Текст книги "Маска Черного Тюльпана"

Автор книги: Лорен Уиллиг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

Глава пятнадцатая

Фаэтон: 1) сын Аполлона, в основном прославившийся тем, что погубил колесницу своего отца; 2) нелепая разновидность экипажа, предпочитаемая энтузиастами спорта; 3) оглушительный провал чьей-либо миссии.

См. также: Крушение и Ожог.

Из личной шифровальной книги Розовой Гвоздики

– Вполне. – Майлз обаятельно улыбнулся сидевшей рядом с ним женщине. – Полностью.

Сказать, что Майлз был слегка озабочен, значило сказать, будто принц-регент[30]30
  Принц Уэльский, будущий король Великобритании Георг IV (1762–1830), регент с 1788 г. и с 1811 г., на престоле с 1820 г., был регентом при своем отце, короле Георге III, по причине его безумия.


[Закрыть] испытывает некоторую склонность к трате денег. Невзирая на роскошные прелести сидевшей рядом с ним женщины, ум его был целиком поглощен другими вещами. Оперной певицей, если быть точным.

Верный своей решимости, Майлз в тот же день зашел в оперный театр в «Хеймаркете», собираясь переговорить с недавно прибывшей мадам Фьорилой. Небольшой предварительный сбор информации помог Майлзу узнать – первое ее выступление состоялось три дня назад, при полном аншлаге. Накануне она присутствовала на частном приеме – нет, поспешил добавить информатор Майлза, не такого рода приеме. Просто песенный вечер, устроенный пожилой аристократкой с музыкальными претензиями.

Разодевшись как истый денди, Майлз отправился в театр под видом страстного обожателя, готовый вытащить из мадам Фьорилы все, что ей известно о лорде Воне, Париже и таинственном адресе по улице Никуаз. В одной руке он держал затейливый букет цветов, в другой – билет со вторничного спектакля (добытый у неизменно любезного Болвана Фитцхью) для придания правдоподобия его рассказу о том, как он слушал ее пение и был сражен ее красотой и очарованием. Само собой, он надеялся, что она красива, – в противном случае его история захромала бы. Если она почтенная дама с бюстом, похожим на пуховую подушку, влюбленность Майлза объяснить будет трудновато.

До этого дело так и не дошло. Мадам Фьорила, сообщил ему швейцар, посетителей не принимает. Она нездорова. Шестипенсовику не удалось повлиять на содержание ответа швейцара. Полкроны помогли не больше, но добились-таки дополнения, что мадам Фьорила внезапно отменила сегодняшнее выступление и все ангажементы на следующей неделе. Она, повторил швейцар, нездорова. Майлз оставил цветы вместе со своей визитной карточкой, уговорив швейцара сообщить ему, если в состоянии леди наступят какие-либо перемены.

Очередная ниточка оборвалась. Конечно, предстояло еще узнать, где она живет, обследовать ее жилище и испытать множество других средств, находящихся в его распоряжении, но было крайне неприятно, что нельзя повидаться с мадам Фьорилой лично. Тогда он хотя бы смог понять, профессиональный у Вона к ней интерес или амурный.

Посещение иностранного ведомства с целью выяснения личности носившего плащ с капюшоном собеседника Вона оказалось не более успешным. Не лучший день, подумал Майлз. Мадам Фьорила неуловима, от иностранного ведомства никакого толку, и он до сих пор не имеет ни малейшего понятия, кто же напал на него минувшей ночью.

Поначалу, исходя в основном из того, что он видел занесенную над своей головой трость с серебряным набалдашником, Майлз определил в нападавшие Вона. Но Джефф, которого он допросил в Пинчингдейл-Хаусе в неурочный час утра (в любом случае до полудня), категорически отрицал такую возможность. Несколько раз. С нарастающей настойчивостью. Нет, он не выпускал Вона из поля зрения. Нет, он действительно вполне уверен. Нет, Вон не мог покинуть помещение незамеченным. Может, Майлз желает, чтобы он поклялся на Библии?

Майлз вежливо отклонил последнее предложение. Нет, решительно Джефф в последние дни чересчур обидчив.

Джефф также упомянул, в качестве доказательства своей полной сосредоточенности на передвижениях Вона, что тот подходил к Генриетте, приглашал танцевать и повторно выразил надежду, что этим вечером она посетит его скромное жилище.

Что-то уж слишком много мужчин проявляют интерес к Генриетте. Сначала Фробишер, теперь Вон. Если бы знать, что охрана Генриетты от влюбленных поклонников обернется работой на целый день, он предложил бы Ричарду самому смотреть за сестрой. Оставалось только, чтобы на Генриетту обратил внимание принц, и тогда уже проблем не оберешься.

Неужели она не может хотя бы попытаться уменьшить свою привлекательность?

Могла бы, скажем, причесаться более гладко. Эти завитки на затылке так и просятся, чтобы их погладили. Потом – ее платья. От этих платьев надо избавиться. Майлз сильнее, чем собирался, натянул поводья. Нет, не так. Платья, само собой, должны на ней остаться. Никакого мысленного раздевания. Совсем никакого. Он сделает вид, будто преступной маленькой цепочки мыслей не было. Он имел в виду, что легкие платья нужно заменить, предпочтительнее на одеяния из плотной, тяжелой ткани, которая не станет облеплять ее ноги при ходьбе. И каким бы оно ни было, застегиваться оно должно до самой шеи. Да будь оно все неладно! О чем думает леди Аппингтон, позволяя Генриетте разгуливать полуголой?

Майлз ослабил галстук.

– Не по сезону теплый день для мая, не правда ли? – спросил он маркизу.

По крайней мере он открыл рот, чтобы сказать это маркизе. Да так с открытым ртом и остался, не произнеся ни звука. Ведь, повернувшись к своей спутнице, он заметил очень знакомый лоб.

Боже великий, это… Генриетта? Майлз заморгал, спрашивая себя: может, и в самом деле есть правда в этих россказнях – мол, если достаточно настойчиво подумаешь о человеке, он появится. Для плода его воображения Генриетта выглядела совершенно телесной. И зеленой. Очень зеленой.

Пока Майлз пытался разрешить эту загадку, их взгляды встретились. Светло-карие глаза Генриетты расширились, и выражение неописуемого ужаса отразилось на ее лице. Не успел он помахать рукой, как девушка исчезла. Взяла и исчезла. Сейчас она здесь, а в следующее мгновение ее нет.

Натянув поводья, Майлз ловко остановил лошадей.

– Что-то случилось? – поинтересовалась маркиза, лишь с толикой раздражения в голосе.

Майлз ответил не сразу. Он был слишком занят, как можно дальше перегибаясь через борт фаэтона, рискуя его опрокинуть. Он же видел Генриетту! Во всяком случае, маленький кусочек Генриетты над кустами. Майлз всмотрелся попристальнее. Так, куст выглядел как… куст. Зеленый. Кустистый. По правде говоря, он очень напоминал то колючее растение, в которое Майлз свалился прошедшей ночью. И нисколько не напоминал Генриетту.

Майлз нахмурился. Неужели он дошел до того, что ему мерещатся разные вещи? Правда, он не похож на себя обычного, то есть отдохнувшего и сдержанного, – Майлз проигнорировал внутренний голосок, фыркнувший в отношении второй части данного утверждения; плохо, если Генриетта привиделась отдельно от своего голоса… но увидеть человека там, где его нет? Может, стоит сократить потребление кларета?

Когда Майлз уже готов был забиться в темную маленькую каморку в Бедламе, он увидел это. Силуэт, который никак не мог быть кустом. Более того, он очень напоминал красиво очерченный зад.

Обладательница упомянутой части тела Лежала лицом вниз за живой изгородью, отчаянно цепляясь за вечную иллюзию, что если она никого не видит, то и ее никто не видит.

– Я, – пробормотала Генриетта с полным травы ртом, – дура. Я самая настоящая круглая дура.

Выплюнув жучка, забравшегося к ней в рот, она продолжила оплакивать свою жалкую судьбу уже с плотно сжатыми губами. Может, говорила она себе, может, если ей по-настоящему повезет, Майлз все же ее не заметит. Может, думала она в приливе оптимизма, он был слишком занят лошадьми, чтобы заметить. И даже если и заметил, может, убедил себя, что ему это померещилось. В конце концов, люди прекрасно умеют не видеть того, чего не ожидают увидеть, а Майлз, ясное дело, не ожидает увидеть ее скрючившейся за кустом. Может…

Восемь подкованных ног остановились прямо перед кустом Генриетты.

Может, ей эмигрировать в Австралию под вымышленным именем? Желательно в ближайшие пять секунд.

– Что такое, мистер Доррингтон! – воскликнула маркиза тоном настораживающей любезности. – Не ваша ли юная подруга там за изгородью?

Кто-то застонал. Генриетта поняла – стон вырывался из ее груди.

Рядом с ней уже вскочила верная Шарлотта.

– Здравствуйте, мистер Доррингтон! Какая приятная и… э… неожиданная встреча.

Генриетта осторожно подняла голову. Глазом, не заслоненным травой, она увидела руку Шарлотты. Под прикрытием листьев подруга незаметно делала знак не вставать. Ища поддержки, Шарлотта заставила встать Пенелопу.

– Мы с Пенелопой просто… э…

Генриетта не могла видеть, что происходит в экипаже, но, всего лишь представив, сморщилась. Брови маркизы подняты с выражением презрительного удивления. Майлз, наполовину изумленный, наполовину сконфуженный. Пенелопа и Шарлотта стоят за изгородью, как почетный лепреконский караул.

– Будьте так добры, скажите Генриетте, что я здесь, – услышала она вежливый голос Майлза.

О, пропади оно все пропадом!

Генриетта очень медленно поднялась, отряхивая с юбки траву, грязь и мусор и горячо надеясь, что в волосах нет прутиков, а на щеках – для полного унижения – грязных пятен.

– Здравствуй, – беспомощно произнесла она. Все было в точности как она представляла: маркиза во всем своем совершенстве взирает на нее как на насекомое-переростка, а Майлз, разрази его гром, смотрит на нее с едва скрытой насмешкой на лице, по которому так легко читать. – Мы…

– Знаю, – услужливо вставил Майлз. – Просто… э… Шарлотта мне сказала. Кстати, у тебя в волосах веточка.

– Как необычно, – внесла свой вклад маркиза.

Генриетта вздернула подбородок. Веточка высвободилась и ударилась о щеку, отвлекая Генриетту. – Мы просто любовались природой, – решительно сказала она, смахивая веточку. – Чтобы изучить… э…

– Природу! – закончила Шарлотта.

Пенелопа, предательница, уткнулась, давясь от смеха, в носовой платок, отделанный зеленым кружевом.

Ух! Если бы Генриетта не знала точно, то заподозрила бы, что Пенелопа специально подстроила унизительное фиаско, чтобы при каждой встрече с Генриеттой Майлз обязательно хватался от смеха за живот. Когда тебя обнаруживают лежащей ничком за кустом, какая уж тут пылкая страсть. Но Пенелопа не способна на подобную хитрость. Или все же способна?

– Природу, – повторила маркиза, которая явно не соприкасалась с этой стороной окружающего мира. Ее глаза выразительно изучали зеленые пятна на лайковых перчатках Генриетты.

Глубоко вздохнув и стиснув зубы, Генриетта похлопала по живой изгороди и самым наставительным тоном, какой смогла изобразить, изрекла:

– Тебе известно, что это очень редкий вид кустарника?

Майлз насмешливо посмотрел на зеленые заросли:

– Правда?

– Да! Он называется… э…

– Кустус зеленус! – быстро вставила Шарлотта.

– Он не родственник изгородусу колючусу? – осведомился Майлз.

– Не глупи, – надменно сказала Генриетта. – Такого растения нет.

– Верно. – Майлз очень серьезно кивнул, но Генриетта увидела, что губы его подергиваются от сдерживаемого смеха. – Равно как и кустуса – как там его, повтори? – затейниса. Это известная ботаническая диковинка.

Не помешает ли их будущему семейному счастью, если она сейчас огреет Майлза по голове валяющимся суком?

Майлз начал пофыркивать, как дракон, готовящийся дыхнуть пламенем.

– Как… – шипение, – умно с вашей стороны замаскироваться, чтобы не распугать кусты.

– Живые изгороди, они такие чувствительные, – согласилась Генриетта.

Пофыркивание и шипение возобновились. Присоединились даже кони, пятясь и фыркая, пока Майлз не опомнился настолько, чтобы схватить поводья, по-прежнему держась за сердце свободной рукой. Генриетта поймала взгляд Майлза, когда он весело закатил глаза, и нерешительно улыбнулась в ответ.

О, отлично! Значит, это забавно.

Взгляд Пенелопы сказал: «Ты хочешь, чтобы вот это в тебя влюбилось?»

– А что вообще ты здесь делаешь? – спросил Майлз, успокоив лошадей. – Разве ты не должна быть на уроке пения?

Ахнув, Генриетта отступила на шаг и поднесла к губам руку в испачканной зеленью перчатке, как актриса в плохой мелодраме.

– Сколько времени?

Пенелопа достала из-за корсажа прелестные эмалевые часики, которые носила на шее на цепочке.

– Шесть пятнадцать.

– Что же делать?! – воскликнула Генриетта. Она лихорадочно огляделась, словно из воздуха мог внезапно соткаться волшебный ковер и перенести ее в Аппингтон-Хаус. – Уже пятнадцать минут, как я должна быть дома.

Майлз перегнулся через край фаэтона, его волосы рассыпались в типичном беспорядке.

– Могу подвезти, если хочешь.

Деликатным, но внушительным междометием маркиза дала понять, что весьма недовольна. Это решило дело.

– Спасибо, – твердо заявила Генриетта. – Я буду очень признательна. Если только…

Она вопросительно посмотрела на подруг.

Пенелопа покачала головой и сделала знак рукой, отсылающий ее прочь.

– Поезжай. – И посмотрела на Шарлотту. – Мы продолжим знакомство с природой.

– Осталось так много необследованных кустов! – подхватила Шарлотта.

Генриетта одними губами поблагодарила их, а Майлз уже спрыгнул на землю. Подхватив девушку под локоть, он помог ей подняться в высокий экипаж, на сиденье рядом с маркизой, которая нарочито стала смотреть в другую сторону, будто бы поглощенная красотами пейзажа.

Когда Генриетта устроилась, Майлз забрался на свое место. Возникла, правда, одна проблема. Места для него не осталось. Фаэтон был рассчитан только на двоих.

– Ты не можешь немного подвинуться?

Генриетта подвинулась на полдюйма, отделявших ее от маркизы, оставив Майлзу целых три дюйма.

– Двигаться больше некуда, – извинилась она. – Я могу выйти и пойти пешком.

Застоявшиеся кони начали проявлять беспокойство.

– Ничего.

Майлз плюхнулся на сиденье. Генриетта непроизвольно ахнула, плотно притиснувшись к маркизе. Та ничего не сказала, только поджала губы и сильно прищурилась.

– Видишь? Очень удобно, – искренне обрадовался Майлз и шевельнул поводьями, трогая лошадей с места.

Генриетта скосила на него глаза. Маркиза сидела очень прямо, сложив руки в сиреневых перчатках на коленях; весь ее вид говорил, что ей как угодно, только не удобно. Зажатая между Майлзом и маркизой, Генриетта чувствовала себя своевольным ребенком, которого застали за подслушиванием и везут домой. Что было, с грустью признала она, совсем недалеко от истины. Мысль эта ничуть не улучшила ее настроения.

– Какие красивые перчатки, – отважилась на хотя бы видимость общения Генриетта. Свои перепачканные травой перчатки она укрыла в складках юбки, надеясь, что маркиза их не заметит. – Вы привезли их с собой из Парижа?

– Я привезла с собой из Парижа очень мало вещей, – ледяным тоном ответила маркиза. – Революции не оставляют времени на сборы.

– О, – только и проговорила Генриетта, жалея, что вообще открыла рот. – Естественно.

– У нас отобрали все – замок, городской особняк, картины, все мои украшения. Я бежала из Парижа практически в том, что на мне было.

По тону маркизы, ее бегство рисовалось скорее романтическим, чем ужасным, вызывая образы живописного тряпья, сквозь которое прекрасно просматриваются все изгибы и выпуклости – Венера в беде покидает свою раковину. Сердце Генриетты упало куда-то под копыта лошадей, от каждого удара подков о булыжники мостовой сдавливало грудь. На какое состязание она надеялась?

– Звучит жутко, – деревянным голосом произнесла Генриетта. – Как вам удалось спастись?

В довершение всего острое бедро маркизы было острее, чем полагается, и Генриетта, как ни ерзала, не могла от него спастись. Каждый раз, когда ей удавалось отодвинуться от маркизы, она натыкалась с другой стороны на Майлза, который сердито смотрел на поводья, как будто они его чем-то оскорбили.

Пока Генриетта старалась поддерживать вежливую беседу с маркизой, спокойствие Майлза сменилось сердитостью, а затем – угрюмостью. Будь они одни, Генриетта ткнула бы его в бок и спросила, в чем дело. Сейчас она даже не смогла бы высвободить руку, если б захотела. Рука оказалась намертво зажатой между ее юбкой и бедром Майлза. Тесемки ридикюля впились в пальцы, которые быстро немели.

Генриетта попробовала вытащить руку.

Майлз заворчал.

– Я тебя поцарапала? – спросила Генриетта под описание достоинств покойного маркиза и замка покойного маркиза.

– Нет, – буркнул Майлз, умудрившись ответить, не открывая рта.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

Генриетта повернулась, чтобы взглянуть на Майлза. Тот продолжал смотреть на поводья. Он с трудом вспомнил значение слова «хорошо». Он жарился в личном аду. Для разнообразия, к француженке это не имело никакого отношения. Исключительно к Генриетте.

Нет, каково, он десятки раз ездил с Генриеттой прежде, сотни! И всегда без малейшего труда избегал мыслей о разных неподобающих вещах, от которых его галстук – и другие предметы одежды – внезапно становились тесными. Разумеется, в тех, других, поездках они не сидели втроем в экипаже, рассчитанном на двоих. В тех, других, поездках Генриетта тесно к нему не прижималась, настолько тесно, что он чувствовал все ее бедро. Майлз попытался отодвинуться в сторону, чуть-чуть, но отодвигаться было некуда: они сидели плотно, как сельди в бочке.

И в тот момент, когда Майлз подумал, что нет ничего более невыносимого, чем притиснутое к нему бедро Генриетты, проклятый экипаж качнулся. Другая приятная округлость девушки коснулась его левой руки. Затем Генриетта снова заерзала.

И Майлз понял – может быть и хуже. Много хуже. Он находился в том особом круге Дантова ада, предназначавшемся для застигнутых за похотливыми мыслями о сестрах их лучших друзей. По правде говоря, он не помнил, чтобы Данте особо выделял такой круг, но был уверен – он должен там существовать. Это было его наказанием: нечего останавливаться на некоторых подробностях внешности Генриетты, на которых не следовало останавливаться. Подходящее наказание, мера за меру, грудь за грудь, мучайся теперь от ее близости, и хуже всего – он ну ничего не мог с этим поделать.

Пятиминутная поездка до Аппингтон-Хауса никогда не казалась ему такой долгой.

Майлз промычал что-то нечленораздельное, что Генриетта, давно привыкшая к особенностям мужского общения, поняла это как: «Плохо, у меня отвратительное настроение, но я не могу в этом признаться, поэтому оставь меня в покое».

Генриетта с грустью подумала, что знает причину его дурного настроения. Дело не в лошадях, не в поводьях, не в войне с Францией. Дело в ее нежелательном присутствии в фаэтоне, которое отделяет Майлза от соблазнительной маркизы и ее блуждающих рук.

Генриетта подчинилась бы и оставила его в покое – если бы существовал способ покинуть фаэтон, избежав прыжка и мучительной смерти под колесами, она это сделала бы, – но пока она лишь почувствовала, как что-то соскользнуло с ее окончательно онемевших пальцев и с глухим стуком упало на подножку.

Ох, это же ее ридикюль.

Не было никакой возможности незаметно до него дотянуться. Даже если бы ее правая рука не была зажата Майлзом, неприлично так наклоняться в открытом экипаже посреди оживленной улицы. С другой стороны, Генриетте не хотелось, чтобы сумочка там оставалась. А вдруг фаэтон резко вильнет и ридикюль свалится? Мама всю голову ей проест. Может, подцепить тесемки ридикюля ногой, а затем изящно подтянуть ногу к себе и тихонько и незаметно для окружающих снять с нее сумочку?

Генриетта начала шарить ногой по полу фаэтона. Конечно, было бы намного легче, если б она могла посмотреть под ноги, но юбки – ее собственные и маркизы – в любом случае заслоняли весь обзор.

Маркиза сделала какое-то замечание насчет весенних красот, и Генриетта, ощупывавшая носком ноги подходящую выпуклость, подала столь же банальную реплику. Несмотря на всю свою красоту, маркиза на самом деле невероятно скучная женщина. Может, рассеянно подумала Генриетта, водя ногой вокруг выпуклости, это все из-за ее красоты – ей никогда не требовалось прилагать усилия, чтобы быть интересной. Если б она могла убедить Майлза в ограниченности маркизы, не вызвав при этом безнадежного презрения… Но над этой задачей она подумает позже, а сейчас Генриетта окончательно уверилась, что нашла ридикюль, нужно только так повернуть его, чтобы просунуть ногу в тесемки. Но сумочка не двигалась.

Может, за что-нибудь зацепилась?

Да должны же где-то быть эти завязки! Генриетта принялась ощупывать верхушку сумочки.

Майлз подпрыгнул на сиденье.

Ой. Наверное, это был не ридикюль.

– Во имя всех святых, чем ты занимаешься? – взревел Майлз. Рядом взвилась на дыбы лошадь. В проезжавших мимо экипажах повернулись головы. Дрогнули занавески на окнах.

Весь вид маркизы говорил, что она желала бы оказаться в каком-нибудь другом экипаже.

– Я уронила сумочку, – ответила Генриетта, слегка задыхаясь – Майлз приземлился прямо на нее. – И пыталась ее подобрать.

– Ногой? – Майлз сполз с колен Генриетты и отодвинулся как можно дальше в свой уголок фаэтона.

– Ты зажал мою руку, – рассудительно объяснила Генриетта, разминая затекшие мышцы.

Майлз опять издал непонятный звук. Генриетта не совсем поняла, как его истолковать.

– Я бы хотела теперь поехать домой, – злобно проговорила маркиза.

– Не волнуйтесь, вы следующая, – огрызнулся Майлз. Его резкий тон здорово поднял бы Генриетте настроение, если бы с ней он не объяснялся точно таким же голосом.

Майлз рывком остановил лошадей перед Аппингтон-Хаусом и выпрыгнул из фаэтона со всей живостью, на какую был способен. Схватил Генриетту за талию, буквально выдернул из экипажа и решительно поставил на землю перед ее домом. Потом нашел и выхватил из экипажа преступный ридикюль.

Приняв его от Майлза, Генриетта очень осторожно произнесла:

– Спасибо, что подвез.

Майлз выпрямился и одарил ее смущенной полуулыбкой. Сердце девушки дрогнуло и сжалось от противоречивых чувств.

– Все нормально, – сказал Майлз. – Увидимся вечером. Ты не опаздываешь?

Ну ничего себе, она постоянно забывает об уроке музыки. Бросив через плечо слова прощания, Генриетта взбежала на крыльцо Аппингтон-Хауса. Когда Уинтроп открыл ей дверь, девушка услышала, как тронулся фаэтон Майлза. Будем надеяться, он повезет маркизу прямиком домой.

Генриетта не позволила себе задерживаться на данной мысли. Бросила ридикюль на столик в холле и поспешила в музыкальную комнату. Арфа стояла в чехле – не у дел, рояль с его затейливо расписанной крышкой и позолоченными ножками хранил молчание. Синьора Маркони не было и следа.

Генриетта посмотрела на позолоченные часы на каминной полке. Обе стрелки деликатно указывали на цифру шесть. Она опоздала на полчаса. Вероятно, он устал ждать и ушел. Вот незадача! Только что приехавший с континента, Маркони был нарасхват, и Генриетта считала себя счастливицей, так как ей удалось договориться с итальянцем об уроках. И вот теперь из-за своих романтических бредней она, по-видимому, одним махом убедила в своем безумии Майлза и потеряла учителя пения. Генриетта застонала.

Раздраженно ворча, она выбежала в коридор.

– Синьор Маркони? – на всякий случай позвала девушка – учителя могли проводить для ожидания в гостиную.

Из малой столовой донеслось шуршание. С глубоким вздохом облегчения Генриетта помчалась по коридору и появилась в дверях, задыхаясь и не переставая говорить:

– Синьор Маркони? Простите, пожалуйста, я так опоздала! Я задержалась в…

Она осеклась. Чувство облегчения сменилось у Генриетты смущением, когда она обнаружила источник шуршания.

Одетый в черное синьор Маркони склонился над откинутой крышкой письменного стола, держа в обеих руках бумаги.