Текст книги "Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу"

Автор книги: М. Забелло

– Я съ вами не согласенъ, господинъ Львовъ, началъ скорѣй, чѣмъ обыкновенно, Лукомскій. – Мнѣ кажется, что въ наше время, когда все стремится къ равенству, бракъ можетъ быть только между вполнѣ равными элементами. Возьмемъ въ примѣръ васъ. Вы, кромѣ своего общечеловѣческаго я, представляете изъ себя еще и капиталъ, дающій доходъ двѣ тысячи рублей въ годъ, – вѣдь ваше жалованье около двухъ тысячъ? Капитализируя капиталъ по его доходности изъ пяти процентовъ годовыхъ, выходитъ, что вы, повторяю, кромѣ своего общечеловѣческаго я, представляете собою еще и капиталѣ, въ сорокъ, тысячъ въ настоящее время, а чрезъ пять-десять лѣтъ, когда вы можете быть директоромъ, товарищемъ министра, – вы можете совмѣстить въ себѣ капиталъ тысячъ во сто. Что же? воодушевляясь все болѣе и болѣе, продолжалъ Лукомскій. – При стремленіи къ полному равенству во всемъ въ жизни, при стремленіи современныхъ женщинъ тоже, къ равенству съ мужчиной, вы захотите отступить отъ этого великаго принципа равенства? Вы захотите связать себя съ тѣмъ, что не равно вамъ, что, положимъ, имѣетъ такое же, какъ ваше, общечеловѣческое я, но въ которомъ совмѣщается полное отсутствіе капитала? Нѣтъ! Вы сближаетесь, вы выбираете кругъ знакомыхъ, близко подходящихъ въ вамъ по ихъ я и по ихъ капиталу. Только среди этихъ, сходныхъ съ вами элементовъ, у васъ является близость, откровенность и, если среди этихъ элементовъ будетъ подобный вамъ элементъ – дѣвушка, вы обнаружите предъ такимъ элементомъ ваше общечеловѣческое я, она обнаружитъ свое, явится любовь и бракъ…. Но, милостивые государи, совершенно увлекшись и привставъ съ кресла, продолжалъ Лукомскій, – случайность, а не общее правило, исключеніе, при господствѣ великаго принципа равенства, когда вы даже только сойдетесь, познакомитесь съ элементомъ не равнымъ вамъ по капитализаціи, хотя, быть можетъ, и сходному съ вами по общечеловѣческому я. Мнѣ кажется, скажу я въ заключеніе, что дѣвушка, если только она стоитъ на высотѣ великаго принципа равенства, если только она уважаетъ себя, дорожитъ своимъ человѣческимъ достоинствомъ, идетъ въ бракъ не какъ въ рабство, а съ сознаніемъ полнаго равенства въ бракѣ и семьѣ, такая дѣвушка, навѣрно, если она бѣдна, не пойдетъ за мужчину, капитализирующаго болѣе ея, и наоборотъ. Такія дѣвушки не нарушатъ великаго принципа равенства! Ихъ умъ, душа и сердце воспринимаютъ горячо, безъ раздвоенности, великія истины и онѣ съумѣютъ поддержать, послѣдовательно провести въ жизнь великій принципъ полнаго равенства въ бракѣ!

– О, да! О, да! горячо и сильно громко подхватилъ Орѣцкій, едва Лукомскій окончилъ свою рѣчь.

– Браво! Браво! сказалъ Кожуховъ, при чемъ лицо его улыбалось, а глаза смотрѣли гордо и самоувѣренно.

Львовъ сидѣлъ съ задумчивою физіономіей и думалъ надъ вопросомъ о бракѣ съ новой философіей, предложенной Лукомскимъ. – Я не зналъ, думалъ онъ, – что кромѣ меня, меня – общечеловѣческаго я, есть еще во мнѣ стотысячное я! Кто знаетъ? Можетъ чрезъ пять, десять лѣтъ, я буду директоромъ, буду стотысячное я и плюсъ я какой есть! Да и теперь я есть, и есть еще плюсъ я – сорокъ тысячъ….

Кречетовъ нервно ёрзался въ креслѣ, поднималъ рукою волосы на головѣ, закусывалъ губы, и кровь прилила къ его лицу: оно было красно, какъ гребень пѣтуха. Вороновъ, какъ всегда, любезно смотрѣлъ на хозяйку и ея падчерицу. Хозяйка, тоже какъ всегда, улыбалась и посматривала пытливо на каждаго изъ мужчинъ, какъ-бы желая отгадать, по ихъ лицамъ, какого они мнѣнія о философіи брака Лукомскаго. Катерина Дмитріевна смотрѣла серьезно, наклонивъ голову и устремивъ глаза въ стаканъ чаю, стоявшій предъ нею.

– Я не пропущу ни одного засѣданія, когда вы будете обвинять, сказала хозяйка послѣ короткаго молчанія, во время котораго всѣ были заняты оригинальной рѣчью Лукомскаго.

– О, да! О, да! уже менѣе горячо со стороны Орѣцкаго.

– Но, господа, продолжала хозяйка, – предметъ такъ интересенъ, и Орестъ Ильичъ, съумѣлъ такъ высоко его поставить, что я бы желала знать мнѣніе всѣхъ…. конечно, мужчинъ. Мы, женщины, уловимъ истину и постараемся провести ее въ жизнь…. Такъ, Катя? обратилась она, въ заключеніе, къ падчерицѣ.

– Да, да! Истину, истину, мама! громко и горячо сказала дѣвушка, быстро приподнявъ наклоненную голову вверхъ.

– Ваше мнѣніе, князь? вопросительно сказала хозяйка, замѣтившая въ Кречетовѣ сильное желаніе говорить.

– Истину, истину! Мое мнѣніе? какъ-бы повторяя вопросы, на которые онъ долженъ отвѣчать, и желая выиграть время для толковаго отвѣта, началъ Кречетовъ, вороша свои волосы на головѣ. – Мнѣнія вырабатываются жизнью: матерью и семьей – въ началѣ, школою и университетомъ – въ срединѣ и практикою жизни – въ концѣ-концовъ. Разныя жизни – разныя мнѣнія, и, кажется, правъ тотъ, кто. говоритъ, что каждое мнѣніе справедливо, если только оно искренно… Низенькій Гулливеръ попалъ въ среду карликовъ лиллипутовъ, долго прожилъ среди нихъ, – и сроднился съ мнѣніемъ, что онъ великанъ. Черезъ нѣсколько лѣтъ, попавъ опять въ среду подобныхъ себѣ, и даже выше себя ростомъ людей, онъ уже не могъ отрѣшиться отъ взгляда на себя, какъ на великана. Привычка – вторая натура, и разубѣдить Гулливера было нельзя… Донъ-Кихоть примѣръ того же. Не опровергнуть, не. разубѣдить того, кто жизнью выработалъ мнѣніе, что онъ, кромѣ того, что есть человѣкъ, гражданинъ, онъ еще – плюсъ Капиталъ, доходъ, процентъ! Я признаю подобное мнѣніе необходимою принадлежностью извѣстной категоріи людей, но я радъ, что не принадлежу къ ихъ числу…. Дай Богъ только, чтобы подобной категоріи мужчины громко высказывали свои мысли и женились на дѣвушкахъ подобныхъ же мыслей; но грустно будетъ, разыграется страшная драма, если съ мужчиной подобныхъ мыслей свяжетъ судьбу свою дѣвушка, смотрящая на мужчину только какъ на гражданина съ извѣстными обязанностями предъ отечествомъ. Горе, если такая дѣвушка свяжетъ судьбу свою съ мужчиной плюсъ капиталъ я узнаетъ о его двойственности, когда будутъ уже дѣти, когда будетъ потеряна еи молодость и ея лучшія силы!.. Можно оцѣнивать себя изъ пяти процентовъ, по суммѣ получаемаго жалованья, и можно оцѣнивать себя по суммѣ добра и пользы, приносимой обществу; можно стремиться и достигать хорошихъ окладовъ, и можно стремиться къ плодотворной дѣятельности гражданина для пользы общественной…. Кто правъ, кто болѣе полезенъ – вопросъ не въ этомъ. Его разрѣшитъ исторія этихъ людей, этихъ направленій. Но есть съ такими направленіями и мужчины и женщины, и я еще разъ пожелаю только одного, чтобы, сама судьба соединяла и его и ее одной категоріи, но горе, если случай соединитъ его одной категоріи съ нею другой категоріи!

– О, да! глухо сказалъ Орѣцкій.

– Слова и мысли, которыхъ ни опровергать, ни защищать нельзя, холодно, безъ раздраженія, обращаясь взглядомъ къ хозяйкѣ сказалъ Лукомскій, сказалъ такъ, какъ говорятъ прокуроры на разсужденія новичка адвоката, который, вмѣсто опроверженія факта или смягченія его, занесся своею молодою горячностью и неопытностью на высоту критики о вмѣняемости факта вообще. Слова, слова! говоритъ такому защитнику прокуроръ и посматриваетъ на предсѣдателя, что-де предсѣдатель не останавливаетъ болтуна.

– Я понялъ вашу мысль, князь, и нахожу, что вы правы, а господинъ…. а Орестъ Ильичъ ошибается, началъ Львовъ. – Я невольно вспомнилъ слѣдующій случай: дня три назадъ, гуляя по городу я невольно былъ удивленъ, не встрѣтивъ въ немъ ни одного частнаго пансіона, какъ для мальчиковъ, такъ и для дѣвочекъ. Мнѣ невольно пришла тогда мысль устроить самому пансіонъ, и невольно же явился отвѣтъ: когда женюсь…. Представьте же себѣ, что я, оцѣненный Орестомъ Ильичемъ въ сорокъ, а въ будущемъ – во сто тысячъ, женюсь на дѣвушкѣ тоже съ сорока тысячами, но которая не хочетъ полезно трудиться, а хочетъ только нарядовъ, танцевъ, баловъ и тому подобнаго!.. Ея сорока тысячъ не хватитъ и на три года, а моихъ процентовъ, моего жалованья….

– Папа, папа идетъ! вскрикнула Катерина Дмитріевна, заслышавъ движеніе въ прихожей, и, съ шумомъ отодвинувъ кресло, убѣжала изъ столовой, прервавъ недоконченную рѣчь Львова.

IV.

Съ уходомъ дѣвушки, хозяйка покинула роль предсѣдательницы и молча принялась наливать чай въ три стакана, потомъ поставила ихъ въ рядъ на столѣ, у широкаго кресла, и ушла тоже на встрѣчу мужа; а гости встали изъ-за стола и, образовавъ изъ себя двѣ группы, вели не громкій разговоръ. Одну группу составляли: Львовъ, Вороновъ и Кожуховъ, а другую – Лукомскій и Орѣцкій. Кречетовъ продолжалъ сидѣть у стола, досадуя на самого себя. Онъ былъ недоволенъ своею рѣчью въ опроверженіе философіи Лукомскаго, – находилъ ее черезъ-чуръ личною, тогда какъ можно бы было стать на отвлеченную точку…. и онъ раздражительно кусалъ губы и ерошилъ волосы.

– О, да! говорилъ негромко Орѣцкій, – вамъ возражали слабо…. Вы, о, да! Вы возбудили новую точку! О, да! О, да! Очень вѣрный взглядъ на подругу жизни! О, да!

– Взглядъ, чуждый идеализма, сентиментализма, піетизма и, даже, прудонизма и нигилизма. Мой взглядъ можно назвать позитивнымъ, научнымъ…. Противъ него можно говорить одни только слова, слова и слова, отвѣтилъ Лукомскій.

– О, да! О, да! Вы правы, о, да!

– А наука – трудная вещь, продолжалъ Лукомскій. – Противъ нея, противъ ея выводовъ, такъ мало доступныхъ для пониманія не стоящихъ на высотѣ науки, всегда встрѣтишь толпу противниковъ, порицателей. Но за то и всегда были люди науки, проводящіе ея истины въ жизнь!

– О, да! О, да! Но мнѣ. кажется, о, да! вы не послѣдовательны. Mademoiselle Плитова хороша, мила, симпатична, о, да! умна…. Вашъ выборъ съ общечеловѣческой. точки, о, да! вы такъ сказали? я одобряю, о, да! Но choisisses votre femme par l'orelle bien plus que par les yeux! о, да!.. Мнѣ кажется, вашъ выборъ противорѣчитъ вашей научной точкѣ, о, да!.. Вѣдь за mademoiselle Плитовой только имѣніе, самое большее тысячъ въ тридцать, а васъ нужно капитализировать по меньшей мѣрѣ тысячъ въ семьдесятъ, о, да!.. Я не считаю бѣлья, тряпокъ и…. et cetera…. о, да!

– Вы ошибаетесь. За mademoiselle Плитовой еще деньгами тысячъ около ста, сухо сказалъ Лукомскій.

– Нѣтъ, нѣтъ! О, да! Справьтесь точнѣй…. Я раздѣляю вашу научную точку, о, да! Я ее чутьемъ чуялъ и всегда хотѣлъ ей слѣдовать, о, да!.. О mademoiselle Шатовой я обстоятельно знаю и…. и…. о, да! Она не подходитъ подъ науку, хотя она, о, да! восхитительна, умна, отлично играетъ…. Но…. О, да!.

Въ это время въ другой группѣ шелъ также тихій разговоръ.

– Я бы на вашемъ мѣстѣ, господа, говорилъ Кожуховъ, не прозѣвалъ эту прелестную дѣвушку. – Сколько ума, доброты, любви и искренности! Кромѣ того, молодость, красота и богатство…. Тутъ, какъ не оцѣнивай себя, подходящій товарецъ….

– А вы сами, Петръ Ивановичъ, чего зѣваете? улыбаясь и смотря разсѣянно внизъ на свои ноги, сказалъ Вороновъ, какъ говорятъ люди, когда желаютъ не показать вида, что ими уже закинута удочка туда, куда другіе только совѣтуютъ закинутъ.

– Мнѣ тридцать пять лѣтъ, я не для такихъ! отвѣтилъ Кожуховъ, и въ его искусственно-гортанномъ голосѣ слышна была грусть, что ему тридцать пять или что онъ не для такихъ. – Для васъ, господинъ Львовъ, продолжалъ онъ, – это неземное созданіе. Вы молоды, заняты дѣломъ, которое такъ нравится барышнямъ, вамъ очень идетъ небеснаго цвѣта мундиръ…. Вамъ будетъ грѣхъ, если уступите ее другому!

Въ голосѣ Кожухова не замѣтна была иронія, и Львовъ, вѣря въ истинность похвалы ему, вѣря въ то, что говорилось о дѣвушкѣ, и находясь въ положеніи между страхомъ и надеждою, отвѣчалъ немного дрожащимъ голосомъ:

– Да, да! Это восхитительная дѣвушка! Въ нее можно влюбиться до сумасшествія!.. Но…. она богата, а я…. такъ недавно пріѣхалъ и, кромѣ скромнаго жалованья и сильной любви, ничего болѣе не могу ей датъ….

– Это пустяки, ободрялъ Кожуховъ, хлопая Львова по плечу. – Она умная и либеральная барышня, ей не нужно пудъ соли скушать съ вами, чтобы узнать и полюбить васъ. Вѣдь она, вмѣстѣ съ отцомъ, пишетъ громадное сочиненіе о самоуправленіи въ Европѣ и на границахъ Китая…. виноватъ, и въ Россіи. Это наши радикалы выдѣляютъ Россію изъ Европы, а Дмитрій Ивановичъ и Катерина Дмитріевна только либеральны….

Въ дверяхъ появился Дмитрій Ивановичъ, ведя, правильнѣе ведомый, подъ руки жену и дочь.

V.

– Здравствуйте, добрый вечеръ! говорилъ Рымнинъ на поклоны гостей. – А рукопожатія, извините, долженъ отложить до отвода дамъ на мѣсто, къ столу. Отведя дамъ и потомъ подавая руки гостямъ, онъ продолжалъ:– Вы извините, господа, что мой приходъ прервалъ вашу бесѣду и хозяева васъ покинули однихъ…. Право, Соня, понизивъ голосъ и съ добродушнымъ укоромъ продолжалъ онъ, – пора перестать тебѣ, хотя при гостяхъ, встрѣчать меня и оставлять ихъ однихъ!.. Но вы извините ихъ, господа, указывая глазами на дамъ, продолжалъ онъ. Ce que femme veut, Bien le vent, или, что проще, колы бъ же волы булы человіки, а тожъ волы бабы!

Всѣ улыбались, снисходительно и любезно посматривали на хозяина и опять усѣлись вокругъ стола.

– А я вамъ, господа, могу сообщить отличную новость. Вотъ выпью мои три стакана и удовлетворю ваше любопытство, сидя въ креслѣ, продолжалъ Рымнинъ. Онъ наливалъ чай въ блюдце, подносилъ его высоко ко рту и пилъ чай въ прикуску.

– Я могу отгадать, сказала Софья Михайловна, пытливо смотря на мужа. – Опять слухъ о новыхъ ограниченіяхъ правъ земства и объ усиленіи власти предсѣдателя въ нихъ?

– О, да! холодно и вопросительно поддакнулъ Орѣцкій.

– Нѣтъ, Софья Михайловна, началъ Кожуховъ. – Предводитель дворянства, вѣроятно, телеграфировалъ Дмитрію Ивановичу, для чего созывается экстренное губернское собраніе?

– Слѣдующее мнѣніе или предположеніе? смѣдсь, начала хозяйка, давая знать, что бесѣда у стола опять вступила въ правильный порядокъ и что она опять заняла мѣста предсѣдателя.

– О, да! О, да! одобрялъ Орѣцкій.

– Не угадаете, принимаясь за второй, стаканъ, сказалъ Рымнинъ.

– Непослѣдовательностью и трусливостью тамъ, поднявъ палецъ вверхъ, началъ Кречетовъ насъ не заинтересуете, и это не новость, Дмитрій Ивановичъ!

– Я недавно пріѣхалъ, не успѣлъ еще познакомиться съ интересами интеллигенціи, потому не могу даже попробовать отгадать то, что думаетъ сообщить Дмитрій Ивановичъ, сказалъ Львовъ съ замѣтною грустью, отвѣчая на вопросительный взглядъ хозяйки, который она бросила на него послѣ словъ Кречетова.

– Господинъ Вороновъ? сдавала хозяйка-президентъ.

– Я?… Дмитрій Ивановичъ сейчасъ сказалъ; «Ce que femme veut, Dieu le veut», такъ я заранѣе присоединяюсь къ предположенію Катерины Дмитріевны, стыдливо-робко, но не трусливо и не застѣнчиво отвѣчалъ Вороновъ.

– О, да! О, да! слабо одобрилъ Орѣций!

– Господинъ Лукомскій? сказала хозяйка улыбаясь, какъ и всѣ гости, и Богъ, ихъ знаетъ, что означала ихъ улыбка: насмѣшку-ли надъ отвѣтомъ Воронова, похвалу-ли отвѣту или улыбку надъ уже черезъ-чуръ торжественными вызовами къ отвѣту хозяйкой-президентомъ.

– Я подерживаю мнѣніе или присоединяюсь къ заявленію Егора Осиповича. Женщины всегда были болѣе отгадчицы, чѣмъ мужчины, ровнымъ, но болѣе сухимъ, чѣмъ прежде, голосомъ отвѣчалъ Лукомскій.

– Я свое мнѣніе высказала и за тобой слово, Катя, обратилась хозяйка къ падчерицѣ, которая все время продолжала смотрѣть на отца. Отецъ такъ спокойно и довольно отдувалъ губы и дулъ ими на чай въ блюдцѣ, такъ торопливо-жадно прихлебывалъ его изъ блюдца, что дочь улыбалась, не переставая слушать разговоръ за столомъ.

– О, мама, я отгадаю! Я докажу, что «женщины болѣе отгадчицы, чѣмъ мужчины!» повторяя слова Лукомскаго и слегка подражая его голосу, громко сказала дѣвушка. Она остановилась. Слабый румянецъ вдругъ показался на ея щекахъ, которыя теперь походили на тонкій, просвѣчивающій фарфоръ. «Какая я дѣвчонка. Какая хвастунья, если не отгадаю!» подумала она и серьезно и пытливо посмотрѣла на отца. Чрезъ мгновеніе она опять улыбалась, словно увидала на лицѣ отца разгадку загадки и обрадовалась ей.

– Папа придумалъ и сообщитъ что-то хорошее, что дастъ пищу бѣднымъ голоднымъ, громко, серьезно и самоувѣренна сказала она, продолжая смотрѣть на отца. – Такъ, папа? спросила она потомъ и уже замѣтно робко и тихо.

– О, ты всегда отгадаешь мои думы! ставя блюдце третьяго стакана на столъ, съ дрожью къ голосѣ сказалъ Рымнинъ. – Иди ко мнѣ, моя Екатерина, моя отгадчица, и я поглажу твою умную головку и попрошу отгадать: добро или худо придумали мы?..

– О, да! О, да! О, да! горячо одобряя, воскликнулъ Орѣцкій.

– Браво, браво! Катерина Дмитріевна, браво! слѣдуй примѣру Орѣцкаго, громко говорили мужчины, а глаза Львова, полные благоговѣнія, любви и радости, устремлены были на дѣвушку; Кречетовъ грустно улыбался и тоже пристально смотрѣлъ на нее;

А она быстро встала, еще быстрѣе очутилась возлѣ отца, сѣла на уголъ его широкаго кресла, откинула голову на грудь отца, обхватила его одной рукой за талію, а другой держалась за ручку кресла и смотрѣла въ лицо отца, такъ что глава ея ушли вверхъ и гостямъ видны были только бѣлки ея глазъ, отчего она теперь еще болѣе походила на мраморную статую. Отецъ улыбался, касался своей бородою ея щеки, водилъ ею по щекѣ и гладилъ рукою ея волосы, начиная отъ лба въ затылку, какъ бы желая еще болѣе обнаружить большой лобъ дочери, которая неподвижно сидѣла въ той же позѣ, и только улыбка на ея лицѣ становилась болѣе замѣтнѣй и довольнѣй. Хозяйка и гости молчали, улыбаясь каждый по своему, смотрѣли на эту живую, мраморную группу, которую Кожуховъ про себя охарактеризовалъ такъ: «декабристъ и его дочь», хотя Рымнину во время декабристовъ было не болѣе семи-восьми лѣтъ.

– Да, да! Ты отгадала, дитя мое! началъ Рымнинъ, немного погодя. – Иванъ Ивановичъ Сергѣевъ и мы, члены управы, долго ломали голову найти средство сдѣлать нечувствительнымъ для крестьянъ голодъ нашей губерніи…. Выдать сѣмена на посѣвъ и немного хлѣба для поддержанія жизни – вотъ все, что можетъ дать земство и частная помощь общества, но государство, представитель силы общественной организаціи, можетъ уничтожить голодъ совсѣмъ, можетъ убить его въ корнѣ…. У государства есть на это средства, нужно только возбудить охоту и указать путь…. Иванъ Ивановичъ поѣхалъ въ Петербургъ и передалъ кому слѣдуетъ и гдѣ слѣдуетъ эти мысли и подробный проектъ ихъ осуществленія… Мы держали все это въ строгомъ секретѣ… Иванъ Ивановичъ съумѣлъ стать на высоту своей великой миссіи, и три часа назадъ я получилъ отъ него слѣдующую телеграмму: «Даны средства построить желѣзную дорогу въ тысячу верстъ чрезъ всю нашу и двѣ сосѣднія губерніи. – Земство будетъ и строителемъ, и организаторомъ дороги, такъ неужели у насъ не хватитъ ума, энергіи и самопожертвованія, чтобы постройкою убитъ голодъ безъ дурныхъ послѣдствій для крестьянскаго населенія. Пропагандируйте, буду чрезъ пять дней».

– Чрезъ недѣлю будетъ собрано экстренное земское собраніе, продолжалъ Рымввнъ, послѣ прочтенія телеграммы, – и на немъ будетъ обсуждаться просятъ постройки земствомъ желѣзной дороги съ одною главною цѣлью: уничтожить голодъ, дать средство голодному крестьянину прокормиться работой и заработать денегъ для прокормленія семейства и для поддержанія хозяйства…. Для этого въ проектѣ предполагается при постройкѣ желѣзной дороги уничтожить элементъ наживы, кулаковъ…. Какъ организаторы работъ и руководители, привлекаются дворяне всей губерніи, у которыхъ найдется, навѣрное, охота, знаніе, энергія, чтобы повести дѣло безъ посредства кулаковъ…. Проектъ уже выработанъ. Сегодня же посланы телеграммы, съ просьбою пріѣхать для обсужденія проекта, ко всѣмъ членамъ уѣздныхъ управъ и къ наиболѣе преданнымъ общественнымъ дѣламъ гласнымъ и дворянамъ губерніи…. Мы особенно надѣемся на васъ, князь, подавая руку Кречетову, окончилъ онъ.

– Потомъ мы надѣемся, пожавъ руку Кречетову и чуть-чуть помолчавъ, продолжалъ Рымнинъ, – что и наша администрація окажетъ намъ все свое содѣйствіе въ этомъ важномъ дѣлѣ. Не такъ-ли, господа? обратился онъ ко всѣмъ гостямъ, смотря на нихъ, какъ на представителей «нашей администраціи».

– О, да! О, да! Конечно! О, да! О, да! горячо. говорилъ Орѣцкій, который въ своей должности адъютанта начальника штаба, конечно, могъ наименѣе считать себя за представителя «нашей администраціи», но онъ всегда горячо подакивалъ, когда говорилось что-либо новое, малоизвѣстное.

Остальные присутствующіе члены администраціи, поводимому, приняли не такъ горячо рѣчь хозяина. Вороновъ слушалъ ее разсѣянно и ловилъ взгляды дѣвушки и хозяйки и по нимъ направлялъ мускулы своего лица; лицо и вся фигура Львова, казалось, говорила, что онъ, Львовъ, очень радъ, что хозяинъ доволенъ, но что онъ, какъ недавно пріѣхавшій, не можетъ, къ сожалѣнію, высказать опредѣленнаго мнѣнія, а будетъ только отъ души сочувствовать радости хозяина; Кожуховъ смотрѣлъ невозмутимо, какъ всегда. По его лицу, по его глазамъ, трудно было рѣшить, одобряетъ, или порицаетъ онъ рѣчь хозяина; но онъ смотрѣлъ на себя въ то время, какъ на представителя «нашей администраціи», а потому счелъ долгомъ отвѣтить на обращенныя къ администраціи слова хозяина.

– Я сегодня, началъ серьезно Кожуховъ, – часа три назадъ, имѣлъ удовольствіе слышать отъ его превосходительства о созывѣ экстреннаго губернскаго земскаго собраніи. Губернаторъ, не придавая такой обширности неурожаю губерніи, какую придало ему земство и губернскій предводитель, все-таки озабоченъ пріисканіемъ средствъ для облегченія неурожая для крестьянъ. Онъ думаетъ предложить нѣкоторые проекты, съ своей стороны, на обсужденіе экстреннымъ собраніемъ земства; но когда онъ узнаетъ о такомъ грандіозномъ планѣ, какъ постройка земствомъ тысячи-верстной желѣзной дороги, то, конечно, употребитъ всѣ зависящія отъ него мѣры къ оказанію содѣйствія земству дли успѣшнаго осуществленія такого грандіознаго проекта….

– О, это великая, грандіозная затѣя! измѣняя голосъ изъ серьезнаго въ болѣе фамильярный и съ улыбкою на лицѣ, продолжалъ Кожуховъ. – Хотя я лично и раздѣляю мнѣніе губернатора, что въ губерніи не голодъ, а только менѣе средняго урожай.

– Скажите мнѣ, пожалуйста, Петръ Ивановичъ, какія данныя имѣетъ губернаторъ, кромѣ чистаго упрямства, отвергать голодъ? Я васъ спрашиваю, какъ частнаго человѣка, думая, что мой вопросъ не составляетъ государственной тайны? спросилъ Рымнинъ.

– О томъ, что администрація можетъ имѣть кое-какія свѣдѣнія о состояніи губерніи, опять серьезно началъ Кожуховъ, – объ этомъ, мнѣ кажется, можно и не сомнѣваться; о приблизительной хотя вѣроятности этихъ данныхъ тоже трудно сомнѣваться, хотя, быть можетъ, даже и навѣрное, свѣдѣнія администраціи не вполнѣ точны…. Но допустимъ, что со стороны администраціи одно упрямство, – голосъ Кожухова опять сталъ интимнымъ, а лицо улыбающимся, – гдѣ же слѣдствіе голода, по чемъ мы видимъ, что голодъ царитъ въ губерніи? Гдѣ толпы нищихъ, гдѣ громкое требованіе работы и хлѣба, гдѣ грабежи и гдѣ поджоги и насилія голодной черни? Ничего подобнаго нѣтъ и быть не можетъ, потому что нѣтъ голода, а только менѣе средняго урожай, съ которымъ нашъ умный крестьянинъ легко примиряется, зная, что и администрація, и земство сдѣлаютъ все для облегченія его положенія.

– О, да! О, да! Это такъ! О, да! горячо поддерживалъ Орѣцкій.

– Во первыхъ, все это еще, можетъ и будетъ, ероша волосы и сильно покраснѣвъ, началъ Кречетовъ. – Можетъ будутъ еще и толпы нищихъ, и убійства, а пожары, – до жатвы, до новаго хлѣба еще полгода осталось. Во вторыхъ, пусть ждетъ всего этого, кто желаетъ этого! Земство этого не желаетъ, и, быть можетъ, постройкою желѣзной дороги ему удастся не допустить до этого, не допустить до криковъ: «работы и хлѣба»! Въ третьихъ….

– Во первыхъ, князь, перебилъ Кречетова хозяинъ, – этого никто не желаетъ. Можно ошибаться, имѣя самыя добрыя намѣренія. Во вторыхъ, нашъ крестьянахъ, послѣ великаго гнета крѣпостнаго права, привыкъ умирать безъ ропота гласнаго, даже съ прощеніемъ на устахъ: «не вѣдаютъ бо, что творятъ». Въ третьихъ, къ кому и куда идти кричать? До Бога высоко, до царя далеко, а умирать послѣ порки куда хуже, чѣмъ безъ порки…. А главное-то въ томъ: докажите намъ, что голода нѣтъ…. Я согласенъ, что администрація должна имѣть болѣе или менѣе точныя данныя объ экономическихъ силахъ губерніи, объ урожаѣ, но тогда опубликуйте, какой запасъ хлѣба имѣется въ деревняхъ и волостяхъ? Сколько уже помѣщики выдали хлѣба крестьянамъ заимообразно? Сколько продано крестьянами скота и сколько его осталось?… Вотъ тогда мы и будемъ судить, кто правъ, администрація-ли съ менѣе среднимъ урожаемъ, или земство съ голодомъ?… До тѣхъ поръ отвергать холода нельзя: онъ уже хорошо видѣнъ… И онъ поднялъ руками голову дочери съ своей груди и поцѣловалъ ее въ голову, а она крѣпко поцѣловала отца въ губы, глаза и лобъ.

– Перейдемте въ залъ, господа, сказала хозяйка, и всѣ, кромѣ хозяина и Кречетова, направились въ залъ.

VI.

Въ залѣ общество разбилось на кружки. Львовъ самъ вызвался спѣть подъ аккомпаниментъ Катерины Дмитріевны, Вороновъ сталъ у фортепіано и пересматривалъ Лежавшія на немъ ноты, хозяйка ходила съ Кожуховымъ по залѣ, а Орѣцкій и Лукомскій сидѣли далеко отъ фортепіано и вели тихій разговоръ.

– Откуда бы знаете о состояніи Плитовой? спросилъ Лукомскій. – Всѣ говорятъ, что, кромѣ имѣнія, еще сто тысячъ….

– О, да! отвѣчалъ Орѣцкій. – Такъ говорили и мнѣ, но я человѣкъ, о, да! опытный, и прежде, чѣмъ показать виды на женитьбу, о да! я справлялся очень тонко и обстоятельно, о, да! въ чемъ и гдѣ?… И, о, да! убѣдился, что ничего и нигдѣ. О, да! О, да! Choisissez totre femme par l'oreille bien plus que par les yeux!.. О, да! О, да!

– Коли я ошибся, – очень непріятно, тихо, какъ бы самому себѣ, с5азалъ Лукомскій.

– О, да! Положеніе непріятное! Съ одной стороны, о, да! нарушеніе принципа, а съ другой, о да! вы – объявленный женихъ! о, да!

– Ну, послѣднее не важно, вздохнувши, сказалъ Лукомскій.

– Но…. о, да!.. Но это жаль, о, да!.. Она очень умна…. Въ высшей степени симпатична и мила, о, да!.. и вдругъ…. О, да!.. послѣ огласки…. О, да! Жаль!..

– Я предупреждалъ…. Я ясно развилъ свою теорію брака и капитализировалъ себя въ сто тысячъ…. Нужно было понять, когда я ясно говорилъ имъ объ этомъ! сердито и недовольно сказалъ Лукомскій.

– О, да! О, да!.. А онъ хорошо поетъ, о, да! и Орѣцкій началъ слушать пѣніе Львова, а Лукомскій по виду слушалъ, а на самомъ дѣлѣ все думалъ о приданомъ mademoiselle Плитовой.

– Я предполагала скоро начать объѣздъ имѣній, говорила Софья Михайловна, ходя съ Кожуховымъ по залѣ. – Въ каждомъ имѣніи придется пробыть по двѣ-три дня, уйдетъ болѣе мѣсяца….

– Я очень радъ, что губернаторъ задалъ, мнѣ работу на мѣсяцъ, а то бы было…. очень и очень скучно безъ… вашихъ вечеровъ, сказалъ Кожуховъ, пытливо посматривая на Софью Михайловну, во время перерывовъ и остановокъ въ своихъ словахъ, и Софья Михайловна замѣчала его пытливыя посматриванія, но продолжала неопредѣленно смотрѣть по сторонамъ и тѣмъ же шагомъ ходить по залу, хотя щеки ея, какъ будто, немного болѣе свѣтились румянцемъ, чѣмъ обыкновенно.

– Я съ Катей начнемъ кататься часъ-другой передъ обѣдомъ, чтобы приготовиться къ долгому путешествію на колесахъ. Завтра или послѣ завтра поѣдемъ по р….. шоссе, къ широкому полю…. Вы не начинали еще верховой ѣзды? продолжала разговаривать она.

– Нѣтъ еще, но думаю начать завтра или послѣ завтра, отвѣчалъ онъ и опять пытливо посмотрѣлъ на нее;

– Вы тоже поѣдете по р….. шоссе? шутливо, но оживленно спросила она.

– Конечно, конечно! улыбнувшись, отвѣтилъ онъ.

– И въ пятомъ часу?

– Благодарю васъ, подавая ей руку, съ чувствомъ отвѣтилъ онъ. – Вѣдь мнѣ только въ это время и можно, я рабочая лошадь, Софья Михайловна, еще съ большимъ чувствомъ закончилъ онъ.

– Гдѣ трудъ, тамъ и счастье! серьезно сказала она и крѣпко пожала его руку.

– Какъ пріятно поетъ Львовъ! Послушаемъ, немного погодя сказала Софья Михайловна, и она и Кожуховъ стали у стѣны, далеко отъ фортепіано.

Львовъ пѣлъ подъ тихій аккомпаниментъ:

 
Льетъ ливмя дождь, несутся тучи,
Полна ненастья эта ночь,
Но мысль о ней, какъ свѣтъ могучій,
Стоитъ и не отходитъ прочь.
Тебя здѣсь нѣтъ, но ты со мною,
Твоя рука въ моей рукѣ,
И все, мой другъ, полно тобою
Въ моемъ укромномъ уголкѣ!
Пусть стонетъ ель, пусть плачетъ вьюга,
Бушуя въ сумракѣ ночей,
Ты для меня, что солнце юга,
Тепло и свѣтъ въ тебѣ одной!
 

У Львова былъ недурной теноръ, небольшой, но пріятный, и онъ умѣлъ имъ владѣть: усиливать и понижать при исполненіи романсовъ. Изрѣдка слушать его было пріятно, пѣніе нѣжно щекотало слухъ, но отъ частаго слушанія получался монотонный, тихій, ноющій зудъ въ ушахъ. Когда онъ кончилъ романсъ, Софья Михайловна крикнула «браво»! Кожуховъ слегка похлопалъ, а Орѣцкій громко сказалъ: «О, да! О, да!»

Катерина Дмитріевна, продолжая сидѣть за роялемъ, тоже выразила Львову свое удовольствіе и потомъ извинилась, что своимъ уходомъ помѣшала ему досказать, а себѣ дослушать его рѣчь въ опроверженіе словъ Лукомскаго.

– Но я такъ люблю папа, что безсознательно бѣгу къ нему на встрѣчу, закончила она ровнымъ и громкимъ голосомъ, смотря прямо Львову въ глаза своими ясными, темными глазами, въ которыхъ только при послѣднихъ словахъ засвѣтилось что-то въ родѣ извиненія за излишнюю откровенность.

– О, вы такъ нѣжно и искренно встрепенулись и такъ порывисто-легко побѣжали встрѣчать Дмитрія Ивановича, что я залюбовался на васъ и самъ потерялъ нить разговора, сказалъ Львовъ искренно, серьезно, съ робкимъ, любящимъ блескомъ въ глазахъ.

Она улыбнулась.

– Я только на самомъ себѣ хотѣлъ показать неправильность сужденій господина Лукомскаго, продолжалъ Львовъ. – Женская душа, сердце, любящее, нѣжное сердце – дороже денегъ всего міра! Ихъ нельзя купить, ихъ можно только заслужить! горячо закончилъ онъ.

– А развѣ мы не можемъ работать, какъ мужчины? громко и впадая въ горячность Львова, спросила она. – Развѣ женщины управляли государствами хуже мужчинъ? Развѣ въ американскую войну за свободу негровъ женщины не одинаково съ мужчинами работали въ больницѣ?… Кромѣ души и сердца, которыя вы такъ хорошо цѣните, мы имѣемъ и все, что цѣнитъ Лукомскій въ себѣ…. Только мы почти всѣ очень глупенькія, ничего не знаемъ….

– Только не вы! Только не вы, Катерина Дмитріевна! горячо вскрикнулъ Львовъ. Онъ все такъ же, съ робкимъ, любящимъ блескомъ въ глазахъ, смотрѣлъ на нее. Онъ любовался ею, благодарилъ мысленно за довѣрчивый, горящій искренностью взглядъ, которымъ смотрѣли на него ея глаза, и когда она говорила въ защиту женщинъ, онъ хотѣлъ кричать за каждымъ ея словомъ: «правда! истинная правда»! и не кричалъ только потому, что находилъ это неприличнымъ, но зато глазами и частымъ наклоненіемъ головы дѣлалъ то же самое. А когда она кончила свою рѣчь о величіи женщинъ и, не то застыдившись, не то взгрустнувъ о томъ, «что мы всѣ такія глупенькія», опустила внизъ глаза и начала перебирать клавиши фортепіано, онъ не въ силахъ былъ сдержать своихъ чувствъ и горячо, громко горячо вскричалъ: «Только не вы! Только не вы, Катерина Дмитріевна!..»