Текст книги "Маска Черного Тюльпана"
Автор книги: Лорен Уиллиг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)
Глава тринадцатая
– Он заперт, – сказал Колин.
Чувствуя себя героиней готического романа[19]19
Готический роман, или роман «тайн и ужасов», берет начало в английской литературе рубежа восемнадцатого – девятнадцатого веков; вызван особым интересом авторов к Средневековью, связан с представлением о мире как арене извечного борения добра и зла, Бога и дьявола; действие, как правило, разворачивается в замках, монастырях, подземельях и т. п., что придает описываемому зловещий и загадочный колорит.
[Закрыть], застигнутой за какой-то проделкой, я оторвалась от исследуемого мною висячего замка. Замок висел на очень толстой дубовой двери, которая, в свою очередь, крепилась к большой каменной башне.
После целого утра, проведенного в библиотеке над архивами Селвиков, даже моя решимость начала поминутно подавать признаки усталости. Почерк Генриетты читался великолепно, почерк Джейн – вообще мечта историка, но записи Майлза – просто неразборчивые каракули. А кроме того, за окном библиотеки сияло солнце, щебетали птицы, а на колючем кустарнике сидели жаворонки.
Или на кустах сидят улитки, а жаворонкам полагается быть в небе? В любом случае все не так уж важно. Мне хотелось на улицу, к ним. В Англии хорошая погода в ноябре слишком редка, чтобы ею пренебречь.
Аккуратно убрав все по бумажным коробкам, я сходила к себе в комнату за своей всесезонной курткой от фирмы «Барбур» и самыми практичными туфлями, какие у меня имелись. К сожалению, учитывая состав моей обувной коллекции, они были не слишком-то практичны – от «Коуч», с наборными и невероятно тонкими каблуками. В них хорошо ходить по улицам Лондона, они великолепно смотрелись с брюками, которые в настоящий момент являлись предметом моей первейшей заботы, а вот переход по лужайке вряд ли им понравится.
Уже практически тронувшись в путь, я с тоской посмотрела на резиновые сапоги, стоявшие у кухонной двери – симпатичная пара почти моего размера, – но мне, и без того уже вторгшейся в дом Колина, не хотелось заходить слишком далеко и пользоваться сапогами его сестры. По крайней мере я решила, что это сапоги его сестры. Одному Богу известно, сколько женщин проходит через кухню Колина. Я пробыла здесь всего три часа, когда появилась первая из них. Этим, наверное, и объяснялось большое количество сапог у порога.
Отругав себя за глупые мысли, я покинула кухню и пошла по узкой дорожке, в незапамятные времена кем-то предусмотрительно выложенной камнями. Дорожку из неровных камней окаймляли широкие ряды ползучего тимьяна и другой зелени, которую я не распознала; все дышало такой очаровательной естественностью, что не могло не быть искусственным. Перебираясь с камня на камень, мы с моими каблуками искренне благодарили того, кого осенила блестящая идея подложить их под ноги поверх дерна.
Дорожка вела вдоль дома, в парк. Для скромного жилища джентльмена это был весьма обширный парк. Не прошло и пяти минут, как я заблудилась. Заметьте, я как-то умудрилась заблудиться в двух кварталах от своей собственной квартиры, так что это ни о чем не говорит. В свою жалкую и не очень убедительную защиту должна сказать – это был не регулярный французский парк, где видно на мили вокруг и даже мне было бы трудно потеряться, а парк английский, как бы природный и спроектированный таким образом, чтобы несчастный скиталец плутал по извилистым тропинкам, оказываясь в неожиданных тупиках. Идеальное место для свиданий среди кустарника. Я лениво спросила себя, не потому ли они привились в восемнадцатом веке. Среди плоских шпалер очень трудно было целоваться украдкой.
Пещеры отшельника с отшельником и черепахой, a la Arcadia[20]20
A la Arcadia – в духе Аркадии, то есть счастливой страны (фр.).
[Закрыть], не имелось, но я таки наткнулась на искусственные римские руины с бюстами разнообразных императоров – больше натуральной величины – и художественно разложенными поваленными колоннами. Во всяком случае, я решила, что они искусственные. Или римляне побывали и в Суссексе? Могли – они имеют тенденцию объявляться в самых неожиданных местах (выражаясь стандартным академическим языком, это не моя область), но я очень сомневаюсь, что они путешествовали со своими любимыми статуями. И потом, у Марка Аврелия был определенно французский нос. Я покинула классический каприз ради прелестного летнего домика, увитого каким-то растением, блестящие темные листья которого давали основание предположить, что в более благоприятное время года на нем могли распуститься розы.
Передвигаясь по дорожкам, я высматривала знакомую светлую голову. Колина я не видела со вчерашнего вечера, когда оставила его моющим посуду. Спустившись сегодня утром на кухню, я нашла там записку, прислоненную к сахарнице:
«Ушел. Завтракайте. К.».
Можно было только восхититься лаконичностью языка. Хемингуэй одобрил бы, доктор Джонсон – нет[21]21
Бенджамин Джонсон (1573?-1637) – английский драматург; его творческое наследие велико и разнообразно.
[Закрыть].
Куда бы он ни ушел, это был не парк. Наиболее похожее на человека изображение, которое я нашла, было очень самодовольным Аполлоном, играющим на лире над фонтаном в окружении заискивающих наяд, точно Элвис в окружении млеющих фанаток-подростков. Я мило поболтала с Аполлоном, к большому огорчению наяд, и вскарабкалась на бортик фонтана для лучшего обзора. Прогулка, конечно, оказалась очень приятной, но у меня имелась своего рода цель, и, если я собиралась добраться до нее, прежде чем погода переменит настроение и прольется дождем, мне требовалось проявить немного больше целеустремленности.
С того момента как накануне вечером автомобиль остановился на подъездной дорожке, мне не терпелось обследовать нагромождение камней в отдалении. Из окна библиотеки на него открывался необыкновенно ясный вид; взор скользил поверх парка, прямиком к благородному памятнику на холме, с его угловатым контуром осыпающихся камней. Вполне возможно, это просто еще одно парковое сооружение, как и очаровательные искусственные римские развалины – в восемнадцатом веке была мода не только на классические развалины, но и на готические, – но для паркового украшения оно казалось несколько массивным и лишенным отделки. Что бы это ни было, я хотела это увидеть.
Открытое поле отделяло парк от небольшой башни. Идти пришлось дольше, чем казалось, в основном в горку. За мной тянулась цепочка ямок от каблуков. Гораздо эффективнее, чем хлебные крошки, чтобы найти дорогу домой, ободрила я себя.
Башня стояла на естественном возвышении и оказалась больше, чем выглядела из дома. Сложенная из здоровенных глыб, она заставила почувствовать себя карликом, как это было в первый раз, когда меня ребенком взяли в храм Дендур в Метрополитен-музее. Я медленно обошла сооружение, касаясь рукой грубых камней стены. Она была абсолютно гладкой, без всяких щелей для любопытного взгляда – или жаждущих осадить башню. Выше виднелись узкие прорези бойниц, но на уровне земли твердыня казалась совершенно непроницаемой. Из нее вышла бы отличная тюрьма для Рапунцель[22]22
Рапунцель – персонаж одноименной сказки братьев Гримм, красивая девушка с очень длинными волосами, запертая колдуньей в башне.
[Закрыть].
Попасть внутрь можно было через единственную толстую дверь с южной стороны. Ни металлических гвоздей с большими шляпками, ни замысловатых кованых петель или маленькой решетки, вделанной в верхнюю часть двери, ни каких-нибудь других примет волшебной сказки. Дверь – обыкновенное качественное изделие, выполненное с единственной целью: не дать посторонним проникнуть в башню, – явно не отличалась оригинальностью; старые доски, пожалуй, давно уже сгнили. Кто-то, и совсем недавно, поставил эту крепкую дубовую штуковину. На тот случай, если любопытные вроде меня намека не поняли, дверь заперли на висячий замок размером с небольшую дамскую сумочку.
Замок был сияющим и новым. И совершенно определенно запертым.
Тут-то и вступил Колин. Я обернулась к нему, прищурившись от солнца.
– Я вижу, что он заперт, но что это такое?
Стоя очень прямо, заложив руки за спину, с пустым взглядом, Колин ответил, весьма правдоподобно подражая голосу гида:
– Перед вами, мисс, первая башня, построенная семьей Селвик во времена Вильгельма Завоевателя. Стоимость входа четыре с половиной фунта.
– Правда?
Колин оставил свою позу. На нем были выцветшие джинсы, отливавшие тем блеском, какой приобретают, когда готовы распасться при следующей стирке, и потертая зеленая куртка. Выглядел Колин расслабленным. Счастливым. Все вышесказанные качества совершенно с Колином не ассоциировались. Напряженный и раздраженный – больше на него похоже.
– Ладно, тогда пять фунтов.
– Она действительно времен Завоевателя?
Колин любовно положил ладонь на шершавую каменную стену, как фермер, похлопывающий по боку корову-рекордсменку.
– Вероятно, нет. Эта земля была пожалована Завоевателем Фулку де Селвику примерно в тысяча семидесятом году, но первоначально сторожевой пост выстроили скорей всего из дерева. Они, знаете ли, в большинстве своем были деревянные, – сообщил он. Я не знала, но все равно покивала с умным видом. – Эта башня датируется в лучшем случае веком двенадцатым.
Я отбросила волосы с глаз. Ветер трепал их, а волосы мои были той несносной длины, когда они недостаточно длинны, чтобы как следует собрать их на затылке, но как раз достаточно отросли, чтобы мешать.
– Я могу попасть внутрь?
Я люблю старинные замки. Одно время я даже подумывала заняться Средними веками, просто чтобы иметь предлог бродить по осыпающимся старым башням, но затем узнала, что требуются годы напряженной учебы, дабы только научиться различать почерки. Не говоря уже о том, что по-латыни я по-прежнему читаю на уровне восьмиклассницы. Восемнадцатый век был намного легче. Но я так и не утратила до конца своей очарованности замками, и чем более они обветшавшие, тем лучше.
Колин покачал головой:
– Простите, посетителей не пускаем.
– Почему?
– Она разваливается. Огромные расходы по страховке.
– О!
Должно быть, разочарование, отразившееся на моем лице, в полной мере передало разочарование внутреннее, и Колин сжалился.
– Там особо нечего смотреть. Верхние этажи полностью рассыпались. На самом деле это пустая раковина.
– С бойницами, – с тоской проговорила я.
Бойницы всегда связаны с текниколоровскими творениями, в которых Эррол Флинн[23]23
Эррол Флинн (1909–1959) – американский актер 30–50-х гг. (родился в Австралии); снимался в амплуа «неотразимых героев» и в «костюмных» исторических фильмах.
[Закрыть] расставляет своих людей на крепостной стене, а где-то на заднем плане воинственный монах размахивает кружкой с элем.
– Мы хранили здесь сельскохозяйственную технику, – безжалостно продолжал Колин, – пока кусок крыши не смял заднюю часть трактора.
– Вы совершенно лишены романтики? – требовательно спросила я.
– В порче хорошей техники нет ничего романтичного, – возразил Колин.
– Поделом вам – нечего было хранить здесь технику. Возможно, дух Фулка де Селвика отомстил вам за осквернение его башни.
– У нас нет привидений, вы не забыли?
Взяв меня за локоть и положив другую руку мне на спину, Колин развернул меня прочь от башни. Я автоматически вырвалась. Колин опустил руки. Я не знала, испытывать мне облегчение или разочарование.
Облегчение. Несомненное облегчение.
Чтобы скрыть минутное замешательство, я задала вопрос, лениво плывший у меня в голове.
– Если это не главное поместье семьи Селвик – им являлся Аппингтон-Холл в Кенте, дом нынешнего маркиза Аппингтона и любимая цель туристских автобусов, – почему первоначальная башня находится здесь?
– А должно быть наоборот? – спросил Колин, искоса бросив на меня насмешливый взгляд.
Я ответила взглядом раздраженным.
– Вы знаете, что я имею в виду.
– Ничего таинственного тут нет, – сказал Колин, энергично шагая вниз по склону холма – руки в карманах, – пока я собиралась с духом перед спуском. Я начинала слегка жалеть, что сбросила его надежную руку. – Семья получила титул пэра только в тысяча четыреста восемьдесят пятом году. На Босвортском поле мы поддержали нужную сторону, выступив против старого Горбуна…
– Вы хотите сказать, когда Генрих Тюдор украл трон у бедного доброго короля Ричарда? У Ричарда было больше прав на трон, чем у Генриха. – Я послала ему лукавый взгляд, лишь самую малость подпорченный тем, что споткнулась о зловредный камень. Камень этот был, очевидно, сторонником Тюдора.
Колин схватил меня за руку и отпустил, как только понял, что угроза моего немедленного падения с холма миновала.
– На вашем месте я бы перестал это повторять. Мы очень любим доброго короля Генриха. Он пожаловал сэру Уильяму Селвику поместье, конфискованное у одного из соратников Ричарда рядом с городком под названием Аппингтон.
– А, отсюда и титул, – вставила я.
– Отсюда и титул, – согласился Колин. – Тогда это было всего лишь баронство, но после Реставрации[24]24
Реставрация английской монархии в 1660 г. после английской революции.
[Закрыть] Карл Второй возвысил барона до графа.
– За верную службу короне в годы Гражданских войн[25]25
Войны 1642–1646 гг. и 1648 г. между сторонниками парламента и роялистами.
[Закрыть]? – предположила я, представив себе лихого всадника в шляпе с пером.
– Это, – Колин многозначительно поднял брови, – официальная версия. У графа также была необычайно красивая дочь.
– Да вы что! – воскликнула я, легко увлекаясь сплетней многовековой давности. Карл II славился своей любвеобильностью… и тем, что щедро раздавал титулы женщинам, согревавшим его постель.
– Мы никогда точно не узнаем, – поддразнил меня Колин, – но через восемь месяцев после получения ее отцом графского титула леди Пантея родила очень смуглого сынишку.
– А леди Пантея была светлокожей? – предположила я.
– Именно, – ответил Колин.
Мы кивнули друг другу в полном историческом согласии. Его карие глаза встретились с моими. Взгляд этот сам по себе стоил целого разговора, он был одним из тех удивительных моментов безмолвного общения, когда ты не сомневаешься, что читаешь вместе со своим собеседником одну страницу.
Моя проклятущая светлая кожа покраснела при мысли, никак не относившейся к Карлу II.
– А титул маркиза? – неловко спросила я, изображая огромный интерес к каменным плитам у себя под ногами. Мы уже шли по дорожке к кухонной двери, и я устроила целое представление из переступания с камня на камень. – Когда вы его получили?
Колин пожал плечами:
– Это далеко не такая занимательная история. В то время граф добился некоторых успехов как генерал во время войн за Испанское наследство[26]26
Война за Испанское наследство началась после смерти последнего испанского Габсбурга (1700).
[Закрыть]. Королева Анна сделала его маркизом.
Колин открыл кухонную дверь и посторонился, пропуская меня в дом первой.
– Я бы провел вас по дому, но до вечера должен сделать кое-какую бумажную работу.
Покачав головой, я почувствовала, как мотнулись мои растрепанные волосы.
– Ничего. Мне все равно нужно возвращаться в библиотеку. Но послушайте, насчет сегодняшнего вечера… если я вам совсем некстати на этой вечеринке, я не против остаться здесь. Я не обижусь.
Колин усмехнулся:
– Не горите желанием провести вечер с викарием, да?
Я ощетинилась, обвиненная в малодушии.
– Нет! Это не так! Я просто… подумала, что вмешиваюсь, – неуклюже закончила я.
– Поверьте мне, – сухо сказал Колин, – я не против вмешательства.
Самое время спросить, что у него с Джоан и что он себе возомнил, используя меня в качестве живого щита.
– Но мисс Плауден-Плагг может быть против. Не хочу проявлять любопытство, но…
– А чтение чужих писем таковым не является?
– Нет, когда корреспонденты лет двести как в могиле, – парировала я, прежде чем сообразила – меня только что ловко увели в сторону. Черт, неужели мной так легко манипулировать?
– Интересно, согласились бы они, – задумчиво произнес Колин.
Я отказалась углубляться.
– Насчет сегодняшнего вечера…
– Если вам нечего надеть, – мягко перебил меня Колин, – можете пошарить в гардеробе Серены.
Как он это сделал? Я воинственно открыла рот.
– Она не станет возражать, – заверил меня Колин. – Все это в любом случае вышло из моды несколько лет назад.
– Спасибо, – пробормотала я. – Я подумаю.
– Великолепно! Тогда я вас оставляю, хорошо?
И он, насвистывая, вышел.
Ничего удивительного, что он насвистывает, возмущенно подумала я. Он только что обеспечил себе отход, если говорить о буферной зоне.
Не то чтобы я возражала, сказала я себе, процокав по кухне и дальше, по оклеенному красным обоями коридору к передней лестнице. То, что меня мобилизовали, не спросив, задевало. И быть может, совсем чуть-чуть волновала мысль о том, что я нужна ему совсем для другого, а не просто ради приятного общества.
Я очень, очень медленно поднималась но лестнице, обдумывая эту мысль. Если быть честной с собой, меня действительно терзало, совсем немного, что не мои прекрасные глаза и блестящий ум побудили Колина настоять на приглашении. Я прекрасно понимала: меня пригласили для того только, чтобы отгородиться от Джоан Плауден-Плагг. Я попыталась взглянуть на ситуацию отстраненно и весело. В конце концов, наслаждаться романтическими шалостями всегда очень увлекательно, когда сам не являешься их участником, и мне следовало бы довольно пофыркивать в рукав при мысли о Колине, прячущемся за моей спиной от вышедшей на охоту блондинки. Какой простор для доброго старомодного фарса.
Почему-то мне было совсем не так весело, как хотелось.
Я остановилась и сердито посмотрела на одного из предков Колина, надменно взиравшего на меня с портрета в тяжелой позолоченной раме на второй лестничной площадке. «Ты слишком глубоко, – поругала себя я, – вдаешься в тонкости взглядов и улыбок. Хотя постойте, вернемся на минуту назад: между нами проскользнула крохотная искорка. И, хорошо, может, я и была немного – самую чуточку – заинтригована. Ведь он все же симпатичный, если вам нравятся мужчины типа принца Уильяма – с аккуратной стрижкой, светловолосые. Он умен, забавен и обаятелен – когда хочет. Не говоря уже о том, что очень немногие мужчины способны непринужденно беседовать об английских монархах. Для меня это опаснее любой мускулатуры».
Бога ради! Я, кажется, заражаюсь настроением Генриетты. Пока, за то ограниченное время, что я знакома с Колином Селвиком, он был невозможно груб в письме, еще более невыносим лично, и только за минувший день или около того он перешел к нормальному человеческому поведению.
Кроме того, даже если теплый, приветливый, расслабленный Колин был настоящим, идея закрутить роман с человеком, чьим архивом я пользуюсь, ужасна. Хуже даже служебного романа. Что, если у нас что-то начнется (я вернула свой непослушный разум назад, прежде чем он чересчур подробно начнет размышлять, чем бы это что-то могло быть, и завершит диалогом), быстро закончится, а мне еще останется изучить несколько тысяч страниц? В лучшем случае возникнет крайняя неловкость. В худшем – это может означать конец моего доступа в его библиотеку. Мужчины приходят и уходят, а рукописи остаются. Или что-то в этом роде.
Но были же эти взгляды исподтишка…
Я затопала по коридору в библиотеку, словно выбиваемая каблуками дробь могла вытеснить раздражающее гудение моих мыслей. Уже берясь за рукописи, я помедлила. В таком состоянии я могу полчаса пялиться на страницу, не видя на ней ни слова. Да и общение с предками Колина не лучший, пожалуй, способ не думать о нем.
Пытаясь отвлечься, я извлекла из кармана мобильник. Я нуждалась в голосах – милых, современных человеческих голосах. Например моей младшей сестры Джиллиан. Она быстро вправит мне мозги. Но – сверилась я с часами – в Штатах сейчас только полдесятого утра, и Джилли не понравится, что в субботу ее разбудили до полудня. Как, кстати сказать, и живущим с ней девушкам, отсыпающимся после пятничных ночных кутежей. Последний выход к бранчу в столовой в час дня, так зачем вставать раньше 12.45? Ах, колледж.
Что ж, я всегда могу позвонить Пэмми. Я прокрутила список номеров. Хотя в ситуациях эмоционального кризиса, требующих деликатного подхода, проку от Пэмми мало, она великолепно умеет объяснить мне, что я веду себя по-идиотски.
Глядя в окно, я нажала на кнопку.
– Элли! – заверещала Пэмми. Уменьшительными именами мы пользуемся, поскольку знаем друг дружку с пяти лет наряду с отвратительным количеством шокирующих личных сведений. – Как Суссекс?
– Я полная кретинка, – сказала я, кося одним глазом в окно.
– Что ты сделала?
– Ничего… пока. – Не зеленая ли куртка мелькнула на краю парка? Нет. Какое-то растение. В парках они встречаются, напомнила себе я. – Я, кажется, прикидываю, как бы подцепить Колина. Глупо, да?
– А почему бы и нет? – закричала Пэмми. – Он симпатичный. Ты – одинокая. Вперед!
– Ты должна бы сказать мне, что я веду себя смешно!
– Когда ты в последний раз ходила на свидание? – многозначительно спросила Пэмми.
Я быстренько мысленно прикинула. Свидание вслепую в марте не считается, как и ужин с коллегой в июне, предположительно платонический до того момента, когда парень принялся тискать меня в такси на обратной дороге. Хороший удар по нахальной руке убедил того типа в ошибочности его умозаключений. По правде говоря, я просто не встретила никого, на свидание с кем стоило бы потратить время и силы. В списке мест, где можно встретить достойного мужчину, университетский кампус стоит ненамного выше женских монастырей и концертов фольклорной музыки. А с тех пор как я приехала в Лондон… ну, предлог-то всегда найти можно, не так ли?
– В декабре прошлого года, – пробормотала я. Дата моего преданного самой широкой огласке и неприятного разрыва с Грантом.
– Жалкая картина!
– Я тоже тебя люблю, Пэмс.
– Слушай, в «Космо» за этот месяц была статья… – До меня донеслось шуршание страниц – Пэмми рылась в своем обширном собрании журналов. – Вот она! «Десять простых способов, как очутиться в его постели».
– Но я не хочу…
Пэмми на всех парах неслась вперед.
– Надень сегодня вечером что-нибудь сексуальное. Никакого твида. У тебя есть бюстье?
– Нет! – взвизгнула я.
– О, я одолжила бы тебе свое, но ты в Суссексе – вот в чем проблема. А как насчет…
– Даже не думай, – мрачно отрезала я.
Пэмми ошивается на окраинах мира моды. Соедините это с полным отсутствием а) вкуса и б) стыда, и вы получите красное кожаное бюстье, платье из разноцветных перьев и ярко-розовые брюки под змеиную кожу. В четверг вечером она пыталась уговорить меня надеть наряд, состоявший исключительно из двух носовых платков.
Меня спасла настойчивая трель домофона Пэмми.
– Ой! Я должна идти. Удачи тебе сегодня! Завтра жду от тебя рассказа во всех пикантных подробностях, я серьезно – во всех! Мяу!
– Не будет никаких… – Связь оборвалась.
Вот тебе и вразумление от Пэмми. Ну и ладно! Я сунула телефон назад в карман и собралась вернуться в девятнадцатый век, где по крайней мере никто не печатал статей про то, как затащить в постель идиотов-мужиков, которые не хотят, чтобы их туда тащили, даже и при наличии у тебя бюстье, которого у меня не было.
Может, воспользоваться все же предложением Колина и совершить набег на гардероб Серены? Она чуть похудее и немного повыше меня, но с платьем для коктейлей это большого значения не имеет, верно? А если оно и будет немного внатяг и короче, чем задумывалось, что ж…
Фу какая гадость: я не собираюсь предлагать себя как уличная девка, и соблазнять никого не хочу, и дрожи в коленях из-за высоких скул и непринужденных ссылок на Карла II не хочу. В ту сторону пойдешь – с ума сойдешь, да еще и огромный предостерегающий знак найдешь: «Здесь водятся драконы». Один уж точно. Склонный к внезапным вспышкам. Возможно, сожравший в свободное время случайно встреченную деревенскую девицу, оставив от нее только резиновые сапоги.
Вытащив коробку, с которой работала, я развязала тесемки и заставила мозг обратиться к более важным делам, как то: давно умершие французские шпионы.
Если вечеринка из преисподней не начнется раньше семи тридцати, а сейчас только два тридцать, то я все еще смогу провести за работой несколько часов. Одеться не займет у меня много времени, твердо сказала я себе. Нет причин прикладывать к этому особое старание, и есть все основания подольше задержаться в библиотеке. Я по-прежнему не догадывалась о личности Черного Тюльпана, хотя ради Генриетты не возражала бы, чтобы им оказалась маркиза де Монтваль.
Разумеется, оставалось таинственное поведение Вона, с которым приходилось считаться, и человек, напавший в ночи на Майлза. Я трижды прочла его письмо к Ричарду с описанием инцидента – вдруг что-то проглядела: примечание или постскриптум с намеком на внешность человека, набросившегося на него с тростью, но ничего такого не обнаружилось. В отличие от театральной афишки, о которой он распространялся на протяжении нескольких абзацев во все более восторженном тоне. По моему мнению, он придавал слишком уж большое значение закладке в книге: я, например, использую любую бумажку, какая попадется под руку – старый билет в кино, счет за телефон, почтовые открытки, – и сую между страницами.
Что касается оперной певицы… как и Майлзу, имя показалось мне знакомым. Я знала – нечто подобное уже мне встречалось, когда я собирала материал для диссертации еще до приезда в Англию, и читала все, что могла найти в библиотеках Гарварда – от старой периодики, сохраненной в микрофильмах, до всего, что современная наука превратила в академические издания. Кое-что про оперную певицу, припомнила я с нарастающим волнением. Слухи о связи с Наполеоном. Обвинения в шпионаже. И ее имя оканчивалось на «а».
Как у любой существующей певицы, сухо напомнила себе я.
Вот невезуха. Я прямо-таки видела перед собой страницу, прокручивающуюся на темном экране для просмотра микрофильмов в цокольном этаже Ламонта. Это была своего рода колонка сплетен… и в ней фигурировала оперная певица, обвиняемая в шпионаже. Или ее муж? Конечно, проще всего открыть ноутбук и найти соответствующее место в моих записях, но нет, это было бы слишком легко. Я вступила в личную схватку со своей памятью.
Каталани. Да, именно так ее звали. Отлично, значит, имя все-таки заканчивается не на «а». Но – на гласную, и в нем есть три «а», так что более чем понятная ошибка.
Проклятие. Как было бы удобно, если б означенная оперная певица являлась мадам Фьорилой.
И если вдуматься, то и случился данный инцидент много позже – не раньше… тысяча восемьсот седьмого? Тысяча восемьсот восьмого года?
Может, лихорадочно соображала я, существовала целая шпионская сеть, состоявшая исключительно из оперных певиц!
Или же я делаю абсолютно нелепые предположения.
Определенно – второе.
Состроив гримаску собственной глупости, я забралась в свое любимое кресло и сняла резинку с бумажной коробки, где лежал дневник Генриетты и переписка за 1803 год. Я надеялась, что размышления Генриетты окажутся более плодотворными, чем мои.
Она по крайней мере не тратила попусту время, таращась в сад в надежде разглядеть мелькнувшего в кустах некоего человека! Рукописи, твердо напомнила я себе. Я здесь ради рукописей, а не ради мужчин.
И, получив полезный нагоняй, я оторвала взор от окна и решительным образом устремила его на густо исписанные страницы дневника Генриетты.
