Текст книги "Прощание"

Автор книги: Лотар-Гюнтер Буххайм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

– Так, так!

– Да. И тогда начинается. Это всегда заходит немножко далеко. Дома – то есть на Яве – ей нужно пару сандалей и такой материал батик – этого достаточно… Я также посылаю иногда сто марок или сто пятьдесят – на несколько месяцев, и они справляются – которая на Яве и которая на Суматре.

– Почему же они снова отправились на Яву?

– Пришлось отправиться, посадил в самолет. Будет слишком дорого.

– Но получают ли обе ваши жены деньги?

– Да. Иногда одна, иногда – другая. Это я посылаю отсюда, через банк в Гамбурге.

– Жена на Яве, считается ли она там, где живет, замужней?

– Должна считаться – она же мусульманка.

– Тогда она в один прекрасный день и пенсию получит!

– Да, если я сыграю в ящик, тогда она, возможно, получит пенсию – двадцать лет я был с ней…

– Что значит «возможно»?

– Потому что она не знает, что бывает пенсия. А я тоже не читал, что об этом говорится, когда женаты.

– Знаете ли вы местный язык?

– Немножко.

– А ваша жена, она немножко говорит по-английски?

– По-английски нет.

– А для вас это не трудно?

– Почему – говорить?

– А с вашей женой на Суматре вы разведены?

– Не знаю. Возможно, да, возможно – нет. Она тоже мусульманка… Имеются две дочери – они уже большие.

– У вас интересная семья, – говорю я в смущении, так как ничего, кроме этой банальности, мне не приходит в голову.

Кто-то стучит в дверь. Один из инженеров – большой толстяк, стоит на пороге.

– Входить! Он не кусается, – говорит Ангелов.

Толстяк устраивается на узкой скамье и сразу же начинает обрабатывать наждачной бумагой модель корабля толщиной с палец. Некоторое время я наблюдаю за этим, а потом ухожу.

Под Monkeyback (обезьяньим баком) я вижу стюардессу, облаченную только в ярко-зеленое купальное полотенце вокруг бедер и крошечный бюстгальтер, исчезнувшую в шкиперской кладовой для хранения красок. Черт знает, чего она там ищет в таком наряде. Через добрые четверть часа она снова показывается с одним из молоденьких матросов. Матрос начинает красить люк номер один. Она остается. Стоя совсем рядом с ним, будто его повелительница, она неумело подражает позе манекенщиц.

– Час от часу не легче, – бормочу я вполголоса.

Вечером на мостике вахту несет первый помощник. Я спрашиваю находящегося в штурманской рубке старика:

– Что с радистом и казначеем?

– Ах, это, – говорит старик, растягивая слова, явно недовольный, – идиотская история: казначей был у меня и пожаловался, что радист запустил в него заварочным чайником.

– Как прекрасно! – говорю я с воодушевлением. – И почему это?

– Казначей сказал, что между радистом и одной из стюардесс был небольшой спор, и радист хотел очную ставку со стюардессой. «Я, – говорит казначей – отклонил это предложение, так как в этом не было никакой необходимости». Так как второй помощник был «свидетелем», как сказал казначей, я распорядился, чтобы второй помощник написал рапорт – можешь прочитать его. Между прочим: у казначея рана на запястье, как он сказал. Это наш сверхзанятый врач может и посмотреть. Здесь! – говорит старик и сует рапорт второго помощника мне в руки.

Я читаю: «Господин Ц. сказал: „Я вижу, что вы не хотите прояснить инцидент, а меня выставляете лжецом. Я подам жалобу в более компетентную инстанцию. После этого господин О. подошел к столу господина Ц. и попытался смягчить вопрос. Господин Ц. не захотел вести разговор на эту тему дальше. Несмотря на это господин О. попытался продолжать разговор. Господин Ц. несколько раз повторил, что он отказывается говорить и хочет спокойно поесть. Тем временем господин О. отошел от стола примерно на два метра лицом к господину Ц. Когда господин О. начал говорить снова, сначала на пол упала не нацеленная ни на кого тарелка. Когда же после этого господин О. все еще не отступил от своего намерения, „пострадал“ полный заварочный чайник. Он был брошен в сторону господина О. Однако на пути полета находился угол кондиционера. Во время броска господин О. сделал защитное движение. Обратная сторона куртки стала мокрой от брызг чая. Когда чайник летел, у господина О. не было намерения покинуть столовую. В то время господином Ц. были сказаны слова: „Оппортунист – гадкий!“ После броска воцарилось спокойствие“.

Я откидываюсь назад и закатываю глаза. Старик смотрит на меня исподлобья: „Это не литература… Но прочти-ка, что выдал казначей!“

– Теперь меня уже, как наркомана, не оторвешь от этого удовольствия! – говорю я и читаю: – „На мое возражение: „Господин Д., успокойтесь же и не преувеличивайте это дело“, господин Ц. заорал: „Вы такой же слизняк, катитесь отсюда. Вы, говорит, вы – задница“, так и сказал: „дырка в заднице!“ – имеются свидетели“.

– И что дальше? – спрашиваю я.

– Теперь и мне надо сказать свое слово. Читай дальше, – говорит старик.

– Поводом для спора послужил, насколько я смог установить, инцидент в столовой. Господин Ц. простудился и спросил стюардессу, которая торгует в столовой, есть ли у них в продаже бумажные носовые платки. Стюардесса якобы ответила: „У нас их нет. Можете жаловаться“. А господин Ц. понял это так: „Я вам их не продам, можете жаловаться!“ Господин Ц. почувствовал себя оскорбленным из-за ложного утверждения искаженных слов и пожелал очной ставки со стюардессой, организовать которую господин О. обещал на следующий день, но, однако, до вечера ничего не сделал…»

Тут я прекратил чтение и откинулся назад. Смех сотрясал меня, и я никак не мог остановиться.

– Тебе хорошо смеяться! – говорит старик. – Такими делами я занимаюсь изо дня в день.

– О, боже мой! – говорю я, – непостижимо – корабль с самой современной двигательной установкой в мире. Научная фантастика и стычка, как из времен войны семидесятых годов. Слишком много для меня после этого напряженного дня. Мне нужно еще сделать так, чтобы то, что сегодня шеф пытался вдалбливать в мою голову, в ней и осталось. Между прочим, для меня было волнующим открытием то, что я могу носить в карманах моих брюк окатыши и что абсолютно ничего не произойдет, даже то, что со мной произошло вчера.

– А что произошло вчера?

– У меня в кармане была уже отснятая пленка и запасная батарейка для моего диктофона. Неожиданно я испытал ужас, потому что в кармане стало жарко. Кассета фотопленки, сделанная из какого-то металла, расположилась в кармане так, что коснулась обоих полюсов батарейки. Теперь мне интересно, как тепло повлияло на фотопленку.

– Надеюсь, ты не получил никаких повреждений в таком чувствительном месте?

– Профессиональный риск там, где его совсем не ждут! Вот видишь!

– Батарейка теперь ничего не стоит, – говорит старик с явным привкусом злорадства.

– Сегодня мне надо бы лечь вовремя, а до этого перед следующим уроком шефа мне надо бы подучиться, – прощаюсь я.

В моей каюте я, измотанный, смеюсь про себя: чего только за короткую жизнь не предлагает нашему брату технический прогресс. Я плыву с помощью атомной энергии в Южную Африку, а в конце войны я драпал от американцев и французских партизан «маки́» через всю Францию на грузовике, отапливаемом дровами. Шеф бы умер от смеха, если бы увидел этот ковчег с тяжелой печью на дровах фирмы «Имберт». В то время я поражался только тому, что продукт миниатюрного химического завода, этот усталый древесный газ, так же как и бензино-воздушная смесь может толкать цилиндры двигателя, в результате чего мы двигались вперед. А теперь я должен понять развитие ядерной энергетики за счет расщепления ядра и преобразование ядерной энергии во вращение винтов. Много требуете! Но говорю я себе: «Было бы смешно, если бы ты сдался перед лицом чудес техники – Техники? Физики? Химии? Повсюду земля чудес, повсюду – жизнь, у моей тети в дамской подвязке и где-то рядом…» – декламирую я сам себе и приступаю к работе.

В справочниках старика я ищу описание MCA – Most Credible Accident. Оно есть и на немецком языке и называется GAU: самая крупная возможная авария.

О последствиях подобной аварии для корабля существуют только гипотезы. Сами они, к счастью, еще не случались.

Я читаю: «Подобная авария может произойти в результате разрыва трубопровода первичной системы, который (разрыв) ведет к тому, что последовательно вытечет напорный резервуар, в результате чего центральная часть реактора охладится недостаточно и в конце концов топливные элементы расплавятся, в результате чего могут освободиться радиоактивные продукты распада. Такие разрывы в первичной системе не могут быть исключены наверняка…»

Я читаю дальше: «Для каждого случая утечки сделаны расчеты ее радиоактивных последствий». И дальше: «Следует считать возможным эвакуировать население в течение двенадцати часов на расстоянии нескольких сотен метров от корабля. Эти возможности, отбуксировка корабля и эвакуация населения обеспечивают гарантию того, что в рассматриваемый период времени население получит намного меньшую, чем расчетная, дозу облучения».

Это, правда, отличается от утверждения «абсолютно надежно», в чем меня снова и снова заверяет шеф.

«На время после аварии для пункта управления предусматривается восьмисменная работа, при этом должен осуществляться тщательный контроль за персоналом в отношении интегрированной дозы и соответствующее ограничение пребывания в местах с высокой мощностью дозы облучения. Если самая крупная возможная авария происходит в открытом море, где эвакуация пассажиров и членов команды невозможна, то, размещая этих людей на максимально возможном удалении от зоны реактора, обеспечивается, чтобы вызванное аварией повышенное воздействие излучения ограничивалось относительно небольшим кругом лиц».

Я достаю из холодильника бутылку пива и делаю пометки о прочитанном, чтобы не опозориться перед шефом. От шефа я уже знаю, что особенно опасны выступающие галогены – здесь мне это подтверждают: «При определении дозы облучения, которую дает радиоактивное облако, сначала рассчитывают отложение пятидесяти процентов галогенов в камере безопасности. Помимо этого, возможность аварийного охлаждения центральной зоны реактора при орошении камеры безопасности позволяет предположить вымывание еще пятидесяти процентов галогенов…»

«Будем надеяться на это!» – говорю я вслух и иду под душ. У меня такое ощущение, что я должен срочно смыть оставшиеся галогены.

* * *

Я устал, как собака. Часы переставили еще на один час назад. По часам я вчера вечером оставался на ногах на час больше. Наверх на мостик, чтобы проснуться!

Голубь сидит за ограждением пеленгаторной палубы на деревянном выступе и спит. Второй помощник говорит, что он спит там каждую ночь. Он позволяет мне дотронуться до себя, даже не пошевелившись. На кончиках пальцев я еще некоторое время ощущаю шершавость голубиного оперения. Второй помощник говорит, что его мальчик сегодня плакал, так как первый помощник еще раз прогнал голубя, когда мы стояли на рейде Дакара. Когда он сделал первый круг, то мальчик подумал, что он не вернется. Но потом он все-таки снова приземлился рядом со своим хорошим кормом.

«Человек просто не может жить в мире…» – бормочу я, когда старик и я сидим за завтраком в столовой.

– Что ты говоришь?

– Человек не может жить в мире, – повторяю я, но имею в виду не злых соседей, а вот это вот там!

Старик поворачивает голову в направлении моего кивка и видит мощную задницу нижнебаварской разносчицы еды, приближающуюся скачками. Добрая женщина вытирает пол в проходах между столами, наклонившись вперед, и делает от случая к случаю шаг назад прямо к нам. Если старик не отодвинется, почти голый зад скоро столкнется с ним. Ядреная «детка» укоротила свои джинсы до своего рода треугольных штанов, открывающих обилие мяса цвета белого нутряного (свиного или гусиного) сала. Удивительно, что слишком высоко обрезанные штанины не разваливаются при ходьбе.

Старик одаривает меня взглядом, полным отчаяния. Теперь нижнебаварская раздатчица приблизилась к нам настолько, что я лишь говорю: «Сурова жизнь в море!» Пусть слышит. Старик отодвигается со своим стулом все больше и больше, освобождая ей место для уборки.

Ранним утром предметом разговоров за почти всеми столами является ссора между радистом и казначеем. Старик сыт этой темой по горло.

С явным сарказмом в голосе он говорит:

– Откуда может появиться доверие к бундесверу! В конце концов, радист был парашютист-десантник. А сейчас он даже не в состоянии попасть заварочным чайником с расстояния пяти метров!

– А это, наверное, не входило в программу обучения! Что с ранением казначея?

– Самое большее шрам, величиной с мелкую монету, – сказал врач и помазал йодом.

После завтрака мы вместе идем вперед. Неожиданно старик останавливается у трюма три и говорит, когда я тоже останавливаюсь:

– Моя идея с пивом была все-таки наилучшей. Я бы сказал так: завтра вечером после ужина, – «каслер» (копченая корейка) с квашеной капустой и отварным картофелем, – мы организуем твою «прописку». Хорошее бочковое пиво после этого определенно понравится всем.У нас есть эти маленькие алюминиевые бочонки, и я бы сказал: если есть еще один бочонок в резерве, то ничего не случится.

Старик смотрит на меня с выражением полуожидания-полусмущения. Я не могу сдержаться, и мой давно сдерживавшийся смех вырывается наружу. При этом я ухитряюсь сказать «два бочонка пива – д’акор (согласен)». Старик не обижается на мою вспышку смеха. Он снова тяжело ступает, и я следую за ним как на буксире, так как теперь начинается узкий участок пути.

На корабле произошло чудо. Стюард убирает в проходе. Так как он рядом и, вероятно, настроился работать, я решаюсь потребовать от него чая.

После битой четверти часа этот легкомысленный парень с благосклонным снисхождением подает мне чай. Благодаря за доставку чая, я – сама вежливость. Когда стюард исчез, я рассмеялся над самим собой. Жизнь на борту изменила уже и меня, даже такой простой инцидент как заказ чая, становится важным. Те четверть часа, которые я ждал чая, я, если быть честным, был в напряжении. Принесет он чай или нет? Как много времени потребуется парню для приготовления чая? Какую отговорку он придумает, если все же не придет. И кому охота быть стюардом на корабле среди машин и моряков? Лучше бы я читал Сенеку или научный отчет о последнем рейсе вместо того, чтобы нагружать свою голову таким нелепым образом! Однако время поторопиться!

Шеф-стюард приносит мне картонную коробку, полную бутылок, на этот раз с «Биттерлимон» (горькая лимонная газировка) и яблочным соком – без пива. Отвислые животы толстяков я воспринял как зловещее предостережение. Расставив бутылки, шеф-стюард читает мне доклад. У людей нет настоящей физической нагрузки. Инженеры практически ничего не делают руками. Спортом занимаются лишь немногие, хотя на борту для этого имеются все возможности. «Они едят слишком много, они пьют слишком много, они двигаются очень мало, в сорок восемь лет почти все конченые люди. Я плаваю уже двадцать пять лет, я могу об этом судить!» – заканчивает он свою речь.

На обед сын второго помощника приходит с распухшими от слез глазами. Исчез голубь. Первый помощник не появляется. Говорят, он распорядился очистить мостиковый люк. При этом голубь исчез.

Для шефа, который снова сидит за нашим столом, я принес журнал с репортажем «Kustenverpackungsaktion von Herrn Christo». [29]29
  «Акция по упаковке побережья господина Кристо». Речь идет о супругах Кристо и Жан Клод (Christo & Jeanne Claude), ретроспективная выставка работ которых проходила в 2001 г. в Берлине в помещении Martin-Gropius-Bau (Niederkirchnerstr. 7, р-н Kreuzberg). Среди экспонатов – макеты и документационный материал к работам с 1958 по 1995 годы, в том числе, и сенсационная «упаковка» Рейхстага, собравшая в свое время более 5 миллионов любопытных. 384 образца работ Кристо и Жан Клод из музеев и частных коллекций всего мира предложены к ознакомлению в рамках экспозиции «Early Works». Ее «изюминка» – макет, укутанный тканью, 26-метровой скалы на австралийском побережье Little Bay «Wrapped Coast». (Прим. перев.).


[Закрыть]

Раскрытый разворот я подсовываю ему после еды в качестве приманки.

Какое-то время шеф смотрит, затем заглатывает приманку:

– И это называется искусством? – возмущается он.

– А что же еще?

– Это же идиотизм, с помощью хороших материалов осуществлять такую чепуху!

– Не скажите! К этому добавляются еще и затраты рабочего времени – нескольких тысяч часов, – подогреваю я его.

– Это же чистейшей воды сумасбродство – слишком экстравагантно! – возмущается шеф.

– Прочтите-ка то, что здесь написано…

Шеф и не думает делать это и продолжает возмущаться:

– Тогда искусством, возможно, является и то, что я засовываю палец в нос?

– Не сглазьте! Это достаточно только услышать нужному человеку: открытие тела (носа) и вставление (пальца), обо всем этом можно много сказать, и не только то, о чем вы снова подумали. Негативного и позитивного: оптически захваченный стенками носа палец, отрезанное стремление наверх, задержанное движение как таковое и в некотором смысле: носовой хеппенинг. Тут можно найти много чего!

– В носу?

– Ну, конечно же! Только это должны пощупать пальцами нужные люди, – говорю я и думаю, что на этом разговор закончен.

Но через несколько минут шеф говорит:

– Если я упрячу этот пароход в полиэтиленовую пленку, то это что, тоже искусство?

Типичная для шефа страсть все выяснять до конца. Он хочет знать точно. Несколькими грубыми замечаниями от него не отделаешься.

– Разумеется! Этот пароход особенно годится для этого, так как он плавает, не выделяя отработанных газов. С помощью господина Кристо может быть организована потрясающая демонстрация искусства.

– А не разбирающееся в мореходстве население подумает, – вот плывет гигантский презерватив. Благодарю покорно! – говорит шеф презрительно.

– Не скажите, шеф. Ваше предложение очень важно! Такие художники очень привязаны к земле. Вы же видите, смелости им хватает самое большее до побережья. Разложить Атлантику по пакетикам и сложить эти пакетики друг на друга в неустойчивые башни – это то, что надо!

Один из ассистентов из-за соседнего стола развернул свой стул в нашем направлении. Его лицо от полного изумления абсолютно ничего не выражает.

– Только никаких половинчатостей! – говорю я ему. В подтверждение этих слов шеф кивает.

Так как сегодня у шефа, очевидно, есть время, то я спрашиваю:

– Почему этот реактор называет себя, собственно говоря, прогрессивный реактор, охлаждаемый водой под давлением? Об этом я уже давно хотел вас спросить.

– Пойдем в мою каюту? – спрашивает шеф. – Мы не хотим надоедать другим господам.

– Замечательная идея, – говорю я.

Когда мы удобно устраиваемся в оранжерее шефа, он сразу же говорит:

– Наш реактор называется «прогрессивный реактор, охлаждаемый водой под давлением» потому, что три парогенератора расположены внутри напорного резервуара и имеется меньше трубопроводов вовне, чем при нормальных реакторах этого типа, трубопроводов, которые находятся под повышенным первичном давлением и могут быть повреждены.

Как бы для лучшего обдумывания я опускаю веки.

Шеф наливает коньяк. Наискосок и вверх, так как шеф еще не сел на стул, я говорю:

– Топливные стержни центральной части можно, как я понял, грубо сравнить с электрокипятильником. Напорный резервуар – это сосуд, в котором вода подогревается. Эта нагретая вода используется не непосредственно, а отдает свое тепло другой воде, на этот раз по принципу подогревателя пива. Итак, сначала кипятильник – потом подогреватель пива?

Оторопевший шеф обдумывает сказанное, потом говорит:

– Правильно! В принципе это сравнение верно. От подогревателя пива тоже ведь ничего не попадает в пиво. Только здесь речь идет о намного более высоких температурах, чем та, что используется в приборах для подогрева пива. Первичная вода поступает в парогенераторы с температурой 278 градусов Цельсия сверху вниз и покидает их с температурой 267 градусов Цельсия. Тремя расположенными в нагнетательном резервуаре циркуляционными насосами она снова нагнетается под центральную часть и снова нагревается – то есть постоянный круговорот в закрытой системе.

Шеф остановился на месте, будто решив, что так ему лучше думается. Он кладет руки за спину и так напряженно всматривается в свое растительное великолепие, что над его ноздрями образуются глубокие складки. Неожиданно он расслабляется и продолжает говорить, расхаживая по своей каюте взад и вперед:

– Между прочим, первичная вода создает также барьер против быстрых нейтронов или, точнее выражаясь, служит замедлителем.

И тут в открытую дверь постучали.

– Войдите! – рычит шеф, и прыщавый ассистент, которого я уже видел на пункте управления, появляется со скоросшивателями в руках.

– Конец на сегодня? – спрашиваю я шефа.

– Да, пожалуй, – отвечает он нерешительно. – Вы же видите!

При этом он бросает театральный жалостливый взгляд.

После обеда во время фотографирования на палубе я встречаю первого помощника и спрашиваю его, что стало с голубем. Первого распирает самодовольство.

– Сегодня я сам – причем основательно! – водой под напором убрал полностью загаженную пеленгаторную палубу и с помощью сильной струи смыл голубя за борт! Давно пора покончить с этим свинством!

То, что мальчики, которые любовно заботились о голубе, сидят с поникшими головами, его не трогает. Он поступил в соответствии с предписаниями. Первый позаботился о порядке. «В конце концов поддерживать порядок на корабле – моя задача!» – говорит он.

Только я присел за свой маленький письменный стол, в дверь постучали, и я слышу хорошо поставленный голос: Ольрих!

Ага, казначей! Осторожными шагами, с блуждающими глазами, будто желая незаметно подкрасться, внимательно глядя налево и направо, он приближается со своей писаниной. Намечавшийся спокойным час литературного творчества я могу выбросить из головы. Чего же хочет господин Ольрих от меня? Свою писанину он держит тесно прижатой к правому бедру, следовательно, моей подписи ни под чем не требуется. Странным образом господин Ольрих ничего не говорит. Тогда что означает его появление? Своим неуклюжим стоянием господин Ольрих добивается того, что и я кажусь себе смущенным и неуклюжим. Как же господин Ольрих похож на господин Шрадера! Он мог бы просто быть его братом.

Наконец господин Ольрих говорит: «Я чувствую, что мне угрожает опасность…»

Со стороны кого, мне не сообщают. И так как пауза мучительно затягивается, я спрашиваю:

– Вы боитесь радиоактивности? Все здесь проверено ТЮФом (Объединение технического надзора ФРГ). ТЮФ – организация очень строгая!

Господин Ольрих не замечает того, что я поднимаю его на смех. Он говорит:

– Да, я знаю, что ТЮФ ничего не упустит. На это можно положиться. А затем еще есть СБГ. Нет, из-за этого я не беспокоюсь – и вам нет необходимости беспокоиться. Вы же застрахованы.

– Застрахован? – спрашиваю я.

– Да. Вы что, этого не знаете? Я же у вас за это сразу сделал вычет. Здесь у меня никто не ускользнет!

Теперь господин Ольрих смеется.

– Знаете, – мнется он нерешительно, – может быть, вы могли бы замолвить за меня словечко у господина капитана. Каюта рядом с господином капитаном свободна, я бы охотно перебрался туда – если господин капитан разрешит.

– А почему вы хотите переехать?

– Потому что в кормовой надстройке я не чувствую себя в безопасности. Здесь, впереди, в надстройке с мостиком не решится появиться никто из моих врагов.

«Черт возьми! – думаю я. – Как же мне избавиться от парня?»

– В персональные дела или прочие касающиеся корабля вопросы я, к сожалению, не могу вмешиваться. Это вы должны обсудить с капитаном, – отнекиваюсь я.

– Но я думал, что вы друзья с господином капитаном. Я думал, что будет неприличным, если я обращусь к господину капитану напрямую. Возможно, вы могли бы упомянуть об этом так, мимоходом. Я бы определенно отблагодарил за это!.. Но теперь я не хочу больше мешать, я вижу, что вам нужно делать важную литературную работу, – говорит он и после поклона исчезает наконец из моей каюты.

– Корабль дураков! – говорю я громко, когда щелкает замок двери, и так долго ищу имя авторши книги «Корабль дураков», пока не обнаруживаю фамилию Портер.

Так как своим пожеланием получить чай я прервал работу стюарда, то он помыл пол только в одном проходе. В моем туалете полотенца лежат там, куда их поместило волнение моря: в углу. Раковину умывальника «добрый парень» больше не чистил, а мое замечание, что корзину для бумаг следовало бы убирать, он, очевидно, понял так, что корзина для бумаг должна исчезнуть. Мне придется позаботиться о запасной корзине. Чайная посуда, которую он сегодня утром принес в мою каюту, наверняка останется на софе, разве только при следующем сильном наклоне корабля поднос не соскользнет на пол. Кучка битой посуды могла бы эффектно дополнить натюрморт из мятых полотенец.

За ужином первый помощник, считая, очевидно, своим долгом развлекать нас, утверждает, что моряки находятся в более плохой профессиональной ситуации, чем люди, работающие с машинами. Моряки обречены оставаться на кораблях, в то время как люди, работающие с машинами, могут найти себе выгодную работу на суше… На какой-нибудь АЭС, например. При этом он демонстративно смотрит на шефа.

– Однако есть же выражение «капитаны шоссейных дорог», – вклиниваюсь я и в согласии с шефом констатирую, что «капитан шоссейных дорог» – хорошая работа. – Много впечатлений! – говорю я.

– Подбирает то тут, то там какую-нибудь «кошечку», – добавляет шеф.

– А потом – множество пивных, в которых он встречается со своими коллегами.

– А если дослужиться до второго водителя (на дальних рейсах), то можно спокойно сказать водителю «ты, сумасшедшая скотина!» – фантазирует шеф дальше. «Попробовал бы кто-нибудь сказать такое начальству на корабле. Тут же лишился бы жирной записи в бухгалтерской книге. В целом капитан шоссейных дорог является вполне привлекательной профессией для вас, если вы непременно хотите нас покинуть».

Первый помощник недовольно уставился в свою тарелку, все это он выслушал с лицом, похожим на маринованный огурец, не проронив ни слова.

Старик продолжает спокойно есть, изредка пытаясь скрыть усмешку. Он говорит, очевидно считая, что нам не следует слишком потешаться над первым помощником:

– Врач основательно обследовал стюардессу, которая заявила о своей болезни, даже сделал электрокардиограмму. Он при всем желании не может объяснить грудные судороги, на которые она жалуется.

– Возможно, она беременна? – говорит шеф.

– При этом бывают грудные спазмы? – изумленно спрашивает первый помощник.

– Как бы то ни было! – обрывает пустую болтовню старик. – Она поправится.

Небо закрыто серым покрывалом, лишь непосредственно над линией горизонта по правому борту видна светлая полоса, и, будто для полноты контраста, море там еще темнее, чем по левому борту.

Снова на мостик! На зеленом экране радара справа от линии нашего курса видны три больших пятна, производящих впечатление клякс, – дождевые облака. Я знаю, что на экране дождевые облака можно «высветлить», но при этом существует опасность, что в результате объекты на экране не будут четко различимы.

Старик объясняет мне:

– В сравнении с облаками суда перемещаются по-другому. Несмотря на это, нужно внимательно следить за тем, чтобы своевременно обнаруживать суда. Если они, как теперь – еще на большом удалении, то они не так сильно прорисовываются, тогда различие не так велико, тогда «осветление» лучше выделит суда, но если они близко от меня, то мне приходится уточнять, где суда, а где облака.

– На каком расстоянии действует этот радар? – спрашиваю я старика.

– До шестидесяти четырех.

– Что значит шестьдесят четыре?

– Мили.

Указатель положения руля все время колеблется от двух градусов правого борта к двум градусам левого борта, и каждый раз раздается треск.

– Облака, к счастью, сильно прорисовываются только при постоянной картинке, – слышу я старика. – На большом зеленом экране радара я могу сразу же стереть изображение, но могу и продлить. Нормально изображение гасится и снова появляется через три-четыре минуты. Это «ситуация дисплей сет», то есть ситуационный дисплей, – объясняет старик.

– Вот! – вскрикиваю я вдруг. – Посмотри-ка: дельфины! Громадный косяк дельфинов движется прямо на корабль. По меньшей мере сто дельфинов играют вокруг форштевня. Это надо увидеть вблизи. Надо скорее спуститься по проходам и пробиться вперед к Monkeyback (обезьяньему баку).

Вокруг носовой части корабля такая толкотня, что от иссиня-черных тел едва видно воду. И все новые дельфины выпрыгивают из буруна у форштевня. Большинство переворачиваются в воздухе набок, чтобы шлепок был еще громче, когда они снова падают в воду. Затем они мгновенно переворачиваются, почти соприкасаясь с другими, возвращаясь обратно в свое нормальное для плавания положение. Немного впереди некоторые дельфины, делая петли, носятся с одной стороны форштевня на другую, а прямо перед кораблем море представляет собой сплошной разгул стихий, один шлепок следует за другим, как будто в воду перед нами попадают залпы снарядов.

На правой стороне разыгрывается дичайшая оргия цвета, до самого зенита небо залито анилиновой пестротой. Мы оба стоим и поражаемся: дельфины, небо!

Когда солнце садится, кичевые краски сразу же гаснут, исчезают и дельфины, будто по велению волшебной силы. Только далеко за кормой, на расстоянии примерно пятидесяти метров я еще вижу некоторых из них, скользящих по волнам, отходящим от носа корабля, но теперь они уже не прыгают.

– А вот и ты, – говорит старик, отводя от глаз прибор ночного видения, когда поздно вечером я откидываю войлочный полог, закрывающий вход на мостик. Приветствие похоже на упрек. Я устраиваюсь на лоцманском стуле и говорю:

– Мне не хватает приличного куска твоей жизни…

– Да?

– Довольно большого куска.

– Тогда лучше спуститься ко мне, – говорит старик, – здесь же нечего выпить.

Перед каждым из нас стоит пиво, и мне приходится долго ждать, когда старик заговорит.

– Что ты хочешь знать? – начинает он наконец.

– Все! Если это не затрагивает интимную сферу. Но сейчас скажи-ка: как обстояли дела в Норвегии?

– В Норвегии. Это было очень неспокойное время. И часто походило на игру в «казаки-разбойники». – Долгая пауза. Старик морщит лоб, делает глоток из бутылки, прежде чем продолжить: – Кое-что делалось чисто по-детски. Например, цирк, когда мы должны были сдать наше оружие. Люди от английских ВМС также были молоды. В принципе они, как и мы, были сыты войной по горло. Они старались обходиться с нами хорошо.

– То есть никаких особенных трудностей?

– Нет. Их вообще не было. Наши охранники были рады уже тому, что мы не повесились и ничего не взорвали. Они хотели только, – старик ищет подходящую формулировку, и я быстро помогаю: чтобы вы не свихнулись?

– Так оно и есть. Они были довольны, если «лавочка» сколько-нибудь функционировала. Одного из моих младших офицеров однажды увидели с пистолетом. Меня вызвали к норвежскому адмиралу и спросили, есть ли у нас еще пистолеты. Я сказал: «Возможно, кто-то припрятал пистолет, но они знают, что это наказуемо. Тогда адмирал сказал: „Мы не хотим видеть в этом большую аферу, но все же скажите своим ребятам, что они должны сдать оружие. Сколько его еще у вас?“

– Он был таким разумным?

– Больше чем разумным! Я сказал: „Я накажу этого офицера дисциплинарно!“ Тогда адмирал спросил: „Вы действительно собираетесь это сделать?“ На что я ответил: „Семь дней ему придется обедать в своей каюте. Семь дней он будет лишен общения с коллективом“. Все это прошло очень хорошо.