣ долгаго молчанія.

– Больше за пустяки, Катерина Дмитріевна. Когда я былъ студентомъ, такъ человѣкъ сорокъ выслали и только за то, что просили объ уничтоженіи формы… Потомъ форму отмѣнили…

– И ихъ опять возвратили? – живо спросила она.

– Вѣроятно, но навѣрно не ногу сказать.

– Студенты всегда бѣдные люди?

– Почти; богатые – исключеніе… Такъ было въ мое время, не знаю какъ теперь… Почему васъ это интересуетъ, Катерина Дмитріевна? – спросилъ Львовъ послѣ долгаго молчанія. Онъ думалъ, что она спрашивала объ актерахъ и о прочемъ такъ, – неловко же быть долго задумчивой и молчаливой, – и самъ предложилъ вопросъ не затѣмъ, чтобы развлечь ее, не потому, что его интересовалъ вопросъ, а потому, что и для него неприлично долго молчать, хотя онъ зналъ, что она думаетъ о немъ и объ его словахъ.

– Я видѣла Могутова… Мама съ нимъ разговаривала… Познакомьтесь съ нимъ! Онъ очень добрый… Кожуховъ говоритъ, что онъ – актеръ, но Кожуховъ говоритъ неправду, – отвѣтила она.

– При первой же возможности постараюсь познакомиться, – немного подумавъ, отвѣчалъ Львовъ. – Про него говорятъ очень много дурнаго, да и вообще онъ присланъ съ жандармомъ, а наше начальство строго смотритъ на щекотливыя знакомства, но…

– Ненужно, ненужно! – живо перебила она. – Если съ нимъ знакомиться опасно, то для меня все равно.

– Не то что опасно… Я недавно пріѣхалъ, начальство еще меня не знаетъ… Можетъ подумать, что я тоже раздѣляю мысли Могутова.

– Если вы не рѣшаетесь переговорить съ Дмитріемъ Ивановичемъ, то позвольте это сдѣлать мнѣ,– говорилъ въ то же время Кожуховъ Софьѣ Михайловнѣ.

– Отчего вы не переговорили съ нимъ, не спросись меня? – подумавъ, отвѣчала она. – Вышло бы естественное объясненіе, было бы хорошо… Я не умѣю хитрить, – будетъ похоже на сговоръ, будто я стыжусь сама сказать… Поймите, я не стыжусь и не боюсь любви къ вамъ, но мнѣ жаль огорчить его. Еслибы вы знали, какъ онъ добръ! Я могу убить его… Думаю даже, что онъ догадывается о нашей любви, но считаетъ ее временною вспышкой. Онъ знаетъ, что если я брошусь въ ваши объятія, то и часу не буду съ нимъ, – у меня не подымутся глаза посмотрѣть на него… Нѣтъ, нѣтъ!.. Какъ ни тяжело, но будемъ терпѣть.

– Не знаю, люблю ли я васъ болѣе за красоту, за умъ или за вашу добрую душу, – сказалъ Кожуховъ. – Вѣроятно, за все вмѣстѣ; но я досадую на вашу доброту… Когда вы предполагаете ѣхать въ ваши имѣнія? – спросилъ онъ, перемѣняя разговоръ, а съ нимъ и голосъ.

– Сейчасъ послѣ праздниковъ, а можетъ даже въ концѣ праздниковъ. Весна началась рано, – пора дѣлать приготовленія къ работамъ въ полѣ…

Обѣ пары вышли изъ сада и направились въ дому Рыклиныхъ. Когда они подошли къ дому, кавалеры простились любезно съ дамами, отказавшись зайти въ домъ: Кожуховъ – работою губернатора, а Львовъ – педагогическимъ совѣтомъ въ этотъ вечеръ.

„Не уговоришь ее, – думалъ Кожуховъ, идя въ свою квартиру. – Чего боится? – Вспышки гнѣва старца… Не помретъ!.. А еслибъ и померъ? – Пора… Половина имѣній – ея собственность. Не понимаю!.. Бросилъ бы службу и, до смерти старца, жили бы амуромъ, а тамъ его смерть, свадьба и – впередъ, впередъ… Терпи и того жди, что подвернется добрый молодецъ, въ родѣ этого Могутова, которымъ мы изволили заинтересоваться… Любовь женщины – вѣтеръ, пока нѣтъ брака и дѣтей, а главное – дѣтей… Нѣтъ, чортъ возьми, я далѣе откладывать не буду! При первомъ удобномъ случаѣ переговорю съ нимъ и такъ… У него заговоритъ гордость, желаніе щегольнуть самопожертвованіемъ, явится объясненіе, она, не умѣя лгать, откроетъ все и – дѣло въ шляпѣ… А она красива и притомъ умна, бойка и богата… Нужно торопиться… Могутовъ – что?… А могутъ подвернуться почище угрюмаго студіоза“.

„Сколько въ ней доброты при идеальной красотѣ! – думалъ въ тоже время Львовъ, идя къ гимназіи. – Я буду бояться прикоснуться къ ней, когда она будетъ моей женой… Да будетъ ли?… Но она мнѣ довѣряетъ, спрашиваетъ совѣта, дала порученіе о стихахъ, просила познакомиться… Да, наконецъ, зачѣмъ идти въ учительницы, если только она не желаетъ сдѣлать угодное мнѣ, чтобы приготовить себя въ жены для меня?… Я говорилъ о пансіонѣ, о поэтической жизни при этомъ мужа и жены, когда они любятъ одинъ трудъ, понимаютъ… „Я буду учительницей“, сказала она… И улыбка счастія и довольства заблистала у Львова на лицѣ, и тихо, тихо пошелъ онъ далѣе, а потомъ вдругъ остановился и громко, съ чувствомъ продекламировалъ:

 
Ты для меня – что солнце юга,
Тепло и свѣтъ – въ тебѣ одной.