Текст книги "Прощание"

Автор книги: Лотар-Гюнтер Буххайм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

Бумаги на моем столе тоже покрыты темной пудрой. Я пишу пальцем «свинство!!» на угольной пыли, которая толстым слоем лежит на моей рукописи.

Мой умывальник – серого цвета, из серого возникают, когда я включаю воду, черные подтеки. Угольная пыль на мыле и на зубной щетке.

Дерьмовая ситуация: в ванне я неплотно закрыл окно, так как иначе я бы ночью задохнулся. Когда я ложился спать, я был готов поклясться, что ничего не случится, – но сейчас все черным-черно.

С моих рук никак не смывается жирная грязь. Я могу оттирать их сколько угодно, но эта проклятая штука вошла глубоко в поры. Если бы я отправился к хироманту, мне нужно было бы сделать скидку, так как ему нужно было бы смотреть только вполглаза.

– Разве речь шла не об угле? – спрашиваю я старика, встретившись с ним ранним утром.

– Об антраците!

– Но это же не антрацит, это же не что иное, как черная пыль!

– Антрацитовая пыль, – лаконично отвечает старик.

– И на что она годится?

– Откуда я знаю? Из угля, как известно, можно сделать чуть ли не все на свете.

– Знаю, знаю, – например, турецкий мед, – отвечаю я раздраженно и вижу, как из люка, в который как раз происходит погрузка, поднимается большое черное облако.

Теперь мне понятно, почему, услышав слово «антрацит», Молден громко смеялся. То, что нагнетается в наш корабль, является самой отвратительной угольной пылью, которую только можно найти. Самая подлая, самая мерзкая грязь, которую я никогда до этого не видел, грязь, почти такая же легкая, как воздух. Она покрывает все в течение часов, обычной пыли на это потребовались бы годы.

Ночью корабль, после того как кормовой люк был заполнен, был на несколько метров отбуксирован в сторону. В результате надстройка над мостиком еще сильнее придвинулась к грязным каскадам.

– Почему вы все еще здесь? – спрашивает первый помощник в переходе. – Я думал, что вы уже давно пробираетесь сквозь африканские заросли?

– Это было бы неплохо! – говорю я и улыбаюсь: первый помощник и его прекрасные белые рубашки, ежедневно после обеда новая белоснежная рубашка из немнущейся ткани. Первый помощник с его рулонами бумаги во всех проходах.

Когда первый помощник исчез, до меня дошло: на нем была одежда из серого тика – серого тика! Таким я его еще никогда не видел.

– Что это такое? Это же не уголь! – обращается один моряк к другому. А тот поворачивается ко мне:

– Скажите, пожалуйста, – это же грязь, на что же она годится?

Я пожимаю плечами и говорю:

– Вероятно, это должно пойти на производство электрического тока, но точно я тоже не знаю.

– На производство электрического тока? – повторяет первый, и оба смотрят на меня, как будто я не в своем уме.

В столовой мы молча сидим за круглым столом, будто сговорившись основательно наводить тоску друг на друга. Старик кривит лицо, будто не зная, как оно должно выглядеть, примеряя в связи с этим различные маски. Наконец он ворчит:

– Это, так сказать, самый плохой груз, который только может быть – этот и фосфаты.

– А почему ты не возражал против этого?

– Я хотел удивить тебя, – говорит старик с вымученным налетом насмешливой улыбки.

– Что тебе прекрасно удалось. Моя ванна совершенно испачкана. Но, к счастью, камбуз, очевидно, совершенно не пострадал, – добавляю я, так как старик мрачно выглядит. – Наша яичница имеет желтый цвет, настоящий желтый цвет. И на ломтях гренок нет даже следа угольной пыли!

Старик меня даже не слушает. Мы отмалчиваемся до тех пор, пока он, откашлявшись и запинаясь, не говорит:

– Фрахтовые ставки настолько низкие, что никакое пароходство, разумно считающее, не стало бы связываться с этим грузом.

– Не хочешь ли ты этим сказать, что нелепо тащить эту штуку по морю?

– Этим я не хочу ничего сказать, – недовольно говорит старик, а затем показывает на книгу, лежащую на столе: – Что это ты там читаешь?

– «Бразильские приключения» Петера Флеминга. Я тут подчеркнул кое-что интересное для тебя.

Старик присаживается и читает себе под нос: «Многие, а точнее, большинство изделий современной цивилизации являются при поверхностном рассмотрении безобразными, но мы с полным правом не допускаем присвоения им ранга чудовищ. Самый глупый крестьянин на самой удаленной сельской дороге уделит больше внимания какой-нибудь пегой лошади, чем двадцати междугородним автобусам. Когда-то казавшаяся такой современной детская игра в восхищение научным прогрессом совершенно устарела, потому что наука надела семимильные сапоги и перескочила горизонт дилетантизма. Во всяком случае, все мы стали слишком самонадеянными, чтобы позволить „застукать“ себя в положении дикарей, разинувших рот от созерцания граммофона. Очень мало достойного внимания осталось под солнцем: „достойное внимания“ я понимаю в том смысле, который включает в себя благоговение».

Прочитав запинаясь текст, старик с мечтательным выражением на лице повторяет, последнее выражение: «„достойное внимания“ я понимаю в том смысле, который включает в себя благоговение». Благоговения здесь ни у кого нет. Даже просто уважения.

– Возможно, только у шефа. К тому же благоговение – это большое слово.

– Да, шеф – этот комический филин. Когда Флеминг это все написал?

– Подожди-ка, – первое немецкое издание появилось уже в 1939 году. Можешь еще раз спокойно прочитать. Я оставлю ее тебе здесь. Не могу же я таскать ее с собой. Но вернемся еще раз к теме фрахтовых ставок. Не должна ли компания выплатить приличные портовые сборы, если мы, как например теперь, болтаемся на пирсе?

Старик отодвигает свой стул, обдумывает какое-то мгновение и быстро говорит, будто читая:

– Регулирование портовых сборов различается от страны к стране и от порта к порту. Дифференциация сборов осуществляется в большинстве случаев – по нетто-регистровым тоннам, к которым калькулируются и пассажирские каюты.

Я киваю, еще раз поражаясь тому, насколько точно старик держит в голове то, что имеет отношение к его делу.

– Различны тарифы для кораблей в балласте и судов, перемещающих грузы или, например, высаживающих пассажиров. Пример: различие в США было однажды равно двум центам против шести центов.

Я, правда, не знаю, за что два цента или шесть центов, но я не хочу смущать старика. И вот он говорит:

– Стоимость каждого производственного дня здесь складывается для государства в приличненькую сумму.

– Но зато мы демонстрируем флаг!

– Кому же? Разве не ты сам говорил, что корабль выглядит как какой-нибудь обычный пароход? – спрашивает старик, к моему вящему изумлению. – Я тут вспомнил, – говорит он еще и при этом ухмыляется, – генеральный консул дал знать о себе, он прибудет где-то между одиннадцатью и двенадцатью. Надеюсь, он узнает наше судно.

– Смотри-ка! То, что здесь рано приступают к уборке, он, очевидно, знает.

– Можно предположить! Но он будет поражен, когда увидит эту грязь здесь!

– Дай мне знать, когда этот господин придет. Хотелось бы увидеть его лицо.

– Приходи в десять в мою каюту и познакомишься с ним. Он может помочь тебе в составлении маршрута твоего путешествия.

В своей каюте, сдув пыль с письменного стола, я пытаюсь записать то, что в последние дни рассказывал мне старик, но не получается, я не могу справиться с беспокойством, возникшим во мне.

Снова будет долгое прощание, без стиля, такое, какое у нас уже было. Прощание в Бремерхафене было скверным, но на этот раз оно, кажется, станет еще более безотрадным.

Вместо того чтобы писать, я занимаюсь самоедством: идиотская идея пройти на руках задом наперед через Африку. Без какой-либо подготовки, ноль целых шиш десятых, даже карты Африки у меня нет. Что мне до этой Африки! Когда в юношеские годы на складной байдарке я плыл к Черному морю, у меня между колен, по меньшей мере, лежал отцепленный от школьного атласа Дирке разворот: ПРИДУНАЙСКИЕ ГОСУДАРСТВА. Здесь на борту имеются только морские карты. На них нанесены только прибрежные районы, морехода не должна интересовать обстановка внутри страны.

Сойти в Дурбане – не моя идея. Африканский план мне внушил старик – сначала помаленьку, а потом все настойчивее.

Большое морское путешествие я прописал себе в качестве терапии от внутренней тревоги, и вот уже на половине пути мне надо совершить побег? Это выглядит так, будто я не могу продержаться до конца.

«Прихватить» еще этот прием, чтобы у меня сложилось представление о моих земляках в Южной Африке, а затем долой с корабля! Но до этого нужно проститься с кораблем. Так как еще раннее утро, я сначала поднимаюсь на мостик, хотя знаю, что наша ходовая рубка в гавани закрыта. Но кто-то может там наверху и оказаться. И тут я вижу в проходе старика, он тоже направляется на мостик.

В ходовой рубке меньше всего грязи. В своем полете добрая часть антрацитовой пыли уже осела ниже уровня нашего так высоко расположенного мостика.

Здесь вверху до рычагов и тяг погрузочной машины рукой подать, и через стекло я вижу, что у нее есть основание, передвигающееся по рельсам, как у большого крана.

Я не ослышался? Нет, шум неожиданно прекратился, что-то случилось с погрузочной машиной. «Хоть бы она вообще сломалась», – думаю я и смотрю на силуэт города.

– Ты же видишь – корабль совершенно загажен. Теперь придется его отдраивать и отдраивать до самого Роттердама. Можешь себе представить, как медленно это делается! – говорит старик, будто желая убедить меня, да и себя, что это давно решенное дело, что я покину корабль.

– И не осматривая его ты знаешь, что при разгрузке в Роттердаме корабль будет снова выглядеть так же по-свински, как и здесь. И драить придется по-новому.

– Корабль Сизифа! – говорю я, торжествуя, – этозаголовок, заголовок моего репортажа.

– В чем-то ты прав, – говорит старик задумчиво, – но звучит не так, будто твой вывод предпочтительней.

– Хочешь это знать? – и так как старик ничего не говорит, я делаю вид, будто читаю с листа: – Впечатляющая парадигма для государственного гибрида… Строка ниже включается в блок. За сотнями программ, многие из которых притянуты за волосы, скрывается большая дыра, в которой исчезли миллионы и миллионы, потраченные на этот корабль.

– Продолжай в том же духе! Ты в своей стихии! – ворчит старик.

– В своей стихии! Я хотел бы, чтобы мы былибы в своей стихии, а не стояли бы – черные среди черных – у этого проклятого пирса!

– Только не торопись, – говорит старик почти строго, – ты снова забываешь о той громадной пользе, которую принес этот корабль промышленности!

Но этим он не собьет меня с толку. «Если называть вещи своими именами, то следовало бы говорить и о подкармливании промышленности, „непрямым субсидированием“ это вряд ли можно назвать. Но теперь мы по меньшей мере знаем, за что мы здесь страдаем!»

– А чтобы ты страдал не так долго, – говорит старик и смотрит на свои часы, – пойдем-ка в мою каюту – скоро должен подойти генеральный консул.

Стюард поразительно быстро принес заказанный стариком чай. Мы сидим и ждем генерального консула, и тут старик говорит:

– Navigare necesse est! [49]49
  Плавать необходимо. – лат.


[Закрыть]

– Это правда? – спрашиваю я, оправившись от изумления.

– Но постепенно я понимаю – с меня хватит, – говорит старик. – При этом я вспоминаю, что я слышал об этом прекрасном высказывании: Плутарх, якобы, совершенно точно записал это высказывание Помпея, извращенное впоследствии для целей рекламы.

– Как это?

– Ха, ты, наверное, поражен? Полный текст гласит: «Navigare necesse est, vivere non est necesse».

Старик делает паузу, и, когда пауза кажется мне слишком продолжительной, я говорю:

– И?

– И… Вероятно, Помпей не собирался сказать ничего другого, кроме – чтобы подстегнуть своих моряков в связи с надвигающейся бурей, – сматывайтесь, в конце концов, даже если это и немного рискованно.

– Но ты легкомысленно потрясаешь основы мореходства, – говорю я старику, – это симпатичное искажение, это изречение «Navigare necesse est» красуется на портале «Дома мореходства» в твоем родном городе Бремене!!

– Ну и? – говорит старик и смотрит на свои часы. – Господин генеральный консул теперь должен был бы наконец появиться.

– Я нахожу невероятным то, что он не постоял на пирсе, – возмущаюсь я.

– Хорошего в этом ничего нет. Это можно было бы сделать и совершенно по-другому и с помощью совершенно простых средств. Ты же видел: Пасторша примчалась сразу, она заботится об экипаже.

– Это меня действительно поразило! Тут впору и мне стать верующим.

– Вот в этом-то и все различие. И при этом пасторша, я это знаю, очень занятой человек.

– В отличие от подобных государственных паразитов. Я могу рассказать тебе сколько угодно прелестных историй о таких типах.

– Ну, рассказывай, – говорит старик, посматривая на часы.

– Подобный тип был в Токио. Этот господин давал прием в честь лауреата Нобелевской премии Бутенанда [50]50
  Адольф Бутенанд – немецкий биофизик, Нобелевская премия 1939 г. Прим. перев.


[Закрыть]и нас, так как наши картины были отправлены в Японию и там выставлены. Мне пришлось бродить в прекрасном японском саду по террасе милосердия, и при этом он постоянно придерживал за локоток и таскал меня туда-сюда: то вперед, то налево, то направо. Я представления не имел, что должен означать этот театр, пока не сообразил: в кустах были рассредоточены газетные фотографы, которым надо было сфотографировать нас анфас. И потом этот восторг по поводу выступления танцоров, исполнявших баварские народные танцы с прихлопыванием и притоптыванием! За два месяца до этого он специально пригласил этих танцоров за государственные деньги. Настоящих танцоров из Оберау в Баварии, обосновав это тем, что era жена родилась в Верхней Баварии. Там, между прочим, был и ливерный паштет!

– Давай-ка лучше выйдем, – говорит старик, еще раз взглянув на часы, – может быть, господин генеральный консул уже дожидается нас.

Багаж нашей отбывающей домой стюардессы должен быть доставлен к парому. Моряки, которых выделили для этого, в ярости. Они не хотят играть роль носильщиков «этой сумасшедшей», да к тому же таскать такое количество багажа. Увидев гору чемоданов и сумок, которых хватило бы на троих или даже четверых человек, я понял реакцию этих моряков.

– Ей придется дополнительно выложить приличную сумму денег! – говорит один из них, и в его голосе звучит злорадство. – Как самолет вообще сможет подняться, если у нее столько тряпок?

Я мог бы лететь тем же рейсом. Но теперь решено: не straight ahead в good old Germany (не прямо вперед в старую добрую Германию), а посмотреть кое-что в Африке. Но до сих пор я даже не знаю, для каких стран мне нужны визы и все такое. Об Африке я знаю ноль целых шиш десятых, но морской агент все уладит, успокаиваю я себя, для этого он и существует.

Старик переминается с ноги на ногу, так как генеральный консул все еще не появился. Тут еще раз подскакивает человек, который взялся достать мне фотопленку, и спрашивает, устраивает ли меня названная им цена. Страшно дорого, но что делать – пленки мне нужны.

Снова появляется посыльный: старика просят к телефону. Я брожу по полуюту и страшно радуюсь тому, что погрузочная машина не работает. Первая партия антрацитовой пыли, слышу я, полностью погружена. С доставкой следующей партии снова что-то не ладится. Слава Богу, не моя забота! И не старика.

– В чем дело? – спрашиваю я медленно приближающегося старика.

– Господин генеральный консул отказался приехать. Внезапно выяснилось, что в данный момент без него нельзя обойтись.

Старик демонстративно вдыхает полные легкие, в то время как я стою, не находя слов. Затем я говорю:

– Он что – смеется над тобой?

– Господин генеральный консул просит посетить его в его служебном помещении, – ворчит старик.

– Ага! И как ты туда доберешься?

– Господин генеральный консул пришлет за мной машину. Ты, естественно, поедешь со мной, это я ему сразу же сказал.

– И когда?

– После обеда! Он сказал, что примерно в пятнадцать часов, в это время у него, очевидно, заканчивается послеобеденный сон.

После обеда старик остается сидеть. Он откашливается, будто после простуды, затем глухо говорит:

– Меня радует, что ты решился покинуть корабль.

– Тебе непременно хотелось бы удалить меня с корабля?

Так как старик сидит смущенный и очевидно не знает, что сказать, я прихожу ему на помощь:

– Ясно, я знаю, что своими вечными расспросами я действую тебе на нервы и потом – еще раз тот же самый длинный отрезок пути.

Теперь старик хоть улыбается и говорит:

– Ты схватил суть!

Обратный рейс будет для старика непростым. У шефа, единственного человека, с которым он мог бы поговорить, он вызывает слишком большое уважение. Врач играет в волейбол. Если бы на борту находился старый доктор, то у меня не было бы оснований для беспокойства о старике – а так?

– В офисе ты можешь попросить объяснить тебе, как ты можешь лететь, – говорит старик, когда мы уселись в автомобиль генерального консула.

В генеральном консульстве меня выпроваживают в служебное помещение с обычной примитивной мебелью соответствующего федерального управления. Старик должен беседовать с генеральным консулом один. Позднее генеральный консул окажет честь и мне.

Я честно жду, в то время как старик свидетельствует свое почтение, и листаю проспекты, лежащие на большом круглом столе. Я вижу образцовую ферму со страусиными гонками, какие-то въезды на «хайвеи» с гигантскими слоновьими зубами из бетона, летчика-парашютиста, большой бар с черными барменами. В такой бар мне меньше всего хотелось бы попасть. Я читаю: «Holiday value beginns at Holiday-Inns!» («Ценность отдыха начинается в туристических гостиницах»). Ну, в таком случае я мог бы остаться и дома: Holiday-Inn есть и в Мюнхене. И: «See South Africa in armchair comfort» («Посмотрите Южную Африку, сидя в комфортабельном кресле»).

А теперь господин генеральный консул просят меня. У него преисполненная достоинства внешность с примечательным пузом. Несмотря на это он поразительно проворен. Высокое кровяное давление окрасило его лицо в красный цвет. Похожий на тонзуру белый ободок волос еще сильнее подчеркивает эту красноту. Господин генеральный консул прежде всего рассказывает, что оба его родителя – один девяносто четырех лет, другой – восьмидесяти пяти – умерли в течение четырех недель. «И оба шесть недель тому назад!»

Старик и я сидим и храним неловкое молчание. Он что – должен мне, точно так же как господин Шрадер в Бремерхафене, окончательно испортить настроение своим «известием в черной рамке»? Какое мне дело до его умерших родителей?

Затем многословно и сильно жестикулируя, он рассказывает, что он уже четыре года в Дурбане, а «в Африке в общей сложности уже больше двадцати лет – раньше он работал в сфере помощи развивающимся странам».

Тогда он должен по меньшей мере иметь представление об Африке, думаю я и спрашиваю, какой маршрут он предложил бы мне. Он надолго задумывается, затем вскакивает и зовет секретаря, который мгновенно прибегает. Проворный парень в безупречно выглаженном костюме, как и положено дипломату, с элегантным чемоданчиком для документов в левой руке. В этом чемоданчике у него собраны расписания движения самолетов.

В то время как я стою с глупым видом, толстяк, покряхтывая, пишет правой рукой на отдельном листке список стран и городов, одновременно листая левой рукой проспекты авиакомпаний. Внезапно он выпаливает:

– Тогда в двенадцать ночи вы прибудете в Йоханнесбург… или в два часа утра в Киншасу! – итак, он решился: – Вы же в конце концов хотите увидеть Африку, – говорит он.

– И, кроме того, я привык к послушанию, – шучу я.

– Однако для предосторожности мы хотим все еще раз проконтролировать. Это сделает мой секретарь. Я передаю вас для дальнейшего информирования этому господину, – и при этом указывает на человека при полном параде. На этом аудиенция заканчивается.

На автомобиле мы возвращаемся на наш угольный пирс. У водителя наверняка длинные уши. Кто знает, не понимает ли он и по-немецки, поэтому старик и я всю дорогу молчим. Водитель своевольно выбирает маршрут, который нам не знаком. Он везет нас вокруг гигантских портовых бассейнов, теряет ориентировку и бесчисленное число раз выспрашивает дорогу к нашему кораблю.

– Хорошо, что это не такси, иначе это нам дорого бы обошлось, – спокойно говорит старик и откидывается назад на сиденье.

Но вот водитель окончательно сбился с курса. Мы стоим перед большими железными воротами. Дальше автомобиль не пройдет. Отсюда видно место стоянки «Отто Гана», Итак, мы выходим и преодолеваем гигантскую дистанцию до корабля через черную угольную пыль по железнодорожным путям. Мои прекрасные белые, недавно выстиранные брюки до высоты икр окрашиваются в черный цвет.

– Эта угольная пыль, – ругаюсь я громко, – или как там эта проклятая штука называется, это же кара божья!

Старик по-прежнему отмалчивается. Неожиданно так ворчливо, что я его едва понимаю, он произносит:

– Копченые ребрышки с квашеной капустой.

– Копченые ребрышки? Что это значит?

– Это он потребовал. Их он хочет попробовать у нас на борту. Они планируют проведение грандиозного дела. Хотят пригласить всю немецкую колонию.

– Всякий сброд? И все за государственный счет?

– А как же иначе?

– То есть, мы должны продемонстрировать флаг с помощью копченых ребрышек и квашеной капусты?

– И приличной бочки пива.

– Этот невозможный человек так и сказал «приличной»?

– Да, конечно! На это, сказал он, у него хороший аппетит. – Старик останавливается: – К счастью, мы подготовились. Будто я не мог предвидеть этого. Во время последнего визита сюда были только холодные блюда, на этот раз они, очевидно, хотят наброситься на корабль, как саранча. «А для дам что-нибудь вкусненькое», – потребовал он еще. – «Чтобы снова по-настоящему почувствовать вкус родины на языке». Это были его слова. Ну, они еще подивятся, как здесь все выглядит! – говорит старик и смотрит на грязь, в которой мы оба стоим.

– Тогда должны исчезнуть и черные заключенные.

– Это не моя забота, – говорит старик в бешенстве, – откуда я могу знать, какой вид они предпочитают?

– Это было действительно все? Вы говорили только о приеме на борту корабля и о жратве?

– Да! – отвечает старик и снова пускается в путь.

– Для корабля он не захотел ничего сделать? – спрашиваю я через несколько шагов.

– Я его не спрашивал, а он тоже ничего не сказал – такая идея, очевидно, ему и в голову не приходила.

– Разве это не настоящее бесстыдство? Почему они даже не приглашают нашихлюдей? Мы же гости!

– Это тыговоришь! Они смотрят на это по-другому.

– И это их называют «слугами государства»! Мне это смешно. Такие нелепые фигуры из парковых тиров никто не «откапывает» и никто не дает им под зад за неспособность. Достаточно долго просидел на заднице, достаточно долго для выхода на пенсию – и все за счет государства?

– Успокойся, – говорит старик, – нам этого не изменить. И кроме того это же не наши деньги.

Но тут в меня вселяется бес, и я декламирую:

– «Господи, защити нас от моря и ветра – и от немцев, живущих за границей».

Мне нет необходимости видеть лицо старика. Я знаю, что он улыбается во все лицо. Старый девиз моряков!

– Редко подходит так точно, как в данном случае, – говорю я. – Исключение из этого – пасторша.

Старика мне жалко. Во время этого приема, снова прикидываю я, я еще буду на борту. И я не оставлю старика наедине с этим нашествием.

Копченые ребрышки! При мысли о них у меня текут слюнки и тут же появляется беспокойство, сможем ли мы сегодня вечером поужинать. Камбуз – холодный, повара наверняка тоже на берегу. Вероятно, все закрыто. Или же старик планирует замечательное пиршество на берегу?

Неожиданно он бранится:

– Пусть свои копченые ребрышки…

– Нацепит себе на шляпу! – добавляю я, так как старик запнулся.

На борту старик говорит:

– Ты заметил, что этот тип ничего не предложил – даже глотка чего-нибудь? Меня мучит жажда! Пойдем в мою каюту?

– Конечно.

Едва мы уселись у старика со своими бутылками пива, как он вспоминает:

– Копченые ребрышки с квашеной капустой и приличное пиво! Но расскажи-ка лучше, какую программу путешествия они для тебя сочинили.

– Программу путешествий? – улыбаюсь я. – Ты меня не смеши! Я все время удивлялся, почему этот господин секретарь несколько раз подмигнул мне. Я подумал, что у него, очевидно, такой тик.

– Ну и? – спрашивает старик.

– Его шеф-тяжеловес живет здесь, очевидно, под колпаком для сыра.

– Не мог бы ты выражаться более ясно?

– Итак – вот как это было. Секретарь ясно и недвусмысленно сказал мне, что все, что предложил его босс, – чепуха. Отсюда его подмигивания. Он хотел дать мне понять, что я все это не должен принимать всерьез. Вот взбудоражил ты меня своим предложением двинуться вдоль Африки «на руках задом наперед», а из Южной Африки, очевидно, совсем ничего не идет. Во всяком случае, генеральный консул не имеет ни малейшего представления об Африке, и при этом он черт знает как долго работал в сфере помощи развивающимся странам.

– Вот именно! – вклинивается в мои слова старик.

– Секретарь сказал, что сначала мне надо попасть в Найроби, чтобы стать «clean» – «чистым». Куда бы в Африке я ни попал, сказал он, мне было бы не до смеха, если кто-либо узнал, что я был в Южной Африке. Я был бы схвачен сразу же в аэропорту. Где бы я ни приземлился, я все равно попаду за решетку.

– Почему за решетку?

– Это такой обычай! Прибывающих из Южной Африки арестовывают и сажают за решетку.

– А ведь интересные перспективы! – говорит старик, совершенно расслабившись, – не хочешь ли ты получить новые впечатления?

– Государства, список которых составил генеральный консул, являются теми, – сказал секретарь, – куда для всех «вход воспрещен», за исключением «clean».

– А как стать «чистым»?

– Сначала полететь в Найроби. В Кении мне ничего не сделают. Оттуда уже я смогу двигаться дальше. Но я никому не должен говорить, откуда я, собственно,прибыл, и поэтому, выезжая, не должен допустить, чтобы в паспорте поставили какой-либо штамп.

– И всего этого наш приятель не знал? Ну, конечно, для них здесь в Южной Африке ближайший город Франкфурт-на-Майне. Черная Африка для них, очевидно, даже не существует. Для подстраховки спроси еще представителей «Люфтганзы», они все-таки должны быть в курсе дела. Лучше всего тебе сразу поехать туда и использовать свой шарм.

– Сейчас у меня кет никакого желания, – говорю я.

– Сделай лучше сразу, а то потом лавочка закроется.

На пирсе как обычно ждет такси. В офисе «Люфтганзы» высокорослая, стройная как тополь, очаровательная леди подтверждает все, что мне сказал секретарь.

– Господин генеральный консул, очевидно, пошутил, – говорит она насмешливо, взглянув на маршрут путешествия, набросанный толстяком. И повторяет, что мне нужно сначала стать «чистым», иметь в паспорте кенийский штамп. – Следующий рейс через Йоханнесбург в Найроби будет завтра в пятнадцать часов!

Сладко улыбаясь, леди желает знать, куда я, несмотря на все трудности, намереваюсь действительноотправиться. Наудачу я говорю:

– В Бурунди.

– Бутумбура?

– Да, Бутумбура в Бурунди.

Леди смотрит на меня с сомнением. Но если бы я стал ей объяснять, что мне всегда удавались путешествия, если я выбирал цели моих поездок по звучанию имен и названий, то она, вероятно, посчитала бы меня сумасшедшим.

Я еще какое-то время рассыпаюсь в комплиментах, но билет на самолет я приобрести не могу. Нельзя разочаровывать агента, он тоже хочет иметь свой бизнес.

– И так именно ты хочешь поступить сейчас? – спрашивает старик, выслушав мой отчет.

– А что еще? Теперь я знаю, что к такому путешествию мне надо было готовиться заранее. То, что мы придумали, здесь совсем не проходит. Они уже смотрят на меня, как на сумасшедшего, так как я собираюсь приземлиться где-нибудь в Черной Африке.

Появляется посыльный.

– Вас к телефону в вахтенной будке.

– Кто это может быть теперь? – спрашиваю я старика.

– Вот сейчас и узнаешь.

Звонит секретарша генерального консула. Меня нисколько не удивляет то, что она мне сообщает:

– К сожалению, относительно вашего путешествия господин генеральный консул несколько ошибся. В Киншасу без визы я не попасть. В Дурбане такую визу, очевидно, получить нельзя. Во всяком случае на это потребуется время. Мы как раз занимаемся повторной проверкой.

– Очень благодарен! – говорю я секретарше и, сияя, обращаюсь к старику: – Дело движется…

Он вопросительно смотрит на меня.

– Правда, к сожалению, не в том направлении. Секретарша нашего генерального консула проверит все еще раз.

– Только что, – говорит старик, – позвонил агент. Я должен тебе передать, что из Дурбана ты не сможешь въехать ни в одну из стран, перечисленных в списке.

– Приятно сознавать, – говорю я почти весело, – что обо мне заботится весь Дурбан.

А теперь скорее под душ!

Я стою под дождем, льющимся из душа, и тут появляется запыхавшийся посыльный: меня ищут, позвонили из немецкого консульства, я должен как можно быстрее перезвонить.

Снова одевшись, я пробираюсь через угольную грязь снова в сторону кормы к вахтенной будке. К счастью, номер консульства я записал в паспорте.

На другом конце телефонной линии никто не знает, кто мне звонил. Чтобы прекратить акцию согласований и поисков, я требую соединить меня с консулом. Пусть он попробует выяснить, кому и что от меня надо. Старое правило гласит, что не следует тратить время на общение с нижними чинами.

А теперь опять: трубку к уху и без конца ждать.

Наконец какой-то голос говорит: «Ich lege Sie urn!» [51]51
  Имеет двойной смысл. Абонент на другом конце провода говорит ее в смысле: «Переключаю!» А автор реагирует на второй смысл этой фразы: «Я вас прикончу!» ( Прим. перев.)


[Закрыть]

– Этого мне только не хватало! – возмущаюсь я.

Вклинивается высокий голос:

– Я только хотел сообщить вам…

– Что, – спрашиваю я, – вы хотели мне сообщить?

– Я хотел сказать вам, что вам потребуется виза и для Замбии.

– Почему для Замбии?

– А разве вы не хотели попасть в Замбию? – раздается раздраженный голос в трубке.

– О Замбии не было и речи.

– Но я думал – ведь господин генеральный консул…

– Знаете что, – перебиваю я заикающегося, – я чувствую себя как дома.

– Так это нас очень радует, – слышу я в ответ.

Я мог бы сам себя одобрительно похлопать по плечу. Я взял себя в руки еще до того, как приготовился громко демонстрировать возмущение.

– Ну и ну! – говорю я громко, входя в каюту старика, но запинаюсь, так как он сидит в кресле, неподвижно уставясь перед собой, но потом выпаливаю: – Они все здесь поголовно идиоты!

– Я бы это назвал неинформированностью, – снисходительно-порицающе говорит старик, уже стряхнувший оцепенение.

– Ну, уж тогда полностью неинформированные! – вскипаю я.

– Я же тебе говорил: для них между Дурбаном и Франкфуртом-на-Майне ничего нет. После обеда они садятся в самолет, одну ночь спят, а утром они уже во Франкфурте, Лондоне или Мюнхене.

– Это же не объяснение. Такими тупыми просто невозможно быть! Итак, что мне делать?

– Лететь в Найроби и следить за тем, чтобы они не поставили в паспорте штампика, ты же сам уже знаешь. Если бы я был ты, – говорит старик и ухмыляется, – к счастью, это не так, – так вот, если бы я был ты, то я бы смылся отсюда как можно быстрее. Возьми завтрашний рейс в Йоханнесбург в пятнадцать часов, на котором отбыла наша оконфузившаяся стюардесса. Она теперь уже в Германии! Представь себе: мы колесим по морю больше трех недель, а по воздуху в мгновение ока…