Текст книги "Отравленный памятью (ЛП)"
Автор книги: Лина Манило
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)
6. Арчи
Мы мчим по мокрым после дождя улицам в гости к моим родителям. Сегодня день рождения мамы, и это один из тех дней, когда не смогу отвертеться от визита в отчий дом. Но мне, по сравнению с Филом, грех жаловаться – меня любят. Порой, даже слишком.
Филин едет рядом, потому что ни один праздник в моей семье немыслим без него. С самого раннего детства он был рядом – и проводил в моей комнате дни и ночи, пока его невменяемая мамаша пропивала свою жизнь, продав некогда прекрасную душу зелёному змию.
Иза – мать Фила – всегда плевала на сына с высокой колокольни, накладывая попутно ещё и кучи морального дерьма, которые Филину приходилось и приходится разгребать с завидной регулярностью. Не знаю, где он терпение берёт на все её выходки. Я бы уже давно сдал её в какой-нибудь приют, где такой особе самое место. Пусть бы другие с ней возились, но он тянет эту лямку, словно невменяемый. Правда, в последнее время она вроде как завязала с выпивкой, но хорошим человеком и любящей родительницей ей уже не стать – слишком многое пропито, потеряно, продано.
Иногда он меня поражает. Филин – слишком добрый. Или просто, чёрт возьми, святой без нимба. Надо узнать на досуге, не чешется ли у него спина – вдруг там уже и крылья проклёвываются?
Тормозим возле гаража, в котором через несколько минут оказываются наши мотоциклы. Аппарат Фила – Фрэнк – блестит хромированными вставками на смолянистых боках. Мой же, благодаря художествам Филина и его золотым рукам, разукрашен языками, переливающегося и отливающего алым, пламени.
– Роберт! Мальчики приехали! – восклицает мама, встречающая дорогих гостей на пороге, одетая, как всегда просто, но элегантно.
Этой женщине невозможно дать больше тридцати пяти, настолько она хороша. Перед её обаянием сложно устоять, а умение найти выход из любой, даже самой патовой, ситуации, достойно отдельных од и элегий. Только благодаря её стараниям и несгибаемой железной воле мои родители сейчас имеют всё это: уютный дом, комфортную жизнь, на которую заслужили. Карьера отца сложилась удачно в основном из-за того, что Ирма – умелый мотиватор.
Ну и отдельный повод гордиться ею – собственный бизнес, который построила с нуля. Один из лучших бутиков мужской одежды города – её детище, в которое слишком много сил и терпения вложено.
– Да в аду нам гореть, если пропустим ваш праздник, – смеётся Фил, направляясь к дому, где счастливая мама уже раскинула сети-объятия, готовая задушить моего друга своей любовью.
Мама всегда говорила, что у меня нет ни братьев, ни сестёр лишь потому, что однажды на нашем пороге появился босой и чумазый пятилетний Филипп с разбитыми коленками и горящими злостью глазами.
Смешно вспоминать, но наша дружба началась со сломанного велосипеда. Он, правда, и так на ладан дышал, но Фил дорожил им. А я сломал. Вот и заявился в мой дом, собрав всю свою злость на меня и волю в кулак, чтобы разобраться по-мужски. Да только не успел я даже выйти из комнаты, как мама уже чуть ли не волоком тащила оборванца на кухню, чтобы накормить горячими сырниками.
Так мы потом и сидели на кухне, всё ещё недовольные друг другом, но с полными животами и осоловевшими глазами. На сытый желудок ругаться расхотелось, а инцидент с железной развалюхой был благополучно урегулирован, благодаря моему отцу. Роберт вручил нам отвертки и отправил на задний двор ремонтировать разломанный велосипед. Вместе.
Вот с тех пор мы никак не остановимся – всё что-то чиним, латаем и паяем. После этого как-то незаметно даже для самих себя стали лучшими друзьями. Филин любит повторять, что те сырники явно были волшебными, раз привязали нас друг к другу так крепко, что не разорвать.
– Проходите, ребята, стол уже накрыт, – говорит отец, пожимая поочерёдно наши ладони. Его рукопожатие способно обеспечить множественные переломы, а взгляд серых глаз в состоянии вынуть из собеседника душу. – Всё, как всегда, тихо, скромно и по-домашнему.
– Думаю, нам всем не мешает отдых, – произносит мама, заправляя за ухо рыжеватую прядь. Замечаю на тонком изящном пальце новое кольцо с тёмно-фиолетовым камнем. Глядя, как сияют её глаза, понимаю, что женщины, в сущности, одинаковы – все эти цацки делают их в сто раз счастливее и лечат любые душевные раны. И это нормально. – Поэтому, кроме вас никого и не ждём.
– Это называется "скромно"?– усмехается Фил, застыв на пороге столовой.– Обещайте, что, когда будете женить этого засранца, – жест в мою сторону, – закатите банкет. Мне вот интересно, что в вашем понятии "шикарно".
– Мы и по поводу твоей женитьбы банкет организуем, – говорит отец, похлопывая Филина по плечу. – Кстати, почему ты не взял с собой Агнию? Мы хотели с ней поближе познакомиться.
Видно, что мама тоже не против была бы увидеть Птичку сегодня в нашем доме. Мои родители слишком любят Филина и рады тому, что он наконец нашёл своё счастье.
– Агния в командировке, – отвечает Фил. – Но она передавала вам все самые лучшие поздравления
– Ах, как жаль, – произносит мама и рукой указывает в сторону столовой. – Значит, посидим вчетвером. Проходите, мальчики, нечего на пороге топтаться в своих сапожищах. Как вы только в них ходите? Жарища же на улице!
– Предлагаешь нам в сандаликах ходить?
– Арчи, вечно у тебя какие-то крайности, – смеётся мама.
Зайдя в комнату, понимаю, чему так удивлялся Фил – стол буквально ломится от еды. Мама моя не была бы собой, если бы не перетрясла всю поваренную книгу и не наготовила на роту солдат.
* * *
День неумолимо клонится к закату, а мы всё сидим и набиваем животы. Мама светится от счастья – для неё нет лучшего подарка, чем видеть, как мы с Филом поглощаем приготовленные ею блюда. Так было и так будет всегда.
– Рассказывайте, как ваши дела в мастерской? – спрашивает отец, подливая нам виски.
– Сейчас уже намного лучше. – Фил берёт в руки хрустальный стакан с толстым дном, в котором переливается и искрится тёмно-янтарный напиток. Глубокая складка пролегла на его лбу, а я отворачиваюсь в сторону. Знаю, что он до сих пор винит себя в пропаже денег со счетов "Ржавой банки", и никто не может его в этом разубедить.
– Надеюсь, так и дальше будет. – Мама подпирает щёку кулаком и смотрит на нас полными сочувствия глазами. – Настрадались же вы из-за того идиота.
История о том, как полный псих Кир всеми силами пытался испортить Филу жизнь, потому что Агния выбрала моего друга, всё ещё болью отдаётся в нашем сознании. Но ведь теперь всё позади: Кир за решёткой, деньги, украденные из «Банки», удалось вернуть, не в последнюю очередь благодаря моему отцу, а Филин сейчас счастлив со своей Птичкой, так что печалиться не о чем. Да только Фил ещё тот самоед.
– Ирма, давай не будем о грустном. – Отец смотрит на маму и делает знак рукой, после чего она кивает, берёт себя в руки и ослепительно улыбается. – Сынок, расскажи, как прошло шоу. Много зрителей собралось? Мы с матерью хотели пойти, но у неё настоящий завал на работе, да и у меня была важная встреча с клиентом, которую никак не мог перенести.
– Да ничего страшного, – улыбаюсь родителям, отпивая из стакана виски. Напиток обжигает горло, но на душе немного теплеет. – Каждый год одно и то же. Покатались, пообщались. Всё, как всегда, так что вы абсолютно ничего не пропустили.
Но родители не отстают, и приходится рассказывать им во всех подробностях о байк-шоу. Мама жадно ловит каждое слово, улыбается, кивает. Отец, хоть и хмурится, но тоже слушает с интересом. Всё-таки, наверное, я действительно везучий засранец, раз мне досталась такая семья.
– Ладно, что мы всё о нас говорим? – От рассказов уже в горле пересохло. – Как у тебя, мама, дела в магазине? Всё в порядке?
Мама мрачнеет, вздыхает и принимается ковырять вилкой салат из морепродуктов, аккуратной горкой лежащий на её тарелке.
– Да ничего у неё не в порядке, – говорит отец, сминая нервным жестом белоснежную салфетку.
– Роберт, хватит! – Мама вскидывает на него ярко-зелёные глаза и смотрит, прищурившись. Он, как и мы с Филином, слишком хорошо её знает, чтобы понимать: такой взгляд не сулит ничего хорошего. Какой бы мягкой, доброй и понимающей не была в кругу семьи Ирма, она умеет настоять на своём. – Это не та тема, которую я бы хотела обсуждать сейчас. Тем более, с мальчиками. Поэтому, будь так любезен, и просто помолчи.
Тонкая змейка подозрения копошится в сердце. Кидаю быстрый взгляд на сидящего слева Филина и понимаю, что он тоже не в восторге от этой сцены. Что там у неё стряслось, что так взъелась на отца? Ладно, потом узнаю – не стоит ещё и мне всовываться.
Разговор, как это часто бывает, переходит на мою персону, и почти полчаса приходится выслушивать сетования на непутёвую жизнь катящегося в пропасть единственного сына. Мама жалуется, что так никогда и не дождётся в этой жизни внуков, отец печалится, что я закончу свою жизнь одиноким никому не нужным алкоголиком. Филин, ухмыляясь, кивает в знак согласия.
– Вы втроём, что ли, против меня спелись? – спрашиваю, когда в бурном монологе мамы наступает спасительная пауза. Фил прыскает со смеху и засовывает кусок стейка в рот, всем своим видом показывая, что он не собирается со мной препираться. – Это уже, ни в какие ворота не лезет. Чего вы завелись?
– Арчи, сынок, не кипятись. – Мама протягивает руку и дотрагивается до моей ладони.
Но отец непреклонен.
– Чего ты от нас хочешь? Думаешь, мы можем спокойно смотреть на то, как ты постепенно сводишь свою жизнь к полному нулю? Нет, если бы нам было на тебя полностью плевать, то тогда мог бы делать с собой всё, что душа пожелает, но ты нам не чужой.
Господи, опять всё это морализаторское дерьмо. Почему они не могут от меня отцепиться? Сижу, стиснув зубы, и глядя в свою тарелку, на которой аппетитной зажаристой корочкой манят бараньи ребрышки под тёмно-рубиновым соусом. Лучше буду молча есть. Может быть, отстанут тогда? Ну и, в конце концов, не могут же они вечно выносить мне мозг? Когда-то же это должно будет им надоесть, правильно?
– Ладно, – вздыхает отец, отодвигая от себя пустую тарелку, и снова наливает всем виски. Одна мама пьёт мартини, разбавленное грейпфрутовым соком. – Мы ещё вернёмся к этому разговору, ну а пока пойдёмте в гараж, мне необходима ваша помощь, как специалистов. Что-то мотор в машине барахлить вздумал, а в сервис ехать нет ни времени, ни желания.
Спасибо, папа.
В гараже, как всегда, пахнет старой резиной, машинным маслом и пылью. Знакомый с детства запах, который неизменно будоражит воспоминания, тёплым одеялом укрывающие сердце.
– В какой машине что-то барахлит? – спрашивает Филин, оглядываясь по сторонам. Мой отец – страстный автолюбитель, поэтому здесь насчитывается аж шесть автомобилей разных годов выпуска, расцветок и моделей.
– Да ничего нигде не сломалось, – отмахивается Роберт, проходя вглубь гаража. Там у него, скрытый от посторонних глаз за бамбуковой ширмой, стоит небольшой столик с тремя стульями вокруг. На нём виднеется полупустая бутылка виски, мясная нарезка и сырная тарелка.
– Присаживайтесь, – произносит отец, первым плюхаясь на кованый стул. – Решил, что нам не повредит побыть некоторое время в чисто мужской компании. Мать, конечно, не одобрит, что я вас спаиваю, но если не проговоритесь, то всё будет в ажуре.
– Мы-то могила, смотри, сам не выболтай. – Сажусь на соседний стул и беру тонкий ломтик сыра. Он жёлтый и маслянистый, остро пахнет пряностями и кислым молоком.
– О чём-то поговорить хотел?
Отец мнётся, как школьница, но в итоге всё-таки начинает рассказ о том, что на самом деле его волнует, ради чего позвал сюда.
– Я понимаю, почему наша мама молчит, – говорит отец, вперив взгляд серых глаз в бокал с виски, словно на его дне может найти силы продолжать дальше разговор. – Если Ирма узнает, что я обо всём рассказал, в этом доме случится смертоубийство. Но мне кажется, она себя зря накручивает и вообще придумывает глупости. Вот и решил с вами поговорить. Да, Филипп, пусть ты нам и не родной по крови, но мы считаем тебя своим сыном, поэтому ты тоже сейчас здесь, а не только лишь Арчи.
Замечаю, как округлились глаза друга, когда он слышит эти слова. Наверное, что-то действительно стряслось нехорошее, раз отец ударился в сентиментальность.
– И я это очень ценю, – произносит ошарашенный Филин.
– Папа, что случилось? Ты меня пугаешь.
– Да, нет, сынок, – вздыхает отец, взъерошивая волосы на затылке, – всё не настолько фатально, как может показаться. Мама наша сильная, она со всем справится. Просто наслоилось всё вместе, и поэтому в последнее время она немного не в себе. И я очень за неё волнуюсь, понимаешь?
– Само собой, только никак в толк не возьму, что конкретно стряслось? – Мне кажется, я уже потерял остатки терпения, которое и так в жёстком дефиците. – Ты можешь толком рассказать? Или из тебя клещами тянуть нужно?
– Дело в том, что у мамы некоторые трудности в её магазине. После инвентаризации выявилась довольно крупная недостача. Настолько, что другого выхода, как уволить всех сотрудников, у неё не было.
– Ох, ты ж чёрт, я думал у неё, как минимум рак! Ну, ты папа и паникёр, в самом деле. Сердце чуть из горла не выпрыгнуло.
– Нет, ты что?! – вскрикивает отец и улыбается. – Я же сказал: всё не фатально, просто мама очень сильно по этому поводу переживает. Знаете же, в её бизнесе всегда всё было на твёрдую пятёрку, а вот сейчас такой казус и мама винит во всём себя. Считает, что всё из-за того, что постарела, потеряла хватку. И никак не могу в обратном переубедить. Тоскует, истерит, много плачет. Никогда её такой не видела, хоть мы и знакомы тридцать пять лет. Объясняю, что всё наладится, но она, словно школьница перед экзаменом, совсем потеряла веру в себя.
– Понимаю, – произношу, разливая нам, троим ещё по порции спиртного. – Хочешь, чтобы мы её поддержали?
Отец отрицательно машет головой и, закусив терпкий напиток ломтиком ветчины, говорит:
– Нет, наоборот. Во-первых, усиленно делайте вид, что всё кругом в полном порядке. А, во-вторых, хотел узнать: может быть, у вас есть на примете какие-нибудь смышлёные и ответственные девушки? 2
Мы с Филином синхронно, не сговариваясь, начинаем смеяться. Отец смотрит на нас непонимающе, с подозрением.
– Что такого смешного я спросил? О чём таком уж невозможном попросил?
– Нет, папа, ты ни при чём, просто ты понимаешь, какие девушки в основном вокруг нас вертятся? Двух приличных за жизнь знали, но одна в гробу, а вторая в командировке. – При упоминании о Наташе отец хмурится. – Поэтому вряд ли мы чем-то сможем помочь.
– Понимаю, – кивает отец, потирая пальцами покрасневшие глаза. Вижу, как он устал, как измотан. Наверное, действительно, в последнее время всё не слишком радостно. А ведь у него и своих проблем хватает с вечными заседаниями суда, процессами, уголовным кодексом и лицами, его нарушившими. – Ну, просто на будущее, если кто-то попадётся, кого не стыдно будет матери показать, то имейте в виду, хорошо?
– Хорошо, – говорим чуть ли не хором.
Только, если бы я сейчас нашёл кого-то, кого матери показать не стыдно, то, наверное, стал хоть немного, но менее одинок.
7. Никита
Раздеваюсь догола и выбрасываю все шмотки, в которых освободился, в мусорный бак. Лучше их сжечь, конечно, но сейчас не до этого. Одна мечта: искупаться и смыть с себя всё, что пристало к коже за годы. Не знаю, смогу ли снова почувствовать себя чистым хоть когда-нибудь, да и не выдумали ещё средств, чтобы отдраить грязь, которая налипла изнутри толстым слоем. Обо всём остальном буду думать позже.
Захожу в душевую кабинку и первым делом включаю горячую воду. Стекло моментально запотевает, а в районе солнечного сплетения сворачивается тугой клубок. Дыхание перехватывает, но мне нравится – словно на американских горках решил прокатиться. Беру с полки большую бутыль с шампунем и, недолго думая, выливаю на себя половину.
Не знаю, сколько времени провёл под обжигающими струями воды, но, покинув заполненную паром кабинку, чувствую себя намного лучше. Мне не во что переодеться, поэтому выхожу из комнаты, даже не обмотавшись полотенцем. Похоже, ходить голым – моя новая привычка. И мне она нравится.
– Я уже думала, что ты утонул, – говорит Ксюша, разливающая по тарелкам суп. Аромат этого варева с большой натяжкой можно назвать аппетитным, но я так голоден, что не планирую перебирать харчами. Пока, во всяком случае. – Присаживайся.
– Смотрю, хозяйственная такая стала, – ухмыляюсь, заметив, как покраснели щёки девушки, когда она заметила, что я голый. – Раньше даже вода в чайнике пригорала, а теперь щи какие-ео стряпаешь. Прогрессируешь, подруга.
– Это борщ! – говорит Ксюша, гневно полыхая глазами. – Разве сам не видишь? Или тебе нравится надо мной издеваться?
– Ну, прямо скажем, это не борщ, а адское варево, но с голодухи и полынь – амброзия. Не нужно хмуриться, дорогая моя, на правду не обижаются. И да, ты сама про меня всё знаешь, потому что за семь лет я ни капельки не изменился.
– Ладно, – кивает и садится рядом. Погружает ложку в мутную жижу, крутит ею, вертит, потом кривится и смеётся: – И правда, какой-то странный борщ вышел. Не ешь это, поехали лучше в ресторан.
– Дельная мысль пришла в твою хорошенькую головку, но стряпню не выливай – этой пищей сумасшедших богов тараканов травить можно. Вдруг заведутся? А у тебя и борщец на такой случай припасён.
Ксюша хмыкает, дёргает плечом, а в глазах обида. Всё-таки бабы любят, чтобы их стряпню хвалили.
– Не расстраивайся, научишься когда-нибудь готовить.
– Думаешь?
– Уверен.
Ни в чём я не уверен, но пусть расслабится – мне она в нормальном настроении нужна.
– Только ресторан отменяется, – говорю, отодвинув от себя тарелку. – Мои шмотки для таких мест не годятся. Их вообще выкинуть нужно. Но могу голым пойти, мне не сложно.
Ксюша округляет глаза, потом хлопает себя по лбу и куда-то убегает.
– Вот, смотри, что я тебе купила. – Радостная Ксения ставит на пол возле меня пакеты, набитые чем-то до отказа. – Надеюсь, тебе понравится. Я, правда, старалась угодить.
Открываю первый пакет и замечаю несколько пар джинсов, сложенных аккуратной стопочкой. В другом пакете футболки, рубашки и бельё.
– Ого, а ты молодец, – целую её в шею, от чего она ещё шире улыбается. – Крутые вещи, спасибо.
– Пока ждала тебя, о многом думала и поняла, что мода за пять лет сильно изменилась, а ты же привык хорошо одеваться. И я теперь счастлива, что смогла угодить.
Угодливая какая, просто сказка.
Выбираю чёрные джинсы и светло-голубую футболку-поло. Смотрю в зеркало, в которое тщательно избегал заглядывать всё это время, и замечаю, что, в общем-то, почти не изменился. Повзрослел, конечно, но не критично. И это хорошо.
– Тебе идёт. – Ксюша становится рядом и поправляет складку на моём плече. Замечаю в зеркале, как счастливая улыбка расплылась на её лице. – И с размером угадала – боялась, что велико будет.
– Глаз-алмаз, – усмехаюсь, поправляю трикотажный воротник и отхожу от зеркала. – Я готов.
Ксюша снова выбегает из комнаты, а я остаюсь один на один со своими мыслями. В комнате тихо, лишь слышно как тикают настенные часы в форме совы.
Вообще в доме довольно уютно: мебель из натурального дерева, картины на стенах, ковры. После того, как отец Ксении – местная шишка – отправился к праотцам, девушка стала сама себе хозяйка, отхватив неплохое наследство. Не знаю, сколько денег на данный момент на её счету, но раз она согласна тратить их на мои нужды, постараюсь терпеть её и держать себя в руках, хотя и тяжело будет. Но буду пытаться, потому что, собственно, благодаря ей и её деньгам в первую очередь я смог раньше выйти на свободу.
Не умею быть благодарным, но ведь за жизнь неплохо научился изображать то, что хотят видеть люди, поэтому справлюсь. Если только выводить меня перестанет.
Подхожу к небольшому круглому столику, стоящему в дальнем углу комнаты, и наливаю почти полный стакан бурбона из красивого хрустального графина. Не коньяк, конечно, но тоже сгодится. На этажерке стопками расставлены виниловые пластинки с моим любимым джазом, а на полке ждёт своего часа проигрыватель. Не могу вспомнить, чтобы Ксюша увлекалась подобной музыкой, значит и это тоже для меня. Забавно.
В голове пульсирует боль, от которой не спрятаться и не скрыться. После той травмы, что получил почти сразу, как попал на зону, приступы стали моими верными спутниками. Я никак не могу избавиться от этой напасти и даже точного диагноза не знаю, хоть и обследовался и даже таблетки какие-то пил. Но в лагере медицина, мягко скажем, не на самом высоком уровне, поэтому мне вряд ли смогли бы там помочь, даже имей они такое желание.
На лбу выступает пот, в глазах темнеет, а руки начинают трястись – верные признаки скорой мигрени. Сжимаю пальцами переносицу, пытаюсь проморгаться, глубоко дышу, но боль не отступает. Выпиваю залпом почти половину стакана, и бурбон обжигает глотку, стекает по пищеводу и оседает на стенках пустого желудка.
– Поехали? – высокий голос Ксюши пулей вонзается в мозг, и мне хочется кричать, чтобы она заткнулась и больше никогда, ни при каких условиях не смела открывать рот. – Ой, ты такой бледный. Что случилось?
Она испуганно вскрикивает и подбегает ко мне. Причитает, хватает за руки, пытается заглянуть в глаза, сжимает ледяными пальцами щёки в тщетной попытке выяснить, что со мной не так. Отталкиваю её в сторону и шиплю от боли.
– Отвали, нормально всё. Просто устал и голоден. Уйди, я сказал! – хриплю, отпихивая чокнутую наседку в сторону.
В эту минуту наплевать, даже если она упадёт и больно ударится. Или же вообще убьётся к чертям – главное, чтобы перестала причитать.
– Не поедем, значит, никуда! – заявляет. – Ещё вырубишься. Нужно вызвать врача и срочно! Нельзя шутить со своим здоровьем.
Как же меня бесят эти прописные истины. Не шути со здоровьем, надень шапку, поешь горячее, не лижи железо на морозе. Словно мне пять лет.
– Пожрать мне нужно, – шиплю, сжимая пальцами виски?. – Без всего остального обойдусь.
– Тогда я закажу еду сюда, чтобы никуда не ехать, – решает Ксюша и помогает мне присесть в глубокое мягкое кресло, в котором даже моё далеко не хрупкое тело тонет. – Посиди, я быстро. Если снова что-то случится, зови. Хорошо?
Да иди уже куда-нибудь, придурочная наседка. Вот нет ничего хуже, чем баба с комплексом матери – до смерти доведёт своей заботой. Не удивлюсь, если следующей её покупкой для меня будут тёплые гамаши.
Она снова уходит, и сквозь шум в ушах слышу обрывки телефонного разговора. С трудом разлепляю глаза и тянусь за стаканом, где ещё плещется алкоголь. Таблетки мне не помогают, но пойло срабатывает почти всегда.
Делаю пару глотков и чувствую, как постепенно боль уходит. Нет, она не исчезнет полностью – никогда не исчезает, но скоро станет почти неощутимой, привычной и родной.
– Я заказала много, нам на несколько дней хватит, – говорит, присаживаясь на подлокотник кресла. Она протягивает руку и гладит меня по плечу. – Тебе нужно в больницу, я очень испугалась, что с тобой что-то страшное может произойти.
– Что-то страшнее, чем было до этого? – произношу словно чужим, слишком хриплым даже для меня, голосом.
– Но ты был всё это время жив, – отвечает, сворачиваясь калачиком и кладя голову мне на грудь. – Я так скучала.
– Угу.
– Ты мне не веришь?
– Ксюш, у меня болит голова, я чуть не сдох только что. Можно хоть сейчас меня не доставать?
– Хорошо, – соглашается и замолкает.
Чувствую её горячее дыхание даже сквозь ткань футболки, и постепенно успокаиваюсь. Сонливость наваливается тяжёлым душным одеялом. Боль беспокоит всё меньше и меньше, а усталость последних дней даёт о себе знать: я закрываю глаза и проваливаюсь во тьму.
* * *
– Вкусно, – говорю, когда последний кусочек ужина съеден. – Наконец-то нормальная жратва.
– И правда лучше, чем мой борщ, – хихикает Ксюша, ковыряясь вилкой в тарелке.
– Не поспоришь.
Мне уже значительно лучше: головная боль постепенно проходит, и о ней напоминает лишь чуть различимый шум в ушах. Ксюша периодически кидает на меня взволнованные взгляды, полные тревоги, но упорно делаю вид, что не замечаю её состояния. Её забота душит – отчаянно не хватает кислорода. Хочу уехать отсюда, начать жизнь с чистого листа, чтобы больше ничего не напоминало о прошлом. Ксюша – хорошая девка, но ей нет места рядом. Знаю, что она вся извелась в мечтах о совместно прожитых счастливых годах, но семейная жизнь с ней – не моя песня. Жаль будет её разочаровывать, но такова жизнь – не всегда случается то, о чём так истово мечтаешь.
– О чём ты задумался? – Ксюша придвигается совсем близко и, положив руки мне на плечи, начинает медленно покрывать поцелуями лицо. Постепенно мягкие губы опускаются всё ниже, и вот уже чувствую их на ключицах.
– О будущем. – Ты гляди, даже не соврал.
Ксюша, наверное, принимает мои слова слишком близко к сердцу, потому что её ласки становятся всё жарче и настойчивее. Я не прочь секса с ней, но сейчас моя голова забита мыслями, далёкими от романтики.
– Ксюша, перестань, – говорю, отрывая цепкие руки от своей шеи. – Мне нужно позвонить. Дай свой телефон, пожалуйста.
Девушка замирает, словно я её ударил. Потом отстраняется, окидывает меня взглядом, полным обиды, и выходит из комнаты. Беру с полки сигареты, закуриваю и пытаюсь сообразить, с кем первым лучше связаться. Мне нужна работа и срочно, потому что задохнусь, если проведу с Ксюшей ещё хоть немного времени наедине. А, во-вторых, нужно узнать, где прячется от меня та, из-за которой потерял столько лет.
Я такой себе граф Монте-Кристо, но мысли о мести и мне помогли выжить на зоне. Каждый должен платить за предательство, и Кристина в первую очередь. Не знаю, о чём она думала, когда звонила в полицию, чего добивалась, но результатом её тупости стали потерянные годы. Мои годы. А этого не смогу простить, даже умирая.
Уверен, она до сих пор так и не поняла, какую глупость совершила и чем для неё это закончится. Но долг платежом красен, в её случае платить придётся кровью. Что ж, сама виновата – я предупреждал, что шутить со мной не сто?ит – у меня туго с чувством юмора.
– На, держи, – говорит Ксюша, протягивая мне новенький смартфон в коробке. Задумавшись, даже не заметил, как она вернулась в комнату. – Ещё один мой подарок тебе. Он уже с симкой и с пополненным балансом. Пользуйся.
– Спасибо, детка, ты чудо, – улыбаюсь обворожительно, и Ксюша сияет от радости, что смогла угодить.
Всё-таки с ней удобно – любой каприз готова исполнять. Чудесная очаровательная дурочка.
– Я пойду, прогуляюсь, хорошо? – говорю, идя к выходу. Собственно, мне не нужно её разрешение или одобрение, но пока что, для вида, побуду культурным товарищем. – Не скучай без меня, я вернусь.
Вернусь, конечно, только вот не знаю, когда, но пусть ждёт – всё равно ей делать нечего.
Она говорит что-то на прощание, но я не слушаю. Нужно срочно выйти на улицу, прогуляться по местам боевой славы, подумать, а рядом с Ксюшей будто задыхаюсь. Да и не нужно ей знать о моих планах на будущее – не её ума дело.
За порогом дома щебечут птицы, светит солнце, и я делаю первый шаг к цели, которую лелеял долгие пять лет. Нужно найти Кристину, а, сидя на заднице и держась за Ксюшину юбку, точно ничего не добьюсь.
Оглядываюсь по сторонам, наблюдая знакомые с детства пейзажи, от которых зубы сводит, настолько они скучны и однообразны. Этот затхлый городишко задыхается в копоти единственного работающего завода, вязнет в мусоре и человеческой тупости, но за пять лет здесь многое поменялось. Открылись новые магазины, закрылись старые. Многие приятели юности пропали без вести, иные покоятся на загородном кладбище под убогими растрескавшимися крестами.
На месте полуразрушенного детского сада, возле которого любили курить после уроков, сейчас высится здание университета. Останавливаюсь, засмотревшись на стайку студенток, которые травят лёгкие дымом, собравшись тесным кружком в беседке возле корпуса. Нас разделяет несколько метров и, увитый диким виноградом, кованый забор. С недавних пор ненавижу решётки, но смотреть на девушек одно удовольствие. Вдруг одна из них замечает устремлённый на неё взгляд, улыбается и что-то шепчет на ухо подружке. Та хохочет в ответ и поправляет угольно-чёрные, блестящие на солнце, волосы. Стою, расправив плечи и засунув руку в карман, второй жестами показываю, что курить хочется, а зажигалки нет. Хохотушка поднимается с лавочки, расправляет короткую юбку и идёт ко мне, покачивая бёдрами. На вид ей лет двадцать, но пойди, пойми, сколько на самом деле.
– Привет, – говорит, протягивая мне зажигалку через прутья решётки.
– Привет. – Прищуриваюсь и, ухмыльнувшись, прикуриваю. Выпустив медленно дым в воздух, зажигалку отдавать не спешу. Девушка улыбается и требовательно протягивает руку. – Чем можно заниматься летом в универе?
Она приподнимает удивлённо бровь, а на губах расползается слегка дерзкая, ленивая улыбка. Красивая девочка, наглая – мне такие нравятся.
– Любопытный какой. – Девушка достаёт сигарету и покачивает ею в воздухе. – Зажигалку верни.
– Верну, но не через забор. Иди ко мне, не бойся – я не кусаюсь.
– О, а ты решительный, – заливается смехом и, подойдя вплотную к решётке, продолжает: – Мне нравятся решительные мужчины. А ещё красивые. Вот гляжу на тебя и понимаю: бинго.
– Номер телефона оставь, покажу как-нибудь на досуге, до каких пределов доходит моя решительность. И красота.
– Уговорил, – смеётся девушка и перекидывает блестящие чёрные волосы через плечо. – Пиши, буду рада пообщаться в более интимной обстановке. Зажигалку в таком случае себе оставь – отдашь, когда встретимся.
Она диктует свой номер, представляется Юлей и, окинув меня на прощание долгим взглядом, убегает к своим подружкам. Я иду дальше, не оборачиваясь, но и спиной чувствую, прожигающие насквозь, взгляды нескольких пар глаз.
Мой путь лежит к стоянке таксистов, которые берут недорого, а везут с огоньком и песнями. Выбираю с виду самый новый автомобиль, потому что ехать на развалюхе не имею ни желания, ни настроения.
– На кладбище, пожалуйста, – говорю, влезая в автомобиль. Таксист кивает, улыбается и, не задавая лишних вопросов, газует.
* * *
С самого детства мальчика Никиту волновал один вопрос: от чего на кладбищах бывает так тихо? Словно даже сам воздух в почтении перед прахом умерших заглушает все звуки внешнего мира. Я всегда любил гулять между надгробиями, читать таблички, высчитывая в уме, кто сколько прожил. Странное увлечение для ребёнка, но я никогда не говорил, что хоть когда-то был нормальным.
Мать говорила, что я родился таким – чёрствым, не понимающим чужих проблем, не ведающий сострадания. Никто не понимал, откуда во мне всё это, потому что семья-то у меня была хорошая. По общественным меркам. Ни тебе побоев, ни издевательств, ни дурного примера или затяжного алкоголизма. Родители даже никогда не пытались развестись, потому никаких психологических травм в моём анамнезе не прослеживается. Значит, и правда таким меня создала природа.
