Текст книги "Лучшая половина мафии (Крестная мать)"

Автор книги: Линда Ла Плант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 50 страниц)

Кухня напоминала корабль-призрак, покинутый командой. Кастрюли с соусами для спагетти были предусмотрительно сняты с еще включенной плиты. Грязная посуда, сложенная в глубокую старомодную раковину, ждала, когда ее вымоют. Мешки для мусора стояли заполненные до половины, как будто кто-то занимался приборкой, но отошел на минутку и сейчас вернется. Да только вернется ли? Казалось, вот-вот на кухню войдет шеф-повар, потрясая деревянной ложкой и подпевая Паваротти, чей голос все еще разносился по зданию. Водители не обменялись ни словом, однако с каждой секундой их паника нарастала. Дверь черного хода была заперта изнутри на засов.

Эммануэль бросил монетку в телефон-автомат. Наконец-то номер ресторана оказался не занят. Слушая длинные гудки в трубке, он нервно барабанил пальцами по стеклу телефонной будки.

* * *

В ресторане зазвонил телефон. В пустом зале этот звон, сливающийся с голосом оперного певца, показался каким-то зловещим. Но звонки прекратились раньше, чем один из водителей успел найти аппарат и снять трубку.

Они еще раз обошли пустой первый этаж и стали по одному подниматься на второй. Лестница была слишком узкой, чтобы два человека могли идти по ней рядом.

Эммануэль в сердцах стукнул кулаком по стене телефонной будки. Когда телефон ресторана не ответил, он еще раз попытался дозвониться до виллы «Ривера», но номер был постоянно занят. Чертыхнувшись с досады, Эммануэль бегом вернулся к машине, выехал из гаража и погнал машину к ресторану «Сан-Лоренцо».

Паваротти допел арию, загремели неистовые аплодисменты. Певец поблагодарил аудиторию: «Grazie, grazie».Запись кончилась как раз тогда, когда водители подошли к двери отдельного кабинета. За дверью было тихо.

Дверь оказалась запертой снаружи на старинный железный засов. Навалившись вместе, два водителя освободили защелку и отодвинули засов. Выждав немного, они переглянулись, согласно кивнули друг другу и приготовились ворваться внутрь.

С пистолетами на изготовку они одновременно ударили ногами в тяжелую дубовую дверь. Дверь со скрипом открылась, потом стала медленно закрываться. Водитель дона Роберто придержал ее плечом, в тишине было слышно его тяжелое дыхание. Он заглянул внутрь.

– Матерь божья!..

Комнату освещали свечи, стоявшие на столе в двух подсвечниках, и электрические светильники на стенах, льющие приглушенный свет. Красные занавеси на окнах гармонировали с темно-красным ковром на полу. Тяжелые старинные стулья с высокими спинками отбрасывали длинные тени на шероховатые белые стены и на людей, все еще сидящих на этих стульях.

Во главе стола восседал дон Роберто Лучано, сжимавший в руке поднятый стакан вина. Его тело, опирающееся на высокую спинку стула с подголовником, слегка осело на один бок. По правую руку от него сидел Константино, он держался совершенно прямо, откинувшись на спинку стула, голова его была повернута, как будто он разговаривал с отцом. Слева от дона упал на стол Альфредо, красное вино из его стакана разлилось по белой скатерти. Фредерико наклонился к Альфредо, его лицо исказила гримаса, которую можно было бы принять за улыбку.

Самый молодой из Лучано, Эмилио, по-видимому, встал из-за стола, перед тем как его настигла смерть. Он повалился впереди упал на колени. У его ног лежал разбитый стакан, который он, вероятно, поднимал, чтобы провозгласить тост. Одна рука Эмилио все еще сжимала край скатерти.

Водитель дона, человек, прослуживший ему пятнадцать лет, сам не понимал, как смог заставить себя подойти к каждому телу и проверить пульс. Он и так знал, что все мертвы, но долг требовал убедиться в этом. Покончив с тяжкой обязанностью, он не выдержал и разрыдался, закрыв лицо руками. Взрослый мужчина плакал от горя и бессилия и не мог остановиться. Дон Роберто был для него как отец. Глядя на его бездыханное тело, он молился, чтобы все происшедшее оказалось кошмарным сном и дон на самом деле был жив.

Марио Домино, адвокат дона Роберто и его друг на протяжении вот уже сорока лет, прибыл в ресторан одновременно с полицией. Атмосферу, царившую в ресторане, можно было бы охарактеризовать как ошеломленное молчание. Никто не мог до конца поверить в то, что произошло, и высказать свои чувства вслух. Эммануэль с пепельно-серым лицом сидел в машине, все еще сжимая пальцы на руле. Именно он сообщил о случившемся Марио Домино.

Домино подошел к его машине, Эммануэль повернулся. Он не мог произнести ни слова, пришлось сначала облизнуть пересохшие губы. Да и в том состоянии глубокого шока, в котором он пребывал, вряд ли он мог сказать что-то осмысленное. Эммануэль осознал истинные масштабы трагедии только тогда, когда Домино проводил его по узкой лестнице наверх и он увидел сцену преступления своими глазами.

Тела оставались в прежних позах: до прибытия полиции и судебно-медицинских экспертов на месте преступления нельзя было ничего трогать. Домино понурил голову, медленно опустился на колени и стал молча молиться. Впоследствии он вспомнил, что все остальные последовали его примеру. Каждый из них был по-своему знаком с человеком, чье неподвижное тело застыло во главе стола.

Даже мертвый, Лучано производил грозное впечатление. Его открытые глаза, казалось, сверкали гневом, как будто он знал, кто его убийца.

Подъезжая к вилле, Домино увидел вокруг нее множество полицейских машин, в доме светились все окна. Домино прибавил скорость, боясь, что кто-нибудь раньше его сообщил Грациелле трагическую новость.

Известие об убийстве внуков дона Роберто оказалось для Домино последней каплей, он больше не мог сдерживаться и разрыдался. Домино чувствовал, что должен выплакаться, дать выход своему горю, прежде чем он сможет предстать перед Грациеллой и рассказать ей о еще большем несчастье.

Напротив входа стояла «Скорая помощь» с открытыми дверцами. Из дома вынесли два маленьких тела, накрытых простынями, и погрузили в машину. Повсюду сновали полицейские в форме и в штатском.

Домино прошел в дом, по дороге никто его не окликнул, никто ни о чем не спросил. Он остановился в ярко освещенном холле. Все двери были распахнуты настежь, и, казалось, каждая комната была полна людей. Домино потерял ориентацию и беспомощно огляделся, пытаясь найти хоть одно знакомое лицо. Наконец он увидел, что по лестнице медленно спускается личный врач семьи Лучано. Лицо врача посерело. Увидев Домино, он приветствовал его печальным кивком.

– Зачем? Зачем кому-то понадобилось убивать детей? – тихо спросил он.

Домино взял врача за руку и отвел в сторону.

– Вам лучше остаться, синьор, боюсь, ваши услуги могут еще понадобиться. Где Грациелла?

– Марио, это ты? – послышался голос Грациеллы.

Домино обернулся и увидел ее на середине лестницы. Некоторое время он еще удерживал руку врача, потом отпустил ее и шагнул навстречу женщине.

– Мне нужно поговорить с тобой наедине.

Грациелла спустилась в холл. При ее появлении все мужчины замолчали. Домино чувствовал на себе их любопытные взгляды. Он протянул ей руку, Грациелла крепко пожала ее и улыбнулась такой печальной улыбкой, что у Домино защемило сердце.

– Спасибо, что пришел, ты должен быть с нами. Я хочу, чтобы до возвращения Роберто все ушли. Я несколько раз звонила в ресторан, но телефон не отвечает.

Разговаривая, они прошли в кабинет дона, и Грациелла закрыла дверь. Домино понял, что Грациелла еще ничего не знает, и растерялся, не зная, как начать.

– Они поехали все вместе пообедать, – продолжала тем временем Грациелла. – Дон хотел поговорить с ними наедине и сообщить о своем решении… О господи, Марио, мальчики убиты!

От потрясения глаза Грациеллы казались застывшими, прозрачными и как будто выцветшими.

– Грациелла, – еле слышно прошептал Домино, слова давались ему с большим трудом. – Это еще не все. Боже, дай мне силы… я не знаю, как тебе сказать.

Домино вцепился обеими руками в спинку стула и, закрыв глаза и не поднимая головы, сообщил Грациелле страшную новость. Он чувствовал себя беспомощным. Домино изо всех сил пытался держать в узде собственные чувства, чтобы быть в состоянии хоть как-то утешить Грациеллу, но в результате она сама нежно коснулась его руки. Ее рука казалась легкой, почти невесомой, как перышко.

Домино повернулся, собираясь обнять ее, но женщина попятилась. Она прерывисто вздохнула, потом в другой раз, в третий и погладила себя по груди, словно восстанавливая рукой ритм сердцебиения. Домино не находил для нее слов утешения, да и какие тут могли быть слова? Он абсолютно ничего не мог для нее сделать и просто стоял рядом, чувствуя себя жалким и ненужным.

Грациелла медленно обошла вокруг письменного стола дона и остановилась, глядя на ряд фотографий. К полному недоумению Домино, она села за стол, взяла ручку и с чуть ли не деловитым видом подвинула к себе лист бумаги. Затем она стала быстро что-то писать, исписала почти всю страницу, отложила ручку, спокойно перечитала все написанное и протянула лист Домино.

– Марио, не мог бы ты связаться со всеми людьми из этого списка? Нужно разобрать шатры.

– Грациелла…

– Нет, не перебивай меня, дослушай. Я хочу, чтобы из дома увезли цветы, сообщили гостям и обслуживающему персоналу, что свадьбы не будет. Пусть на виллу никто не приезжает. Скажи об этом охранникам, потом попроси всех уехать. Нам нужно побыть одним, понимаешь, одним.

Удивительная сила Грациеллы вызвала у Домино чувство сродни благоговению. За все время, что он был с ней, она ни разу не сорвалась.

Грациелла приняла решение, что всем женщинам нужно сообщить страшную новость по отдельности, и попросила врача сопровождать ее. Она начала с Розы. С девушкой случилась истерика, врач сделал ей укол успокоительного, и Грациелла посидела с ней, держа за руку, пока лекарство не начало действовать. Подвенечное платье все еще висело на дверце гардероба. Грациелла сама унесла его из комнаты, но Роза никак не отдавала вуаль, даже во сне крепко цепляясь за нее.

Тереза без конца повторяла имя мужа. Она все пыталась осмыслить происшедшее, но это оказалось выше ее сил. Тереза постоянно разглаживала на коленях юбку, кусала губы и шептала:

– Я не понимаю, не понимаю…

Как и при разговоре с Розой, врач стоял рядом. Когда он спросил, нужно ли ей что-нибудь, женщина замотала головой, глядя не на него, а на молчаливо стоящую рядом Грациеллу.

– Так свадьбы не будет? Не будет?

Ее умоляющий голос невозможно было слушать без боли. За толстыми стеклами очков глаза Терезы казались большими, как у фарфоровой куклы. Сначала они ничего не выражали, потом, по мере того как смысл слов свекрови доходил до сознания Терезы, их выражение стало медленно меняться. Грациелла ждала. Наконец притупившийся разум Терезы воспринял новость. Она сначала как будто задохнулась, потом задышала чаще, жадно ловя ртом воздух, быстро-быстро заморгала и заплакала.

Сверхчеловеческие усилия, которые Тереза прилагала, чтобы сохранить самообладание, глубоко тронули Грациеллу. Через некоторое время женщина тихо попросила оставить ее одну.

Мойры в ее комнате не оказалось. Насмерть перепуганная безжалостным убийством детей, она заперлась в ванной. Жуткая картина все еще стояла у нее перед глазами. Грациелле пришлось долго успокаивать ее и уговаривать открыть дверь. В конце концов минут через пятнадцать дверь приоткрылась. Все лицо Мойры было в потеках от размазанной туши, накладные ресницы отвалились. От долгих рыданий у нее покраснел кончик носа, что придавало ее лицу немного комичный вид. Однако, услышав о смерти Фредерико, она совсем обезумела и стала яростно требовать, чтобы ее отправили домой.

– Мы с Фредди сейчас же уезжаем из этого проклятого места, мы возвращаемся домой! – кричала она.

Грациелла попыталась ее успокоить, не повышая голоса, но это само по себе, казалось, привело Мойру в еще большую ярость. Она кричала все громче и громче, пока крик не перешел в бессвязные вопли. В конце концов Грациелле пришлось прибегнуть к последнему способу успокоить невестку – дать ей пощечину.

Она ударила Мойру раз, потом другой. Врач стоял рядом. Мойра плюнула свекрови в лицо, стала махать кулаками и драться ногами, визжала, кричала врачу, чтобы тот не позволял Грациелле ее трогать. Грациелла не обращала ни малейшего внимания на оскорбления в свой адрес: срывающиеся с перепачканных размазанной помадой губ слова ничего не значили.

– Никто не смеет бить меня, слышишь, ты, стерва? Сука долбаная! С меня хватит, я сматываюсь из этого дома!

Мойра принялась судорожно хватать из шкафа вещи и как попало швырять в чемодан. Казалось, ничто уже не может привести ее в чувство. Но в конце концов Мойра успокоилась сама. В очередной раз метнувшись к гардеробу, она увидела свое отражение в зеркале и замерла, уставившись на себя, будто не узнавая. Потом Мойра вдруг начала смеяться, показывая на себя пальцем в зеркало. Она все смеялась и смеялась, пока у нее не подогнулись колени и она не рухнула без сознания.

Врач перенес ее на кровать и проверил пульс. Повернувшись к Грациелле, он тихо сказал:

– Иногда природа помогает человеку справиться с невыносимым, но проследите, пожалуйста, чтобы, когда она очнется, при ней кто-то был.

– Обязательно будет, доктор, – откликнулась Грациелла. По ее тону врач понял, что она имеет в виду себя. Она бережно укрыла Мойру одеялом.

Когда они вышли из комнаты, врач предупредил, что ей нужно беречь себя и обязательно отдыхать. Грациелла в ответ только отмахнулась. Перегнувшись через перила лестницы, она окликнула Марио Домино и попросила его проводить врача до дверей. Затем она пересекла площадку, остановилась перед комнатой Софии и приоткрыла дверь.

София спала, лежа лицом вниз и раскинув руки, одна рука свисала с кровати на пол.

* * *

Спустившись в холл, врач попросил Марио Домино проследить за тем, чтобы Грациелла не довела себя до изнеможения. В это время сверху раздался голос Грациеллы. Оба мужчины как по команде обернулись.

– Доктор, вас не затруднит оставить транквилизаторы, боюсь, они еще могут понадобиться моим невесткам? Я за ними прослежу, не беспокойтесь. Спасибо, доктор, спасибо, что пришли, сегодня ваша помощь нам очень пригодилась. Марио… до свидания, спокойной ночи.

Глядя на удаляющиеся огни задних фар автомобиля врача, Марио стал медленно надевать пальто. Он чувствовал себя так, как будто Грациелла захлопнула дверь у него перед носом, но оставаться было уже незачем, он больше ничем не мог помочь. Грациелла хотела, чтобы он ушел, поэтому, проболтавшись без дела в пустом холле еще минут пятнадцать, Марио вышел за дверь. Однако уйти он не мог. Он сел на каменные ступени лестницы и, обхватив голову руками, заплакал.

Мойра проснулась, выпила теплого молока и сейчас спала спокойным сном. Роза так и спала с тех пор, как врач сделал ей укол. Тереза была даже рада этому: ее собственное горе было слишком велико, чтобы делить его с кем-то. Она хотела только одного: лежать в темноте в одиночестве и чтобы ее никто не трогал.

Грациелла проведала всех и уговорила Терезу выпить немного бренди. Софии она еще не рассказала новость, хотя видела полоску света под ее дверью и знала, что та проснулась. Чтобы поговорить с Софией, Грациелле нужно было собраться с духом. Женщина так сильно сжала кулаки, что ногти впились в ладони…

София не лежала в кровати, а сидела за туалетным столиком, сцепив руки на коленях. Ее длинные темные волосы были распущены и доходили почти до талии. Из-за транквилизаторов ее сознание было немного затуманено, глаза опухли и покраснели от слез. Губы ее беззвучно шевелились, как будто она разговаривала сама с собой или молилась. Когда Грациелла вошла в комнату и остановилась у нее за спиной, София не оглянулась. Она никак не отреагировала, даже когда Грациелла положила руки ей на плечи.

София продолжала сидеть, бессмысленно уставившись в зеркало. Ее темные глаза казались огромными для небольшого личика в форме сердечка. Грациелла взяла со столика расческу с серебряной ручкой и стала расчесывать длинные волосы невестки плавными ритмичными движениями. Иногда волосы потрескивали, электризуясь, и испускали искры. София закрыла глаза.

– Мама, скажите, что это кошмарный сон, что я скоро проснусь и все будет, как раньше.

Грациелла по-прежнему молча и медленно расчесывала ей волосы. Внезапно София резко повернулась и схватила ее за запястье.

– Куда все подевались? Почему их нет на вилле? Где Константино?

Ставни на окнах были закрыты, занавеси задернуты. Рабочие тихо приходили и уходили, пока не убрали все следы приготовлений к свадьбе. Подарки снова упаковали в коробки, открытки и поздравительные телеграммы, продолжавшие прибывать по почте, не попадали дальше ворот. Букеты и цветочные композиции для украшения столов были выброшены на мусорную кучу, и только опавшие лепестки летали по воздуху, подхваченные прохладным ночным ветром, чтобы днем съежиться и потемнеть под жарким солнцем.

Вилла «Ривера», словно закутанная в саван, отгородилась от мира, как будто только те, кто остался внутри, имели право на скорбь. У ворот толпились репортеры, они хватались за прутья решетки, пытались заглянуть внутрь, но ворота оставались закрытыми. Со стороны виллы репортеры были похожи на зверей в клетке.

Грациелла единолично взяла на себя тяжелую миссию официально опознать тела. В траурной одежде, с густой вуалью, прикрывающей лицо, она вышла из машины, опираясь на руку Марио Домино. Их сразу же окружила толпа журналистов и фотографов, засверкали вспышки фотоаппаратов. В дело вмешались карабинеры. Расталкивая журналистов, они стали расчищать дорогу Грациелле и Марио.

Войдя в здание морга, Грациелла сразу же отдернула руку и отошла от Марио, предпочитая идти одна. Полицейский, у которого поверх формы был накинут белый халат, повел их длинными мрачными коридорами. Грациелла молча пропустила Марио вперед и пошла следом. Наконец они вошли в холодную комнату, стены и пол которой были покрыты белым кафелем.

Работник морга был в тонких резиновых перчатках желтоватого цвета, отчего его руки выглядели как руки мертвеца. Он неторопливо откинул простыни с каждого тела по очереди, приподнимая их ровно настолько, чтобы Грациелла могла увидеть лица покойных. Она молча переходила от тела к телу, называя только имена. Женщина ни разу не попыталась прикоснуться к кому-то из покойных.

– Роберто Лучано… Константино Лучано… Альфредо Лучано… Фредерико Лучано… Эмилио Лучано… Карло Лучано… Нунцио Лучано…

Выйдя из морга, Грациелла снова оперлась на руку Домино. Он помог ей сесть в «Мерседес», но, когда он предложил проводить ее до виллы, Грациелла отказалась. Она села, держа спину очень прямо, и Домино захлопнул дверцу. Его снова охватило знакомое ощущение ненужности и беспомощности.

Боковое стекло «Мерседеса» медленно опустилось. Лица Грациеллы почти не было видно за плотной вуалью.

– Сначала я должна похоронить своих мертвых, – сказала она. – Я хочу, чтобы все на Сицилии знали, что произошло, и потребовали правосудия. Ты организуешь мне встречу с Джулиано Эммануэлем? Скажи ему, что у обвинения появился новый свидетель, ты меня понимаешь? Спасибо, Марио, спасибо тебе…

Грациелла подняла руку в черной перчатке, подавая водителю знак ехать. Прежде чем Домино успел сказать хоть слово, окно закрылось, «Мерседес» отъехал от тротуара, и он остался один.

Глава 18

Тела шеф-повара и одного из официантов были обнаружены в ближайшие часы после того, как стало известно об убийстве членов семьи Лучано. Эксперты заключили: повара и официанта застрелили из пистолета «хеклер-и-кох» П7М8. Судя по всему, они стали жертвами профессионального убийцы или убийц. Трупы телохранителей дона Роберто удалось найти только через неделю в добрых двадцати ярдах от ресторана – карабинеров привел к ним запах разложения. Еще один человек, находившийся в тот вечер в ресторане, второй официант, исчез бесследно.

Экспертиза показала, что причиной смерти мужчин семьи Лучано стал стрихнин. Следы яда были обнаружены в каждом поданном им блюде, даже в вине. Следствие продолжалось. Пока удалось установить, что в убийстве замешаны три или четыре человека. Были отлиты гипсовые слепки отпечатков подошв, обнаруженных на влажной земле вокруг колодца, дактилоскописты приступили к кропотливой работе по анализу многих сотен отпечатков пальцев, найденных в ресторане, однако спустя неделю после происшествия у полиции все еще не было ни одного подозреваемого.

Сразу по окончании вскрытия полиция передала тела в бюро похоронных процессий. Марио Домино принес два чемодана с одеждой, в которую должны были обрядить покойных. Его сопровождала только Грациелла. Грациелла тщательно осмотрела каждое тело, за ней на почтительном расстоянии следовали специалисты по бальзамированию. Остановившись над телами внуков, женщина спросила, можно ли будет скрыть отверстия от пуль. Ее заверили, что пластик, которым пользуются при бальзамировании, позволит полностью спрятать раны. Грациелла совершенно ошеломила работников похоронного бюро тем, что осталась с ними. На протяжении всей процедуры бальзамирования она тихо сидела в комнате, наблюдая, как тела обмывают и заполняют бальзамирующим раствором. На их памяти еще никому не хватало духу наблюдать весь процесс, но Грациелла осталась тверда в своем решении.

Последним обрабатывали тело дона Роберто. Грациелла не дрогнула даже тогда, когда похоронщики трудились над его лицом и вставляли специальные скобы между челюстью и носом, чтобы рот был плотно закрыт.

Когда все было закончено, она встала и, переходя от одного тела к другому, осмотрела лица сыновей. Грациелла задержалась над телами внуков, глядя на их ангельские личики, потом повернулась и подозвала к себе одного из работников.

– Не многовато ли румян? Нино всегда отличался бледностью, может, стоит его слегка припудрить?

Похоронщик выполнил ее указание. Оценив результат, Грациелла одобрительно кивнула. Затем она остановилась у тела мужа.

– Спасибо, что позволили мне побыть с моей семьей. У меня были причины сюда прийти – мой старший сын трагически погиб, и, когда его привезли домой, у меня было чувство, будто я хороню чужого человека, не могу передать словами, что я испытала. Я хочу, чтобы мои невестки увидели своих любимых такими, какими они их помнят и любят, – бедняжки и так достаточно настрадались. Еще раз благодарю вас, синьоры.

До похорон мертвые лежали в гробах, словно в полированных деревянных кроватях, выстланных атласом. Они выглядели как живые, и вдовы никогда не узнали, какую роль в этом сыграла Грациелла. Женщины вместе предавались скорби на вилле.

Люди стали собираться к шести часам утра, к началу первой мессы. Из окрестных деревень, с гор шли мужчины, женщины, дети. Они прибывали на поездах, приплывали на лодках, приезжали на автобусах, в запряженных лошадьми повозках, чтобы попрощаться с  Il Papa,отдать последнюю дань уважения возлюбленному дону. На площадь перед собором медленно стекались сотни людей.

Карабинеры сняли охрану с виллы, но в знак уважения к памяти дона во главе похоронной процессии следовал кортеж из шестнадцати мотоциклистов. Многие полицейские, которые в этот день были не на дежурстве, пришли по собственному почину и присоединились к многолюдной молчаливой толпе, выстроившейся вдоль дороги на всем протяжении от виллы «Ривера» до площади перед собором. Все главы семейств Сицилии, отбросив личную вражду, приехали оплакать смерть человека, пользовавшегося всеобщей любовью и уважением.

Кроме хора кафедрального собора, в исполнении заупокойной мессы участвовали струнный квартет, арфистка и четыре ведущих певца из оперы Ла Скала. Воздух собора стал густым от запаха тысяч белых лилий и дрожал от пламени сотен зажженных свечей. Вдовам отвели первую скамью. На всех подушечках, обтянутых пурпурным бархатом, монахини из местного монастыря вышили золотом букву «L».

Кавалькада мотоциклистов выстроилась снаружи у ворот виллы к десяти пятнадцати. Ворота широко распахнулись, и мотоциклистам подали знак двигаться.

Сельский паренек с фермы вывел вперед черного жеребца с черным плюмажем на голове, покрытого пурпурной попоной, который должен был идти впереди процессии. Жеребец нервно встряхивал головой. Держа вожжи из широких черных лент, паренек достал из кармана губную гармошку. Как только он начал играть, жеребец успокоился, и процессия медленно двинулась в путь.

На улицу выехал первый катафалк, который тянули шестеро мужчин в черных траурных одеждах, и по толпе прошел ропот. Катафалку было больше ста лет, его украшала резьба в старых сицилийских традициях. Буквы высотой в восемнадцать дюймов, выложенные из белых роз, образовывали слово Il Papa.Среди белых цветов, сплошь усыпавших гроб, выделялась одна красная роза. Пышные драпировки из черного шелка были подхвачены по углам белыми розами.

За гробом дона Роберто следовал катафалк с гробом его старшего сына, Константино. Этот гроб также покрывал толстый ковер из белых цветов, и опять среди них пламенела одна красная роза. Третьим был катафалк с гробом Альфредо, дальше – Фредерико, за ним – Эмилио. Все гробы были густо усыпаны белыми цветами, среди которых выделялся один красный.

На небольшом расстоянии за процессией шагали двадцать деревенских детей в возрасте от шести до восьми лет в белых конфирмационных одеждах. Детишки шли впереди двух маленьких гробиков, усыпанных белыми цветами. Дети несли розы, на девочках были венки из белых цветов, от которых спускались белые вуали. Одна девчушка во главе маленькой процессии заплакала. Видно, обстановка подействовала на нее слишком сильно, и звук ее тоненького жалобного плача делал зрелище детских гробов совсем невыносимым.

Под плачущие звуки губной гармошки процессия неторопливо двигалась по тихим улицам. Именно эта поразительная тишина на запруженных людьми улицах врезалась в память всем, кто присутствовал на похоронах Лучано. Надолго запомнят они и вдов Лучано. Ко всеобщему удивлению, женщины шли пешком. Впереди шла Грациелла, за ней, отставая на четыре шага, София и Мойра, еще в четырех шагах за ними – Тереза и Роза. Все пять женщин были в черных платьях и черных вуалях, все шагали, высоко подняв головы. Руки каждой, затянутые в черные перчатки, были молитвенно сложены. Женщины казались едиными в своей скорби, хотя шли по отдельности и смотрели не друг на друга, а прямо перед собой. Даже когда Грациелла повела их за собой в собор, ни одна не повернула головы.

Высокий чистый мальчишеский голос из церковного хора запел «Аве Мария». Женщины заняли места, преклонили колени в молитве, и голос зазвенел под сводами церкви.

Гробы вносили по одному и ставили на специальные возвышения перед алтарем. Когда внесли последние – два детских гробика – и поставили их в ряд с остальными, осознание масштаба трагедии, постигшей семью Лучано, поразило прихожан. Многие стали всхлипывать. Во время службы, когда прихожане двинулись принимать причастие, какая-то старая женщина, вся в черном, прошла мимо детских гробов и положила на гроб дона маленькое потертое распятие. Она громко рыдала, и никто не пытался ее остановить. Казалось, она плачет за всех собравшихся. Все стремились показать свое потрясение потерей возлюбленного дона, его сыновей и невинных внуков.

Небольшой участок земли вокруг семейной усыпальницы Лучано покрывал густой ковер цветов, венки и отдельные цветы висели на перилах железной ограды, окружающей захоронения, лежали на земле вдоль всей аллеи, ведущей от ворот к белым колоннам входа в усыпальницу. Плотная толпа стояла неподвижно. Мужчины в темных костюмах, сцепив руки, оттеснили толпу, чтобы дать женщинам без помех в последний раз попрощаться с близкими.

Когда женщины входили в усыпальницу, сверкнула фотовспышка. Грациелла, которая шла последней, оглянулась. Густая вуаль скрывала выражение ее лица, она молча указала на репортера, щелкнувшего фотоаппаратом. Тут же один из охранников без каких-либо видимых признаков принуждения получил от проштрафившегося репортера рулон засвеченной пленки. За женщинами закрылись двери, и они оказались в полумраке склепа.

Гробы были уже поставлены на постоянные места, но ниши на полках еще не были зацементированы. Трепещущий свет единственного факела отражался в их гладко отполированной деревянной поверхности.

Женщины помолились вместе, потом Грациелла тихо сказала, что пора уходить. Роза ухватилась за руку бабушки, Тереза открыла половинку двустворчатой двери, но Мойра отчего-то растерялась. Она повернулась к Софии.

София застыла, не в состоянии пошевельнуться. Смотреть на гробы мужа и детей у нее не было сил, и она сосредоточилась на фотографии Майкла Лучано. Снимок был сделан двадцать пять лет назад, но здесь, в закрытом склепе, защищенный стеклом, он сохранился как новый, казалось, его поставили только вчера. Ангельское лицо Майкла и его нежная улыбка пробудили притупившиеся было чувства Софии. Она сцепила руки, сдерживая рвущийся из груди крик. Ей хотелось крикнуть только одно слово: «Нет!»

Грациелла выпустила руку внучки и довольно резко приказала женщинам выходить. София упала на колени, но Грациелла схватила ее за руку.

– Вставай, София, вставай.

Ее пальцы впились в кожу Софии как клещи, надавив на нервный узел в локте, и София дернулась всем телом, как будто от удара током, но Грациелла не разжала руки. Остальные женщины ждали у приоткрытой двери. Грациелла взяла у Терезы носовой платок, приподняла вуаль Софии и вытерла ей слезы.

– Дайте мне выйти первой.

Удовлетворенная тем, что София пришла в себя, Грациелла чуть ли не вытолкала ее вперед других женщин. Вдовы вышли из усыпальницы, чтобы снова предстать перед толпой.

Шоу – а эти похороны были именно шоу – на этом не окончилось. Вдовам предстояло вытерпеть еще одну муку – теперь им полагалось поприветствовать и поблагодарить множество гостей, прибывших на виллу выразить свое сочувствие. Все еще не поредевшая толпа получила возможность увидеть демонстрацию богатства и власти: обратно к вилле длинной чередой потянулись «Роллс-Ройсы», «Мерседесы», «Мазератти» и «Феррари».

В зале, где до этого стояли гробы, поставили ряд стульев позолоченного дерева с обивкой из красного бархата. Почти пять часов женщины, все еще в вуалях, сидели на них и принимали соболезнования от гостей. Когда эта последняя часть церемонии наконец завершилась, вилла опустела, словно вымерла, – ни голосов, ни звуков.

Лука решил отправиться в путь по вечерней прохладе. Этот подъем в гору он знал как свои пять пальцев. С собой он взял небольшой чемоданчик со сменой белья и туалетными принадлежностями и длинный узкий кожаный футляр. Его ботинки стоптались и посерели от пыли, голова под соломенной шляпой сильно потела, капли пота стекали по волосам на рубашку (пиджак Лука снял и перекинул через плечо). Он поднимался все выше и выше, временами лишь ненадолго останавливаясь полюбоваться чудесным видом. Лука дошел до маленькой церкви Божьей Матери и, проходя мимо нее, склонил голову. Двигаясь дальше узкими мощенными булыжником дорогами, он наконец достиг неровной каменистой тропинки, которая была ему прекрасно знакома. Отсюда было уже недалеко до монастыря, может быть, всего мили две.