Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 27."
Автор книги: Лев Толстой
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 52 страниц)
–
[ВОЗЗВАНИЕ.]
25 мая 1889.
[228]Нельзя медлить и откладывать. Нечего бояться, нечего обдумывать, какъ и что сказать. Жизнь не дожидается. Жизнь моя уже на исходѣ и всякую минуту можетъ оборваться. А если могу я чѣмъ послужить людямъ, если могу чѣмъ загладить всѣ мои грѣхи, всю мою праздную, похотливую жизнь, то только тѣмъ, чтобы сказать людямъ братьямъ то, что мнѣ дано понять яснѣе другихъ людей, то, что вотъ ужъ 10 лѣтъ мучаетъ меня и раздираетъ мнѣ сердце.
Не мнѣ одному, но всѣмъ людямъ [229]ясно и понятно, что жизнь людская идетъ не такъ, какъ она должна идти, что люди мучаютъ себя и другихъ. [230]Всякій человѣкъ знаетъ, что для его блага, для блага всѣхъ людей нужно любить ближняго не меньше себя, и если не можешь дѣлать ему того, что себѣ хочешь, не дѣлать ему, чего себѣ не хочешь; и ученіе вѣры всѣхъ народовъ, и разумъ, и совѣсть говорятъ тоже всякому человѣку. Смерть плотская, которая стоитъ передъ каждымъ изъ насъ, напоминаетъ намъ, [231]что не дано намъ вкушать плода ни отъ какого изъ дѣлъ нашихъ, что смерть всякую минуту можетъ оборвать нашу жизнь, и что потому одно, что мы можемъ дѣлать, и что можетъ дать намъ радость и спокойствіе, это то, чтобы всякую минуту, всегда дѣлать то, что велитъ намъ нашъ разумъ и наша совѣсть, если мы не вѣримъ откровенію, и откровеніе Христа, если мы вѣримъ ему, то есть, если ужъ мы не можемъ дѣлать ближнему того, что намъ хочется, не дѣлать ему, по крайней мѣрѣ, того, чего мы себѣ не хотимъ. – И какъ давно, и какъ всѣмъ одинаково извѣстно это, [232]и несмотря на то не дѣлаютъ люди другимъ, чего себѣ желаютъ, а убиваютъ, грабятъ, обворовываютъ, мучатъ другъ друга люди и вмѣсто того, чтобы жить въ любви, радости и спокойствiи, живутъ въ мученіяхъ, горести, страхѣ и злобѣ. [233] И вездѣ одно и тоже: люди страдаютъ, мучаются, стараясь не видѣть той безумной жизни, [234]стараются забыться, заглушить свои страданія и не могутъ, и съ каждымъ годомъ все больше и больше людей сходитъ съ ума и убиваетъ себя, не будучи въ силахъ переносить жизнь, противную всему существу человѣческому.
Но, можетъ быть, такова и должна быть жизнь людей. Такъ, какъ живутъ теперь люди съ своими императорами, королями и правительствами, съ своими палатами, парламентами, съ своими миліонами солдатъ, ружей и пушекъ, всякую минуту готовыхъ наброситься другъ на друга. Можетъ быть, такъ и должны жить люди съ своими фабриками и заводами ненужныхъ или вредныхъ вещей, на которыхъ, работая 10, 12, 15 часовъ въ сутки, гибнутъ миліоны людей, мущинъ, женщинъ и дѣтей, превращенныхъ въ машины. Можетъ быть, такъ и должно быть, чтобы все больше и больше пустѣли деревни и наполнялись людьми города съ ихъ трактирами, борделями, ночлежными домами, больницами и воспитательными домами. Можетъ быть, такъ и должно быть, чтобы все меньше и меньше становилось честныхъ браковъ, а все больше и больше проститутокъ и женщинъ, въ утробѣ убивающихъ плодъ. Можетъ быть, такъ и должно быть, чтобы сотни и сотни тысячъ людей сидѣли по тюрьмамъ, въ общихъ или одиночныхъ камерахъ, губя свои души. Можетъ быть, такъ и надо, чтобы та вѣра Христа, которая учитъ смиренію, терпѣнію, перенесенію обидъ, дѣланію ближнему того, чего себѣ хочешь, любви къ нему, любви къ врагамъ, совокупленію всѣхъ во едино, можетъ быть, такъ нужно, чтобъ вѣра Христа, учащая этому, передавалась бы людямъ [235]учителями разныхъ сотенъ враждующихъ между собою сектъ въ видѣ ученія нелѣпыхъ и безнравственныхъ басенъ о сотвореніи міра и человѣка, о наказаніи и искупленіи его Христомъ, объ установлении такихъ или такихъ таинствъ и обрядовъ. Можетъ быть, что все это такъ нужно и свойственно людямъ, какъ свойственно муравьямъ жить въ муравейникахъ, пчеламъ въ ульяхъ, и тѣмъ и другимъ воевать и работать для исполненія закона своей жизни. Можетъ быть, это самое нужно людямъ, таковъ ихъ законъ. И можетъ, требованіе разума и совѣсти о другой, любовной и блаженной жизни, – можетъ быть, это требованіе мечта и обманъ, и не надо и нельзя думать о томъ, что люди могутъ жить иначе. Такъ и говорятъ нѣкоторые. Но сердце человѣческое не вѣритъ этому; и какъ всегда, оно громко вопіяло противъ ложной жизни, призывало людей къ той жизни, которую требуютъ откровеніе, разумъ и совѣсть, такъ еще сильнѣе, сильнѣе, чѣмъ когда-нибудь, оно вопіетъ въ наше время. [236]
Прошли вѣка, тысячелѣтія – вѣчность времени, и насъ не было. И вдругъ мы живемъ, радуемся, думаемъ, любимъ. – Мы живемъ, и срокъ этой жизни нашей по Давиду 70 крошечныхъ лѣтъ, пройдутъ они, и мы исчезнемъ, и этотъ 70-лѣтній предѣлъ закроетъ опять вѣчность времени, и насъ не будетъ такими, какими мы теперь, ужъ никогда. И вотъ, намъ дано прожить эти въ лучшемъ случаѣ 70 лѣтъ, а то можетъ быть только часы даже, прожить или въ тоскѣ и злобѣ или въ радости и любви, прожить ихъ съ сознаніемъ того, что все то, что мы дѣлаемъ, не то и не такъ, или съ сознаніемъ того, что мы сдѣлали, хотя и несовершенно и слабо, но то, именно то, что должно и можно было сдѣлать въ этой жизни.
«Одумайтесь, Одумайтесь, Одумайтесь!» кричалъ еще Іоаннъ Креститель; «одумайтесь», провозглашалъ Христосъ; «одумайтесь», провозглашаетъ голосъ Бога, голосъ совѣсти и разума. Прежде всего остановимся каждый въ своей работѣ или своей забавѣ, остановимся и по думаемъ о томъ, что мы дѣлаемъ. Дѣлаемъ ли то, что должно, или такъ, даромъ, ни за что прожигаемъ ту жизнь, которая среди двухъ вѣчностей смерти дана намъ.
Знаю я, что со всѣхъ сторонъ на тебя налягаютъ люди и не даютъ тебѣ минуты покоя, и что тебѣ, какъ лошади на колесѣ, кажется, что тебѣ никакъ нельзя остановиться, хотя и колесо, движущееся подъ тобой, разогнано самимъ тобою; знаю я, что сотни голосовъ закричатъ на тебя, какъ только ты попытаешься остановиться, чтобы одуматься.
– «Некогда думать и разсуждать, надо дѣлать», – закричитъ одинъ голосъ.
– «Не слѣдуетъ разсуждать о себѣ и своихъ желаніяхъ, когда дѣло, которому ты служишь, есть дѣло общее, дѣло семьи, дѣло торговли, искусства, науки, государства. Ты долженъ служить общему», закричитъ другой голосъ.
– «Все это ужъ пробовано обдумывать, и никто ничего не обдумалъ, живи, вотъ и все», – закричитъ третій голосъ. – «Думай или не думай, все будетъ одно: поживешь недолго и умрешь; и потому живи въ свое удовольствіе».
– «Не думай! Если станешь думать, увидишь, что эта жизнь хуже, чѣмъ не жизнь, и убьешь себя. Живи какъ попало, но не думай», закричитъ четвертый голосъ.
Какъ въ сказкѣ разсказываютъ, что когда уже въ виду искателя клада было то, что онъ искалъ, тысяча страшныхъ и соблазнительныхъ голосовъ закричали вокругъ него, чтобы помѣшать ему взять то, что давало ему счастье. Такъ и голоса слугъ міра сбиваютъ искателя истины, когда онъ уже въ виду ея. Не слушай этихъ голосовъ. И въ отвѣтъ на все, что они могутъ сказать тебѣ, скажи себѣ одно: Позади своей жизни я вижу безконечность времени, въ которомъ меня не было. Впереди меня такая же безконечная тьма, въ которую вотъ-вотъ придетъ смерть и погрузить меня. Теперь я въ жизни и могу – знаю, что могу – могу закрыть глаза и, не видя ничего, попасть въ самую злую и мучительную жизнь, и могу нетолько открыть глаза, смотрѣть, но могу видѣть и оглядывать все вокругъ себя и избрать самую лучшую и радостную жизнь. И потому, что бы мнѣ ни говорили голоса, и какъ бы ни тянули меня соблазны, какъ бы ни тянула меня уже начатая мною, и какъ бы ни поощряла меня текущая вокругъ меня жизнь, я остановлюсь, оглянусь вокругъ себя и одумаюсь.
И стоитъ человѣку сказать себѣ это, какъ онъ увидитъ, что не онъ одинъ одумывается, а что и прежде его, и при немъ много и много людей также, какъ онъ, одумывались и избирали тотъ лучшій путь жизни, который одинъ даетъ благо и ведетъ къ нему.
** [CARTHAGO DELENDA EST.] [237]
(«Жизнь, та форма жизни»...)
Г[осподи] Б[лагослови]. 30 Н[оября 18]89. Я. П.
Garthago delenda est. [238]Жизнь, та форма жизни, которой живемъ теперь мы, христіанскіе народы, – delenda est, должна быть разрушена, говорилъ я и буду твердить это до тѣхъ поръ, пока она будетъ разрушена. Я умру, можетъ быть, пока она не будетъ еще разрушена, но я не одинъ, со мной стоятъ сотни тысячъ людей, со мной стоитъ истина. И она будетъ разрушена, и очень скоро. Она будетъ разрушена не потому, что [239]ее разрушатъ революціонеры, анархисты, рабочіе, государственные социалисты, Японцы или Китайцы, [240]а она будетъ разрушена потому, что она уже разрушена на главную половину – она разрушена въ сознаніи людей. [241]Старая форма жизни [242]держится какъ дерево, отъ котораго живутъ отростки, но которое само кажется живымъ только потому, что гниль, подтачивающая его, еще не прошла всю сердцевину. Тотъ, кто неглухъ и не слѣпъ къ тому, что творится въ нашемъ христіанскомъ мірѣ, не можетъ не видѣть того, что [243]умственный, духовный конецъ прогресса продвинулся впередъ несоразмѣрно съ [244]соціальнымъ, общественнымъ. Это общій голосъ всѣхъ передовыхъ людей нашего времени. Если представить себѣ прогрессъ, какъ движеніе четвероугольнаго
Рукопись (автограф) первого плана «Плодов просвещения»
Размер подлинника
тѣла посредствомъ двухъ прикрѣпленныхъ къ двумъ переднимъ угламъ постромокъ, [245]то положеніе наше теперь подобно тому, которое приняло бы движимое тѣло, когда одна сторона продвинулась бы впередъ несоразмѣрно съ другой. Дѣлать больше нечего, какъ продвинуть отставшій конецъ наравнѣ съ опередившимъ. Естественно заблужденіе недальновидныхъ людей, видящихъ неправильность положенія, и, чтобы исправить его, желающихъ вернуть назадъ продвинутый конецъ; но это невозможно. Продвинувшійся конецъ есть разумное сознаніе – это есть высшая сила въ человѣчествѣ, и потому нѣту той силы, которая могла бы осадить ее. Остается одно: соотвѣтственно сознанію продвинуть действительность. Человѣчество движется [246]только такъ: шагъ сознанія, шагъ практической дѣятельности, осуществляющей въ жизни новый шагъ сознанія. И есть времена, когда дѣйствительность какъ будто на равнѣ съ сознаніемъ (похоже на то, что такъ было въ половинѣ прошлаго вѣка), и есть времена, какъ теперь, когда далеко впередъ выступаетъ сознаніе, несоотвѣтствующее жизни.
Не то – надо вновь.
–
** [ПО ПОВОДУ ДЕЛА СКУБЛИНСКОЙ.]
18 Февр. 1890. Я. П.
Въ Варшавѣ женщина Скуплинская убивала дѣтей – убила ихъ около сотни. Ее судятъ, осудятъ, приговорятъ къ каторжнымъ работамъ или что нибудь въ этомъ родѣ. У насъ въ Тулѣ прошлаго года судился крестьянинъ, изнасиловавшій свою дочь. Слѣдователь разсказывалъ мнѣ, что крестьянинъ этотъ, 44 лѣтъ, былъ похожъ на звѣря: дома у него не было, онъ нѣсколько лѣтъ ходилъ по міру съ дочерью. Его никогда не пускали ночевать въ избы, а онъ лѣто и зиму ночевалъ съ дочерью на дворѣ. Другое дѣло въТулѣ же – такое же точно, почти въ одно и то же время было еще гдѣ то – мальчикъ завелъ въ лѣсъ 5 лѣтнюю дѣвочку, зарѣзалъ ее и вырѣзалъ жиръ, но не успѣлъ сдѣлать нужной ему изъ этого жира свѣчки. Ему помѣшали и посадили его въ острогъ, гдѣ онъ и теперь сидитъ. Злодѣйка Скуплинская и еще другая какая то и ихъ помощники и помощницы, злодѣй отецъ, изнасиловавшій дочь, злодѣй мальчикъ. Это звѣри. Ихъ повѣсить мало. Повѣсить ихъ не поъѣсятъ – неизвѣстно почему, хотя почтенныхъ мужиковъ въ Пензѣ, въ порывѣ гнѣва убившихъ прикащика за убійство одного изъ ихъ товарищей – повѣсили. Но этихъ не повѣсятъ, а будутъ судить: судьи и прокуроры, адвокаты наговорятся въ сласть. Газеты наполнятъ свои столбцы негодованіемъ – людей этихъ: женщинъ, отца и отцевъ, насилующихъ дочерей, и мальчиковъ, убивающихъ дѣтей для приготовленія свѣчей, удалятъ, чтобы они, эти [247]звѣри, не мѣшали намъ, хорошимъ людямъ, жить какъ слѣдуетъ, и жизнь наша хорошая пойдетъ ненарушимо. —
Жизнь наша очень хорошая: Есть у насъ правительство, заботящееся о благѣ народномъ, есть у насъ церковь, заботящаяся о духовномъ христіанскомъ просвѣщеніи народномъ, есть у насъ общественная жизнь и отраженіе ея – общественное мнѣніе, устанавливающее общественную нравственность, воспитывающую наши молодыя поколѣнія и нашъ народъ, не достигшій еще до той нравственной и духовной высоты, на которой стоимъ мы. —
Правительства у насъ хорошія, такія, которыя не могутъ терпѣть того, что дѣлаютъ Скублинскія, нищіе отцы и дѣти, приготовляющія свѣчи. Правительства наши отъ русскаго до американскаго знаютъ и видятъ очень хорошо, чего не можетъ теперь не видѣтъ слѣпой и не слышать глухой, что алкоголь есть самый вредоносный ядъ, губящій и тѣло и душу человѣка, что 0,9 бѣдствій и страданій, и Скублинскія, и нищіе, и дѣти, дѣлающія свѣчки, и тысячи другихъ преступленій, происходящихъ отъ вошедшаго (введеннаго правительствами или высшими. классами) въ обычай и страсть употребленія этого яда въ разныхъ формахъ – водки, винъ, пивъ, правительства поощряютъ производства этихъ ядовъ (притворяясь при этомъ, что они очень скорбятъ объ этомъ), выдаютъ награды за изготовленіе наилучшихъ ядовъ на выставкахъ и, главное, собираютъ деньги за продажу этихъ ядовъ (и потому не могутъ не поощрять ихъ). Это разъ. Другой признакъ той нравственной высоты, на которой мы стоимъ и съ которой не можетъ не негодовать на Скублинскую, нищихъ и мальчиковъ, дѣлающихъ свѣчи, это отношеніе нашего правительства къ женщинамъ въ ихъ половомъ отношеніи и къ дѣтямъ, къ младенцамъ. Правительства наши тоже всѣ учреждаютъ, организуютъ проституцію. Миліоны да миліоны женщинъ, лишенныя не только свободы, но человѣческаго образа, приговоренныя вѣрнѣе приговора къ казни преступника, приговоренныя къ ранней погибели въ своей отверженности, миліоны такихъ женщинъ организуются правительствомъ. Но правительству мало этого попеченія о нравственности своихъ народовъ – оно учреждаетъ еще воспитательные дома, распространяющiе развратъ на огромный районъ вокругъ себя, дома, гдѣ тысячи служащихъ получаютъ квартиры и жалованье за то, что въ этихъ домахъ съ паркетными полами убиваютъ дѣтей въ такомъ количествѣ, до котораго не достигнетъ дѣятельность тысячъ Скублинскихъ въ этомъ направленіи. Но деятельность нашихъ правительствъ не ограничивается этимъ. Благодѣтельныя правительства, озабоченныя благомъ своихъ гражданъ, учреждаютъ суды для распространенія между гражданами правильныхъ нравственныхъ понятій. Суды эти разнообразны, смотря по той фарисейской роли, которую избираетъ правительство, и по тому обычаю, который существуетъ въ странѣ. У насъ въ Россіи хотя и притворяются, что держатся гласнаго суда съ присяжными, въ сущности этотъ гласный судъ съ присяжными прилагаютъ только настолько, насколько онъ нуженъ для нравственнаго растлѣнія населенія (о чемъ далѣе). Въ сущности же судъ въ Россіи коканскій, т. е. подвергаютъ страданіямъ, мукамъ, смерти людей въ той мѣрѣ, въ которой это нужно или нравится тѣмъ, въ рукахъ кого находится власть. Какже намъ не возмущаться убійствомъ полсотни младенцовъ, намъ, пріученнымъ къ такому [248]человѣколюбію нашимъ правительствомъ. Мы знаемъ, правда, что изъ среды нашей изчезаютъ люди, что люди эти оказываются въ крѣпостяхъ Шлюсельбургской и Петропавловской, гдѣ они сидятъ живыми мертвецами десятками лѣтъ, умирая безъ человѣческаго слова сочувствія, живыми внѣ міра, гдѣ они сходятъ съ ума, убиваются, гдѣ ихъ вѣшаютъ и сѣкутъ безразлично мущинъ и женщинъ. Мы знаемъ, что это все и хуже этаго существуетъ, но мы не знаемъ подробностей; правительство тщательно скрываетъ ихъ отъ насъ. И потому какже намъ не возмущаться тому, что Скуплинская убила полсотни младенцовъ? Но кромѣ этаго суда, въ заботѣ о насъ правительство учредило еще и другіе, но съ такой оговоркой, что какъ только есть вѣроятіе того, что судъ осудитъ не такъ, какъ того хочетъ правительство – какъ только есть возможн[ость] свободно двигаться чашѣ вѣсовъ – такъ тотчасъ же правительство говоритъ какое нибудь слово – охрана, полевой, военный судъ, и тогда мучаетъ, убиваетъ того, кого хочетъ и какъ хочетъ. (Такъ это сдѣлалось въ нынѣшнемъ царствованіи. Помню à tort ou à raison, [249]но я юношей, бывало, гордился тѣмъ, что у насъ, русскихъ, нѣтъ смертной казни. Теперь ужъ нѣтъ повода къ этой гордости – есть самая скверная – произвольная.) Есть и тотъ гласный судъ съ присяжными, но, какъ я сказалъ, только затѣмъ, чтобы развращать народъ, т. е. пріучать народъ къ тому, что публично можно говорить также похоже на правду, что бѣлое – бѣлое, какъ и то, что оно черное; чтобы пріучать народъ клеветать, клятвопреступничать и, главное, участвовать въ безсмысленныхъ и подлыхъ глупостяхъ, потому что ничѣмъ инымъ нельзя назвать того, что дѣлается во всѣхъ нашихъ уголовныхъ судахъ, а именно того, чтобы человѣка невѣжеетвеннаго и развращеннаго и большей частью работающаго для пропитанія своего и своего семейства, посадить въ тюрьму въ сообщество самыхъ невѣжественныхъ и развращенныхъ людей, лишить его возможности добывать пропитаніе семьѣ, но для самого его обеспечить пропитаніе и праздность или легкую и не нужную работу, или, что еще глупѣе, содействовать къ тому, чтобы человѣка, вреднаго въ Тульской губерніи, переслать въ Иркутскую.
Такъ вотъ каковы наши правительства! Но мало того, что они заботятся о правильномъ отравленіи народа самымъ вреднымъ ядомъ, объ учрежденіи правильной проституціи, о погибели младенцовъ въ спеціально для того учрежденныхъ домахъ, о наполненіи крѣпостей, тюрьмъ и каторгъ безвѣстно умирающими, въ страшныхъ страданіяхъ людьми, о вѣшаніи всѣхъ тѣхъ людей, которые кажутся безпокойными и непріятными, о развращеніи и развращенныхъ уже преступниковъ [250]и неразвращенныхъ еще присяжныхъ, правительство озабочено еще и тѣмъ, чтобы всѣ, въ особенности тѣ, которые еле еле могутъ сами существовать, чтобы всѣ эти люди отдавали бы большую долю своей работы деньгами правительству, съ тѣмъ, чтобы правительство посредствомъ своихъ чиновниковъ могло бы управлять этими людьми такъ, чтобы люди эти, воображая себя свободными, были бы въ полной власти и подчиненіи правительства. И для этой то цѣли, для полнаго подчиненія правительство [251]изливаетъ свои высшія благодѣянія (невысшія, одно, послѣднее еще есть выше), свои благодѣянія на гражданъ тѣмъ, что каждаго изъ нихъ (за исключеніемъ, разумѣется, тѣхъ, которые нужны правительству для другихъ цѣлей) подъ предлогомъ защиты этихъ самыхъ гражданъ забираетъ на временное полное рабство, называемое военной службой. Въ этомъ состояніи каждый человѣкъ долженъ на время отречься отъ всего своего человѣческаго достоинства, долженъ признать себя безмозглымъ, безсловеснымъ рабомъ раба, готовымъ безпрекословно на всякое преступленіе противъ Бога и человѣковъ. [252]Какже намъ не ужасаться на Скублинскихъ, на нищихъ съ дочерьми, на мальчиковъ съ свѣчками, мы такъ деликатно, нѣжно, человѣколюбиво воспитаны. Каждый изъ насъ побывалъ въ томъ состояніи, въ которомъ онъ или убивалъ или по крайней мѣрѣ готовъ былъ убивать людей и жечь дома, топтать поля и убивать женъ и дѣтей. Правительства готовятъ къ этому состоянію молодыхъ людей. Есть школы военныя, въ которыхъ учатъ этому. – Страшны, говорятъ, новыя орудія истребленія, мелениты, торпеды, электрическія ружья и т. п. Нѣтъ, это не страшно. Сами мелениты и торпеды и электрическія ружья ничего никому не сдѣлаютъ. Страшны люди, воспитанные правительствами. Прошлаго года ко мне пришелъ 20 лѣтній воспитанникъ военной школы. Онъ пришелъ посовѣтоваться о своихъ религіозныхъ сомнѣніяхъ. Не затрогивая его военнаго положенія, несообразность котораго я предоставлялъ открыть ему самому, мы поговорили съ нимъ объ ученіи Христа. Прощаясь съ нимъ, я сказалъ ему еще о винѣ – большой опасности для юноши военнаго сословія. Я сказалъ ему, что хорошо бы совсѣмъ не пить, потому что вино всегда вредно. – А какже, сказалъ онъ, въ военномъ дѣлѣ? – Я думалъ, что онъ скажетъ о томъ, что вино поддерживаетъ силы въ походахъ, и ждалъ этаго, чтобы сообщить ему статистическія данныя, доказывающія противное. Но онъ сказалъ не это. Онъ сказалъ: – А какже Скобелевъ при Геокъ-Тепе. – Добрые, сѣрые глаза въ румяномъ пухломъ, еще не обросшемъ невинномъ лицѣ смотрѣли на меня смѣло и прямо... – А какже при Геокъ-Тепе, когда Скобелевъ велѣлъ солдатамъ перерѣзать населеніе. Они не хотѣли идти. Имъ надобыло дать вина. Дали вина, и они сдѣлали. – Не меленитъ страшенъ, а вотъ что страшно. Извращенная человѣческая душа. Тоже я другой разъ видѣлъ на другомъ кадетѣ съ усами. На разговоръ о незаконности для христіанина войны, онъ сказалъ, что онъ присягалъ и что потому онъ нетолько самъ будетъ убивать, но убьетъ того, кто не захочетъ убивать. Вотъ что ужасно. Въ юношѣ еще это видно. Но когда старый генералъ съ смѣлостыо, бойкостью и увѣренностью давнишняго, одобряемаго всѣми безумія, съ 50 лѣтнимъ мастерствомъ жеста и языка, скажетъ это же, онъ импонируетъ многимъ. – Да, вотъ такихъ людей для своихъ цѣлей – заботы о насъ воспитываютъ правительства. Такъ какже намъ не негодовать на Скуплинскую, на нищаго съ дочерью и мальчика съ свѣчкой, когда у насъ такое просвѣтительное нравственное [253]правительство. [254]Но этаго мало. Для достиженія образованія людей, олицетворяемыхъ моимъ кадетомъ, людей, необходимыхъ для собиранія податей, нужныхъ для содержанія чиновниковъ и судейскихъ, нужныхъ для развращенія народа и властвованія надъ нимъ, [255]нужна еще сила, которая бы мѣшала людямъ понимать смыслъ своей жизни, понимать то, что открыто объ этомъ смыслѣ жизни благодѣтелями человечества, нужно лжетолкователей смысла жизни, которые бы или, какъ у насъ въ Россіи, одни имѣли власть толковать смыслъ жизни, всякое же другое толкованіе преслѣдовалось и казнилось, или, какъ въ большинствѣ народовъ, нужно поддерживать этихъ лжетолкователей и поощрять ихъ деньгами, собираемыми съ того народа, который должны обманывать эти лжетолкователи. И вотъ для этого еще существуетъ церковь, съ высоты которой мы признаемъ за собой право такъ негодовать на Скуплинскую, на отца съ дочерью и мальчика со свѣчкой. Какже намъ не негодовать, вѣдь мы, всѣ народы европейскіе, кто немного меньше, кто немного больше 1000 лѣтъ христіане, у насъ есть Іереи, Церковь – правильнѣе церкви, потому что церквей, каждая изъ которыхъ называетъ себя единою истинною, очень много, болѣе ста – то церкви наши хорошія, нравственныя, святыя и не могутъ не негодовать на то, что дѣлаютъ Скуплинская и др.
Церкви наши, начиная отъ католической до Сведенборгіанской, проповѣдуютъ очень многое, самыя необыкновенныя, самыя нелѣпыя ученія: и о томъ, что Бога надо ѣсть, что Богъ одинъ и три, что Богъ сдѣлалъ самое лучшее для людей дѣло то, что послалъ своего сына, и т. п., что есть дьяволъ и ангелы и чудотворныя статуи и мощи и еще многое и многое, но не проповѣдуютъ ни одна изъ нихъ того, что христіанское ученіе исключаетъ
[ВАРИАНТЫ К СТАТЬЕ «ДЛЯ ЧЕГО ЛЮДИ ОДУРМАНИВАЮТСЯ?»]
* № 1
К главе I.
<Духовное существо это, которое есть наше разумное сознаніе, проявляющееся въ видѣ совѣсти, какъ и сказано, ничего не предписываетъ, не дѣлаетъ ни малѣйшаго насилія надъ животнымъ существомъ, но не переставая указываетъ ему его отступленiе отъ требованій добра, и это указаніе парализируетъ дѣятельность существа. Точно также какъ отклоненіе компаса отъ линіи, опредѣленной компасомъ, не насилуя того, кто руководится имъ, парализируетъ его дѣятельность, и сознаніе отклоненія отъ истиннаго пути выражается страданіемъ. Сознаніе же совпаденія съ истиннымъ путемъ даетъ радость и увеличеніе энергіи жизни.>
* № 2.
К главе I.
<Всѣ мы съ дѣтскихъ лѣтъ знаемъ радостное чувство сознанія того, что ты сдѣлалъ то, что отъ тебя ожидали, и что старшie довольны тобой. Такъ это въ дѣтствѣ гдѣ мѣсто совести занимаетъ одобреніе другихъ. Въ молодости же и въ зрѣлыхъ годахъ, во время которыхъ одобреніе старшихъ получаетъ меньше и меньше значенія и на мѣсто его является собственное разумное сознаніе. Всѣ мы знаемъ, что нѣтъ болѣе радостнаго воспоминанія, какъ воспоминаніе о тѣхъ временахъ, когда ты зналъ, что сознательно дѣлалъ то, что должно было. И всѣ мы знаемъ, что нѣтъ болѣе тяжелаго воспоминанія, какъ о тѣхъ временахъ, когда ты зналъ, что надо было, и не дѣлалъ этого, или зналъ, что не надо было дѣлать то, что ты дѣлалъ, и всетаки дѣлалъ это.
Не счастье – счастье слишкомъ неопредѣленное выраженіе, но благо, главное благо жизни – въ соотвѣтствіи своихъ поступковъ требованіямъ своего сознанія, и худшее, несчастливѣйшее состояніе – это чувство несоотвѣтствія своихъ поступковъ требованіямъ своего сознанія, – разногласіе между ними.
Чѣмъ меньше разногласія, тѣмъ счастливѣе человѣкъ, чѣмъ больше это разногласіе, тѣмъ человѣкъ несчастнѣе.
Согласіе жизни и требованій сознанія есть блаженство. Разногласіе между требованіями сознанія и жизнью есть страданье, и страданье такое сильное, что человѣкъ не можетъ долго переносить его и такъ или иначе выходитъ изъ него.
Выходить же изъ этого разногласія есть два способа: одинъ – это приближеніе своей жизни къ требованіямъ сознанія; другой – это затемнѣніе сознанія.>
* № 3.
К главе I.
Способы внѣшніе – скрытіе указаній совѣсти посредствомъ отвлеченія вниманія – безконечно разнообразны. Таковы всякаго рода забавы, увеселенія, собранія, балы, охоты, карты, шашки, шахматы, кости. Таковы всякаго рода зрѣлища, цирки, спорты, парады, скачки, выставки, театры, всякаго рода чтенія безъ опредѣленной цѣли: газеты, романы, таковы ненужные наряды, ненужныя путешествія, ненужныя работы физическія и умственныя, отъ вышиваній въ пяльцахъ до рѣшенія вопросовъ о происхожденіи видовъ, таковы заботы о пріобрѣтеніи собственности и славы людской. Способовъ этихъ очень много, и всѣ они дѣйствительны, но не всегда достаточны.
* № 4.
К главе II.
Оттого и говорится и повторяется это <скверное> слово писанія (какъ жаль, что помнятъ больше всего такія слова), что вино веселитъ сердце человѣка (хотя вино собственно не веселитъ, а только уничтожаетъ ту тоску и страданіе, происходящіе отъ сознанія несогласія своей жизни съ требованіями совѣсти, и потому даетъ ходъ жизни, такъ какъ при сознаніи несоотвѣтствія нельзя жить, какъ нельзя идти, не зная дороги). Вино дѣлаетъ то, что перестаетъ быть стыдно, совѣстно, скучно и мучительно, и потому кажется, что оно веселитъ.
* № 5.
К главе II.
<Къ несчастью, въ писаніи есть случайное слово: вино веселитъ сердце человѣка, и какъ всегда, умныя, важныя слова забыты, глупыя и неважныя помнятся и привидятся.>
* № 6.
К главе II.
<Про себя знаю, что когда я пилъ вино – я рѣдко напивался – раза два въ жизни – то я дѣлалъ, не будучи тѣмъ, что называется пьянымъ, подъ вліяніемъ его такіе поступки, говорилъ такія вещи (а въ нашемъ быту главные наши поступки – слова), которые и не подумалъ бы сдѣлать и сказать безъ вина.>
* № 7.
К главе II.
<Морфинистъ требуетъ однаго спокойствія физическаго, безболѣзненности, и наркотикъ даетъ ему это. Сознаніе ѣдока или курильщика опіума и хашиша требуетъ удовлетвореній похоти, которые невозможны ему, и наркотикъ погружаетъ его въ состояніе галлюцинаціи, при которомъ ему кажется, что онъ имѣетъ то, чего ему хочется. Разница хашиша, опіума отъ алкоголя и табака та, что табакъ разрѣшаетъ судью и критика умственнаго, распускаетъ преимущественно умъ и рѣчь, алкоголь – преимущественно чувство, морфинъ, хашишъ и опіумъ преимущественно воображеніе. При первомъ – табачномъ опъяненіи усыпляется задерживающій размахъ и произволъ ума, при алкоголе – задерживающее чувство, при морфине, опіуме, хашишѣ – воображеніе>
* № 8.
К главе II.
Всѣ знаютъ, что страстные потребители морфина, опіума, хашиша, предаваясь своему пороку и живя въ мірѣ воображенія, въ который ихъ переноситъ пріемъ одуряющаго вещества, все болѣе и болѣе становятся равнодушными къ жизни, не стараясь уже измѣнять ни себя, ни условія своей жизни соотвѣтственно требованіямъ своего сознанія, и становятся тѣмъ, что называется невмѣняемыми. Ненормальность этихъ людей признается всѣми, и мы совершенно справедливо относимся къ нимъ, какъ къ больнымъ людямъ, съ которыми нельзя разсуждать, но которыхъ надо лѣчить. Почему же люди нашего міра, постоянно пьющіе вино и курящіе, представляются намъ совершенно нормальными, и намъ и въ голову не приходитъ, что люди, потребляющее алкоголь и табакъ, точно также люди не нормальные и больные, какъ и морфинисты или ѣдоки и курильщики опіума и хашиша? —
Если можно установить различіе между послѣдствіями потребления опіума, хашиша, морфина, алкоголя и табаку, то только въ особенностяхъ нарушенія цѣльности душевной дѣятельности: одно вещество нарушаетъ одну сторону душевной дѣятельности, другое – другую; но всѣ одинаково нарушаютъ нормальность этой дѣятельности, а потому всѣ одинаково достигаютъ цѣли скрыть отъ человѣка требованія его сознанія. Я не испыталъ дѣйствія морфина, опіума, хашиша и могу судить о дѣйствіи ихъ только по тому, что слышалъ и читалъ, а потому и мнѣнiе мое о томъ, на какую сторону душевной дѣятельности дѣйствуютъ морфинъ, опіумъ, хашишъ, я высказываю только какъ предположеніе, тогда какъ дѣйствіе алкоголя и табаку, которое я испыталъ на себѣ и постоянно наблюдаю, я утверждаю, какъ несомнѣнное данное опыта и наблюденія, всегда могущее быть провѣреннымъ и подтвержденнымъ. Дѣйствіе морфина и опіума, мнѣ кажется, состоитъ преимущественно въ уничтоженіи въ человѣкѣ сознанія его физической слабости, дѣйствіе хашиша – въ уничтоженіи руководителя воображенія. Такъ я предполагаю. Дѣйствіе же алкоголя состоитъ въ уничтоженіи сознанія чувства хорошаго и дурнаго; табака – въ уничтоженіи сознанія разумнаго и безсмысленнаго. Опіумъ и морфинъ уничтожаютъ, какъ бы, совѣсть тѣла, хашишъ – совѣсть воображенія, алкоголь – совѣсть чувства, табакъ – совѣсть ума. —
О морфинѣ, опіумѣ, хашишѣ я предполагаю, но о винѣ и табакѣ я утверждаю. Утверждаю, что вино лишаетъ человѣка совѣсти, табакъ – разума.
* № 9.
К главе II.
<Такъ что не въ однихъ тѣхъ случаяхъ, когда нужно выпить для храбрости, чтобъ поѣхать къ женщинамъ, украсть, убить, одурманиваніе виномъ заглушало совѣсть. Оно заглушаетъ ее всегда> и тогда, когда подъ вліяніемъ его <не совершается особенно рѣзкихъ, нарушающихъ порядокъ жизни поступковъ, и совѣсть заглушается нетолько тогда,> когда человѣкъ напьется до того, что шатается и путается языкомъ, но и тогда, когда <человѣкъ пьетъ свою постоянную и умѣренную порцію. Едва ли даже не полнѣе при умѣренномъ и постоянномъ употребленіи. При сильномъ пьянствѣ, напримѣръ, бываетъ просвѣтъ, во время котораго человѣкъ можетъ одуматься. При умѣренномъ и постоянномъ употребленіи ихъ нѣтъ. Напрасно думаютъ, что дѣйствіе вина прекращается черезъ 3—4 часа, дѣйствіе его на душевное состояніе продолжается не менѣе сутокъ, доказательствомъ чего служитъ такъ называемое похмѣліе.
