Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 27."

Автор книги: Лев Толстой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 52 страниц)

– Да какъ это узнать?

– Всякій знаетъ, что такое любовь.

– А вотъ я не знаю и желаю знать, какъ вы опредѣляете.

– Какъ? Очень просто: любовь есть исключительное предпочтенiе одного или одной передъ всѣми остальными.

– Предпочтеніе на сколько времени? На годъ? на мѣсяцъ? на два дни? на...

– Нѣтъ, позвольте, вы, очевидно, не про то говорите.

– Нѣтъ, я про то самое, про предпочтенiе одного или одной передъ всѣми другими, но я только спрашиваю: на сколько времени?

– На сколько времени? надолго, иногда на всю жизнь.

– Да вѣдь этого никогда не бываетъ. ^{[156] Только въ романахъ. А въ жизни никогда. Въ жизни бываетъ это предпочтеніе одного передъ другимъ рѣдко на года, чаще на мѣсяцы, а то на недѣли, на дни, на часы.}

– Ахъ, что вы! Да нѣтъ, нѣтъ, позвольте, – въ одинъ голосъ заговорили мы всѣ трое. Даже прикащикъ издалъ какой-то неодобрительный звукъ.

– А я говорю, что въ дѣйствительности такъ. Нынче мужъ предпочитаетъ всѣмъ свою жену и жена мужа, а завтра ужъ нѣтъ. Что жъ, это значитъ кончилась любовь?

– Да нѣтъ-съ, позвольте, – сказала дама, – вы говорите о животномъ чувствѣ, а мы говоримъ о любви.

– Да любовь между мущиной и женщиной основана только на животномъ чувствѣ. Другой нѣтъ. ^[157]

– Но позвольте-съ, сказалъ адвокатъ, – если бы дѣло было такъ, какъ вы изволите говорить, то совсѣмъ бы не было честныхъ браковъ, супруги постоянно предавались бы своимъ увлеченіямъ, и не было бы ни тѣхъ семей, живущихъ согласно и мирно, которыхъ мы видимъ теперь. Есть, слѣдовательно, и другія, болѣе высокія и нравственныя, такъ сказать, чувства въ нашемъ мірѣ.

Нервный господинъ злобно, иронически засмѣялся.

Рукопись шестой-седьмой редакции „Крейцеровой сонаты“, написанная рукой М. Л. Толстой и исправленная рукой Толстого (л.л. 127 об. и 128 вар. № 14)

Размер подлинника

– Да, если есть честные по внѣшности, только по внѣшности, браки среди насъ, то только отъ того, что въ нашемъ обществѣ живы тѣ домостроевскія <фарисейскія> правила, которыя вонъ онъ высказывалъ, – сказалъ нервный господинъ, указывая на мѣсто, гдѣ сидѣлъ старикъ. – Только благодаря тому, что есть инерція этихъ правилъ, въ которыя когда-то вѣрили, этихъ правилъ, т. е. плетки, есть что-то по внѣшнему похожее на бракъ. ^[158]Въ нашемъ мірѣ, и у образованныхъ и въ народѣ, теперь вмѣсто брака есть одинъ обезьяній развратъ, т. е. что всякій развращенный мущина ищетъ любви съ всякой привлекательной женщиной и точно также всякая женщина. А такъ какъ въ нашемъ мірѣ всѣ развращены или 0,99, то всѣ и предаются этому разврату и прощаютъ его другъ другу.

– Ахъ, это ужасно, что вы говорите. Но есть же между людьми то чувство, которое называется любовью и которое длится не мѣсяцы и годы, а всю жизнь? ^[159]

– Нѣтъ, нѣту. Менèлай, можетъ быть, и предпочиталъ Элену всю жизнь, но Элена предпочла Париса, и такъ всегда было и есть на свѣтѣ. И не можетъ быть иначе, также, какъ не можетъ быть, что въ возу гороха двѣ замѣченныя горошины легли бы рядомъ. Да кромѣ того, тутъ не невѣроятность одна, а, навѣрное, пресыщеніе Элены ^[160]Менелаемъ или наоборотъ. Вся разница только въ томъ, что у одного раньше, у другаго позднѣе. Только въ глупыхъ романахъ пишутъ, что они любили другъ друга всю жизнь. И только дѣти могутъ вѣрить этому. Любить всю жизнь одну или однаго – это все равно, что сказать, что одна свѣчка будетъ горѣть всю жизнь.

– Но вы все говорите про плотскую любовь.

– Какже назвать ту любовь, которая бываетъ только къ молодымъ и красивымъ, никогда не бываетъ къ старикамъ и дѣтямъ?

– Но позвольте опять повторить тоже, – сказалъ адвокатъ. – Фактъ противорѣчитъ тому, что вы говорите. Мы видимъ супружества, доживающія всю жизнь въ любви и согласіи.

– Да только благодаря тому, что въ этихъ семьяхъ, какъ у этаго купца, совсѣмъ нѣтъ любви, а есть, съ одной стороны, фарисейство, съ другой – тайный развратъ. А любви, которую проповѣдуютъ, теперь нѣтъ. Если бы же была любовь безъ разврата, то была бы рѣзня. Мы бы всѣ перерѣзали другъ друга.

– Да отчего же? – спросилъ адвокатъ.

– А отъ того, что въ нашемъ мірѣ такъ называемый бракъ есть ничто иное, какъ собачья сватьба. Только хуже. Если бы была собачья сватьба, т. е. была бы любовь, про которую вы говорите, то была бы грызня, а то и той нѣтъ. Старыя основы брака, домостроевскія, какъ вы называете, износились, а новыхъ нѣтъ. Мало того, вмѣсто новыхъ подставляются прямо требованія любви, про которую вы говорите. А въ сущности проповѣдь свободной любви есть ничто иное, какъ призывъ къ возвращенію назадъ, къ полному смѣшенію половъ. Износилась старая духовная основа брака, надо найти новую, а не проповѣдывать развратъ.

Онъ такъ горячился, что всѣ замолчали и смотрѣли на него.

– Да-съ, по опыту, по ужасному опыту знаю все это именно потому, что не вѣрилъ въ теорію купца, a вѣрилъ въ вашу. Вы, какъ я вижу, узнаете, кто я?

– Нѣтъ, я не имѣю удовольствія.

– Удовольствіе не большое. – Произошло молчаніе. Онъ покраснѣлъ, опять поблѣднѣлъ. – Ну, все равно, – сказалъ онъ. – Впрочемъ, извините, – сказалъ онъ. – A! Не буду стѣснять васъ. – И ушелъ на свое мѣсто.

** № 15.

Женщина нашего міра любитъ въ ребенкѣ только то, что ей доставляетъ наслажденіе, – ручки, нѣжное, красивое тѣльцо, любитъ чувственностью къ дѣтямъ. Также и большинство отцевъ. Отъ этого то и происходитъ то, что изъ 100 случаевъ въ 99 являются ненависть, взаимное соперничество всѣхъ родовъ между вырастающими дѣтьми и родителями, чувства, которыя бы не могли быть, если бы сначала была любовь человѣческая. И что ужаснѣе всего – это то, что при этомъ предполагается, что родители и дѣти любятъ другъ друга. <Да что жъ называется человѣческою любовью? Любовь, ищущая только блага другаго. Вѣдь слова столь смущающія многихъ: «Вы же любите ненавидящихъ васъ, то если вы любите любящихъ васъ, какая же въ этомъ заслуга», вѣдь это самое точное опредѣленіе любви.> Вѣдь развѣ я могу сказать, что люблю по человѣчески человѣка, который за мной ухаживаетъ, меня веселитъ и радуетъ? Я люблю его такъ, какъ любитъ собака того, кто ее кормитъ. Развѣ я могу сказать, что люблю женщину, которая даетъ мнѣнаслажденія даже не одной плотской любви, но производитъ во мнѣ то состояніе возбужденія, которое меня счастливитъ, развѣ я могу сказать, что я люблю ее по человѣчески? Также гастрономъ любитъ свое старое бургундское. Также точно и мать любитъ то существо, которое доставляетъ ей восторги и радости, – развѣ она можетъ сказать, что она любитъ его по человѣчески? Любить по человѣчески можно только то, что совсѣмъ мнѣ не нужно, <но какъ трудно найти совсѣмъ безразличное, то, чтобы не ошибиться, вѣрнѣе всего сказать: любить по человѣчески можно только тѣхъ которые нарушаютъ твое спокойствіе и счастье. Такъ и сказано: «люби ненавидящихъ». Такъ вотъ это любовь человѣческая.> А такъ какъ такой любви нѣтъ въ нашихъ женщинахъ, то любовь нашихъ матерей – это только пристрастіе, пьянство своего рода, въ которое женщина уходитъ съ головой, и тѣмъ больше уходитъ, чѣмъ запутаннѣе для нея ея семейная жизнь. А такъ какъ супружеская свиная жизнь всегда запутана, то и всѣ онѣ въ наше время съ страстью уходятъ въ это пьянство.

** № 16.

Всякая дѣвушка, выходя за нечистаго мущину, выше его, а между тѣмъ онъ то смотритъ на нее съ высоты своего величія безнравственности и старается образовать ее по своему.

Она выше мущины и дѣвушкой и становясь женщиной. Продолжаетъ быть выше еще и потому, что у женщины, какъ только она начинаетъ рожать, есть дѣло настоящее, а у мущины его нѣтъ. Женщина, рожая, кормя, твердо убѣждена, что она, дѣлая это, исполняетъ волю Божью, а мущина, хоть бы онъ предсѣдательствовалъ въ нѣмецкомъ рейстагѣ, или строилъ мостъ черезъ Миссисипи, или командовалъ милліонной арміей, или открывалъ новыя бактеріи или фонографы, не можетъ имѣть той увѣренности. ^[161]И женщина видитъ это. Никакіе мудрецы не убѣдятъ ее въ томъ, что произнести рѣчь въ парламентѣ, сдѣлать смотръ войскамъ, докончить опытъ культивированія бактерій также важно, какъ накормить кричащаго ребенка. И разъ убѣдившись въ этомъ, она, какъ человѣкъ необразованный, мало мыслящій, убѣдившись, что мужская дѣятельность нашего круга ниже ея, считаетъ, что эта ея дѣятельность есть высшая на свѣтѣ дѣятельность, тогда какъ эта ея дѣятельность есть ни высшая ни низшая, а совершенно безразличная дѣятельность, которая можетъ быть и прекрасной и отвратительной, смотря по тому, что въ нее вложатъ, т. е. что въ томъ, чтобы рожать, кормить и воспитывать дѣтей, нѣтъ ничего ни хорошаго, ни дурнаго, какъ нѣтъ ничего ни хорошаго ни дурнаго въ томъ, чтобы двигать мускулами, а хорошее и дурное только въ томъ, для чего воспитывать дѣтей, какъ и въ томъ, для чего двигать мускулами.

**№ 17.

– Вася, опомнись, что ты? Что съ тобой? Ничего нѣтъ, ничего, ничего. Клянусь.

Я бы еще помедлилъ, но эта ложь подожгла еще мое бѣшенство. «Ну чтожъ, ее, а потомъ себя».

– Не лги, мерзавка, – завопилъ я и выстрѣлилъ разъ и два. Она вскрикнула и упала на полъ. И въ ту же минуту вбѣжала няня.

– Я убилъ ее, – сказалъ я. И въ это время въ двери показалась Лизанька въ одной рубашенкѣ съ ужасными глазами. Я встрѣтился съ ней глазами, и бѣшенство мое прошло. Я повернулся и пошелъ въ кабинетъ и сталъ курить, дрожа всѣмъ тѣломъ и ничего не понимая и ничего не думая. Я слышалъ, что тамъ что то возились. Слышалъ, какъ пріѣхалъ Егоръ съ корзинкой. Онъ внесъ въ кабинетъ корзинку.

– Слышалъ? Я убилъ жену, – сказалъ я ему. – Скажи дворнику, чтобъ далъ знать въ полицію.

Онъ ничего не сказалъ и ушелъ. Я опять сталъ курить, прислушиваясь къ звукамъ въ квартирѣ. Кто то пришелъ. Я думалъ, что полиція, и придетъ ко мнѣ, но это былъ докторъ. Вдругъ скрипнула дверь. А можетъ быть, это она, и ничего не было; но это была не она, шаги были чужіе. «Да, теперь надо и себя», сказалъ я себѣ, но я говорилъ это, но зналъ, что я не убью себя. Однако я всталъ и взялъ опять въ руки револьверъ. Въ дверь вошла няня. Няня въ кофточкѣ вошла робко и сказала, что она меня зоветъ къ себѣ. Да вѣдь я убилъ ее. Няня вдругъ заплакала (а она была прехолодный и непріятный человѣкъ).

– Васъ просятъ. Онѣ въ постели. Докторъ перевязалъ. Едва ли живы будутъ, очень слабы, – сказала она, какъ бы говоря о болѣзни независимой отъ меня.

«Да, если нужно будетъ, то всегда успѣю», сказалъ я себѣ и положилъ револьверъ. «Фразы. Гримасы. Ну, да Богъ съ ней. Пойду». Только что я вошелъ, странный запахъ пороха поразилъ меня. Проходя по коридору мимо дѣтской, я опять увидалъ Л[изаньку]. Она смотрѣла на меня испуганными глазами. Мнѣ показалось даже, что тутъ были и другіе – всѣ пятеро смотрѣли на меня. Я подошелъ къ двери, и горничная тотчасъ же изнутри отворила мнѣ и вышла. Она лежала на нашей двуспальной постели, на моей даже постели, къ ней былъ легче подходъ. Она лежала на высоко поднятыхъ за спиною подушкахъ въ кофтѣ бѣлой, не застегнутой, съ открытой грудью, на которой видна была повязка раны. Но не это поразило меня. Прежде и больше всего меня поразило ее распухшее и синѣющее по отекамъ лицо, часть носа и подъ глазомъ. Это было послѣдствіе удара моего локтемъ, когда она хотѣла удерживать меня. Этотъ видъ былъ ужасенъ. Мнѣ стало гадко, но еще не жалко.

XX.....

Жалко мнѣ стало только тогда, когда глаза наши встретились. Такое было жалкое, забитое, усмиренное, покорное лицо. Боже, что какъ я ошибся?!» подумалъ я.

Она поманила меня и начала тихо-тихо. Я подошелъ вплоть. Не спуская съ меня взгляда, она тихо-тихо проговорила:

– Прости, Вася.

И это слово, этотъ взглядъ, очевидно умирающей, не нуждающейся уже ни въ чемъ женщины сразу убили во мнѣ животное, то одно и тоже животное, которое испытывало къ ней то, что кощунственно называется среди насъ любовью, и то животное, которое убило ее. Я въ первый разъ увидалъ въ ней человѣка, сестру, и не могу выразить того чувства умиленія и любви, которое я испыталъ къ ней.

– Прости меня, я виновата, но я не могла, я не могла, я не знаю, что со мной сдѣлалось. Прости.

Я молчалъ, потому, что не могъ говорить. Изуродованное лицо сморщилось.

– Зачѣмъ это все было? Прости.

– Я не могу прощать, я отмстилъ, – сказалъ я.

– Какъ? – вдругъ вскрикнула она, приподнялась, и глаза ея заблестѣли лихорадочно. – И ты говоришь, что ^[162]я умру? Нѣтъ, нѣтъ, я не умру. Я не хочу. Я не могу. Я бы хорошо жила. Я искуплю.

Потомъ сдѣлался бредъ. Она стала пугаться, кричать.

– Стрѣляй! я не боюсь, только всѣхъ убей. ^[163]Ушелъ! ушелъ!

Про дѣтей только она не вспомнила ни разу ни въ бреду ни въ свѣтлыя минуты. Она не узнала даже Л[изаньку], которая прорвалась къ ней. Я не видалъ, какъ она умерла въ тотъ же день, къ полдню. Меня въ 8 часовъ отвезли въ часть, а оттуда въ острогъ. И тамъ то, просидя эти 11 мѣсяцевъ, дожидаясь суда, я обдумалъ себя, свое прошедшее и понялъ его.

Мы долго сидѣли молча. Онъ всхлипывалъ и трясся молча передо мной. Лицо его сдѣлалось тонкое, длинное и ротъ во всю ширину его.

– Да, – сказалъ онъ вдругъ. – Если бы я зналъ, что знаю теперь, какъ я былъ [бы] счастливъ и какъ бы она могла быть счастлива. Я бы не женился на ней ни за что. И ни на комъ не женился бы.

Опять мы долго молчали.

– Да-съ, вотъ что я сдѣлалъ и вотъ что я пережилъ. Такъ я знаю, что такое половыя отношенія. <Если шекеры правы, половыя отношенія въ нашемъ обществѣ должны быть регулированы, теперь же они совсѣмъ безъ контроля.> Прежде, когда былъ домострой, были религіозныя вѣрованія, опредѣлявшія брачныя отношенія, было опредѣленіе этихъ отношеній, но теперь, когда не вѣрятъ больше, нѣтъ никакого опредѣленія ихъ. А сходиться мущинамъ и женщинамъ хочется отъ праздности и отъ того, что имъ внушено, что это есть нѣкотораго рода partie de plaisir. ^[164]Вотъ они и сходятся, a основаній, на которыхъ бы они могли сходиться, нѣтъ никакихъ, кромѣ животнаго удовольствія. Они это называютъ любовью, но дѣло отъ этаго не изменяется. Вотъ какой-то жидъ написалъ книгу: «Convenzionelle Luegen». Условныя лжи, которая считается всѣми передовой, и тамъ онъ прямо совѣтуетъ людямъ спуститься опять назадъ съ той ступени развитія, въ семейномъ отношеніи доведшей людей до единобрачія, и спуститься опять въ половой развратъ, только назвавъ половое влеченіе хорошимъ словомъ – любовью. Но назадъ люди не ходятъ и не бросаютъ завоеваннаго. И въ этомъ отношеніи людямъ надо идти не назадъ, но впередъ. И знаете, я право думаю, что шекеры правы.

(Вписать то, что въ XII и XIII главахъ). ^[165]

– Да съ, надо понять настоящее значеніе, что слова Евангелія Матфея V, 28, о томъ, что «всякій, кто смотритъ на женщину съ похотью, прелюбодѣйствуетъ», относятся не къ одной посторонней, а преимущественно къ своей женѣ.

1889, 28 Августа.

Я[сная] П[оляна].

Л. Т.

* № 18.

– Надо вамъ сказать, что такое было за существо моя жена. Во-первыхъ, никакъ нельзя сказать про нее, какоеона была существо, надо сказать, какіядва существа была моя жена. Мы – и всѣ люди – я всегда удивлялся, отчего писатели романисты, которыхъ главное дѣло описывать характеры, – никогда не описываютъ того, что всякій человѣкъ не одинъ характеръ и даже не два, а иногда много. И въ женѣ моей было много разныхъ, но два, нѣтъ три совсѣмъ разныхъ существа. Одно ^[166]– мученица въ обоихъ смыслахъ, т. е. женщина, желающая мучать себя и всѣхъ людей, но прежде всего себя, и другая – страстная, но неумѣлая кокетка, тщеславная и лгунья. И въ самой глубинѣ души – добрый, великодушный, почти святой человѣкъ, способный мгновенно, безъ малѣйшаго колебанія и раскаянія, отдать себя всего, всю свою жизнь другому. Ну, да этаго разсказать нельзя, надо было все пережить, какъ я пережилъ.

* № 19.

<Возвращаюсь я разъ съ мужскаго обѣда. Сидитъ она съ дядей моимъ ^[167]и молодымъ слѣдователемъ, добрымъ, не опаснымъ юношей, который часто бывалъ у насъ и которого я почти не ревновалъ. Сидятъ и играютъ въ винтъ. Дѣти ужъ уложены спать. Старшій, ^[168]Вася, тотъ, котораго кормила кормилица (ему было десять лѣтъ, онъ былъ въ приготовительномъ классѣ), потомъ ^[169]Лиза, 8 лѣтъ дѣвочка, потомъ Ваня и Митя и Анночка, послѣдняя, двухъ лѣтъ.

Я сѣлъ за нее, а она, по просьбѣ дяди, сѣла за фортепіано.

– Ахъ да, – говоритъ она, – пріѣзжалъ Трухачевскій, я не приняла его.>

* № 20.

<Все, что я дѣлалъ, я дѣлалъ съ большой точностью, не торопливостью и ловкостью, какъ это дѣлаютъ звѣри и люди въ моменты физическаго возбужденія.

Я послушалъ у двери гостиной. Были слышны голоса, и по звуку этихъ голосовъ ничего нельзя было заключить. Но заключеніе, какое мнѣ нужно было, уже было сдѣлано. Ничто теперь ужъ не могло разувѣрить меня въ ея виновности. Теперь, разбирая мои чувства, я могу опредѣлить ихъ такъ. Я былъ виноватъ въ своемъ животномъ и безчеловѣчномъ отношеніи къ женѣ. Я чувствовалъ эту свою вину въ глубинѣ души, но чтобы не признавать свою вину, мнѣ нужна была ея виновность: отъ этаго этотъ мучительный восторгъ, который я испытывалъ при всякомъ поводѣ, который она мнѣ подавала, обвинять ее. Отъ этаго же желаніе ея вины и ни на чемъ не основанная увѣренность въ ея дѣйствительности. Увѣренность замѣнялась злобой противъ нея и всѣмъ тѣмъ, что возбуждало ее.>

** [ПЕРВАЯ РЕДАКЦИЯ «ПОСЛЕСЛОВИЯ К «КРЕЙЦЕРОВОЙ СОНАТЕ».]

ПОСЛѢСЛОВIE.

– Читали вы послѣднюю повѣсть Толстаго?

– Нѣтъ, а что?

– Да ужъ до того дописался, что проповѣдуетъ безбрачіе, прекращеніе рода человѣческаго.

– Да, мистицизмъ до добра не доведетъ. И какая это жалость, что наши русскіе писатели такъ скоро повреждаются въ разсудкѣ. Отчего бы это? – и т. д.

Вотъ тѣ сужденія, которыя въ большинствѣ случаевъ среди самыхъ вліятельныхъ судей вызоветъ мой разсказъ. И мнѣ жалко, что это такъ будетъ. Мнѣ бы хотѣлось, чтобы читатели, особенно молодые, не рѣшали бы такъ сразу, а вдумались бы въ тѣ вопросы, которые затронуты въ этомъ разсказѣ. А стоитъ только безъ предвзятыхъ мыслей, безъ непоколебимой вѣры въ пошлость, въ то, что существующіе порядки суть самые хорошіе порядки, стоитъ серьезно и свободно подумать объ этихъ предметахъ, чтобы неизбѣжно придти къ тѣмъ же мыслямъ, къ которымъ пришелъ и я. Мысли же, къ которымъ я пришелъ, выражая ихъ въ самой сжатой формѣ, вотъ какія:

1) Въ дохристіанское время и въ внѣхристіанскихъ народахъ мущины смотрѣли и смотрятъ на женщину какъ на предметъ наслажденія. Христіанство установило равенство мущины и женщины и этимъ самымъ уничтожило въ сознаніи до и внѣхристіанскій взглядъ на женщину. Но эта перемѣна взгляда совершилась только въ тѣхъ христіанахъ, которые всѣмъ сердцемъ усвоили всю сущность ученія, а такихъ всегда было очень мало; большинство осталось съ прежнимъ взглядомъ на женщину, несмотря на то, что соединеніе съ женщиной совершалось и совершается въ формѣ христіанскаго брака. Для большинства женщина осталась орудіемъ наслажденія, и отъ этого проституція, развратъ и нехристіанская жизнь въ семьяхъ.

2) Христіанское отношеніе половъ выражено въ 28 стихѣ V главы Матфея, гдѣ сказано, что тотъ, кто смотритъ на женщину съ вожделѣніемъ, уже прелюбодѣйствовалъ съ ней въ сердцѣ своемъ. Тоже надо понимать и обратно. Положеніе это относится не къ однимъ чужимъ женамъ и чужимъ мужьямъ, а и къ своей женѣ и къ своему мужу. Похоть къ женщинѣ есть нехристіанское чувство, съ которымъ всегда боролось и борется истинное христіанство. Въ наше же время чувство это поощряется въ общественной жизни книгами, картинами, зрѣлищами, нарядами, увеселеніями и признается законнымъ ^[170]въ семейной жизни. Отъ этаго – разнообразным безчисленныя физическія страданія, вырожденіе потомства, униженія человѣческаго достоинства и общій упадокъ нравственности.

3) Идеалъ того, къ чему можетъ и долженъ стремиться христіанинъ, выраженъ также въ Евангеліи Мф. XIX, 10, 11, 12. На заявленіе о томъ, что если таково ^[171]отношеніе къ женѣ, какое оно предписываетъ, то лучше не жениться вовсе, Христосъ говоритъ, что не всѣ могутъ сдѣлать это, но тѣ, кому дано, тѣ, которые сдѣлали себя скопцами для Царства небеснаго. Словами этими высказано то, что идеалъ христіанина, женщины и мущины, есть безбрачіе и чистота совершенная, а не тотъ идеалъ, который въ лучшемъ случаѣ, т. е. въ нравственно воспитанныхъ молодыхъ людяхъ, теперь стоитъ передъ ними – идеалъ плотской любви въ супружеской жизни. И вотъ, потому что идеаломъ людей стоятъ плотскія наслажденія супружеской жизни, получается развратная супружеская жизнь. Только тогда достигнутъ люди честнаго и чистаго брака, когда идеаломъ ихъ будетъ совершенная чистота. Только тогда можно достать камнемъ до цѣли, когда будешь бить дальше ея.

4) Когда было полное смѣшеніе половъ, многоженство, наложничество было идеаломъ, который не вполнѣ достигался, но всетаки поднималъ семейную жизнь на высшую ступень. Единобрачіе было слѣдующимъ идеаломъ, который далеко не достигается, но стремленіе къ которому подняло людей на слѣдующую ступень. Теперь ясно выступаетъ поставленный христіанствомъ идеалъ полной чистоты, и стремленіе къ нему поднимаетъ на слѣдующую, высшую ступень.

Таковы мои мысли объ отношеніяхъ мущинъ и женщинъ. И я убѣжденъ, что тотъ, кто серьезно подумаетъ объ этомъ предметѣ, придетъ къ тому же, потому что я пришелъ къ этимъ мыслямъ не потому, что я выдумалъ ихъ, а потому что, вопервыхъ, я нашелъ стремленіе къ чистотѣ и отвращеніе къ похоти въ своемъ сердцѣ, и всякій искренній, не испорченный человѣкъ найдетъ тоже въ своемъ, во 2-хъ, я нашелъ ясное и точное указаніе на это въ высшемъ проявленіи разума человѣческаго, а въ 3-хъ – я нашел тоже въ общемъ движеніи всего человѣчества. Съ тѣхъ поръ, какъ мы знаемъ людей, они постоянно двигаются отъ наибольшей распущенности въ половомъ отношеніи къ большей умѣренности, воздержанію и чистотѣ.

«Но родъ человѣческій прекратится». На это я могу сказать только то, съ чѣмъ, я думаю, согласится всякій, – что я несомнѣнно чувствую, что содѣйствіе продолженію рода человѣческаго никакъ не лежитъ въ моихъ обязанностяхъ. Что родъ человѣческій прекратится отъ того, что люди сдѣлаются чистыми и святыми, ничего нѣтъ страшнаго. По ученію церкви мы признаемъ, что жизнь рода человѣческаго прекратится, по ученію науки, указывающей на то, что ужъ начинаетъ обмерзать съ краевъ (на полюсахъ) нашъ земной шаръ, и что скоро онъ весь замерзнетъ, и жизнь прекратится. И мы не протестуемъ и не боимся. Отчего же мы такъ пугаемся того, что жизнь прекратится отъ того, что люди сдѣлаются святыми? При томъ же если ужъ говорить, о чемъ не слѣдуетъ говорить, то и другое можетъ случиться въ одно и тоже время.

Л. Т.6 Д[екабря].

* [ВТОРАЯ РЕДАКЦИЯ «ПОСЛЕСЛОВИЯ К«КРЕЙЦЕРОВОЙ СОНАТЕ».]

– Читали вы послѣднюю повѣсть Толстаго?

– Нѣтъ, а что?

– Да ужъ до того дописался, что проповѣдуетъ безбрачіе, прекращеніе рода человѣческаго.

– Да, мистицизмъ до добра не доведетъ. И какая это жалость, что наши русскіе писатели такъ скоро повреждаются въ разсудкѣ. Отчего бы это? – и т. д.

Вотъ тѣ сужденія, которыя въ большинствѣ случаевъ среди самыхъ влiятельныхъ судей вызоветъ мой разсказъ. И мнѣ жалко, что это такъ будетъ. Мнѣ бы хотѣлось, чтобы читатели, особенно молодые, безъ закоренѣлыхъ привычекъ и предвзятыхъ мыслей, оправдывающихъ эти привычки, вдумались бы въ то, что сказано въ этомъ разсказѣ, а вдумавшись и придя къ тѣмъ же мыслямъ, къ которымъ я пришелъ, сообразно этимъ мыслямъ измѣнили бы и повели бы свою жизнь. Такъ я писалъ прежде еще, чѣмъ разсказъ этотъ сталъ извѣстенъ и появились о немъ сужденія. Появившіяся о немъ сужденія и мнѣнія и недоумѣнія, выражаемыя въ письмахъ, которыя я получаю о предметѣ этаго разсказа, и самое запрещеніе для печати этаго разсказа подтвердило и превзошло мои ожиданія. Сужденія слышатся самыя для меня неожиданныя о смыслѣ и значеніи этого разсказа. Говорится о цинизмѣ, неприличіи, о пессимизмѣ, мрачности этого разсказа, говорится о какой то художественности изложенія, о великомъ мастерствѣ и нелѣпости автора, о проповѣди самоубiйства, объ униженіи женщины, о томъ, что герой разсказа психопатъ, объ отрицаніи семьи и брака и еще о многомъ другомъ, но только не о томъ, что составляетъ существенное содержаніе и необходимый выводъ изъ этого разсказа.

<Передъ Богомъ говорю, что мнѣ нисколько не обидно это, но мнѣ жалко, что такъ говорятъ и будутъ говорить, не для себя, а для тѣхъ людей, въ особенности молодыхъ, которые, сбитые такимъ сужденіемъ людей, мнѣніе которыхъ они привыкли уважать, не прочтутъ или, что хуже, прочтя, не поймутъ того, что тяжелыми страданіями выжито мною и съ болью сердца сознано и высказано не для потѣхи, но на пользу людямъ, идущимъ по той же гибельной дорогѣ, по которой и я шелъ въ моей жизни.

Такое сужденіе о томъ, что Толстой сумасшедшій или мистикъ, вѣдь собственно не сужденіе, а только уловка для того, чтобы избавить себя отъ необходимости обсудить тотъ вопросъ, ^[172]о которомъ говорится, а обсудивъ его, неизбѣжно придти къ осужденію себя и своей жизни.

Дѣло вѣдь не въ томъ, сумашедшій или мистикъ Толстой, а въ томъ, справедливо ли то, что онъ говоритъ. Для того чтобы было ясно и опредѣленно то именно, что говорится въ этомъ разсказѣ, чтобы нельзя было неправильно перетолковать того, что говорится, преувеличить и сказать, что это невозможно, и пропустить то, что сказано, и сказать, что это и не высказано, для этого то я и пишу это кажущееся для понимающихъ столь ненужнымъ послѣсловіе.

Основныя мысли и выводы, вытекающіе изъ этихъ мыслей, высказанные въ этомъ разсказѣ, слѣдующіе.

Мнѣ кажется, что никогда нигдѣ люди не жили въ такомъ вопіющемъ не только разладѣ, но и противорѣчіи между сознаваемою мыслью, выраженной словомъ, и дѣломъ, практикой жизни, въ [какомъ] живутъ образованные люди христіаискихъ народовъ нашего времени. Если бы разумное существо, не знающее нашей жизни, узнало бы тѣ только принципы нетолько религіозно-христіанскіе, но и самые умѣренные, не признающія обязательность христіанства свѣтскія ученія нравственности, узнало бы только тѣ принципы гуманности и либеральности, обязательность которыхъ такъ всеобще признается общественнымъ мнѣніемъ, какое бы это разумное существо составило себѣ мнѣніе о нашей жизни? Какъ бы много уступокъ не дѣлало это существо невозможности осуществленія всего того, къ чему стремятся люди, оно всетаки никакъ не могло бы себѣ представить того, что есть, <т. е. того, что люди, исповѣдующіе принципы равенства, братства, свободы и въ основѣ всего принципъ любви, въ дѣйствительности стремятся только къ тому, чтобы каждому превзойти другихъ и выдѣлить себя изъ другихъ, вмѣсто братства – только къ тому, чтобы всѣхъ остальныхъ людей сдѣлать своими рабами.> Разумное существо, увидавъ потомъ дѣйствительность, т. е. одну часть этихъ людей, которыхъ онъ увидалъ, обреченныхъ поколѣніями съ женами и дѣтьми на нелѣпый, нужный только для прихоти другихъ людей, убивающій тѣло и душу трудъ на заводахъ и фабрикахъ, другую часть воспитываемые на убійство другъ друга и третью часть пользующіеся этимъ рабствомъ угнетенныхъ и вырывающіе другъ у друга выгоды этаго угнетенія, увидавъ все это, разумное существо никакъ не могло бы повѣрить, что это тѣ самые люди, которые исповѣдуютъ принципы равенства, братства, свободы и любви.>

Разладъ и противорѣчіе между выражаемымъ словомъ сознаніемъ людей нашего времени и дѣйствительностью ужасны во всѣхъ проявленіяхъ жизни, но ни въ одномъ это противорѣчіе не выступаетъ такъ ярко, какъ въ отношеніяхъ половъ. Противорѣчіе это особенно поразительно потому, что во всѣхъ другихъ отношеніяхъ человѣкъ можетъ сослаться на невозможность измѣнить своими силами того зла, которое онъ сознаетъ, но которому все таки долженъ подчиняться; въ дѣлѣ же полового общенія этой отговорки нѣтъ: для каждого человѣка в этомъ отношеніи нѣтъ никакихъ препятствій для осуществленія въ жизни того, что онъ исповѣдуетъ. А между тѣмъ въ этомъ отношеніи противорѣчіе между сознаніемъ людей и ихъ дѣятельностью ^[173]точно никакъ не меньше, если не больше, чѣмъ въ отношеніяхъ экономическихъ и другихъ. Ничто лучше этого не показываетъ тщету отговорокъ людей, когда они, оправдываясь въ противорѣчіи своего сознанія съ жизнью, утверждаютъ, что уничтоженіе этихъ противорѣчій не отъ нихъ зависитъ; но не въ этомъ дѣло теперь. Дѣло въ томъ противорѣчіи, на которое я хотѣлъ указать въ своемъ разсказѣ.

Противорѣчіе это ужасно. Стоитъ послушать или почитать то, что говорится представителями образованныхъ сословій о святости семейной жизни и родительскихъ чувствахъ, о христіанскомъ или гуманномъ равенствѣ людей, о жестокости и развратности прежнихъ поколѣній и о равенствѣ женщинъ и мущинъ, и взглянуть на семейную жизнь людей отъ высшихъ сословій до низшихъ, на измѣны другъ другу супруговъ, на безпрестанные легальные и нелегальные разводы, на входящее все болѣе и болѣе въ обыкновеніе употребленіе средствъ для предотвращенія дѣторожденія, на увеличивающееся количество незаконныхъ рожденій и отдаваніе дѣтей въ воспитательные дома, на процвѣтающій порокъ онанизма, развратнаго общенія мущинъ съ мущинами и женщинъ съ женщинами, на существованіе миліоновъ, да, милліоновъ проститутокъ въ большихъ городахъ Европы, ^[174]чтобы ужаснуться той степени лжи, которую въ состояніи переносить человѣчество.

Причина этого страшного противорѣчія между словомъ и дѣломъ одна – слѣдующая: та, что люди освободили себя отъ того древняго закона, который опредѣлялъ половыя отношенія, и не признали новаго. Бываютъ такіе періоды въ возрастѣ отдѣльныхъ людей и въ возрастѣ человѣчества: отъ однаго берега отстали, къ другому не пристали. <Причина этаго страшнаго разлада между словомъ и дѣломъ – это освобожденіе себя отъ языческаго закона, дохристіанскаго, еврейскаго, повтореннаго магомет[анами], и непониманіе, несознаніе закона христіанскаго.> Языческая, будійская, еврейская, магометанская семья, которая есть только повтореніе, несравненно <въ общемъ> нравственнѣе, чѣмъ христіанская. – Отъ чего бы это? А отъ того, что языческіе, нехристіанскіе народы держатся своего закона, считаютъ его обязательнымъ, христіанскіе же народы, не ясно сознавъ свой законъ, непонимая его даже или понимая превратно, <какъ его перетолковывали его лжетолкователи>, <не вѣря въ него>, не имѣютъ въ этомъ отношеніи никакого закона.

–

<Въ самомъ дѣлѣ, кто изъ людей христіанскаго воспитанія не знаетъ и не признаетъ того, что противорѣчіе это поразительное? Количество рождающихся мущинъ и женщинъ одинаково или измѣняется на 2 и 3% и для соображеній о брачныхъ отношеніяхъ должно быть разсматриваемо какъ равное. Мущинъ и женщинъ одинаковое число. Мущины и женщины имѣютъ одинаковыя права, мущина не имѣетъ больше правъ на женщину, чѣмъ женщина на мущину. Всякій человѣкъ нашего христіанскаго міра признаетъ это, не отдавая себѣ даже отчета, почему это такъ, но онъ знаетъ, что это такъ, и гордится тѣмъ что знаетъ, что это такъ. Что же вытекаетъ изъ этихъ двухъ положеній по отношенію брачнаго общенія?>