Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 27."

Автор книги: Лев Толстой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 52 страниц)

Поверка исполнения Христова учения есть сознание степени несоответствия с идеальным совершенством. (Степень приближения не видна: видно одно отклонение от совершенства.)

Человек, исповедующий внешний закон, есть человек, стоящий в свете фонаря, привешанного к столбу. Он стоит в свете этого фонаря, ему светло, и итти ему дальше некуда. Человек, исповедующий Христово учение, подобен человеку, несущему фонарь перед собой на более или менее длинном шесте: свет всегда впереди его и всегда побуждает его итти за собой и вновь открывает ему впереди его новое, влекущее к себе освещенное пространство.

Фарисей благодарит Бога за то, что он исполняет всё.

Богатый юноша тоже исполнил всё с детства и не понимает, чего может недоставать ему, И они не могут думать иначе: впереди их нет того, к чему бы они могли продолжать стремиться.

Десятина отдана, суббота соблюдена, родители почтены, прелюбодеяния, воровства, убийства – нет. Чего же еще? Для исповедующего же христианское учение достижение всякой ступени совершенства вызывает потребность вступления на высшую ступень, с которой открывается еще высшая, и так без конца.

Исповедующий закон Христа всегда в положении мытаря. Он всегда чувствует себя несовершенным, не видя позади себя пути, который он прошел, а видя всегда впереди себя тот путь, по которому еще надо итти и который он не прошел еще

В этом состоит различие учения Христа от всех других религиозных учений, различие, заключающееся не в различии требований, а в различии способа руководства людей. Христос не давал никаких определений жизни, он никогда не устанавливал никаких учреждений, никогда не устанавливал и брака. Но люди, не понимающие особенности учения Христа, привыкшие к внешним учениям и желающие чувствовать себя правыми, как чувствует себя правым фарисей, противно всему духу учения Христа, из буквы его сделали внешнее учение правил, называемое церковным христианским учением, и этим учением подменили истинное Христово учение идеала.

Церковные, называющие себя христианскими учения по отношению ко всем проявлениям жизни вместо учения идеала Христа поставили внешние определения и правила, противные духу учения. Это сделано по отношению власти, суда, войска, церкви, богослужения, это сделано и по отношению брака: несмотря на то, что Христос не только никогда не устанавливал брака, но уж если отыскивать внешние определения, то скорее отрицал его («оставь жену и иди за мной»), церковные учения, называющие себя христианскими, установили брак как христианское учреждение, т. е. определили внешние условия, при которых плотская любовь может для христианина будто бы быть безгрешною, вполне законною.

Но так как в истинном христианском учении нет никаких оснований для учреждения брака, то и вышло то, что люди нашего мира от одного берега отстали и к другому не пристали, т. е. не верят в сущности в церковные определении брака, чувствуя, что это учреждение не имеет оснований в христианском учении, и вместе с тем не видят перед собой закрытого церковным учением идеала Христа, стремления к полному целомудрию и остаются по отношению брака без всякого руководства. От этого-то и происходит то, кажущееся сначала странным, явление, что у евреев, магометан, ламаистов и других, признающих религиозные учения гораздо низшего уровня, чем христианское, но имеющих точные внешние определения брака, семейное начало и супружеская верность несравненно тверже, чем у так называемых христиан.

У тех есть определенное наложничество, многоженство, ограниченное известными пределами. У нас же существует полная распущенность и наложничество, многоженство и многомужество, не подчиненное никаким определениям, скрывающееся под видом воображаемого единобрачия.

Только потому, что над некоторой частью соединяющихся совершается духовенством за деньги известная церемония, называемая церковным браком, люди нашего мира наивно или лицемерно воображают, что живут в единобрачии.

Христианского брака быть не может и никогда не было, как никогда не было и не может быть ни христианского богослужения (Мф. VI, 5—12; Иоан. IV, 21), ни христианских учителей и отцов (Мф. XXIII, 8—10), ни христианской собственности, ни христианского войска, ни суда, ни государства. Так и понималось это всегда истинными христианами первых и последующих веков.

Идеал христианина есть любовь к Богу и ближнему, есть отречение от себя для служения Богу и ближнему; плотская же любовь, брак, есть служение себе и потому есть во всяком случае препятствие служению Богу и людям, а потому с христианской точки зрения – падение, грех.

Вступление в брак не может содействовать служению Богу и людям даже в том случае, если бы вступающие в брак имели бы целью продолжение рода человеческого. Таким людям, вместо того чтобы вступать в брак для произведения детских жизней, гораздо проще поддерживать и спасать те миллионы детских жизней, которые гибнут вокруг нас от недостатка не говорю уже духовной, но материальной пищи.

Только в том случае мог бы христианин без сознания падения, греха вступить в брак, если бы он видел и знал, что все существующие жизни детей обеспечены.

Можно не принимать учения Христа, того учения, которым проникнута вся наша жизнь и на котором основана вся наша нравственность, но, принимая это учение, нельзя не признавать того, что оно указывает идеал полного целомудрия.

В Евангелии ведь сказано ясно и без возможности какого-либо перетолкования – во-первых, то, что женатому не должно разводиться с женой, с тем чтобы взять другую, а должно жить с той, с которой раз сошелся (Мф. V, 31—32; XIX, 8); во-вторых, то, что человеку вообще, и, следовательно, как женатому, так и неженатому, грешно смотреть на женщину как на предмет наслаждения (Мф. V, 28—29), и, в-третьих, то, что неженатому лучше не жениться вовсе, т. е. быть вполне целомудренным (Мф. XIX, 10—12).

Для многих и многих мысли эти покажутся странными и даже противоречивыми. И они действительно противоречивы, но не между собой, а мысли эти противоречат всей нашей жизни, и невольно является сомнение: кто прав? – мысли ли эти или жизнь миллионов людей и моя? Это самое чувство испытывал и я в сильнейшей степени, когда приходил к тем убеждениям, которые теперь высказываю: я никак не ожидал, что ход моих мыслей приведет меня к тому, к чему он привел меня. Я ужасался своим выводам, хотел не верить им, но не верить нельзя было. И как ни противоречат эти выводы всему строю нашей жизни, как ни противоречат тому, что я прежде думал и высказывал даже, я должен был признать их.

«Но всё это общие соображения, которые, может быть, и справедливы, но относятся к учению Христа и обязательны для тех, которые исповедуют его, но жизнь есть жизнь, и нельзя, указав впереди недостижимый идеал Христа, оставить людей в одном из самых жгучих, общих и производящих наибольшие бедствия вопросов с одним этим идеалом без всякого руководства.

«Молодой, страстный человек сначала увлечется идеалом, но не выдержит, сорвется и, не зная и не признавая никаких правил, попадет в полный разврат!»

Так рассуждают обыкновенно.

«Христов идеал недостижим, поэтому не может служить нам руководством в жизни; о нем можно говорить, мечтать, но для жизни он не приложим, и потому надо оставить его. Нам нужен не идеал, а правило, руководство, которое было бы по нашим силам, по среднему уровню нравственных сил нашего общества: церковный честный брак или хоть даже не совсем честный брак, при котором один из брачующихся, как у нас, мужчина, уже сходился со многими женщинами, или хотя бы брак с возможностью развода, или хотя бы гражданский, или (идя по тому же пути) хотя бы японский на срок, – почему же не дойти и до домов терпимости?»

Говорят, это лучше, чем уличный разврат. В том-то и беда, что, позволив себе принижать идеал по своей слабости, нельзя найти того предела, на котором надо остановиться.

Но ведь это рассуждение с самого начала неверно; неверно прежде всего то, чтобы идеал бесконечного совершенства не мог быть руководством в жизни и чтобы нужно было, глядя на него, или махнуть рукой, сказав, что он мне не нужен, так как я никогда не достигну его, или принизить идеал до тех ступеней, на которых хочется стоять моей слабости.

Рассуждать так – всё равно, что мореплавателю сказать себе, что так как я не могу идти по той линии, которую указывает компас, то я выкину компас или перестану смотреть на него, т. е. отброшу идеал или прикреплю стрелку компаса к тому месту, которое будет соответствовать в данную минуту ходу моего судна, т. е. принижу идеал к моей слабости. Идеал совершенства, данный Христом, не есть мечта или предмет риторических проповедей, а есть самое необходимое, всем доступное руководство нравственной жизни людей, как компас – необходимое и доступное орудие руководства морехода; только надо верить как в то, так и в другое. В каком бы ни находился человек положении, всегда достаточно учения идеала, данного Христом, для того чтобы получить самое верное указание тех поступков, которые должно и не должно совершать. Но надо верить этому учению вполне, этому одному учению, перестать верить во все другие, точно так же как надо мореходу верить в компас, перестать приглядываться и руководиться тем, что он видит по сторонам. Надо уметь руководствоваться христианским учением, как уметь руководствоваться компасом, а для этого, главное, надо понимать свое положение, надо уметь не бояться с точностью определять свое отклонение от идеального данного направления. На какой бы ступени ни стоял человек, всегда есть для него возможность приближения к этому идеалу, и никакое положение для него не может быть таким, в котором бы он мог сказать, что он достиг его, и не мог бы стремиться к еще большему приближению. Таково стремление человека к христианскому идеалу вообще и таково же к целомудрию в частности. Если представить себе по отношению полового вопроса самые различные положения людей – от невинного детства до брака – , в которых не соблюдается воздержание, на каждой ступени между этими двумя положениями учение Христа с выставляемым им идеалом будет всегда служить ясным и определенным руководством того, что должно и не должно на каждой из этих ступеней делать человеку.

Что делать чистому юноше, девушке? Соблюдать себя чистыми от соблазнов и, для того чтобы быть в состоянии все свои силы отдать на служение Богу и людям, стремиться к большему и большему целомудрию мыслей и желаний.

Что делать юноше и девушке, подпавшим соблазнам, поглощенным мыслями о беспредметной любви или о любви к известному лицу и потерявшим от этого известную долю возможности служить Богу и людям? Всё то же: не попускать себя на падение, зная, что такое попущение не освободит от соблазна, а только усилит его, и всё так же стремиться к большему и большему целомудрию для возможности более полного служения Богу и людям.

Что делать людям, когда они не осилили борьбы и пали? Смотреть на свое падение не как на законное наслаждение, как смотрят теперь, когда оно оправдывается обрядом брака, ни как на случайное удовольствие, которое можно повторять с другими, ни как на несчастие, когда падение совершается с неровней и без обряда, а смотреть на это первое падение как на единственное, как на вступление в неразрывный брак.

Вступление это в брак своим вытекающим из него последствием – рождением детей – определяет для вступивших в брак новую, более ограниченную форму служения Богу и людям. До брака человек непосредственно в самых разнообразных формах мог служить Богу и людям; вступление же в брак ограничивает его область деятельности и требует от него возращения и воспитания происходящего от брака потомства, будущих служителей Богу и людям.

Что делать мужчине и женщине, живущим в браке и исполняющим то ограниченное служение Богу и людям, через возращение и воспитание детей, которое вытекает из их положения?

Всё то же: стремиться вместе к освобождению от соблазна, очищению себя и прекращению греха, заменой отношений, препятствующих и общему и частному служению Богу и людям, заменой плотской любви чистыми отношениями сестры и брата.

И потому неправда то, что мы не можем руководиться идеалом Христа, потому что он так высок, совершенен и недостижим. Мы не можем руководиться им только потому, что мы сами себе лжем и обманываем себя.

Ведь если мы говорим, что нужно иметь правила более осуществимые, чем идеал Христа, а то иначе мы, не достигнув идеала Христа, впадем в разврат, мы говорим не то, что для нас слишком высок идеал Христа, а только то, что мы в него не верим и не хотим определять своих поступков по этому идеалу.

Говоря, что раз павши, мы впадем в разврат, мы ведь этим говорим только, что мы вперед уже решили, что падение с неровней не есть грех, а есть забава, увлечение, которое необязательно поправить тем, что мы называем браком. Если же бы мы понимали, что падение есть грех, который должен и может быть искуплен только неразрывностью брака и всей той деятельностью, которая вытекает из воспитания детей, рожденных от брака, то падение никак не могло бы быть причиной впадения в разврат.

А то ведь это всё равно, как если бы земледелец не считал посевом тот посев, который не удался ему, а, сея на другом и третьем месте, считал бы настоящим посевом тот, который удается ему. Очевидно, что такой человек испортил бы много земли и семян и никогда бы не научился сеять. Только поставьте идеалом целомудрие, считайте, что всякое падение кого бы то ни было с кем бы то ни было есть единственный, неразрывный на всю жизнь брак, и будет ясно, что руководство, данное Христом, не только достаточно, но единственно возможно.

«Человек слаб, надо дать ему задачу по силам», говорят люди. Это всё равно, что сказать: «руки мои слабы, и я не могу провести линию, которая была бы прямая, т. е. кратчайшая между двумя точками, и потому, чтоб облегчить себя, я, желая проводить прямую, возьму за образец себе кривую или ломаную». Чем слабое моя рука, тем нужнее мне совершенный образец.

Нельзя, познав христианское учение идеала, делать так, как будто мы не знаем его, и заменять его внешними определениями. Христианское учение идеала открыто человечеству именно потому, что оно может руководить его в теперешнем возрасте.

Человечество уже выжило период религиозных, внешних определений, и никто уже не верит в них.

Христианское учение идеала есть то единое учение, которое может руководить человечеством. Нельзя, не должно заменять идеал Христа внешними правилами, а надо твердо держать этот идеал перед собой во всей чистоте его и, главное, верить в него.

Плавающему недалеко от берега можно было говорить: «держись того возвышения, мыса, башни» и т. п.

Но приходит время, когда пловцы удалились от берега, и руководством им должны и могут служить только недостижимые светила и компас, показывающий направление. А то и другое дано нам.

–

ПЛОДЫ ПРОСВЕЩЕНИЯ

КОМЕДИЯ В 4-Х ДЕЙСТВИЯХ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА.

Леонид Федорович Звездинцев, отставной поручик конной гвардии, владетель 24 тысяч десятин в разных губерниях. Свежий мужчина, около 60 лет, мягкий, приятный, джентльмен. Верит в спиритизм и любит удивлять других своими рассказами.

Анна Павловна Звездинцева, его жена, полная, молодящаяся дама, озабоченная светскими приличиями, презирающая своего мужа и слепо верящая доктору. Дама раздражительная.

Бетси, их дочь, светская девица, лет 20-ти, с распущенными манерами, подражающими мужским, в pince-nez. Кокетка и хохотунья. Говорит очень быстро и очень отчетливо, поджимая губы, как иностранка.

Василий Леонидыч, их сын, 25-ти лет, кандидат юридических наук, без определенных занятий, член общества велосипедистов, общества конских ристалищ и общества поощрения борзых собак. Молодой человек, пользующийся прекрасным здоровьем и несокрушимой самоуверенностью. Говорит громко и отрывисто. Либо вполне серьезен, почти мрачен, либо шумно-весел и хохочет громко.

Алексей Владимирович Кругосветлов, профессор. Ученый, лет 50-ти, с спокойными, приятно самоуверенными манерами и такою же медлительною, певучей речыо. Охотно говорит. К несоглашающимся с собой относится кротко-презрительно. Много курит. Худой, подвижный человек.

Доктор, лет 40, здоровый, толстый, красный человек. Громогласен и груб. Постоянно самодовольно посмеивается.

Марья Констaнтиновна, девица лет 20-ти, воспитанница консерватории, учительница музыки, с махрами на лбу, в преувеличенно-модном туалете, заискивающая и конфузящаяся.

Петрищев, лет 28, кандидат филологических наук, ищущий деятельности, член тех же обществ, как и Василий Леонидыч, и, кроме того, общества устройства ситцевых и коленкоровых балов. Плешивый, быстрый в движениях и речи и очень учтивый.

Баронесса, важная дама, лет 50-ти, неподвижная, говорит без интонаций.

Княгиня, светская дама, гостья.

Княжна, светская девица, гримасница, гостья.

Графиня, древняя дама, насилу движущаяся, с фальшивыми буклями и зубами.

Гросман, брюнет еврейского типа, очень подвижный, нервный, говорит очень громко.

Толстая барыня, Марья Васильевна Толбухина, очень важная, богатая и добродушная дама, знакомая со всеми замечательными людьми, прежними и теперешними. Очень толстая, говорит поспешно, стараясь переговорить других. Курит.

Барон Клинген (Кокò), кандидат Петерб. университета, камер-юнкер, служащий при посольстве. Вполне correct и потому спокоен душою и тихо весел.

Дама.

Барин (без слов).

Сахатов, Сергей Иванович, лет 50-ти, бывший товарищ министра, элегантный господин, широкого европейского образования, ничем не занят и всем интересуется. Держит себя достойно и даже несколько строго.

Федор Иваныч, камердинер, лет под 60-т. Образованный и любящий образование человек, злоупотребляющий употреблением pince-nez и носового платка, который он медленно развертывает. Следит за политикой. Человек умный и добрый.

Григорий, лакей, лет 28, красавец собой, развратный, завистлирый и смелый.

Яков, лет 40, буфетчик, суетливый, добродушный, живущий только деревенскими семейными интересами.

Семен, буфетный мужик, лет 20. Здоровый, свежий деревенский малый, белокурый, без бороды еще, спокойный, улыбающийся.

Кучер, лет 35. Щеголь, с усами только, грубый и решительный.

Старый повар, лет 45, лохматый, не бритый, раздутый, желтый, трясущийся, в нанковом летнем оборванном пальто и грязных штанах, и опорках, говорит хрипло. Слова вырываются из него как бы через преграду.

Кухарка, говорунья, недовольная, лет 30.

Швейцар, отставной солдат.

Таня, горничная, лет 19-ти, энергическая, сильная, веселая и быстро изменяющая настроение девушка. В минуты сильного возбуждения радости взвизгивает.

1-й мужик, лет 60-ти, ходил старшиной, полагает, что знает обхождение с господами, и любит себя послушать.

2-й мужик, лет 45, хозяин, грубый и правдивый, не любит говорить лишнего. Отец Семена.

3-й мужик, лет 70-ти, в лаптях, нервный, беспокойный, торопится, робеет и разговором заглушает свою робость.

1-й выездной лакей графини. Старик старого завета, с лакейской гордостью.

2-й выездной лакей, огромный, здоровый, грубый.

Артельщик из магазина. В синей поддевке, с чистым румяным лицом. Говорит твердо, внушительно и ясно.

Действие происходит в столице, в доме Звездинцевых.

–

ДЕЙСТВИЕ I.

Театр представляет переднюю богатого дома в Москве. Три двери: наружная, в кабинет Леонида Федоровича и в комнату Василья Леонидыча. Лестница наверх, во внутренние покои; сзади нее проход в буфет.

ЯВЛЕНИЕ 1-е.

Григорий (молодой и красивый лакей, глядится в зеркало и прихорашивается).

Григорий.

А жаль усов! Не годится, говорит, лакею усы! А отчего? Чтобы видно было, что ты лакей. А то как бы не превзошел сынка ее любезного. И есть кого! Хоть и без усов, а далеко ему... (Вглядывается с улыбкой.)И сколько их за мной волочатся! Только никто вот не нравится, как Таня эта! Простая горничная! Нда! А вот лучше барышни. (Улыбается.)Да и мила! (Прислушивается.)Вот, она и есть! (Улыбается.)Вишь постукивает каблучками... в-ва!..

ЯВЛЕНИЕ 2-е.

Григорий и Таня (с шубкой и ботинками).

Григорий.

Татьяне Марковне мое почтение!

Таня.

Что, смотритесь всё? Думаете, очень из себя хороши?

Григорий.

А что, неприятен?

Таня.

Так, ни приятен ни неприятен, а середка на половину. Что ж это у вас шубы-то понавешаны?

Григорий.

Сейчас, сударыня, уберу. (Снимает шубу и накрывает ею Таню, обнимая ее.)Таня, что я тебе скажу...

Таня.

Ну вас совсем! И к чему это пристало! (Сердито вырывается.)Говорю же, оставьте!

Григорий (оглядывается).

Поцелуйте же.

Таня.

Да что вы в самом деле пристали? Я вас так поцелую!... (Замахивается.)

Василий Леонидыч. (За сценой слышен звонок и потом крик.)

Григорий!

Таня.

Вон, идите, Василий Леонидыч зовет.

Григорий.

Подождет, он только глаза продрал. Слушай-ка, отчего не любишь?

Таня.

И какие такие любови выдумали! Я никого не люблю.

Григорий.

Неправда, Семку любишь. И нашла же кого, буфетного мужика сиволапого!

Таня.

Ну, какой ни-на-есть, да вот вам завидно.

Василий Леонидыч (за сценой).

Григорий!

Григорий.

Поспеешь!.. Есть чему завидовать! Ведь ты только начала образовываться и с кем связываешься? То ли дело меня бы полюбила... Таня...

Таня (сердито и строго).

Говорю, не будет вам ничего.

Василий Леонидыч (зa сценой).

Григорий!!!

Григорий.

Уж очень строго себя ведете.

Василий Леонидыч (зa сценой, упорно, ровно, во всю мочь кричит).

Григорий! Григорий! Григорий!

(Таня и Григорий смеются.)

Григорий.

Меня ведь какие любили!

(Звонок.)

Таня.

Ну и идите к ним, а меня оставьте.

Григорий.

Глупая ты, посмотрю. Ведь я не Семен.

Таня.

Семен жениться хочет, а не глупости.

ЯВЛЕНИЕ 3-е.

Григорий, Таня и артельщик (несет большой картон с платьем).

Артельщик.

С добрым утром!

Григорий.

Здравствуйте. От кого?

Артельщик.

От Бурде, с платьем, да вот записка барыне.

Таня (берет записку).

Посидите тут, я подам. (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ 4-е.

Григорий, артельщик и Василий Леонидыч (высовывается из двери в рубашке и туфлях).

Василий Леонидыч.

Григорий!

Григорий.

Сейчас!

Василий Леонидыч.

Григорий! разве не слышишь?

Григорий.

Я только пришел.

Василий Леонидыч.

Воды теплой и чаю.

Григорий.

Сейчас Семен принесет.

Василий Леонидыч.

А это что? От Бурдье?

Артельщик

Так точно-с.

(Василий Леонидыч и Григорий уходят. – Звонок.)

ЯВЛЕНИЕ 5-е.

Артельщик и Таня (вбегает на звонок и отворяет дверь).

Таня (артельщику).

Подождите.

Артельщик.

И так дожидаюсь.

ЯВЛЕНИЕ 6-е

Артельщик, Таня и Сахатов (входит в дверь).

Таня.

Извините, сейчас вышел лакей. Да вы пожалуйте. Позвольте! (Снимает шубу.)

Сахатов (оправляясь).

Дома Леонид Федорович? Встали?

(Звонок.)

Таня.

Как же, давно уж!

ЯВЛЕНИЕ 7-е.

Артельщик, Таня и Сахатов. ВходитДоктор.

Доктор (ищет лакея. Увидав Сахатова, с развязностью).

А? мое почтение!

Сахатов (пристально вглядывается).

Доктор, кажется?

Доктор.

А я думал, что вы за границей. К Леониду Федоровичу?

Сахатов.

Да. А вы что же? Болен разве кто?

Доктор (посмеиваясь).

Не то чтобы болен, а знаете, с этими барынями беда! До трех часов каждый день сидит за винтом, а сама тянется в рюмку. А барыня сырая, толстая, да и годочков-то немало.

Сахатов.

Вы так и Анне Павловне высказываете ваш диагноз? Ей не нравится, я думаю.

Доктор (смеясь).

Что же, правда. Все эти штуки проделывают, а потом расстройство пищеварительных органов, давление на печень, нервы, – ну, и пошла писать, а ты ее подправляй. Беда с ними! (Посмеивается.)А вы что? Вы, кажется, спирит тоже?

Сахатов.

Я? Нет, я не спирит тоже... Ну, мое почтение! (Хочет итти, но доктор останавливает.)

Доктор.

Нет, ведь я тоже не отрицаю вполне, когда такой человек, как Кругосветлов, принимает участие. Нельзя же! Профессор, европейская известность. Что-нибудь да есть. Хотелось бы как-нибудь посмотреть, да всё некогда, другое дело есть.

Сахатов.

Да, да. Мое почтение! (Уходит с легким поклоном.)

Доктор (Тане).

Встали?

Таня.

В спальне. Да вы пожалуйте.

(Сахатов и Доктор расходятся в разные стороны.)

ЯВЛЕНИЕ 8-е.

Артельщик, Таня и Федор Иваныч (входит с газетой в руках).

Федор Иваныч (к Артельщику).

Вы что?

Артельщик.

От Бурде с платьем да с запиской. Велели подождать.

Федор Иваныч.

А, от Бурде! (К Тане.)Кто это прошел?

Таня.

Сахатов, Сергей Иваныч, и еще доктор. Они тут постояли, поговорили. Всё о спиритичестве.

Федор Иваныч (поправляя)

Об спиритизме.

Таня.

Да я и говорю об спиритичестве. А вы слышали, Федор Иваныч, как прошлый раз удалось хорошо? (Смеется.)И стучало, и вещи перелетали.

Федор Иваныч

А ты почем знаешь?

Таня.

А Лизавета Леонидовна сказывали.

ЯВЛЕНИЕ 9-е.

Таня, Федор Иваныч, Артельщик и Яков-буфетчик (бежит с стаканом чаю)

Яков (к Артельщику).

Здравствуйте!

Артельщик (грустно).

Здравствуйте.

(Яков стучит в дверь к Василью Леонидычу.)

ЯВЛЕНИЕ 10-е.

Те же и Григорий

Григорий.

Давай.

Яков.

А стаканы вчерашние всё не принесли, да и поднос от Василья Леонидыча. Ведь с меня спросят.

Григорий.

Поднос занят у него с сигарками.

Яков.

Так вы переложите. Ведь с меня взыскивают.

Григорий.

Принесу, принесу!

Яков.

Вы говорите, принесу, а его нет. Намедни хватились, а подавать не на чем.

Григорий.

Да принесу, говорю. Эка суета!

Яков.

Вам хорошо так говорить, а я вот третий чай подавай да завтракать собирай. Треплешься, треплешься день деньской. Есть ли у кого в доме больше моего дела? А всё нехорош!

Григорий.

Да уж чего лучше? Вишь как хорош!

Таня.

Вам все нехороши, только вы один...

Григорий (к Тане).

Тебя не спросили! (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ 11-е.

Таня, Яков, Федор Иваныч и Артельщик.

Яков.

Да что, я не обижаюсь, Татьяна Марковна, барыня не говорила ничего про вчерашнее?

Таня.

Это об лампе-то?

Яков.

И как это она вырвалась из рук, Бог ее знает. Только стал обтирать, хотел перехватить, – вышмыгнула как-то... В мелкие кусочки! Всё мое несчастье! Ему хорошо, Григорию-то Михайлычу, говорить, как он один головой, а вот как семья? Ведь тоже надо обдумать да прокормить. Я на труды не смотрю. Так ничего не говорила? Ну, и слава Богу! А ложечки у вас, Федор Иваныч, одна или две?

Федор Иваныч.

Одна, одна. (Читает газету.)

(Яков уходит.)

ЯВЛЕНИЕ 12-е.

Таня, Федор Ивaныч и Артельщик. Слышен звонок.

ВходятГригорий с подносоми Швейцар.

Швейцар (Григорию).

Доложите барину, мужики из деревни.

Григорий (указывая на Федора Иваныча).

Дворецкому доложи, а мне некогда. (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ 13-е.

Таня, Федор Иваныч, Швейцар и Артельщик.

Таня.

Откуда мужики?

Швейцар.

Из Курской, кажется.

Таня (взвизгивает).

Они... Это Семенов отец о земле. Пойду встречу. (Бежит.)

ЯВЛЕНИЕ 14-е.

Федор Иваныч, Швейцар и Артельщик.

Швейцар.

Так как скажете: пустить их сюда, или как? Они говорят – об земле, барин знает.

Федор Иваныч.

Да, о покупке земли. Так, так. Гость у него теперь. Ты вот что: скажи, чтоб подождали.

Швейцар.

Где ж ждать?

Федор Иваныч.

Пусть на дворе подождут, я тогда вышлю.

(Швейцар уходит.)

ЯВЛЕНИЕ 15-е.

Федор Иваныч, Таня, за нейтри Мужика, Григорий и Артельщик.

Таня.

Направо. Сюда, сюда!

Федор Иваныч.

Я не велел пускать было сюда.

Григорий.

То-то, егоза!

Таня.

Да ничего, Федор Иваныч, они тут с краюшка.

Федор Иваныч.

Натопчут.

Таня.

Они ноги обтерли, да я и подотру. (Мужикам.)Вот тут и станьте.

(Мужики входят, несут гостинцы в платках: кулич, яйца, полотенца, ищут, на что креститься. Крестятся на лестницу, кланяются Федору Иванычу и становятся твердо.)

Григорий (Федору Иванычу).

Федор Иваныч! вот говорили, от Пироне фасонисты щиблетки, уж это чего лучше у энтого-то? (Показывает на третьего Мужика в чунях.)

Федор Иваныч.

Всё вам только пересмеивать людей!

(Григорий уходит.)

ЯВЛЕНИЕ 16-е.

Таня, Федор Иваныч и три Мужика.

Федор Иваныч (встает и подходит к Мужикам).

Так вы самые курские, о покупке земли?

1-й мужик.

Так точно. Происходит, примерно, насчет свершения продажи земли мы. Доложить бы как?

Федор Иваныч.

Да, да, знаю, знаю. Подождите здесь, я сейчас доложу. (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ 17-е.

Таня и три Мужика. Василий Леонидыч (за сценой). (Мужики оглядываются, не знают куда деть гостинцы.)

1-й мужик.

Как же, значит, это, не знаю, как назвать, на чем бы подать? Хворменно, чтоб предмет исделать. Блюдце бы, что ли?

Таня.

Сейчас, сейчас. Давайте сюда; покамест вот так. (Ставит на диванчик.)

1-й мужик.

Это какого звания, примерно, почтенный подходил-то к нам?

Таня.

Это камердин.

1-й мужик.

Прямое дело, камардин. В распоряжении, значит, тоже. ( К Тане.) А вы, примерно, тоже при услужении будете?

Таня.

В горничных я. Ведь я тоже Деменская. Я ведь вас знаю, и вас знаю, только энтого дяденьку не знаю. (Указывает на третьего Мужика.)

3-й мужик.

Тех вознала, а меня не вознала?

Таня.

Вы Ефим Антоныч?

1-й мужик.

Двистительно.

Таня.

А вы Семенов родитель, Захар Трифоныч?

2-й мужик.

Верно!

3-й мужик.

А я, скажем, Митрий Чиликин. Вознала теперь?

Таня.

Теперь и вас знать будем.

2-й мужик.

Ты чья ж будешь?

Таня.

А Аксиньи, солдатки покойной, сирота.

1-й и 3-й мужики (с удивлением).

Ну-у?!

2-й мужик.

Не даром говорится: дай за поросенка грош, посади в рожь, он и будет хорош.

1-й мужик.

Двистительно. Сходственно, в роде как мамзель.

3-й мужик.

Это как есть. О, Господи!

Василий Леонидыч (за сценой звонит, а потом кричит).

Григорий! Григорий!

1-й мужик.

Кто ж это так очень себя беспокоит, примерно?

Таня.

Молодой барин это.

3-й мужик

О, Господи! Сказывал, пока что, лучше бы наружу подождали. (Молчание.)

2-й мужик.

Тебя-то Семен замуж берет?

Таня.

А разве он писал? (Закрывается фартуком.)

2-й мужик.

Стало, писал! Да не дело задумал. Избаловался, вижу, малый.

Таня (живо).

Нет, он ничего не избаловался. Послать его вам?

2-й мужик.

Чего посылать-то. Дай срок. Успеем!

(Слышны отчаянные крики Василья Леонидыча:Григорий! чорт тебя возьми! )

ЯВЛЕНИЕ 18-е.

Те же. Из двериВасилий Леонидыч (в рубашке, надевает pince-nez).

Василий Леонидыч.

Вымерли все?

Таня.

Нет его, Василий Леонидыч... Сейчас я пошлю. (Направляется к двери.)

Василий Леонидыч.

Ведь я слышу, что разговаривают. Это что за чучелы явились? А, что?

Таня.

Это мужички из Курской деревни, Василий Леонидыч.

Василий Леонидыч (на Артельщика).

А это кто? А, да, от Бурдье!

(Мужики кланяются. Василий Леонидыч не обращает на них внимания, Григорий встречается с Таней в дверях, Таня остается.)

ЯВЛЕНИЕ 19-е.

Те же и Григорий.

Василий Леонидыч.

Я тебе говорил, – те ботинки. Не могу я эти носить!

Григорий.

Да и те там же стоят.

Василий Леонидыч.

Да где же там?

Григорий.

Да там же.

Василий Леонидыч.

Врешь!

Григорий.

Да вот увидите.

(Василий Леонидыч и Григорий уходят.)

ЯВЛЕНИЕ 20-е.

Таня, три Мужика и Артельщик.

3-й мужик.

А може, скажем, не время таперь, пошли бы на фатеру, обождали бы пока что.