Текст книги "Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу"

Автор книги: М. Забелло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 37 страниц)

Часть II
Герои нашли героинь, а героини – героевъ

ГЛАВА ПЕРВАЯ
Разбитый, съ чуткою душою человѣкъ ораторствуетъ о красотахъ природы и о Христѣ. – Обыкновенный рабочій день полицеймейстера. – Отецъ дочь ведутъ рѣчь о назначеніи женщины

I.

На другой день Лукерья, прислуга нумеровъ полковницы Песковой, разбудила Могутова въ семь часовъ, принеся самоваръ и заявивъ, что чрезъ полчаса «чиновнички» проснутся и будутъ кричать всѣ сразу: «самоваръ давай!» – А вы, баринъ, безъ суеты, поранѣе, сперва чиновниковъ.

– Господинъ Переѣхавшій еще не всталъ? спросилъ Могутовъ.

– Спитъ еще. Они опосля всѣхъ встаютъ. Ихъ служба особливая, неформенная.

– Я васъ попрошу сказать мнѣ, когда онъ встанетъ.

– А я, какъ буду несть ему самоваръ, такъ стукну въ вашу дверь, – самоваръ въ нему мимо васъ понесу.

– Я васъ попрошу сперва спросить у г. Переѣхавшаго, могу ли я къ нему зайти, и если онъ скажетъ, что могу, тогда вы и постучитесь.

– Вы если по дѣлу, такъ прямо. У него и дверь не запирается, и наши, да часомъ и посторонніе, прямо идутъ: спитъ, такъ разбудятъ. Они – баринъ простые и на винчели хорошо играютъ.

– Прекрасно. Но вы сдѣлайте, какъ я васъ прошу.

– Сдѣлаю, сдѣлаю. Можно. Они – баринъ простые.

Такъ разговаривалъ Могутовъ съ Лукерьей во время умыванья. Одѣвшись, онъ началъ приводить въ порядокъ свои вещи, которыхъ было, впрочемъ, очень немного. Гораздо больше было съ нимъ книгъ – до сотни, если не болѣе. Большинство книгъ – химическаго и техническаго содержанія, но много было и литературныхъ; послѣднія – совершенно новенькія, въ хорошихъ переплетахъ – были подаркомъ на память, при отъѣздѣ, отъ разныхъ пріятелей, уложившихъ книги въ чемоданъ Могутова и не сказавшихъ ему объ этомъ.

Приводя въ порядокъ вещи и за чаемъ, Могутовъ окончательно рѣшилъ сегодня же попытать счастья въ пріисканіи работы и прежде всего обратиться за указаніемъ оной къ своимъ первымъ знакомымъ – полицеймейстеру и правителю канцеляріи. Къ первому ему нужно явиться и объявить мѣсто жительства, такъ оно и кстати будетъ попросить при этомъ случаѣ оказать свое содѣйствіе, а ко второму – все равно уже подъ рядъ; но потомъ онъ надумалъ, прежде чѣмъ отправляться по начальствующимъ лицамъ, разспросить Переѣхавшаго, что за люди полицеймейстеръ и правитель и какъ лучше къ нимъ приступить. «У каждаго есть свои слабости, – думалъ онъ при этомъ, – и нужно стараться обходить ихъ, не бередить безъ нужды больное мѣсто человѣка, особенно когда являешься просителемъ…. Можетъ-быть у Переѣхавшаго много знакомыхъ? Клялся спасти меня и спеціально утѣшеніемъ душъ здѣшнихъ занимается, – долженъ помочь…. А это было бы хорошо, – начальство утруждать не очень пріятно…»

– Одѣмши!.. Дверь не запирайте, – самоваръ приду взять и комнату уберу! – крикнула за дверью Лукерья.

Могутовъ засталъ Переѣхавшаго «одѣмши» въ поношенное суконное черное платье и въ несовсѣмъ чистое бѣлье. Самъ Переѣхавшій днемъ былъ еще болѣе помятъ и некрасивъ. Платье висѣло на немъ какъ на вѣшалкѣ, жиденькая бородка торчала безжизненно, завядши, какъ у мертвеца, угри на вискахъ, у лба, имѣли синій цвѣтъ и только сильно ввалившіеся, маленькіе, темные глаза его порой смотрѣли изъ-подъ выпуклыхъ синихъ очковъ живо и ярко. Онъ, казалось, самъ сознавалъ свою некрасивость и во время разговора – теперь съ Могутовымъ, да и вообще съ людьми – смотрѣлъ или внизъ, или по сторонамъ, и только изрѣдка и на одно мгновеніе вскидывалъ глаза на собесѣдника. Голосъ его, сильно носовой и непріятный, теперь тѣмъ еще непріятнѣе, – въ немъ, кромѣ носоваго тона, ясно слышалась охриплость мало спавшаго послѣ сильной выпивки человѣка.

– Вы извините меня! Вчера я, какъ школьникъ, обрадовался, благо былъ пьянъ, свѣжему человѣку и наболталъ съ три короба о себѣ, а о васъ самихъ почти ничего и не спросилъ, – такими словами встрѣтилъ Переѣхавшій Могутова. Онъ крѣпко, на сколько позволила сила его тощей руки съ длинными, некрасивой формы пальцами, пожалъ руку гостя и усадилъ его.

– Но вы сегодня отплатите мнѣ тѣмъ же и такъ же откровенно и подробно передадите о себѣ, какъ я вчера наболталъ о своемъ я, – сказалъ Переѣхавшій, и мелькомъ посмотрѣлъ на Могутова. Показалось ли ему, что Могутовъ, смотрѣвшій на него и невольно припоминавшій вчерашнюю встрѣчу, не довѣряетъ его словамъ или не понимаетъ его желанія вдругъ, послѣ единственной и притомъ пьяной ночи, вступать въ откровенность, – только лицо Переѣхавшаго покрылось непріятными складками, которыя обыкновенно сопутствуютъ смѣху, но которыя, появляясь безъ него, возбуждаютъ или отвращеніе, какъ іезуитская улыбка, или жалость и скорбь, какъ улыбка Квазимодо и Гуинплена, – и онъ, измѣнивъ свой голосъ изъ довѣрчиво-пріятельскаго на серьезный мало-знакомаго, продолжалъ, не ожидая отвѣта Могутова:

– Пьяному, конечно, простительны откровенность и навязчивость, но…. Да развѣ можетъ явиться у кого-либо мысль не довѣрять и бояться такой жалкой фигуры, какъ моя? – Онъ сталъ противъ Могутова и молча простоялъ нѣсколько секундъ, скрестивъ руки à la Наполеонъ, склонивъ голову на бокъ, увеличивъ еще болѣе морщины на лицѣ и глядя въ потолокъ. Знаете ли, какая мнѣ сейчасъ пришла въ голову мысль? – заходивъ по комнатѣ, продолжалъ Переѣхавшій, причемъ складки на его лицѣ смягчились и мягкая улыбка затушевала ихъ рѣзкость. – Базаровъ былъ того мнѣнія, что умная женщина должна быть непремѣнно уродомъ, а я того мнѣнія, что только уродливый мужчина можетъ быть добрымъ, любящимъ, – безъ своекорыстія добрымъ, безъ эгоизма любящимъ…. Мнѣ даже кажется, что большая ошибка изображать Христа съ правильными, красивыми чертами лица. При той всеобъемлющей любви на словахъ и на дѣлѣ, которою проникнутъ былъ Христосъ, Онъ не могъ быть прекраснымъ, – Онъ, по-моему, долженъ быть величественно-некрасивъ.

– Вы не видали Христа на картинахъ Ге и Крамского? – спросилъ немного погодя Переѣхавшій, кинувъ моментальный взглядъ на Могутова и, какъ бы узнавъ по его лицу отвѣтъ, продолжалъ:– Я что-то читалъ, будто у этихъ художниковъ Христосъ подходитъ въ моему представленію о Немъ. И если эти художники рисуютъ Христа такимъ, они правы: Ге и Крамской поняли, что только такой Христосъ можетъ любить міръ, не алча и не жаждя для себя богатства и красоты міра, – любить міръ и не пользоваться любовью міра!..

– Природа такъ прекрасна! – продолжалъ, помолчавъ немного, Переѣхавшій съ замѣтною грустью въ голосѣ. – Такъ ярко на небѣ свѣтятъ звѣзды, такъ нѣженъ свѣтъ луны, такъ музыкально журчаніе ручья, шумъ рѣкъ и ревъ водопадовъ! Такъ нѣжно поетъ соловей въ ночной прохладѣ освѣщенныхъ луною лѣсовъ и рощъ! Такъ весело чирикаютъ жаворонки раннимъ утромъ, когда восходящее солнце, какъ Богъ, бросаетъ съ горизонта пурпурные лучи на міръ, а міръ свѣжо и бодро идетъ къ нему на встрѣчу! Такъ полонъ нѣги отдыхъ въ тѣни деревьевъ въ полдень жаркаго дня, когда вся природа, пораженная величіемъ всплывшаго на средину неба бога-солнца, замерла и только кузнечики трещатъ въ травѣ, да быстрыя ласточки рѣютъ въ воздухѣ!.. А какая музыка, когда загремитъ громъ, польется дождь, загремитъ громъ – и молнія, какъ мысль, какъ разумъ, мгновенно освѣтитъ небо и землю! Она то робко блеснетъ тамъ и здѣсь, то, собравшись съ силой, часто засверкаетъ кругомъ и заставляетъ робкое человѣчество вздрагивать, жмурить глаза и осѣнять себя крестнымъ знаменіемъ… Но гдѣ же ей, уму и разсудку, осилить тьму?… Слабѣетъ молнія, пропадаетъ совсѣмъ, и заволакивается надолго небо сѣрыми, свинцовыми тучами, и мороситъ рѣденькій, плаксивый дождикъ…. Но и осень прекрасна. Вы замѣчали ли, какъ довольно, какъ величественно-спокойно деревья роняютъ свои листья? Какъ красавица природа снимаетъ свои уборы и безъ нихъ остается хотя менѣе блестяща, но еще болѣе прекрасна, – менѣе сладострастной, но еще болѣе любящей… А бѣлый, ослѣпительный при солнцѣ, мраморный при лунѣ покровъ земли зимою? А мертвый покой, въ безвѣтренный морозъ, въ волшебномъ лѣсу, волшебно-убранномъ снѣгомъ?… И при этомъ тамъ мало хлѣба, такъ дорого топливо, такъ трудно-доступны квартиры, такъ раззорительна для здоровья наука, такъ стѣснительна любовь женщины – и царитъ въ мірѣ, подмѣченная Дарвиномъ, борьба за существованіе, и полонъ человѣкъ, этотъ царь природы, халуйства, эгоизма, мщенія, хитрости, злобы, низости и лжи…. Нѣтъ, нѣтъ, только уродъ можетъ любить міръ, не ненавидя міръ! Только мужественно-некрасивый Христосъ могъ быть Христомъ, Спасителемъ міра!..

Говоря эту длинную рѣчь, Переѣхавшій тихо ходилъ и, доходя до стѣнъ комнаты, опирался на нихъ руками и лѣниво поворачивался. Окончивъ, онъ сѣлъ. Лицо его покрылось пятнами, угри на вискахъ покраснѣли, а чистые и длинные ногти на его неправильныхъ, тощихъ пальцахъ приняли розовый оттѣнокъ, какъ у здороваго человѣка.

– Разскажите, голубчикъ, о себѣ! – сказалъ онъ усталымъ шепотомъ и довѣрчиво положивъ руку на колѣни Могутова.

– «Экій чудакъ! – думалъ Могутовъ, слушая тираду о красотѣ природы и о необходимости Христу быть некрасивымъ. – Изъ-за чего волнуется? „Изъ-за Гекубы споръ, а что ему Гекуба?“ – Я хочу спросить у васъ, Викторъ Александровичъ, что за люди полицеймейстеръ и правитель губернской канцеляріи? – сказалъ онъ, когда Переѣхавшій довѣрчиво попросилъ его разсказать о себѣ. – Полицеймейстеру мнѣ нужно сегодня объявить мѣсто квартированія, такъ я хочу попросить его помочь мнѣ найти какую-нибудь работу. Какъ вы думаете, не напрасно ли буду утруждать?… А можетъ вы укажете, къ кому обратиться за работой? Я хорошо черчу, могу составлять смѣты и всякіе планы, разрѣзы домовъ, фабрикъ, машинъ. Кромѣ того, я кончилъ гимназію съ медалью и могу обучать всѣмъ гимназическимъ наукамъ…. Пишу я тоже недурно и скоро, – могу перепиской заняться.

У Переѣхавшаго, когда началъ говорить Могутовъ, складки на лицѣ увеличились и затушевка смѣха, смягчающая ихъ, пропала, а его рука приподнялась съ колѣнъ Могутова и начала нервно дергать жиденькую и тощую бородку своего хозяина. „Какой я дуракъ! – подумалъ онъ при этомъ. – Вообразилъ, что такъ всѣ и должны бросаться ко мнѣ на шею и выставлять на показъ свою душу! Только с-нская дрянь лазитъ, а вотъ петербургскій человѣкъ, умный по виду, – онъ ко мнѣ только по дѣлу, онъ не довѣряетъ мнѣ…. Значитъ я еще не совсѣмъ мертвый человѣкъ, – подумалъ онъ немного погодя. Складки на лицѣ его сгладились, а рука перестала щипать тощую бородку и опять легла на колѣни Могутова. – Онъ спрашиваетъ у меня совѣта, – думалъ онъ далѣе, – значитъ, признаетъ мой умъ, знаніе людей… Проситъ найти ему работу, – значитъ, думаетъ, что въ городѣ довѣряютъ мнѣ, уважаютъ мою рекомендацію… Я, кажется, черезчуръ мнителенъ и недовѣрчивъ къ себѣ…“.

Какъ человѣкъ больной, съ обезсиленной мускульною дѣятельностью, Переѣхавшій имѣлъ чувствительные нервы и безъ устали работавшій мозгъ, работавшій чаще всего надъ самимъ собою. Подъ вліяніемъ самоконтроля и строгаго разбора самыхъ незначительныхъ поступковъ и словъ другихъ лицъ, если только слова и поступки хотя отдаленно касались его, онъ началъ держаться на почтительномъ отдаленіи отъ людей, чуждаться ихъ и то приписывать себѣ странное уродство, совершенную негодность для жизни, то считать себя дивнымъ врачомъ, исцѣляющимъ всевозможныя душевныя болѣзни; но за то все жалкое, забитое, больное, подавленное горемъ и страданіемъ находило въ немъ лучшаго друга, брата, мать, любовницу. Происходило это, конечно, потому, что только „кто боленъ самъ, тотъ горячо и жадно внимаетъ вѣсти о больномъ“, – что только голодный пойметъ голоднаго, что только съ голоднымъ можетъ отрѣшиться голодный отъ эгоистической мысли сравненія, отъ чувства зависти, а слѣдовательно и отъ грусти или злобы. И никогда, быть-можетъ, голодный не бываетъ болѣе счастливъ, моментально, но сильно, какъ когда другой голодный сочтетъ его не за голоднаго, попроситъ у него кусокъ; и никогда, быть-можетъ, Переѣхавшій не былъ такъ счастливъ, какъ когда услышалъ отъ питерскаго радикальнаго, – ибо присланнаго съ конвоемъ, – дѣятеля просьбу оказать ему и помощь, и совѣтъ. Подъ вліяніемъ сильной радости, онъ заговорилъ:

– Это вы хорошо придумали! Сходите. Полицеймейстеръ – недалекій человѣкъ, безъ подкладки опредѣленныхъ убѣжденій, безъ регулирующей мысли въ поступкахъ, но по природѣ не злой и простой. Вы съ нимъ – откровенно и просто. Вы, молъ, сами отецъ, съ вашими дѣтьми можетъ тоже случиться грѣхъ, недоразумѣніе, увлеченіе…. что-нибудь въ этомъ родѣ…. Онъ вамъ помочь можетъ, такъ какъ полиція и вообще начальство у насъ, въ Россіи, имѣетъ громаднѣйшее вліяніе. Стоитъ нашему начальству захотѣть и, увѣряю васъ, русскій народъ будетъ первымъ народомъ въ мірѣ, а не…. Впрочемъ, мы объ этомъ потолкуемъ съ вами въ другой разъ. Кожуховъ самъ кончилъ университетъ, долженъ понять ваше положеніе и, навѣрное, поможетъ. Вы ему на эту тему и начните рѣчь…. Надо вамъ замѣтить, что послѣ манифеста о волѣ у насъ, на Руси, образовалось какое-то недоразумѣніе. Администрація косо смотритъ на помѣщика, помѣщикъ – на администрацію, та и другой смотрятъ на мужика съ злымъ пренебреженіемъ, а на купца – съ завистью; но всѣ – и помѣщикъ, и администрація, и купецъ, и крестьянинъ – готовы обрушиться, разорвать въ куски людей протестующихъ. Есть, конечно, исключеніи, но я говорю о большинствѣ. Предъ дѣятелями практическими и предъ наукой и знаніемъ всѣ благоговѣютъ. Кажется, всѣ чувствуютъ себя слабосильными для дѣла въ присущихъ имъ роляхъ и костюмахъ и ждутъ инстинктивно науку къ себѣ на помощь, хоть и ненавидятъ того, кто ихъ, неготовыхъ для дѣла, шевелитъ своею активною дѣятельностью…. Это я вамъ замѣчаю для того, чтобы вы въ разговорахъ съ ними прятали подалѣе ваши цѣли, но какъ можно яснѣе обнаруживали ваше знаніе науки, фактовъ науки, даже выводовъ науки, но не соціальныхъ выводовъ, а выводовъ необходимыхъ для хозяйства индивидуально: для превращенія раззореннаго имѣнія въ доходное, для увеличенія удоя издыхающихъ коровъ, для загребанія большихъ кушей при помощи разнаго рода прожектовъ и т. д. и т. д. На эти удочки вы можете поймать и работу, и покровительство, и деньги; но вы погибли, если обнаружите ваши соціальныя убѣжденія, идущія въ разрѣзъ съ ихъ убѣжденіями. Васъ будутъ слушать, даже будутъ многіе благоговѣть предъ вами, нѣкоторые будутъ слегка спорить, но большинство донесетъ на васъ, перековеркавъ ваши мысли до безобразія, и всѣ, рѣшительно всѣ, будутъ избѣгать имѣть съ вами какое-либо дѣло…. Я не считаю дураковъ дураками: по-моему дуракъ – несчастный человѣкъ, а несчастный человѣкъ – дуракъ, и думаю, что если при этихъ условіяхъ…. Впрочемъ, объ этомъ мы потолкуемъ послѣ….. Самъ лично я ничего не могу обѣщать. Я постараюсь, разспрошу и что можно сдѣлаю…. Но вамъ пора….

Онъ досталъ изъ кармана жилета хорошенькіе, чистенькіе серебряные часы, съ особенною осторожностію открылъ ихъ и посмотрѣлъ на нихъ съ пріятною улыбкой.

– Десятый!.. Вамъ какъ разъ пора, – продолжалъ Переѣхавшій. – Полицеймейстеръ, послѣ рапорта у губернатора, пьетъ теперь чай дома. А вы на домъ и отправляйтесь: какъ будто съ визитомъ и желаете съ нимъ познакомиться, какъ съ хорошимъ человѣкомъ и вліятельнымъ гражданиномъ города, а о дѣлѣ – только въ концѣ, къ случаю-де пришлось. И Боже васъ упаси являться съ жалкой физіономіей и съ плаксивыми словами! Какъ можно болѣе самоувѣренности, бойкости и, главное, солидныхъ и умныхъ словъ. Мы люди дѣла, а не слова – девизъ всѣхъ теперь…. Ну, идите съ Богомъ и надѣвайте вашу шубу. Сегодня, впрочемъ, тепло, солнце весеннее, можно и въ пальто, но вы надѣвайте шубу, – это солиднѣе, да и я мелькомъ вчера замѣтилъ, что она у васъ внушительнаго вида….

Могутовъ протянулъ руку, но Переѣхавшій не принялъ ее, заявивъ, что когда онъ надѣнетъ шубу, то пусть зайдетъ къ нему и онъ дастъ ему для удачи визитовъ свою счастливую руку.

– Вотъ еще что, – давая свою счастливую руку и осматривая кругомъ и вдоль Могутова, когда тотъ явился въ шубѣ, продолжалъ Переѣхавшій:– Я забылъ сказать, что уроками, вѣроятно, вамъ не позволятъ заниматься. Мнѣ не позволили… Не знаю, какъ теперь. Но все-таки вы не настаивайте на урокахъ: ищу, молъ, технической работы, а за неимѣніемъ оной готовъ, пожалуй, и уроки давать.

– Да заразъ ужь и о перепискѣ упомянуть, – сказалъ Могутовъ, пожимая счастливую руку Переѣхавшаго.

Не успѣлъ онъ затворить за собою двери, какъ изъ комнаты Переѣхавшаго понеслись звуки веселаго марша.

– Экій чудакъ! Экій нервный! – сказалъ Могутовъ и двинулся обыкновенною походкой въ путь.

II.

– Дома Филаретъ Пупліевичъ? – спросилъ Могутовъ у женщины, отворившей дверь въ квартирѣ полицеймейстера и одѣтой въ простой деревенскій костюмъ.

– Дома, – отвѣтила женщина и осмотрѣла его съ головы до ногъ.

– Можно видѣть?

– Вотъ туда! – указывая на немного отворенную дверь, сказала женщина и ушла въ другую дверь.

– Кто тамъ? – громко спросилъ полицеймейстеръ, когда Могутовъ снялъ шубу, протеръ очки и потомъ громко „обошелся съ помощію платка“.

– Можно васъ видѣть, Филаретъ Пупліевичъ? – спросилъ Могутовъ, подойдя къ двери.

– Войдите, – раздался голосъ полицеймейстера за дверью.

Полицеймейстеръ сидѣлъ у стола, за стаканомъ чая. Онъ не узналъ Могутова и, улыбаясь и нерѣшительно протягивая руку, вопросительно смотрѣлъ на него.

– Могутовъ, вчера пріѣхавшій студентъ! Согласно вашему приказанію явился къ вамъ.

– А…. было не узналъ…. Улыбка исчезла съ лица полицеймейстера и онъ пристально и серьезно посмотрѣлъ на Могутова. – „Вчера чортомъ какимъ-то выглядывалъ, а сегодня ничего особеннаго“, – подумалъ онъ далѣе и, обратясь къ стоявшему у дверей въ полицейской формѣ мужчинѣ, сказалъ: – Такъ сдѣлайте, какъ я сказалъ.

– Больше ничего? – спросилъ тотъ.

– Пока только! – отвѣтилъ полицеймейстеръ.

Полицейскій чиновникъ вышелъ.

– Гдѣ же вы остановились? – спросилъ полицеймейстеръ, вторично оглядывая Могутова.

– Въ нумерахъ полковницы Песковой.

– Хорошо…. Тамъ недорогіе нумера, но, кажется, грязновато, – тихо и какъ бы самому себѣ сказалъ полицеймейстеръ. – Вы должны будете являться во мнѣ каждую субботу въ это время.

– Хорошо, – стоя и смотря на полицеймейстера, отвѣчалъ Могутовъ.

– За что васъ сюда прислали? – немного погодя, спросилъ полицеймейстеръ и при этомъ сильно зѣвнулъ.

– Институтъ посылаетъ студентовъ четвертаго курса на практику, на заводы. Одинъ изъ моихъ товарищей посланъ былъ на пивоваренный заводъ. Онъ былъ человѣкъ тихій, серьезный, трудящійся, но одинъ изъ мастеровъ завода, ополяченный нѣмецъ, оклеветалъ его предъ директоромъ завода, а директоръ завода сообщилъ клевету институтскому начальству. Конференція института, не разобравъ дѣла и не спросивъ оклеветаннаго товарища, исключила его. Ему оставалось три мѣсяца до окончанія курса, мы знали его въ продолженіе четырехъ лѣтъ и рѣшительно ничего дурнаго не замѣтили за нимъ, – мы и заступились за него, просили отмѣнить наказаніе; но четверыхъ изъ насъ, въ томъ числѣ и меня, исключили и выслали изъ Петербурга.

– „Глазами не моргаетъ, стоить ровно, говоритъ не шибко и не путаясь, – какъ будто не вретъ“, – думалъ полицеймейстеръ, слушая разсказъ Могутова. – Сядьте! – сказалъ онъ громко. – „А можетъ ловко вретъ, напрактиковался? – думалъ онъ потомъ. – Зачѣмъ я его усадилъ? Впрочемъ, такъ-то лучше: надо его разнѣжить. Разнѣженный – все равно, что пьяный, какъ ни хитритъ, а непремѣнно проврется….“ Не хотите ли папироску? – указывая на ящикъ съ папиросами и улыбнувшись самымъ добродушнымъ образомъ, сказалъ онъ громко.

Могутовъ поклонился, сѣлъ, взялъ папироску и, закуривая ее, закашлялся.

– Я еще не умѣю курить, – какъ бы извиняясь за неловкость, сказалъ онъ. – Въ дорогѣ жандармъ научилъ.

– Ранѣе не сдѣлали привычки? Похвально. Теперь гимназисты курятъ! – съ укоромъ гимназистамъ сказалъ полицеймейстеръ. – „Что ты Лазаря корчишь? – думалъ онъ потомъ. – Къ хорошему табаку не привыкъ, такъ и закашлялся…. Кажись, не вретъ, – бросивъ пытливый взглядъ на Могутова, продолжалъ думать онъ: – куритъ какъ новичокъ…. А можетъ ловко притворяется?“ – Что тамъ еще за исторія случилась? – громко и экспромтомъ спросилъ полицеймейстеръ.

– Въ пересыльной тюрьмѣ меня навѣщали товарищи, такъ они передавали, что почти всѣ студенты института хотѣли за насъ заступиться, была сходка, крупно разговаривали съ директоромъ. Кончилось очень грустно: еще исключили восемь человѣкъ, а остальныхъ раздѣлили на группы и предупредили, что если опять будетъ сходка, то исключатъ первую группу.

– Больше ничего? – спросилъ полицеймейстеръ послѣ долгаго молчанія, во время котораго онъ рѣшалъ: вретъ или нѣтъ Могутовъ, и рѣшилъ, что, кажется, не вретъ.

– Больше я ничего не знаю, – отвѣтилъ Могутовъ.

– А въ женскомъ институтѣ при васъ произошла исторія?

– Я ничего не знаю!? – вопросительно отвѣчалъ Могутовъ. – „Неужели и эти кисейныя барышни, умѣющія только обожать красивыя рожицы, да кушать сургучъ и мѣлъ, вступились за правое дѣло? Вѣдь это седьмое чудо!“ – думалъ онъ при этомъ.

– У васъ сестра, кажется, есть въ институтѣ? Моя… дочь писала, что ея лучшая подруга имѣетъ фамилію Могутова. – Полицеймейстеръ спросилъ о сестрѣ экспромтомъ, не думая; по привычкѣ не довѣрять долго своему впечатлѣнію, сорвался у него вопросъ и поясненіе къ нему. – „Какъ ловко придумалъ! А у меня не то что дочери, а ни одной собаки знакомой нѣтъ во всемъ Петербургѣ!“

– У меня нѣтъ въ Петербургѣ родственниковъ, – отвѣтилъ Могутовъ. – „Ты – не родственница, ты – другъ, любовница, по чувствамъ братья мы съ тобой!“ – подумалъ онъ потомъ.

Полицеймейстеръ въ это время надумалъ окончательно, что Могутовъ не вретъ, что исторія съ институтками или чистая брехня, или въ ней онъ не участвовалъ и про нее ничего не знаетъ. – „Какъ ни молодъ и какъ ни глупъ, а все, зная, что у меня есть дочь въ Петербургѣ и что она могла подробно описать мнѣ всю исторію, – не сталъ бы отпираться, еслибы была правда. Выгородилъ бы себя, прикинулся бы святымъ да божьимъ, а объ исторіи бы упомянулъ“.

– А въ С-нскѣ у васъ есть родные? – спросилъ онъ.

– Нѣтъ. Меня хотѣли отправить въ С-нскую губернію, гдѣ я окончилъ гимназію, но я просилъ послать меня сюда.

– А почему вамъ захотѣлось сюда? Вѣдь тамъ у васъ и родня, и знакомые есть, а здѣсь – какъ въ лѣсу?

– Родныхъ у меня и тамъ нѣтъ. Мать съ сестрами живетъ въ Ч-ской губерніи, у дяди. Знакомыхъ – тоже тамъ немного. Мнѣ не хотѣлось своимъ некрасивымъ пріѣздомъ мозолить глаза бывшимъ учителямъ и товарищамъ, да и работу техническую тамъ трудно найти, – степь….

– Стыдно? Положеніе некрасивое? Совѣстно?… А кто же вамъ велѣлъ мѣшаться не въ свои дѣла? Учились бы, кончали науки – и съ пользою для общества и государства, и счастливо для самихъ себя провели бы жизнь… Намъ ученыхъ нужно, – мы бѣдны учеными!.. Такъ нѣтъ, мѣшаются не въ свои дѣла, собираютъ сходки, попадаютъ подъ надзоръ!.. А потомъ некрасиво, стыдно на людей смотрѣть, пропадаютъ даромъ силы…. Жаль, жаль!.. И вамъ оставалось только три мѣсяца до окончанія курса? – спросилъ полицеймейстеръ, и спросилъ съ замѣтнымъ сожалѣніемъ.

– Да, только три мѣсяца.

– Вы и въ Ч-скую губернію не просились, чтобы не мозолить глаза роднымъ? – спросилъ полицеймейстеръ, ласково улыбаясь.

– Да.

– Такъ, такъ. Стыдно!.. Да и каково родителямъ видѣть, можетъ-быть, самаго любимаго сына, да и вообще сына, присланнаго съ жандармомъ! Я самъ отецъ, – понимаю…. Стыдно, совѣстно!.. Ну, а что же вы будете дѣлать у насъ? У васъ есть средства? Ваши родные могутъ помогать вамъ?

– Нѣтъ. У дяди есть средства, но на его счетъ живутъ мать и сестры. У меня есть около трехъ сотъ рублей. Я хотѣлъ попросить васъ, Филаретъ Пулліевичъ, помочь мнѣ найти работу. Я принесъ показать вамъ мой гимназическій аттестатъ, – я съ медалью кончилъ гимназію, – и свидѣтельство института, въ которомъ прописано, какъ я занимался, чему учился и что исключенъ не за лѣность, – подавая бумаги, сказалъ Могутовъ.

Полицеймейстеръ взялъ бумаги. Онъ внимательно прочелъ гимназическій аттестатъ, въ которомъ сказано было, что Гордѣй Могутовъ, сынъ титулярнаго совѣтника, изъ дворянъ, окончилъ полный гимназическій курсъ, имѣя отъ роду восемнадцать лѣтъ, и на выпускномъ экзаменѣ оказалъ слѣдующіе успѣхи въ наукахъ (шелъ длинный столбецъ гимназическихъ наукъ и противъ нихъ прописано было: отлично и очень хорошо). Затѣмъ въ аттестатѣ говорилось, что Гордѣй Могутовъ, какъ лучшій по успѣхамъ и поведенію, награжденъ золотою медалью и можетъ безъ экзамена поступить въ университетъ. Въ свидѣтельствѣ института полицеймейстеръ прочелъ, что стипендіатъ 4-го курса, Гордѣй Могутовъ, исключенъ на основаніи § 28 и что оный, Могутовъ, въ первыхъ трехъ курсахъ изучалъ такіе-то (перечисленіе ихъ) предметы и съ такими-то успѣхами (отличные и очень хорошіе), а на четвертомъ курсѣ слушалъ такіе-то предметы (перечисленіе ихъ). Въ мастерскихъ, лабораторіи и чертежныхъ классахъ занимался отлично. Всѣ документы его, Могутова, выданы ему на руки, говорилось въ заключеніе институтскаго свидѣтельства. Эти документы полицеймейстеръ не сталъ читать, но перелистовалъ ихъ, подержалъ, свернулъ и, подавая ихъ обратно владѣльцу, спросилъ:

– Какую работу вы можете дѣлать?

– Могу, составлять чертежи построекъ заводскихъ и вообще жилыхъ; могу быть техникомъ на фабрикахъ; могу давать уроки по предметамъ гимназическаго курса и могу перепиской заняться.

– Хорошо. Я постараюсь пріискать. Понавѣдайтесь чрезъ день, два…. или подождите до субботы, – сказалъ полицеймейстеръ и даже подумалъ сейчасъ же, гдѣ бы найти для него подходящую работу.

– Я думалъ обратиться съ этою же просьбой къ Петру Ивановичу Кожухову. Какъ вы посовѣтуете, Филаретъ Пупліевичъ?

– Сходите, сходите. Это – прекраснѣйшій и умнѣйшій человѣкъ! Сходите.

– Извините, что обезпокоилъ васъ, – вставая, сказалъ Могутовъ.

– Вотъ что вы сдѣлайте. Я имѣю тутъ подъ городомъ имѣньице небольшое, хочу построить тамъ домишко. Попробуйте сдѣлать мнѣ рисуночекъ дома. Если сдѣлаете хорошо и не дорого, я вамъ заплачу. Вы не дорого запросите? – улыбаясь спросилъ полицеймейстеръ.

– Въ Петербургѣ за рисунокъ въ большой листъ ватманской бумаги бралъ пять рублей.

– Я пошутилъ насчетъ цѣны. Постарайтесь сдѣлать только хорошо. Составите хорошо, покажу губернскому архитектору: понравится ему – и онъ можетъ дать вамъ работу.

Могутовъ подробно началъ разспрашивать полицеймейстера о величинѣ дома, вкусѣ фасада, видѣ мѣстности и т. д. Полицеймейстеръ внимательно выслушивалъ вопросы и, вѣроятно, показались они ему толковыми, такъ какъ онъ подробно отвѣчалъ на нихъ и подробно развивалъ свою цѣль и свои вкусы. Оказалось, что ему нуженъ былъ домъ непремѣнно съ мезониномъ, съ террасою и балкономъ, выходящими на рѣку; что къ дому, прямо къ дому, долженъ примыкать амбаръ, вмѣщающій урожай съ десятинъ этакъ шестисотъ; что конюшни, на сорокъ лошадей, и скотный дворъ, на полтораста головъ скота, должны быть расположены напротивъ дома и недалеко; чтобы гумно и овинъ тоже были недалеко и противъ дома. Все должна быть каменное, не тѣсное, близко – „подъ руками“, далеко отъ огня, красиво, удобно и недорого.

– Вы не очень торопитесь, – прощаясь съ Могутовымъ, любезно говорилъ полицеймейстеръ. – Я въ этомъ году только матеріалецъ исподволь заготовлю, а строиться, коли Богъ приведетъ, развѣ на будущую весну начну…. Прощайте. А Петра Ивановича посѣтите, непремѣнно посѣтите. Это – умнѣйшій человѣкъ! Прощайте.

Могутовъ поблагодарилъ полицеймейстера за добрый совѣтъ и ушелъ.

III.

Почти вслѣдъ за уходомъ Могутова къ полицеймейстеру вошелъ мужчина средняго роста, казавшійся низкимъ отъ его почти одинаковыхъ размѣровъ какъ въ вышину, такъ и въ ширину, съ круглымъ, опухшимъ лицомъ, щеки котораго закрывали и небольшой курносый носъ, и небольшіе, тусклые глаза. На немъ былъ синій, сборчатый у таліи, сюртукъ, высокіе сапоги и толстый шелковый платокъ, вмѣсто галстука; шейная золотая толстая цѣпочка часовъ, при ходьбѣ хозяина, плотно лежала на туловищѣ, какъ потому, что была очень массивна, такъ и потому, что тихо и плавно, какъ поповка „Вицъ-адмиралъ Поповъ“, двигался, правильнѣе плылъ, ея хозяинъ.

– Здравствуй, Мавръ Захаровичъ! – встрѣтилъ полицеймейстеръ гостя, подавая ему руку. – Какой такой случай заставилъ тебя съ этакимъ грузнымъ тѣломъ тащиться ко мнѣ? – ударяя лѣвою рукой по животу гостя и усаживая его въ кресло, спросилъ онъ потомъ.

– Здравствуйте и вамъ, – садясь и утирая платкомъ лицо, сиплымъ голосомъ сказалъ Мавръ Захарьевичъ Бибиковъ, лучшій каретникъ и 2-й гильдіи купецъ города С-нска. – Нужда, Филаретъ Пупліевичъ, заставила….

– Что такъ? Кто тебя обидѣть посмѣлъ? Неужели хозяйка плохо обѣдать стала давать?

– Экъ, Филаретъ Пупліевичъ, великъ мастеръ шутить!.. А похудаешь, ей-ей похудаешь!.. Ажно въ потъ бросаетъ! – утирая платкомъ лицо, говорилъ Бибиковъ.

– Ну, ты, того… отдыхай или отдыхни, какъ тамъ по-вашему, а я тѣмъ временемъ въ полицію схожу. Жрать-то, чай, хочешь?

– Пожрамши, Филаретъ Пупліевичъ. Благодарствуй. Испить бы – испилъ.

– Чаю нѣту, а водки погоди. Приду слушать немочь твою, такъ, глядя на тебя, можетъ и у меня вкусъ къ очищенной проявится.

Полицеймейстеръ ушелъ. Бибиковъ сидѣлъ, широко отодвинувъ одну ногу отъ другой и сутуловато держа голову вверхъ, такъ какъ шея у него была очень короткая и голова казалась прямо приставленной къ туловищу, отчего толстый платокъ, исполнявшій роль галстука, покрывалъ собою его затылокъ, а спереди самъ закрывался порядочной длины, рыжеватаго цвѣта, бородой. Онъ сидѣлъ покойно и только по временамъ утиралъ платкомъ потъ съ своего жирнаго лица, да очень часто позѣвывалъ во весь ростъ, причемъ правая рука его дѣлала крестный знакъ, гдѣ заставалъ ее зѣвокъ, и такъ какъ она почти все время лежала на ручкѣ кресла, то и крестила ручку кресла.

А полицеймейстеръ вошелъ въ канцелярію полиціи. Пройдя между столовъ на средину канцеляріи, онъ оглянулся на входную съ улицы дверь, мелькомъ посмотрѣлъ на стоявшихъ у дверей людей, подошелъ въ одному изъ столовъ канцеляріи и сѣлъ около него на старый клеенчатый стулъ. Какъ сама комната канцеляріи, такъ и ея меблировка были грязны, стары и издавали особенный, чисто полицейскій, запахъ. Среди человѣкъ пятнадцати, занимающихся у столовъ, только двое были въ полицейскихъ мундирахъ, а остальные – въ самыхъ разнообразныхъ штатскихъ; физіономіи у всѣхъ были некрасивыя, большинство – люди старые, съ неправильными толстыми носами, небритые и, вообще, очень гармонирующіе съ грязью, оборванностію и запахомъ канцеляріи. Среди этой атмосферы, этой обстановки, этихъ лицъ, чисто одѣтый полицеймейстеръ, съ довольнымъ, гладко-выбритымъ лицомъ, былъ „словно горлица бѣлая промежду сизыхъ, простыхъ голубей“; но налитыя темною кровью жилки на выпуклостяхъ его щекъ давали знать, что и онъ часто дышетъ этою атмосферой, живетъ отчасти жизнію этихъ людей.