Текст книги "Отравленный памятью (ЛП)"
Автор книги: Лина Манило
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)
40. Арчи
Хорошо, что я вовремя вернулся, и Кристина не успела никуда уехать. Как чувствовал, что нужно торопиться. Это не девушка, это какое-то бушующее море – никогда не поймёшь, что у неё в голове. Она на самом деле непредсказуема. И ведь никакие слова на неё не действуют, как не распинайся. Привязать её к батарее, чтобы не рыпалась?
– Евгений, иди, положи на место игрушки, – говорю, спуская ребёнка на пол. – Скоро будем чай с конфетами пить, и кататься поедем.
– Ула! – Женя подпрыгивает от восторга, чем вызывает улыбку матери. – Я ещё с дологой тогда поиглаю, можно?
Мы с Кристиной синхронно киваем, и мальчик с победным кличем убегает в комнату, где его дожидается ставшая любимой игрушка. Когда он скрывается в дверях комнаты, подхожу к несостоявшейся беглянке. Она стоит, потупив взгляд, избегая смотреть на меня.
– Что ты удумала? – спрашиваю, дотрагиваясь пальцами до её щеки. Она еле ощутимо вздрагивает, но глаз не поднимает. – Что-то случилось, пока меня не было?
Она молчит, но кивает. А потом всхлипывает, как маленькая девочка, которую кто-то однажды сильно обидел.
– Посмотри на меня, – прошу, и через мгновение она поднимает на меня свои дымчато-серые, словно туман над болотом, глаза. – Не бойся, мы уже почти нашли его. Скоро Роджер приедет, у него важные новости, поэтому не торопись уходить, хорошо? Сбежать всегда успеешь.
– Так надо. Ты не понимаешь, – еле слышно говорит, краснея.
Что-то всё-таки случилось. Чувствую, как внутри закипает гнев. Неужели этот урод снова звонил? Но как узнал её новый номер?
– Если за меня боишься, не нужно, потому что я крепкий парень. Да и что он мне сделает, в самом деле? Ничего, поверь. Если что, у меня монтировка есть и ключей целая мастерская, отобьюсь.
Крис улыбается и неожиданно утыкается носом мне в плечо. Обнимаю её, прижимая крепче к себе, чтобы понимала: я рядом и способен её защитить.
Верю ли я сам в это? Не знаю, но издеваться над ней никому не позволю, потому что женщин вообще обижать нельзя, а Кристину в особенности.
Звонок в дверь разрушает момент. Крис отстраняется от меня, поправляя волосы. Она кажется смущённой, словно мы только что не просто стояли, как два октябрёнка на ленинской ёлке, а прямо таки сюжеты порнофильмов в жизни практиковали. Интересно, дальше поцелуев наши отношения вообще хоть когда-нибудь зайдут, или так и буду каждый раз дыхательные упражнения практиковать?
– Я пойду, чайник поставлю, – говорит Кристина, и скрывается в дверях кухни. Не девушка, а шаровая молния.
Роджер, а я знаю, что это он, продолжает настойчиво трезвонить в дверь. Скоро его терпение лопнет, и он снесёт на хрен её с петель, если сейчас же не открою.
– Твою мать, приятель, нехорошо заставлять гостей томиться на пороге, – усмехается гость, а вокруг здорового глаза собираются морщинки. – У меня, кстати, как и обещал, новости важные.
Впускаю его, и мы идём на кухню, где Крис уже поставила на стол четыре чашки и вазочку с конфетами.
– Детский утренник, что ли, организовать решили? – хохочет Роджер, занимая один из стульев. – Вот, сразу видно, что в доме женщина появилась: порядочная, без вредных привычек. Уж не льётся бухло рекой, а у тебя, Арч, даже румянец появился. Здоровое питание, секс по расписанию только на пользу тебе, как посмотрю.
– Вот же трепло, – говорю, а он смеётся. Знал бы Роджер, насколько он далёк в своих фантазиях от истины, долго бы удивлялся такому повороту событий. – Ладно, рассказывай, что за новости?
Кристина берёт самую большую чашку, накладывает в блюдце сладости и несёт их в комнату, где играет Женя. Наверное, правильно, потому что нечего ребёнку слушать обо всём этом. Пусть у него будет детство, а не вот это вот всё.
– В общем, человек Карла вышел на связь, – начинает Роджер, когда Крис возвращается в комнату. – И у него есть координаты местонахождения Никиты вашего.
Чувствую, как внутри что-то щёлкает, а ноги готовы сами нести меня к мотоциклу. Нужно скорее попасть на место. Нельзя позволить мерзкому подонку смыться
– Это может быть опасным, – произносит Кристина глухим голосом. Её глаза горят каким-то неведомым мне ранее огнём. Кажется, она сама готова с ним встретиться, но только я её никуда не отпущу. – Вы его совсем не знаете.
– Зато мы знаем себя. – Роджер смотрит на неё долгим взглядом, очень внимательно и сосредоточено. – И поверь, красавица, нам он точно ничего не сделает.
– Откуда такая уверенность? – хмыкает Крис, глядя Роджеру прямо в глаза. – Вы его не знаете совсем. Мне и самой кажется, что, несмотря на долгое и тесное знакомство, не смогла его раскусить. Он очень скользкий и мерзкий тип, поэтому нужно быть предельно осторожными. Не нужно вам это, поверьте.
В голосе явно слышатся признаки приближающейся истерики, а лицо Крис побледнело. Мысль, что она боится за меня, придаёт сил и окрыляет. Я чёртов эгоист, но мне это нравится.
– Мы постараемся, – говорю, поднимаясь на ноги. – Ладно, Крис, мы поедем, потому что время не ждёт – вдруг ещё сбежит. А ты сиди здесь и не вздумай куда-то уходить. Всё равно догоню, а в гневе я страшен.
– Ты хочешь сделать меня рабыней в своей собственной квартире? – нервный смешок срывается с её губ.
Роджер выходит из комнаты, а я медленно подхожу к Кристине. Она сидит на стуле, оперевшись спиной на барную стойку. Она такая красивая с раскиданными по плечам льняными волосами, в которых будто серебряные нити вплетены. В дымчато-серых глазах застыло удивлённое непонимание и вызов. Я подхожу совсем близко, ставлю руки по обе стороны от неё, упираюсь ладонями. Теперь она в плену моих рук и никуда точно не денется. Крис поднимает взгляд вверх и непроизвольно облизывает нижнюю губу.
Это простое движение мигом лишает мои лёгкие воздуха: сейчас я в шаге от того, чтобы наброситься на неё. И чем дольше Крис так смотрит на меня, тем меньше остаётся сил сопротивляться её сокрушительной силе и невыносимой сексуальности – такой невинной, почти что непорочной.
Я не знаю, сколько у неё в жизни было мужчин, мне неинтересно, кто они, и делали ли её счастливой. В одном только уверен: когда всё наладится, и она перестанет вздрагивать от каждого вздоха, я покажу ей, на что способен. Где только найти силы вытерпеть?
– Крис, верь мне, – говорю, наклоняясь всё ниже. Ответом мне служит прерывистое дыхание, которое со свистом вылетает из лёгких. Она зажмуривается и кивает.
– Я верю... но... не уезжай. Это опасно. Я боюсь, как ты понять не можешь? Давай в полицию позвоним или ещё куда-нибудь. Или просто останемся тут и постараемся обо всём забыть. Или я уеду сейчас. Но не рискуй, пожалуйста.
– Посмотри на меня, – прошу, почти требую. – Умница, – добавляю, после того, как она распахивает свои глазищи.
Я не хочу сейчас уходить. Не потому, что боюсь. Нет, мне хочется остаться навсегда в этом моменте, чтобы сохранить его в себе, себя в вечности, что обещает дымчатая серость глаз.
– Не бойся за меня, за себя не бойся. Мы не собираемся рисковать, просто посмотрим, что он из себя представляет. Поговорим. Нас больше, он ничего нам не сделает.
Я всегда жалел, что не остановил тогда Наташу, не отговорил, не настоял. Почему-то этот момент так напоминает мне мой сон своим смутным предчувствием надвигающейся катастрофы, что становится немного не по себе.
– Я, конечно, не против обжиманцев, – слышу голос Роджера, о присутствии, в моей квартире которого уже успел забыть, – но только ехать нужно. Сам же торопил.
– Хорошо, сейчас, – говорю, стиснув зубы, чтобы унять зарождающуюся внутри дрожащую и вибрирующую злость. – Всё будет хорошо, не грусти.
Крис кивает, а я, нехотя отталкиваюсь ладонями от столешницы и, кинув короткий взгляд на девушку, иду обуваться.
Роджер, будто что-то вспомнив, направляется в кухню. Интересно, что он там забыл? Слышу приглушённые голоса, но смысла слов разобрать не могу.
– О чём ты с ней говорил? – спрашиваю, когда Роджер возвращается.
– Дал ей на всякий случай телефон Карла. Он, конечно, не самый лучший человек в мире, но он мой близкий друг, и если что-то с нами случится, он сможет помочь.
Даже оптимист Роджер не преисполнен надежды, и это нравится мне всё меньше.
* * *
В августе дни уже заметно короче, а воздух наполнен пьянящей горьковатой свежестью, что пробирается под кожу, наполняет собой лёгкие и изрядно прочищает мозги.
Четыре мотоцикла едут навстречу, чёрт знает чему, сквозь августовскую ночь, рассекая воздух и оглашая округу рёвом моторов. Мы проезжаем вдоль центрального шоссе, ведущего на окраину города, где никогда не горят фонари, а в спину несётся возмущённый лай потревоженных собак. Шоссе постепенно сужается, мы строимся в линию и, свернув вправо, оказываемся на, покрытой гравием, извилистой дороге. Там, буквально через пару километров находится гаражный кооператив, где по слухам можно найти Никиту.
– Где этот мужик? – спрашивает Филин, когда мы глушим моторы. – Вроде мы вовремя приехали. Опаздывает, что ли?
Мы стоим на пригорке, с которого видны практически все гаражи, как на ладони – их здесь не больше пятидесяти. Если нужно, конечно, я каждый лично обойду, но, боюсь, только время потеряю. Роджер обещал, что на этом месте нас будет ждать давешний знакомец из «Бразерса», который должен будет показать "тот самый" гараж.
Мне непонятны все эти схемы, но я верю Роджеру, потому приходится скрипеть зубами и терпеливо ждать.
– Откуда я знаю? – возмущается Роджер, передёргивая нервно широкими плечами, обтянутыми майкой защитного цвета. – Скоро приедет, наверное.
Брэйн слезает с мотоцикла, достаёт сигарету из мягкой пачки. В темноте вспыхивает огонёк, выпущенный на свободу из серебристой зажигалки, и аромат табака распространяется вокруг. Он ложится на спину – прямо на траву – и, закинув руки за голову, смотрит в звёздное небо, выпуская молочно-серые густые табачные облачка. Они разлетаются, растворяются, превращаются просто в клочки атмосферы, угольно-чёрные, как августовская ночь.
Чувствую, что мне и самому не мешает сделать пару затяжек, пока нервозность не взяла верх над здравым рассудком, и я не пошёл крушить всё и вся. Закуриваю, и едкий дым проникает в гортань, проходит по трахее и наполняет лёгкие. Выпускаю ядовитые струйки на волю, потом снова лихорадочно затягиваюсь и так раз за разом, по кругу, пока в горле не начинает першить. Потом, недолго думая, ложусь радом с татуировщиком, и вот мы лежим вдвоём – оба лысые, пропитые и прокуренные, обиженные на жизнь и жизнью, но ещё не утратившие веру в себя, и в тех, кто нам дорог.
Неожиданный звук, пришедшего на чей-то мобильный, сообщения пугает до чёртиков. Я настолько глубоко ушёл в свои мысли, что на секунду даже забыл, где нахожусь.
– Чёрт, – шипит Роджер и тянется к заднему карману, чтобы достать требующий внимания аппарат. – Кому там спокойно не живётся?
Когда он смотрит на экран, выражение лица его стремительно меняется. Не знаю, что ему решили сообщить, но это, по всей видимости, весьма важная информация.
– Так, парни, – произносит он, наконец, пряча аппарат снова в карман. – Товарищ приехать не смог, но прислал номер гаража, в котором околачивает этот Никита.
Брэйн поворачивает ко мне лицо, и я вижу, как блестят его глаза.
– Тебе не кажется, что мы сейчас запросто можем вляпаться в какое-то дерьмо? – спрашивает он шёпотом, а я пожимаю плечами. – Это всё попахивает каким-то гнилым разводом.
Я не знаю, что ему ответить, потому что, по сути, они не должны ничем рисковать ради Кристины и моего желания защитить её от призраков прошлого. Она им никто, они для неё – чужие люди.
– Так, ребята, – произношу, легко поднимаясь на ноги. – Мне кажется, что вы зря тут толпитесь.
– В каком это, мать твою, смысле? – удивлённо вскидывает бровь Филин.
– В том смысле, что я не должен был вас заставлять ехать с собой. Вы не обязаны подставлять свои задницы из-за меня.
– Так, началось, – устало произносит Роджер, и сжимает двумя пальцами переносицу.
– Да, началось, – киваю. – Потому что Кристина права – это может быть опасно. Но ладно я – обещал её защитить, но вы-то никому ничем не обещали. Нам прошлого раза с Птичкиным маньяком-ухажёром проблем хватило, чуть не подохли все. Не надо сейчас рисковать.
– То есть ты предлагаешь нам взять и всем дружненько свалить на хер в закат? – спрашивает Брэйн. Он не поворачивается ко мне, а всё так же лежит, закинув руки за голову и, кажется, наслаждается ночным небом.
– Я просто не хочу, чтобы вам бошки поотрывали, если вдруг что. Я хочу, чтобы вы подумали, нужно ли вам это всё.
– Ага, значит то, что тебе голову открутят – нормально, а нам нельзя? – усмехается Роджер. – Нет уж. Тем более что я вас сюда приволок, поэтому назад не буду поворачивать.
Все замолкают, а Фил подходит ко мне, и, наклонив голову, шепчет в самое ухо:
– Арч, ты забыл, что за мной должок?
– Уймись, я с тебя долги не требую.
– Нет, ты не понимаешь, – продолжает Филин, и я чувствую, как он напряжён. – Ты всегда для меня готов был сделать всё. Поэтому сейчас ты так просто от меня не избавишься. Понял меня, надеюсь?
– Да.
– Вот и молодец, – ухмыляется и возвращается обратно к своему Фрэнку, в хромированных вставках на корпусе которого отражаются звёзды.
– Так, хватит сопли жевать, – говорит решительный Брэйн и поднимается. – Какой там номер гаража, Родж?
– Пятидесятый.
– Значит, пойдёмте потрошить его. Не знаю, как вы, а я так давно не разминался в честной драке, что, кажется, стал терять сноровку. Да прольётся кровь садистов и мучителей! – выкрикивает эти слова, словно боевой клич, и мы, улюлюкая и смеясь, сбегаем вниз с пригорка.
Придурки, не иначе.
Минут через пять мы на месте. Вокруг ночная тьма и ни единого фонаря. На вытоптанной тысячами шагов дорожке следы чьих-то прожитых моментов: окурки, упаковки из-под презервативов, в кустах валяются смятые гармошкой пластиковые пивные бутылки.
– Смотрите, тут не только пивом балуются, – шипит Брэйн, указывая куда-то в сторону, где примята чахлая трава и что-то белеет. – И там тоже, и там.
Фил удивлённо присвистывает, а я, приглядевшись, понимаю, что эти белые вспышки в ночной траве – шприцы.
– Злачное местечко, однако, – замечает Роджер, отшвыривая очередного остроконечного убийцу ногой в сторону.
Мы молчим и идём по дорожке, вдоль выстроившихся в две линии невзрачных грязно-серых коробок чьих-то гаражей. Не знаю, держит ли здесь хоть кто-то ещё свои автомобили, или всё ограничивается вздувшимися банками с прокисшими огурцами или мешками картошки в зимний период. Вокруг тишина, почти зловещая, будь я повпечатлительнее. Слева в кустах что-то мелькает, шуршит и чихает. Крыса, что ли? Интересно, крысы чихают?
– Вот, кажется, пришли, – произносит Брэйн, а его голос, грубый и хриплый, звучит оглушающе в тишине. – Вот пятидесятый гараж.
И правда, к каждой из коробок прибита небольшая жестяная табличка с порядковым номером. На некоторых, кроме этого значатся и контактные данные владельца. Но на нужном нам виднеется лишь криво написанные белой краской пятёрка и ноль.
Дверь на удивление открыта: ни замка, ни засова.
– Странно, конечно, – замечает Фил.
– Сбежал, наверное, – говорит Роджер, поглаживая бороду. На его лице застыло мрачное выражение, а меж рыжих бровей залегла глубокая складка.
Мне и самому как-то не по себе, потому что всё слишком просто, а так не бывает. В таких делах удача, обычно, не спешит улыбаться хорошим парням, вроде нас. В голове мелькает мысль: бросить всё это к чертям и уехать обратно, но я обещал, а слово своё привык держать.
– Надо зайти и посмотреть, что там внутри, – предлагаю, хотя это, наверное, самая тупая в моей жизни идея.
Но парни согласно кивают, и Брэйн распахивает дверь.
В гараже темень, хоть глаз коли, а в спёртом воздухе витает какой-то странный запах – так пахнет на скотобойне.
– Что это за вонь? – слышу голос Фила. – Чёрт, где этот грёбаный выключатель?
– Да уж, знатная вонища, – бурчит Брэйн. – Свинья у него тут сдохла, что ли? Не нравится мне всё это, хоть режьте.
Неожиданно комнату заливает лихорадочным светом – это Филин всё-таки нащупал заветный рычажок.
– Мать моя тормозная колодка, что это за вселенский звездец?! – вскрикивает Роджер, а я стою, глядя на открывшуюся глазу картину, а сердце в груди несётся галопом.
41. Арчи
В захламлённом гараже, где пол усыпан битым стеклом, а полки оторваны «с мясом» и разломаны, воняет гнилью. И кровью. Так пахнет, наверное, страх. Кажется, что здесь бушевал дикий зверь. Разруха и запустение отложили свой отпечаток на всём, что здесь находится.
Но бардаком нас не напугаешь.
На противоположной от входа стене висит девушка. Она мертва – в этом нет никаких сомнений. Когда-то она была красивой, только страдания, что приняла на себя перед смертью, не украсили её. Красное платье (а красное ли оно было изначально, или кровь изменила его цвет?) разорвано и висит вдоль стройных ног лохмотьями. Кожа в корке запекшейся крови, а в животе зияет большая дыра, из которой на пол натекла тёмно-бордовая лужа. Кровь в жизни более густая и тёмная, чем в кино, и сейчас это особенно хорошо заметно. Голова несчастной поникла, а руки, разведённые в разные стороны и зафиксированные грязными верёвками, напоминают обломанные крылья.
– Это вообще что такое? – бормочет Фил, и лицо его бледнеет, а глаза округляются. – Кто это с ней так? Никита этот, что ли?
Был ли здесь на самом деле Никита? Или информатор ошибся? И что это за девушка? Одно ясно точно: тот, кто сделал это – настоящий извращенец и садист.
Опускаю взгляд на пол и замечаю, что он напрочь залит кровью. Кровь также на стенах, хоть в свете тусклой лампочки толком и не разобрать. Но то, что девушку перед смертью мучили, видно даже при слабом освещении.
– Надо убираться отсюда, – говорю, пока парни застыли рядом, не говоря ни слова. – Не хватало ещё, чтобы нас увидел кто-то здесь.
– Правильно, уходим, – кивает Роджер. – Твою мать, в кровь влез, теперь ботинки отмывать.
– В полицию нужно звонить, – произносит Филин, указывая рукой на труп девушки. – Может быть, её похитили и родственники ищут. Никто не знает, сколько она уже здесь и как долго ещё провисит. Место-то глухое.
– Сначала сваливаем, а потом уже звоним, – тоном, не терпящим возражений, говорит Брэйн. – Думаете, если полиция встретит здесь четырёх татуированных мужиков, то будет разбираться мы это или не мы? Сразу загремим на зону, даже судить не станут.
В его словах есть смысл – лучше отсюда убираться, пока хуже не стало. Мы уже не сможем никак помочь этой девушке, которая заплатила своей жизнью неизвестно за что. Пусть полиция приезжает и сама разбирается, нам нет смысла в это ввязываться.
Да только если в жизни начинается звездецовая полоса, от проблем уже не скрыться.
– Стоять, мать вашу, где стоите! – раздаётся голос за нашими спинами, властный и грубый, и заставляет замереть, словно в ботинки свинец налили. – Полиция. Руки за голову!
– А счастье было так близко, – замечает Брэйн, и в голосе его слышится такая тоска, что хоть плачь.
– Мать вашу, – присвистывает бравый полицейский, так неожиданно возникший на пороге злополучного гаража. – Петруша, вот это мы вовремя!
Невидимый Петруша охает, и до меня доходит, как вся эта картина смотрится со стороны: четверо мужиков непонятной наружности стоят в гараже, где всё разломано и разбито, залито кровью, а на стене висит труп девушки.
Но не это волнует меня сейчас. Самое ужасное, что я ведь предупреждал парней. Не нужно было ехать со мной, потому что интуиция – вещь бескомпромиссная. Только бы понять, как тут объявилась полиция? Кто-то их явно навёл – тут без вариантов. Только кто? Никита? Информатор? Или сам Карл, которого мы в глаза никогда не видели?
И получится ли вообще хоть кому-то доказать, что к изуродованному трупу в гараже мы никакого отношения не имеем? Или это бесполезно?
– Стоим, начальник, – усмехается Роджер, сцепив руки в замок над головой. – Куда мы побежим? Посмотри на нас, мы же явно не из сборной по бегу на длинные дистанции. Да и на короткие мы не способны.
– Заткнись, уродище, – просит обладатель хриплого голоса, – а то печень выплюнешь.
Господи, как это всё тупо и убого. Этого просто не может быть: ни с нами, ни в этой жизни, никогда. Сколько раз я был на волосок от того, чтобы попасть за решётку? Сколько раз Филин вытягивал меня из разных переделок, в результате которых не то, что сесть мог, но вообще без головы остаться. Однако всегда это были мои косяки, но сейчас. Это какая-то параллельная реальность, где мне – и не только мне – придётся отвечать за чужое безумие.
– Молчу-молчу, – продолжает скалить зубы Роджер. – Хотя печень моя плохонькая: пропитая, но без неё будет грустно.
– Заткнись, твою мать! – шипит Брэйн. – Чего ты добиваешься? Чтобы нас тоже на стенке распластали?
Роджер замолкает, а полицейский, по всей видимости, достаёт телефон и вызывает подкрепление. Скоро сюда съедется чёртовая уйма полицейских и разных экспертов. Будут снимать отпечатки, искать и опрашивать свидетелей.
– Допрыгались, голубчики? – спрашивает всё тот же мужик, который вызывал коллег.
Всё вокруг, словно в замедленной съемке. Вот высокий парень, явно недавний выпускник юридической академии, заламывает руки Филу за спину и волочёт его куда-то во тьму. Второй, чуть постарше, хватает Роджера. Мы с Брэйном, переглянувшись, идём сами, потому что меньше всего мне хочется сейчас хоть что-то делать, тем более сопротивляться. Вокруг начинается какая-то возня, на месте, как они говорят, преступления, собирается целая толпа народа: кто-то с чемоданчиком, какой-то мужик в медицинской форме спешит к гаражу, слышатся крики, маты, ругань.
«Не нужно топтаться здесь! Улики же!
«Не учи учёного, Палыч. В институтах обучались».
«Их уже взяли, так что можете не торопиться».
Их уже взяли...
Не сразу, но до меня доходят, что это «их» относится к нам, четверым. Это так смешно, что, не сдержавшись, начинаю хохотать в голос. Неожиданная боль пронзает бок, отдаёт в сердце.
– Тебе весело, упырь? – шипит кто-то совсем рядом, но в глазах красная пелена, поэтому не могу рассмотреть того, кто плюётся от ярости мне в ухо. – За что бабу пришили?
– Никого мы не шили, – хриплю в ответ. – Не знаю, кто этот ваш храбрый портняжка, но точно не мы.
– Поговори у меня ещё! – Мужик снова бьёт меня по почкам, вкладывая в это движение всю накопленную ярость и ненависть. – Чего вам, своих шаболд не хватает? Любители БДСМ? Зачем девочку к стене прибили, извращенцы чёртовы?
С каждым словом он всё больше распаляется, и, наверное, скоро у мужика глаза лопнут.
Нас по очереди обыскивают, изымают телефоны и ключи, впихивают в машину, словно мы опасные преступники, но, наверное, этим бравым носителям погонов так и кажется. Не знаю, как они здесь оказались, словно только и ждали, когда мы наследим в гараже, но шанса всё это прекратить, пока что никакого нет.
В голове туман, а сердце сжимается от осознания того, во что втянул парней. Стыдно, гадко и противно от самого себя.
Дверца автозака захлопывается, автомобиль трогается с места и уже через несколько мгновений нас везут по тёмным улицам навстречу так круто изменившейся судьбе.
– Простите, парни, – выдавливаю из себя вину по капле, облачая её в слова. – Как-то всё слишком погано обернулось.
– Не парься, Арч, – говорит Фил и хлопает меня по плечу. – Прорвёмся. Где наша не пропадала?
– Наша везде пропадала, – отвечает Роджер и хохочет. – Мать вашу, я снова чувствую себя пятнадцатилетним. Боже, столько лет прошло, а в этих бобиках всё такая же вонища.
* * *
– Тебя что на самом деле зовут Арчибальд? – ржёт дознаватель, разминая кулаки. – Нет, это дико смешно.
– Ну и смейся, кто тебе мешает? – спрашиваю, сплёвывая на пол.
Кажется, я скоро выплюну свои лёгкие, потому что под рёбрами бурным морем растекается боль. Не помню, сколько уже нахожусь в этом мрачном кабинете, но потрепали меня уже знатно.
– Сейчас посмеюсь, сейчас я тебе так посмеюсь, что ты произнести своё уродское имя не сможешь, гнида, – вскрикивает он, а его глаза наливаются яростью. – Признавайся, как девку потрошили!
Он заносит кулак и лупит меня с размаху по скуле, от чего голова чуть не отлетает на пол. В глазах темнеет каждый раз, когда он так делает. Не только и не столько из-за боли, сколько от злости. Но я пытался вырваться, пытался дать сдачи, но непрозрачный пакет, в котором держали некоторое время мою злополучную башку, быстро выбил всю дурь. Ещё тревожит, что с того момента, как нас четверых привезли в СИЗО, я никого из парней не видел и не слышал. Меня поместили сначала в камеру, где было настоящее столпотворение. Это в ментовских сериалах показывают трёх мирных бомжей, которые досыпают свой срок в тепле и уюте небольшого помещения. Мне же не повезло, потому что вместо безобидных маргиналов мне достались какие-то совсем невменяемые личности.
Особым удовольствием для охранников были даже не побои, а моральные пытки. Поставить на колени, унизить, заставить ходить без штанов под крики и улюлюканья сокамерников? Что может быть проще, что может быть прекраснее?
Правда, от меня быстро отстали со своими фокусами, когда я засунул голову одного особенно прыткого сотоварища в дырку, которая сделана в самом центре камеры и заменяющая нам туалет. Мужик, нанюхавшись и налакавшись дерьма, стал заметно спокойнее, а охрана больше не забирала мои штаны. Да и в целом атмосфера в этом крысятнике стала заметно доброжелательнее.
Но побои я не мог прекратить, не мог повлиять на этого упыря, который вот уже несколько часов практикуется наносить увечья людям, которые ничего плохого ему не сделали.
«Говори, тварь, зачем девку зарезали?!»
Удар.
«Что она вам плохого сделала?!»
Пинок.
«Что, сильно борзый?!»
Взмах ладони. Удар.
«И не таких ломали».
Ботинком в рёбра.
«Вы её после смерти зачем трахали, извращенцы?!»
Головой об стол.
«Думаете, на вас управы не найдётся?!»
Снова удар.
И так, раз за разом, пока я не отключаюсь. Но всегда у меня один ответ: «Докажи». Просто возьми, мразота, и докажи, что именно мы её потрошили, убивали и насиловали. Докажи, что в гараже есть наши отпечатки на сваленных на пол полках, а наши следы есть на её теле. Где орудия убийства, где показания свидетелей?
У него же ничего на нас нет, но мы пойманы на месте преступления, а этого, считают они, достаточно.
Я в сотый раз проклинаю себя за то, что втянул их во всё это. Злюсь ли на Крис, что, в общем-то, из-за неё мы во всё это вляпались? Нет, как не винил Филин Птичку, что нас чуть не поубивали из-за её Кира. История повторяется почти, что с точностью, только моя окрашена в куда более мрачные оттенки.
Снова удар ребром ладони по шее, от чего в глазах окончательно темнеет, и проваливаюсь в спасительное забытьё.
* * *
– Сынок, сынок, очнись!
Звук знакомого голоса, словно через ватное одеяло, доносится до моего слуха. Кто это? Какой ещё сынок?
Чьи-то руки трогают меня, но зачем? Мне так больно, что прикосновения доставляют лишь муки. Хочется, чтобы оставили в покое, ушли все, но тот, кто склонился надо мной, заслоняя собой свет, не собирается уходить. Он тормошит меня, бьёт по щекам, о чём-то громко с кем-то разговаривает, но я почти не могу разобрать слов – только понимаю, что человек, называвший меня «сыном», в ярости.
Постепенно слух восстанавливается. С трудом, но вспоминаю, где я и кто такой. Голос отца гремит совсем рядом, но он больше не пытается привести меня в чувства. То ли отвлёкся, то ли понял, что этим сделает только хуже.
– По какому праву вы так обращаетесь с задержанными? – кричит он совсем рядом, а я пытаюсь улыбнуться, но разбитые губы мешают. – Вы кем себя здесь возомнили, я понять не могу? Давно проверки из службы собственной безопасности не было?! Так я вам устрою.
Ох, папа, папа. Многое ты знаешь и можешь. Только научить сына не быть дебилом так и не удалось.
Пытаюсь разлепить веки, но они слиплись, и ничего не выходит. Рёбра болят и, наверное, сломаны. Хочу подняться, но новый приступ боли скручивает мои внутренности в тугой узел. Я суть боль. И гнев. Хочется встать и расквасить физиономию этому недоделанному инквизитору, но тело не слушается. Хочу спросить, как там Фил и ребята, но из горла вырывается нечленораздельный хрип.
– Ничего, полежи, сынок, – голос отца снова приближается, – сейчас врач придёт, это так просто оставлять нельзя. На всех можно найти управу, и на этих тоже.
Наконец мне удаётся открыть глаза, хоть перед взглядом всё плывёт, но я пытаюсь сфокусироваться на лице отца, который склонился надо мной. Я никогда не видел раньше его таким: взволнованным и взбешённым одновременно.
– Как там Фил? – хриплю, но надеюсь, что поймёт, что я хочу от него. – И другие?
Отец хмурится, пытаясь разобрать мои слова, потом кивает и улыбается:
– Нормально всё с ними. Тоже потрёпанные, но живые.
Судорожно трясу головой – наверное, это должно быть похоже на кивок, но вообще-то начхать. Хочется тихо сдохнуть, чтобы все на свете оставили меня в покое. Слышу, как ярится отец, который вскочил на свою любимую лошадку – справедливое правосудие. Он идеалист, который, несмотря ни на что, ещё способен во что-то верить.
Слышу, как открывается деверь и в комнату кто-то входит. Смерть, что ли, за мной пришла?
– Где пациент? – басовитый голос набатом бьёт в сознании.
Пусть они все заткнутся, пусть отстанут от меня.
Сильные руки подхватывают меня, отрывают от земли, причиняя каждым движением боль, от которой сознание взрывается, и мрак снова заволакивает всё вокруг. Я проваливаюсь в ватную пустоту, из которой, кажется, нет никакого выхода.
Оглядываюсь по сторонам и замечаю, что я снова на том поле, которое является мне каждую ночь во сне. Высокая трава того изумрудного оттенка, который бывает только весной, и в ней утопают ноги почти до колен. Я босой и почти голый иду вперёд, потому что невыносимо бездействовать в этой топкой тишине, от которой уши закладывает. Здесь даже трава не шелестит, и птицы не поют.
Не знаю, сколько бреду в молочно-белом тумане, не имея ни цели, ни ориентиров, но вскоре перед глазами открывается вид, который часто преследует меня во снах, и от которого хотелось бы сбежать, если бы я умел убегать от себя.
Когда белёсое марево окончательно рассеивается, вижу большое раскидистое дерево, на ветвях которого когда-то сидела Нат. Сейчас из-за густой листвы не видно, есть ли там кто-то, но проверить нужно: может быть, я сдох, и Наташа пришла за мной?
В тёмно-зелёной листве, что не колышется на ветру, сидит Наташа.
– Чего замер, Лысый? – смеётся она. – Лезь ко мне. Или боишься?
В её ярко-рыжих волосах запуталось солнце, а в лазоревых глазах пляшут чёртики.
