Текст книги "Маска Черного Тюльпана"
Автор книги: Лорен Уиллиг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)
Глава десятая
Поэзия, романтическая: подробный отчет, представленный агентом в военное министерство.
Из личной шифровальной книги Розовой Гвоздики
Майлз бодро сбежал с крыльца Аппингтон-Хауса. Щеку до сих пор покалывало там, где к ней прижались губы Генриетты, и Майлз рассеянно потер это место. Аромат ее туалетной воды – цветочный, Майлз никогда не мог запомнить его название – щекотал ноздри. Приятный запах. Как Генриетта. Поплотнее надвинув шляпу, Майлз отбросил эту мысль и окинул взглядом залитую солнцем улицу. Только-только пробило двенадцать, и впереди у него еще целый день.
День, самодовольно решил Майлз, складывается исключительно удачно: Дауни сумел завязать ему галстук узлом «водопад», испортив всего три куска полотна; кухаркино имбирное печенье, как всегда, было воплощением высшего имбирного качества; ходили слухи о новом сопрано в «Хеймаркете» (в настоящий момент Майлз находился в прискорбном промежутке между двумя любовницами). Ну и самое главное – охота за шпионом.
Откинув упавшую на глаза светлую прядь, Майлз с улыбкой обернулся на Аппингтон-Хаус. Даже теперь, когда в Лондоне у него было собственное жилье, он по-прежнему больше чувствовал себя как дома здесь, чем в любом другом месте в мире.
В первый раз он поднялся по этим пологим ступенькам перепуганным восьмилетним мальчиком, которому некуда было деться на Рождество. Родители его находились на континенте, старую няню вызвали ухаживать за ее больной сестрой, и Майлз так и болтался бы без дела, если бы Ричард не предложил поехать к нему домой.
Взяв друга за шиворот, Ричард вывел его перед собой и радостно сообщил:
– Я привез к нам Доррингтона.
Леди Аппингтон, лишь начинавшая седеть, но и тогда такая же властная, поспешно шагнула вперед.
– А семья Доррингтона знает, что он здесь? – спросила она.
Ни Ричард, ни Майлз как-то об этом не подумали. Ричард мгновение поразмышлял.
– Нет.
Поскольку худшие опасения в отношении сына оправдывались – его ждала карьера похитителя, – леди Аппингтон сурово посмотрела на своего своевольного отпрыска.
– Тебе придется вернуть его.
– Вы не волнуйтесь, – буднично сказал Майлз, и в этот момент в комнату вошла пухлая малышка в платье с оборочками. – Они не хотят, чтобы меня возвращали.
Не успела леди Аппингтон отреагировать на столь поразительное заявление, как девочка сунула Майлзу в руки растрепанную куклу. Фарфоровая голова угрожающе покачнулась, и из шеи посыпались опилки.
– Играй.
Майлз решил, что, раз уж он останется здесь на каникулы, надо сразу прояснить некоторые вещи.
– Мальчики, – с ноткой важности в голосе сообщил он, – в куклы не играют.
Его слова не произвели на малышку никакого впечатления. Она снова сунула ему куклу.
– Играй.
– Послушай, Селвик? А у твоей сестры есть игрушечные солдатики?
С этого все и началось. Майлз прочно обосновался в доме Аппингтонов. Вскоре леди Аппингтон написала виконтессе Лоринг, на тот случай, если та почему-либо воспротивится присвоению ее сына, но полученный ответ настолько пестрел отзывами о «Свадьбе Фигаро» и настолько был лишен малейшего упоминания о Майлзе, что леди Аппингтон пробормотала несколько весьма нелестных отзывов, направленных куда-то в сторону Италии, и принялась переклеивать ярлыки на сундуках Майлза. В тот вечер юный Доррингтон получил добавочную порцию десерта, а объятие на ночь поставило его перед лицом неминуемой смерти от удушья.
После этого было просто решено, что все рождественские праздники, летние каникулы и все остальное, что может возникнуть в промежутке между ними, Майлз проводит в Аппингтон-Хаусе. Лорд Аппингтон брал его на рыбалку и охоту и обучал азам управления поместьем. Леди Аппингтон бранила его, баловала и тащила, вырывающегося и стенающего, подбирать одежду для школы. Время от времени Майлз получал из Европы посылки – с мутной минеральной водой, нотами и крошечными кожаными штанами, которые налезли бы на него, когда ему было года два, но его истинным домом стал Аппингтон-Хаус.
А еще здесь было то самое имбирное печенье.
Майлз подумал, не вернуться ли еще за пригоршней, но решил, что двенадцать штук для одного дня вполне достаточно. Кроме того, его ждет дело.
Весело насвистывая, он легкой походкой направился в клуб. Накануне вечером, после фиаско с запиской, Майлз долго просидел за уединенным столиком. После нескольких обжигающих глотков джина он перестал проклинать себя и оставил соблазнительные образы самобичевания. Где-то на середине стакана он пришел к заключению, что на самом деле все обернулось не так уж плохо. Как-никак у него появилось доказательство, что Вон замышляет что-то незаконное, в чем бы эта незаконность ни выражалась. Невинный человек не станет назначать тайные встречи в подозрительном районе города.
Что же касается записки… а о ней и вообще никому знать не нужно, не так ли?
Кроме того, что такое одна записка по сравнению с перспективой добыть целую гору доказательств? Майлз уже на три четверти опустошил стакан с джином и определенно преисполнился оптимизма, хотя свеча и догорела, а официантка Молли метала на него сердитые взгляды. Не довольствуясь одной запиской, решил Майлз, он соберет достаточно улик, составит против Вона основательное дело и выявит его сообщников, внедренных им по всему городу.
Той одной записки, если б ему удалось стащить нужную, вполне хватило бы для обвинения Вона – тут Майлз с тоской прищурился на уровень джина в своем стакане и сделал еще глоток, – но она никак не помогла бы выкурить сообщников Вона из их убежища. Где один таинственный человек в плаще с капюшоном, там обязательно есть и другие; шпионы обычно творят свои подлые делишки с помощью разветвленной сети.
К тому моменту, когда стакан опустел, Майлз составил план и попытался бы привести его в исполнение немедленно, если бы не подрастерял немножко форму. Он не был пьян, не с одного же стакана этой гадости… или их было три? Вспомнить он не мог. Во всяком случае, он немножко… устал. Точно. Устал.
Трудности с нащупыванием дверной ручки при выходе из таверны убедили Майлза, что ночью лучше еще подумать над планом и во всей полноте осуществить его на следующий день. Когда он снова сможет идти ровно. И потом, ему нужен помощник, и он знал, где его найти.
Выйдя теперь на Сент-Джеймс-стрит и по пути увернувшись от фаэтона с никудышным кучером, Майлз энергично зашагал в «Уайтс» – на поиски хорошей порции бренди и сообщника по преступлению.
Именно в такие моменты Майлзу не хватало Ричарда. Он никогда не признается – по крайней мере вслух, – но в «Уайтсе» стало как-то странно пусто без его старинного друга. На подобное дело логичнее всего было бы пригласить Ричарда; еще в школьные годы они даже разработали собственный шифр, оказавшийся не по зубам самым дотошным французским агентам. Так нет, Ричарду приспичило влюбиться. Несколько опрометчиво с его стороны.
Не то чтобы Майлзу не нравилась Амели. Она казалась довольно милой. Достаточно красивой, умной, явно преданной Ричарду. Не во вкусе Майлза, но это, вероятно, и хорошо, поскольку в его представлении мало что выводит из равновесия и бесчестит так, как преступная страсть к жене лучшего друга… за исключением, возможно, преступной страсти к сестре лучшего друга. Поэтому Майлза не особо волновало, что он не до конца понимает, что же Ричард нашел в Амели. Ничего лучшего для своего лучшего друга он и пожелать не мог.
Но, приобретя жену, человек меняется. Даже если означенная жена не вызывает никаких возражений. В прежние дни, пропади оно все пропадом, Ричард сидел бы в «Уайтсе», они уговорили бы бутылочку кларета, с мужской язвительностью прошлись бы по Бонапарту, пометали дротики, спланировали низвержение лорда Вона и отправились бы к джентльмену Джексону немножко помахать кулаками. А где теперь Ричард? Живет в деревне в Суссексе, вот где. Заживо себя хоронит.
Ну и ладно, по крайней мере Джефф в городе и не связан по рукам и ногам женщиной. Майлз принялся разыскивать своего второго лучшего друга. До недавних пор Джефф находился в Париже вместе с Ричардом, являясь вторым руководителем в Лиге Пурпурной Горечавки.
Сейчас он весьма кстати находился в Лондоне и был как раз тем человеком, который требовался Майлзу для разоблачения французского шпиона. Майлз заметил знакомый затылок у маленького столика в конце комнаты и пошел туда.
– Джефф?
Коротко стриженная темная голова осталась в прежнем, склоненном над столом, положении, перо беспокойно постукивало по исцарапанной столешнице.
– Пинчингдейл-Снайп?
По-прежнему нет ответа.
Майлз приблизился и услышал негромкое гудение, прерываемое постукиванием пера.
– О, если бы… – тук – я мог… – тук, тук — внушить тебе – тук, тук – любовь…
– «То закипела б молодая кровь»? – предложил Майлз.
Джеффри вскинул голову.
– Что ты тут делаешь? – требовательно спросил он, не выказав, как можно было бы ожидать, никакой радости при виде своего второго лучшего друга.
Майлз с некоторым недоумением уставился на исчерканный лист бумаги.
– Уж точно не то, что ты. – Он облокотился на стол и пробежал стихотворные строчки, написанные аккуратным почерком Джеффа: – «Короны Альбиона драгоценный перл, что сделать, чтобы ты стала моей?»
– Тебе что, некуда больше пойти? – процедил сквозь зубы Джефф, закрывая листок испачканной чернилами ладонью.
– Пожалуй, да. – Наклонившись, Майлз вглядывался между пальцев Джеффа. – Ты уверен, что размер выдержан, старина?
– У тебя нет любовницы, чтобы поехать потрепать кому-нибудь нервы? Куда-нибудь далеко, подальше.
– В настоящий момент – нет. – Майлз оставил литературные потуги Джеффа и небрежно прислонился к столу. – Я дал Каталине отставку на прошлой неделе. Опоздал, понимаешь, на ужин, а она обрушила на мою голову чайный сервиз.
Джефф невольно улыбнулся:
– Сахарницу и все остальное?
– До последнего блюдца, – подтвердил Майлз. – Допускаю, у нее артистический темперамент, но постоянные осколки фарфора под ногами немножко надоедают. А кроме того, они причиняют боль.
Майлз поморщился, вспоминая. Потребовалось несколько часов, чтобы извлечь из складок галстука осколки фарфора. Данное занятие пришлось отнюдь не по вкусу его камердинеру Дауни. А когда нужно выбирать между камердинером и любовницей… что ж, так даже и вопрос не стоит. Никто не способен придать белью такую свежесть, как Дауни.
– Тогда почему бы тебе не отправиться на поиски новой? – предложил Джефф, загораживая свои раскритикованные вирши. – Я слышал, сегодня вечером в «Хеймаркете» выступает новая французская оперная певица. Если поторопишься, то первым сделаешь предложение мадам Фьориле.
– С меня пока хватит оперных певиц. Слишком темпераментны. И потом, этим вечером я обречен на муки в виде бала у Мидлторпов. В смысле стреноживать не в меру прытких жеребчиков.
– Это почему-то напоминает мне поговорку «пусти козла в огород» – Джефф поморщился. – Прости. Я не хотел.
– Не знаю, что хуже, твои шуточки или твои стихи, – ровным голосом отозвался Майлз.
Джефф раздраженно посмотрел на друга, но от комментариев воздержался.
– Увидимся вечером у Мидлторпов.
– Именно это я и надеялся от тебя услышать. – Майлз хлопнул Джеффа по плечу и понизил голос: – Мне нужна твоя помощь.
Уловив перемену в тоне Майлза, Джефф положил перо, быстро оглядел комнату, убедился, что она пуста, и спросил шепотом:
– Какого рода?
– Мне нужно, чтобы ты следил, остается ли некто в бальном зале, пока я забираюсь в его дом.
– Могу я спросить, в чей дом ты планируешь проникнуть? И зачем? Случаем, не на пари? – тоном мученика осведомился Джефф.
М-да. Это случилось восемь лет назад. И он вернул ночную вазу, после того как выиграл пари. С Джеффа станется вытащить давнюю историю на свет.
Майлз отказался сворачивать на тернистый путь самооправдания.
– Что тебе известно о лорде Воне?
Джефф задумчиво свел брови.
– Вон… Он при таинственных обстоятельствах уехал на континент, когда мы еще учились в университете; что-то связанное со смертью его жены. Она унаследовала большое состояние, и после ее смерти все оно перешло к нему. – Джефф помрачнел. – Вона всегда отличали дорогостоящие вкусы. Сомнительная история. Он объявил, будто она умерла от оспы, но что-то там было неладно.
– Продолжай, – попросил Майлз. – Что-нибудь еще?
– Ну, обычное дело – слухи про клуб «Адское пламя» и разные тайные общества. Чистые сплетни, как ты понимаешь. Ничего так и не доказали.
– А некоторые из этих тайных обществ не занимались революционной деятельностью? – с надеждой спросил Майлз.
В конце восьмидесятых – девяностых годов существовало несколько революционных обществ, горячих сторонников работ Тома Пейна, который приветствовал события во Франции как зарю смелого нового века. Во многие из этих групп проникли и обосновались там французские агенты, почувствовавшие благодатную почву для подстрекательства к бунту. Правительство весьма успешно прикрыло самые шумные группы, но по необходимости делалось это постепенно и кое-кого упустили.
Джефф покачал головой, отметая складную теорию Майлза.
– Нет. Они занимались разгулом, а не политикой.
– Откуда ты все это знаешь?
Джефф вздел бровь.
– Я всегда все знаю.
Майлз сердито на него посмотрел. Работа бровями жутко его бесила, и Джефф знал и это.
– Я так понимаю, Вон под подозрением? – спросил Джефф.
– По уши, – подтвердил Майлз.
– Скажи, что я могу сделать, и я это сделаю.
Вернувшись к своим стихам, Джефф принялся постукивать пером. Насколько мог судить Майлз, из-под пера выходил очаровательно-абстрактный узор из мелких точек.
Вот тебе и бутылка кларета, и разминка у джентльмена Джексона.
– Кто-то из нас должен спасти страну, – пробормотал Майлз в сгорбленную спину Джеффа, но тот, слишком поглощенный рифмовкой слов «очаровала» и «радовала», не услышал его слов или не обратил внимания.
Ничего страшного, подумал Майлз, если Джефф станет сочинять любовную лирику – во всяком случае, хорошую любовную лирику. Что поднимало старый как мир вопрос, а существует ли такая вещь, как хорошая любовная лирика? Вероятно, нет, заключил Майлз. В любом случае это казалось пустой тратой времени.
Неужели Купидон одержал верх над артиллерией Бонапарта? Дальше, чего доброго, он узнает, что даже Реджи Фитцхью потерял голову из-за какой-нибудь девчонки. Может, такова новая французская тактика, мрачно подумал Майлз. Французы подмешали в бренди секретное снадобье, чтобы превратить нормальных в остальном мужчин в снедаемых любовью фатов, настолько занятых сочинением стихов – стихов! – что они не заметят, как французская армия переправится через Ла-Манш. Повальное безумие не коснулось только его, Майлза Доррингтона, единственной надежды и опоры Англии.
Закатив глаза, Майлз отправился на поиски милого, уютного кожаного кресла, в котором он мог бы посидеть, составляя планы, и где на него не нападут ямбы.
Сегодня вечером он обыщет дом лорда Вона. Завтра посетит регистрационный отдел министерства внешних сношений и посмотрит списки недавно прибывших с континента. Теоретически каждый иностранец в Лондоне должен по прибытии в город регистрироваться во внешнем ведомстве. Связной Вона мог проскользнуть тайком (вероятность чего являлась весьма высокой), а мог уже находиться в Лондоне несколько месяцев, передавая сообщения, привезенные кем-то другим, прибывшим позднее. Но даже и тогда логично было начать поиск таинственного мужчины с иностранным акцентом.
Кто-то же должен, в конце-то концов, защищать Англию.
Глава одиннадцатая
Кадриль: смертельный танец обмана.
Из личной шифровальной книги Розовой Гвоздики
К одиннадцати часам того вечера Генриетта пребывала в состоянии огромного раздражения на себя и на весь мир.
Ее раздражал глупый пижон, только что проводивший ее назад к матери (и кто ему сказал, что красновато-коричневый жилет сочетается с зеленовато-желтым фраком?); привел в раздражение лакей, предложивший бокал шампанского; нервировал удушающий запах лилий, заполнивший бальный зал; бесила кружевная оборка на рукаве, царапавшая руку и вызывавшая желание чесаться наподобие безумной обитательницы Бедлама.
Но больше всего Генриетту раздражала она сама.
День изначально не задавался. Середину дня она потратила, начиная письма и комкая их, беря книги и возвращая их на место, слепо глядя в окно, а в целом – не находя себе места, занятия и злясь. С запозданием Генриетте пришло в голову, что, вероятно, стоило поехать с Шарлоттой на примерку, просто чтобы хоть чем-то заняться. Мысль об этом, опоздавшая на три часа, только еще больше разозлила Генриетту.
Больше же всего, больше всего остального она была раздражена на себя за то, что в подробностях знала о передвижениях этого противного Майлза, противного Доррингтона. Генриетта протанцевала десять танцев, поболтала с Летти, младшей сестрой Мэри Олсуорти, задержала Пен на пороге балкона, предотвратив вытекающее из этого падение в глазах света, и долго обсуждала с Шарлоттой романы Сэмюэла Ричардсона и спорила, является ли Ловлас романтическим героем (Шарлотта) или вероломной скотиной (Генриетта) – и все это время обращая внимание на всякое и каждое движение Майлза.
С момента их прибытия на бал Майлз принес ей лимонаду, удалился в карточный салон, спустя полчаса вернулся посмотреть, не нужно ли ей чего-нибудь, и затеял длинный разговор с Болваном Фитцхью о лошадях. Генриетта знала – на двадцать минут он выходил на балкон с манильской сигарой и двумя приятелями, станцевал танец долга с леди Мидлторп и очень живо описал подробности вчерашнего боксерского матча в назидание семнадцатилетнему сыну Мидлторпов.
Это бесило, это был какой-то идиотизм, это… это не Майлз там?
Нет. Не Майлз. Генриетта поняла: странный скрежещущий звук издают ее собственные зубы.
Она ведет себя, твердо сказала себе Генриетта, как самая натуральная дура.
Что ей нужно, решила девушка, раздраженно дернувшись, когда эта несносная оборка царапнула руку, так это отвлечься. По-видимому, она умирает со скуки, иначе не стала бы играть с собой в глупые игры именно из-за Майлза. Ведь это же всего лишь Майлз, в пятнадцатый раз за вечер напомнила себе Генриетта. Майлз. Человек, однажды водрузивший ночной горшок на крышу церкви Святого Мартина-в-Полях. Тогда его едва не отлучили от церкви. Еще он тот самый человек, который умудрился свалиться в утиный пруд в Аппингтон-Холле, играя в мяч с ныне покойным корги[16]16
Корги – порола декоративных собак.
[Закрыть] Ричарда. Правда, ему тогда было тринадцать лет, но вместо этого Генриетта вспоминала плеск, ругань и кряканье (последнее издавали утки, а не Майлз). Не говоря уже о незабываемом выступлении в роли монаха-призрака из Донвеллского аббатства. Генриетту потом неделю мучили кошмары.
Справедливости ради надо сказать, он также помогал ей забираться в домик на дереве, предназначенный только для мальчиков, стащил для нее первый в ее жизни бокал шампанского и подарил ставшую самой любимой мягкую игрушку – зайца Зайку (Генриетта была не самым творчески одаренным ребенком). Но Генриетте не хотелось быть справедливой. Ей хотелось восстановить свою способность не обращать на Майлза внимания. До сей минуты она никогда не считала это особым талантом.
Ей явно требовалось какое-то занятие. Поиск французского шпиона станет идеальным отвлечением – от удачной мысли Генриетта немного приободрились, – но она ни малейшего понятия не имела, с чего начинать поиск. Письмо Джейн, в конце концов, лишь известило о присутствии нового агента, но никак его не описало. Сегодня днем, в момент отчаяния, Генриетта чуть было не решила переговорить на эту тему со своим связным в галантерейном магазине на Бонд-стрит, но данные ей на сей счет инструкции были предельно четкими: она никогда не должна разговаривать с продавщицей больше, чем требуется для покупки лент. В противном случае она подорвет секретность всего предприятия. Кроме того, насколько она знала, продавщица лент пребывала в таком же неведении.
Нет, единственной надеждой оставалась Амели. Она наверняка подаст идею, откуда начать. У Амели всегда куча идей. Генриетта пустилась в лихорадочные подсчеты. Даже если предположить, что Амели сядет отвечать на письмо в ту же минуту, как получит его – разумеется, Амели с легкостью может отвлечься, оставить его на письменном столе и обнаружить месяц спустя, но Генриетта отказалась рассматривать подобную возможность, – но если предположить лучшее: Амели напишет ответ со скоростью, с какой женщины никогда доселе не писали, и отдаст его курьеру, едва тот успеет выпить стакан эля в кухне Селвик-Холла. Если предположить, что на всей дороге курьера будут ждать свежие лошади и он будет мчаться так, будто за ним по пятам гонятся десять разбойников. Если предположить все это… это все равно займет не меньше еще одного дня, мрачно заключила Генриетта.
О-ой!
– Посмотри-ка! – воскликнула леди Аппингтон, ткнув дочь в руку. Генриетта раздраженно потерла ушибленное место. Великолепно. Теперь она в чесотке и в синяках. – Майлз танцует с Шарлоттой. Как мило с его стороны.
– Ужасно мило, – с кислой миной отозвалась Генриетта, проследив за обвиняющим перстом леди Аппингтон в сторону танцующих, где Майлз, рука об руку с Шарлоттой, выписывал элегантные фигуры кадрили.
Любому – или по крайней мере Генриетте – видно было, что он предпринимает героическое усилие, ведя с Шарлоттой беседу, хотя ни малейшего понятия не имеет, что сказать. По легкому прищуру глаз Майлза и напряженно сведенным бровям можно было подумать, что он размышляет над серьезной философской задачей. Должно быть, он что-то придумал, скорее всего замечание о погоде, потому что на лице Майлза явственно обозначилось облегчение. Брови взлетели, рот приоткрылся, и все лицо осветила широкая улыбка.
Сердце Генриетты сжалось так, как просто не смело сжиматься из-за Майлза.
Поверх головы Шарлотты Майлз перехватил взгляд Генриетты и улыбнулся.
Генриетта вздрогнула, покраснела и разом проглотила полбокала шампанского, которое попало не в то горло.
Как же жгут в носу противные пузырьки!
Когда Генриетта справилась с сильнейшим приступом кашля, леди Аппингтон устремила пытливый взгляд на сипящую дочь.
– Знаешь, дорогая, ты, по-моему, сегодня не в настроении.
Генриетта подавила желание зарычать, ведь подобное поведение сочли бы неблагородным, а кроме того, горло ее словно ободрало шампанским.
– Я прекрасно себя чувствую.
– Дорогая. – Леди Аппингтон бросила на нее полный глубокого упрека взгляд, говоривший: «Не пытайся лгать своей матери». – Что случилось?
– Ничего! Я прекрасно провожу время. Прекрасно. Чрезвычайно, абсолютно прекрасно. – Генриетта воздела руки, достигнув тем самым злополучного побочного эффекта – оборка получила полный доступ к чувствительной коже внутренней стороны руки. Генриетта запыхтела от злости. – Рукав царапается.
– Я не советовала тебе брать эти кружева, – без всякого сочувствия сказала леди Аппингтон, помахав знакомой.
Не поздно в двадцать лет попросить кого-нибудь об удочерении?
Под взглядом Генриетты Майлз проводил Шарлотту до места, где сидела ее бабушка, сделал мужественную попытку увернуться от смертоносной собачонки герцогини и быстренько ретировался. Прямо в их сторону. Генриетта рывком опустила руку, автоматически взлетевшую, чтобы пригладить волосы.
Не одна Генриетта наблюдала за передвижениями виконта – едва Майлз двинулся в их сторону, на перехват устремилась дама в темном. Сегодня она была в дымчато-пурпурном вместо черного, но фигура под платьем угадывалась безошибочно. Та женщина! При ближайшем рассмотрении она оказалась даже еще более раздражающе красивой – ну почему у нее нет недостатков? Пятен? Очаровательного красного пятна, которое так отлично выделялось бы на идеальной белой коже.
Несправедливо ненавидеть ее только за то, что она заставляет всех женщин в радиусе пятидесяти футов казаться троллями, ругнула себя Генриетта. Посмотрите, в конце концов, на Елену Троянскую и Афродиту, которые столько претерпели из-за своей красоты – и, честно говоря, это свидетельствует не в их пользу. Тяжело, наверное, иметь такую внешность. Быть ненавидимой женщинами и терпеть преследования мужчин, и все незаслуженно. Может, она стеснительная?
Генриетта хмыкнула. Даже она не могла заставить себя поверить этому. Никакого стеснения в том, как маркиза повисла на руке Майлза, не наблюдалось. В таком случае почему бы ей просто не повиснуть у него на шее, да и дело с концом? Словно прочитав мысли Генриетты, маркиза выбрала именно этот момент, чтобы коснуться затянутой в перчатку рукой щеки Майлза.
Ну хватит! Генриетте надоело разинув рот торчать, так сказать, в зале, точно зритель на плохой пьесе. В данный момент ей следовало танцевать с Болваном Фитцхью, но раз Болван не пришел востребовать свой танец, она не видит причин, почему бы не развлечься, поболтав со старым другом Майлзом.
Вооружившись, как щитом, ослепительной светской улыбкой и держа бокал шампанского, как кавалерийский офицер – жезл, Генриетта решительно подошла к Майлзу и дотронулась до его руки.
– Здравствуй! – весело сказала она.
– А, здравствуй, – ответил Майлз, захлопав глазами при ее нежданном появлении.
Решив дать ужасной женщине шанс, Генриетта повернулась к маркизе с самой дружелюбной улыбкой, какую смогла изобразить, и сказала самым теплым тоном:
– Я весь вечер любуюсь вашим платьем. Кружева восхитительны!
Маркиза взглянула на нее, как могла бы взглянуть на назойливого хорька.
– Благодарю вас.
Генриетта ждала положенного ответного комплимента. Его не последовало. Мисс Селвик испытала определенное мрачное удовлетворение, поняв, что эта женщина столь же неприятна вблизи, как и на расстоянии. Хорошо. Теперь ей не нужно стараться быть с ней любезной.
Майлз с запозданием вспомнил о своем долге.
– Мадам де Монтваль, могу я представить вам леди Генриетту Селвик?
– Селвик?
Маркиза в задумчивости поджала губы, и ее это не испортило.
Есть ли у этой женщины хоть одно неудачное выражение лица? Генриетта с готовностью отдала бы все содержимое Аппингтон-Холла, включая три картины Каналетто, разнообразных Ван Дейков и фамильную тиару, чтобы маркиза перед зеркалом продемонстрировала весь арсенал выражений своего лица.
– О, конечно! – Легко рассмеявшись, маркиза развернула веер. – Благородная Пурпурная Горечавка! Вы родственники?
– Мой брат, – коротко ответила Генриетта.
– Те из нас, моя дорогая, кто пострадал от последних бедствий, слишком хорошо знают, чем обязаны ему. Но вы были слишком юны, чтобы помнить.
– Ползала в детской на четвереньках и пускала слюни, – таким сладким тоном подтвердила Генриетта, что Майлз резко поднял на нее глаза. Девушку так и подмывало отпустить какое-нибудь замечание насчет неюного возраста маркизы, но она благородно решила не опускаться до ее уровня. Кроме того, она не успела придумать, как бы половчее облечь его в слова.
Пока Генриетта колебалась, маркиза снова переключилась на Майлза, ласково погладив его по руке.
– Мне так понравилась наша сегодняшняя прогулка в парке, – проворковала она.
Генриетта едва не ахнула от возмущения. Прогулка в парке! Но… но… это же была ее прогулка. Разумеется, это она отвергла приглашение, но данная мысль нисколько не смягчила жалящей боли.
– Никогда не знала, что Серпентайн может быть таким чарующим, – продолжала маркиза, глядя на Майлза из-под длинных темных ресниц.
Что может быть чарующего в Сернентайне? Водоем. С утками.
– Все зависит от того, с какой точки на него смотреть, – скромно заметил Майлз.
Предпочтительнее, подумала Генриетта, с воды, во время нападения рассвирепевших бойцовых уток.
– Или, – со страстной улыбкой возразила маркиза, – от спутника.
Майлз издал звук, долженствующий означать скромное отрицание.
Маркиза продолжала настаивать.
Генриетта подавила в себе желание помахать рукой перед их лицами и крикнуть: «Эй! Я здесь!»
– Лично я предпочитаю кататься по центральной аллее, – громко сказала она, только бы не молчать.
– Нет, ничего подобного, – заметил Майлз.
Генриетта сердито на него посмотрела:
– Я недавно пришла к такому мнению.
– Ты ненавидишь центральную аллею. Ты сказала, что только напыщенные фаты и чересчур разодетые…
– Да! – перебила его Генриетта. – Спасибо, Майлз.
– В юности, – понимающе вмешалась маркиза, каким-то образом ухитряясь смотреть на Генриетту сверху вниз, хотя обе они были приблизительно одного роста, – мнения меняются очень быстро. Когда вы станете постарше, леди Генриетта, вкусы у вас устоятся.
– Да. – Генриетта так же понимающе кивнула. – Я представляю, что именно это и происходит, когда человек уже не может так свободно двигаться. Вы очень страдаете от скованности суставов? У моей матери есть замечательное средство от этого, если пожелаете.
Укол получился мелким, детским и далеко не умным, но попал в цель. Маркиза чуть-чуть прищурилась. И данное выражение не пошло на пользу ее внешнему виду: в уголках глаз обозначились мелкие морщинки. Генриетта надеялась, что Майлз ничего не упустил.
– Вы так добры. – Убрав ладонь с ее постоянного места на руке Майлза, маркиза с внятным треском сложила веер и пристально посмотрела на девушку: – Скажите мне, леди Генриетта, вы разделяете интересы вашего брата?
Генриетта покачала головой.
– Нет, моя мать не позволяет посещать игровые заведения. Они могут помешать мне вовремя лечь спать.
Майлз ткнул ее в бок. Сильно.
Генриетта ткнула в ответ. Еще сильнее.
– Какого черта с тобой сегодня происходит? – пробормотал Майлз.
Маркизе не понравилось, что ее игнорируют.
– Простите, мистер Доррингтон, вы что-то сказали?
– Ничего! – хором ответили Генриетта и Майлз, и в этот момент большие часы в холле начали отбивать полночь.
За шумом толпы – сотни людей говорят и смеются, музыканты играют, ноги топают по паркету – звон часов едва можно было расслышать, но слабое эхо этого звука заставило Майлза застыть на месте.
Проклятие! Если он хочет забраться в дом Вона, нужно спешить, пока графу не наскучили пресные развлечения, предлагаемые на балу у Мидлторпов, и он не отправился домой. Очень вероятно, что, прежде чем лечь в постель, Вон заедет на другие вечера, но Майлзу будет спокойнее, если Джефф проследит за его светлостью.
– Мы продолжим наши прогулки по парку завтра, мистер Доррингтон? Там еще столько неизведанных тропинок.
– Э… конечно, – сказал Майлз, даже не зная, на что соглашается. Он отвесил поклон куда-то между Генриеттой и маркизой. – Прошу меня простить, дамы, я только что вспомнил об одном своем обещании Пинчингдейл-Снайпу. Всего доброго, леди Генриетта. Крайне сожалею, но необходимость вынуждает.
– Ничего страшного, – вежливо проговорила маркиза. Она протянула Майлзу руку так, что тому ничего не оставалось, как поцеловать ее. – До завтра, мистер Доррингтон. Приятного вечера, леди Генриетта. Я получила исключительное удовольствие.
