Текст книги "Ромейский Квест (СИ)"
Автор книги: Лев Соколов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)
Шаги здесь было слышно издали.
В подземелье стояла почти мертвая тишина. Будто и не было над ним многолюдного дворца, а вокруг – огромного города. Все внешние звуки разбивались о каменную толщь, и не доходили сюда. От этой тишины слух сам-собой обострялся, и каждый случайный звук, вроде треска фитиля в светильнике, разносился необычайно отчетливо. Здесь, дальше по коридору, должны были быть другие заключенные. Редко, но до Федора доносился сдавленный людской стон, и железный перезвонец кандалов. Но и те, невидимые люди, будто зараженные тишиной, молчали. Тишина раздражала Федора, от неё горькие мысли становились еще горше. И тогда он начинал петь. Пел про озорное, про разное. Никто ему не мешал петь. Но никто и не поддержал. В царском дворце – под дворцом – даже заключенные были дрессированными. И когда у Федора начинало саднить в глотке, он замолкал. Кто знает от чего больше саднило горло, то ли от громких песенных слов, то ли от ощущения глупо погубленной молодой жизни... Но, в один из таких моментов Федор услышал шаги.
Шагали несколько. Звук накатывал в камеру к Феодору шарканьем старых ног тюремщика, и другими шагами – тяжелым звонким стуком о камень крепких каблуков. Четкий шаг. С приближением к нему добавился неуловимый ареол негромких звуков, знакомых Федору как вторая кожа. Скрипела кожей портупея, царапали друг о дружку пластинки брони, похлопывали по бедру ножны. Тюремщик шел с воинами? Сюда? За ним? Неужто, пора?..
Федор привстал на соломе, оперся на локоть.
Звук шагов все приближался, и вскоре, – будто морской прибой – вынес к решетке камеры Федора троих. Один был – угадал – старик-тюремщик. Не ошибся и про других. Двое. ...Империя была очень древней, и время от времени, властвующий император заводил себе новый гвардейский отряд. Старые же гвардейские отряды, доставшиеся «по наследству», при этом, как правило не распускали – империя стояла на традициях. Кроме того, сама многочисленность конкурирующих отрядов императорской гвардии была хорошим средством от мятежей. Все это привело к тому, что различных гвардейских подразделений у нынешнего императора имелось более десятка. Сейчас перед Федором стояли воины палатинской схолы. Элита. Лучшие из лучших – по крайней мере сами они так считали. Говорили, что форма и снаряжение схолариев повторяла форму легионов древнего языческого Рима; ну, если кто-то действительно помнил, как она на самом деле выглядела... Красные овальные щиты с выгибом, красные короткие плащи, шлемы с металлическими гребнями из которых росли красно-белые султаны, сверкающие белым золотом панцири, с «крылышками» для защиты плеч усеянные бляхами. Подогнанные по ногам поножи. А над великолепным панцирем, и под великолепным шлемом стоящего впереди офицера маячила рожа...
Тьфу! Федору захотелось сплюнуть. Перед ним стоял, надменно выпятив волевой подбородок, сотник Наркисс. Спесивый фазан, вечный конкурент и завистник. Наркисс был добрым мечником, – сказать против правды Федор не мог. Но все же, Федор часто брал над ним верх в тренировочных поединках, в том числе и перед лицом самого императора. И этого Наркисс пережить не смог. Затаил злобу, и будто змий ядовитый изливал её в мелочных, недостойных воина интригах. Будто ночной дух Накрисс носился по дворцу, по постам, пытаясь уличить в подчиненной Федору сотне экскувиторов недогляды и служебный разлад. Свиня всегда грязь найдет, пару раз Наркисс что-то да углядел, и тут же мчался лить в уши голове дворцовой охраны, и всем, до кого мог дотянуть своим змеиным жалом. И когда не находил – все равно лил. Федор подозревал, что именно поэтому он пролетел в продвижении до топотерита – заместителя командира отряда. По этой же причине он, подловив Наркисса во внеслужебное время, провел с ним разговор – и подарил схолярию добротный фонарь под глаз, чтоб тому было виднее рыскать ночью. Накрисс и этого не забыл. И надо же было судьбе, чтоб из всех, кого можно, забирать Федора прислали именно Наркисса.
Старик подпошел к решетке, и быстро перебрав связку ключей, отомкнул тяжелую дверь.
– Что? Пора? – Хмуро спросил Федор, обращаясь к тюремщику.
– До чего ты тут славно смотришься, – тут же дал свой надменный голос Наркисс. – Тут тебе и самое место. Даже забирать тебя жалко. Вставай.
– Куда меня? – Пересилив себя спросил Федор у Накрисса; тюремщик с ним общаться явно не хотел.
– На оглашение приговора. – Улыбнулся Наркисс, и вошел в камеру. – Добром пойдешь, или дурить будешь?
Федор окатил Наркисса и его воина оценным взглядом. Дурить... У безоружного, против готового умелого воина в полном снаряжении шансов нет. Против двоих нет с запасом. Обратно бывало только в ромейских героических песнях про акритов-пограничников, да в русских отцовых песнях, где махнул богатырь Вольга рукой – улочка, отмахнул – переулочек... А в жизни, махнул рукой – нет руки, а потом и башки нет. Вот неготового, расслабленного, самодовольного, как Наркисс сейчас воина, свалить было можно, – была пара ухваток. И второго наверно можно. Но куда потом? И Федор это знал. И Наркисс это знал.
– Добром. Веди. – поднимаясь отряхнул рубаху Федор.
– Жаль. – Презрительно смял губы Наркисс. – Ну да что с тебя взять. И жил ты как баба. И на смерть идешь – как телок на убой.
– Твое счастье, – процедил Федор. – А то одному ведь туда уходить скучно. А ну как взял бы тебя в провожатые?
– Кишка тонка.
– Ну, в прошлый-то раз, из нас двоих, не я землю мордой трамбовал.
Наркисс катнул желваки, кожа на скулах натянулась так, что того и гляди прорвется. Одновременно с этим он мгновенно перетек в боевую стойку с левой ногой вперед, и характерно повернул щит, – хочешь себя укрывай, а хочешь колено противнику ребром выбей. За щитом у Наркиса характерно шоркнуло. Щит укрывал Наркисса, и Федор не видел, что он там достал, но судя потому что ножны меча тот не шевелил, на свет божий был извлечен кинжал, с которым в тесноте даже сподручнее. Федор отодвинулся к стене и собрался.
– Гляди-ка, Прокл, – обращаясь ко второму, пришедшему с ним схоларию, обратился Наркисс. Обратился без поворота головы, глядя при этом на Федора. – Напал на нас арестант. Напал, и погиб.
– Не дури, командир, – отозвался тот, кого поименовали Проклом. – У нас приказ.
– Так мы что? – Удивился Наркисс. – Только предотвращали побег.
– Не дури, – повторил второй. – И приказ у нас. И свидетель здесь. – Прокл мотнул головой в сторону тюремщика.
– А свидетель подтвердит, – весело утвердил Наркисс. – Верно, ключник?
Тюремщик кашлянул, взвесил в руке тяжелую связку ключей.
– Не верно, – тюремщик твердо посмотрел на Наркиса. – Я врать не буду. Скажу все как было. Ты что, вояка, думаешь, если я маленький человек, то и службы не понимаю? Пусть он аспид и безбожник, и пытался убить императора, а ты должен его привести, как и куда сказали. Потому – на том Рим стоит.
Федор поглядел на старика с приливом неожиданной благодарности.
– Да я же шучу, ключник, – опустив щит весело и добро сказал Наркисс. – Неужто думаешь, что я убил бы этого пса? Это бы для него только избавление. А там, куда мы его отведем, для него уж выберут казнь медленную, да лютую.
– Ну вот и веди на казнь, – буркнул старик, – нечего службу с шутками мешать.
– Выходи, – приказал Наркисс Федору.
Федор подчеркнуто медленно пошел навстречу Наркиссу, прошел мимо него, и вышел из камеры. Спина при это вся собралась в узлы, ожидая подлого удара кинжалом, который Наркисс в ножны так и не убрал. Но – не случилось.
– Пошел – показал на коридор второй схоларий.
– Спасибо, Отец, – повернув голову к тюремщику, сказал Федор.
– Да чтоб тебе гроб без крышки, – сплюнул ему под ноги тюремщик. – Саранча ты египетская.
С таким напутствием Федор, понукаемый двумя бойцами, и убыл из подземелья.
***
Как из темной подземной пещеры, поднимаясь на поверхность, к солнцу, видишь все больше света и красок, так же было и при подъеме из темниц дворца. Сперва коридоры стали светлее, появилось больше светильников. Мрачный тесанный камень сменили полированный плиты. Станы оделись узорами да мозайками. Световые окошки сменились окнами с яркими витражами. Безлюдье уступило место деловитым и распорядительным слугам. Наполнявшим коридоры тихим гомоном и шуршанием одежд. При появлении Федора, и его провожатых, все замолкали, и расступались, будто пред ними были вестники чумы. Наркисс со своим воином шел позади Феодора, и на развилках говорил ему куда свернуть.
– Что я дворец что-ли не знаю? – пробурчал Феодор. – Ты скажи куда идем?..
– Повертывай, куда скажу, – отзывался из-за спины мелочный Наркисс – арестанту знать не положено.
Впрочем, Феодор и сам вскорости догадался, куда его вели. И верно, через малое время жесткая рука Наркисса втолкнула его в малую залу для приемов. Сколько раз тут бывал Феодор, а все не уставал поражаться дворцовой красоте. Стены были одеты мрамором. Мощные колонны держали свод, до того округлый да легкий, что казалось, сам висит, никакой поддержки ему и не нужно. Свет играл на расписных потолках, изливался из окон, ласкал узорчатые витражи, что изображали старые битвы, славные победы, да богоугодные деяния. Люстры сверху были, – что огромные тележные колеса, все из блестящей бронзы, да на тяжелых цепях. А пол камнеплиточный был до того натерт, что отсветы лежали на нем будто озерца...
Но сейчас не до красот было Феодору. Тишиной встретила его зала. Во время приемов, в ней всегда была тишина. Но обычно была она спокойной и торжественной. А сейчас она была – гневная.
Обычно здесь на страже стояли воины из этерии варангов, но сегодня не было их в зале. Кроме одного – глава варанговой дружины, что носил звание «аколуф-этериарх». Он стоял в дальнем конце, у самого трона, хмуро положив руку на рукоять тяжелого меча. Правый глаз главного варанга, глядел на Феодора, будто серое свинцовое северное озеро. А левый глаз матерого воина заплыл в щелку в окружении огромного лилового синяка. Видать не стал учавствовать Аколуф в пьяной смуте, за то и получил в глаз от своих буйных воинов. Да зато сохранил свою должность, и был ему тот синяк заместо памятной медали. И все же, места где обычно стояли варанги сегодня занимали другие гвардейцы – из отряда «кандидатов». Обычно их отряд обеспечивал ближайшую защиту императора в военных походах, но ныне, они стояли, защищая императора и в самом дворце. Воины в своих отличительных белоснежных ипадеклибанионах и плащах, со знаком хризмы на щитах с зеленым полем, стояли у дверей и у стен, уперев древка копий в пол, и смотрели на Феодора по-разному. Со спокойным любопытством, с хмурым укором, а некоторые с жалостью, будто на хороший, но необратимо сломанный меч.
От немногих царедворцев же, столпившихся у трона – изливало гневом. Ближние императорские люди, смотрели на Феодора как на зловредное насекомое, навроде ядовитой сколопендры. В центре же их, на самом золотом троне, – будто спокойное око бури посреди шторма, сидел сам император Ипатий.
Толчок сзади прервал озирания Феодора, толкнул его вперед по зале. Будто клещи вцепились ему в плечи, – что говорить, руки у Наркисса и его второго воина были железными. Схоларии протащили Феодора мимо белых плащей и щитов стражи, мимо тяжелой узорчатой, разноцветной гексамитовой парчи придворных, мимо пятен гневных лиц, и тяжелым гнетом на плечи заставили Феодора опуститься на колени в нескольких десятков шагов, возле трона.
Камень пола больно ударил в колени. Руки конвоиров гнули к земле. Но Феодор все же извернул шею, и подняв глаза поглядел на своего императора. С этого положения василевс Ипатий казался выше, шире в плечах. Ноги в красных сапогах – символе царской власти – крепко попирали пол. Одежда и тяжелый плащ, пурпурного императорского цвета, украшенные многочисленными узорчатыми бляхами, будто превратили императора в тяжелую статую. Руки его спокойно и тяжело лежали на подлокотниках. Лицо под венцом было спокойно. А глаза – император глядел прямо на Федора с грозной испытывающей печалью, будто сам Иисус-вседержитель с иконы. Где-то краем, на краю сознания мелькнули у Федора обрывочные образы, где был вроде тот же человек, что сидел сейчас пред ним. Тот да не тот – испуганный, сгорбленный своим страхом, сжавшийся за столом. И будто глядел на него Феодор через какую-то неровную дыру... Полно, было ли? Мелькнуло и ушло. Почудилось. Не помнил Феодор день своего мятежного падения. Не помнил, как покусился на императора. Но глядя на грозное достоинство сидевшего перед ним отца всех ромеев – уверен был Феодор – тот и в тот день, спасая драгоценную жизнь свою, вел себя так же спокойно и достойно. И все же, – что-то было... До сего момента Феодор какбы не очень верил в предъявляемое ему обвинения. Они были будто неодолимый навет, нежданная беда, несправедливо свалившаяся на него, и перечеркнувшая его жизнь. Но сейчас, какие-то смутные образы проходившие мимо разума, подсказали ему, – бедовал он той ночью. Поднял он руку на первейшего среди всех ромеев. До сего момента Феодору было горько.
Под спокойным укором глаз императора Феодору стало стыдно.
От колонн у стены, шурша тяжелой одеждой, расшитой золотыми и серебряными цветами, вышел куриопалат-дворцезаботник Маркелл. Он тяжко взглянул на Феодора, медленно и величественно поднял руку вверх. В зажатом кулаке его был свиток. Маркелл опустил руку, взломал печать, и раскатал шуршащую бумагу. Повернул свиток поудобнее к свету, и тяжело бросая слова, – будто чушки железные отливая, – начал читать:
– Фёдор, Потапов сын, кентархос экскувиторон – суть, сотненачальник дворцовой стражи из отряда «внеспальников»; или же по древнему латинскому табелю – кентурио экскубиторум. Ты признаешься виновным в организации мятежа против боговенчанного римского императора!..
По рядам придворных прокатился гневный рокот.
...– Вступив в сговор с северными варварами – продолжал чеканить Маркелл – ты бесстыдно и дерзновенно пытался совершить государственный переворот. Это есть гражданская и воинская измена, – оскорбление царского величия, покушение на священные устои Римской Державы. За сие ужасное злодеяние ты проговариваешься к прилюдной казни на площади Амастриан. – Здесь Маркелл оторвался от свитка, и глянул прямо на Феодора. – Сперва тебе вынут правый глаз, а затем – левый глаз. Затем отрубят нос, правое ухо, левое ухо, правую руку, левую руку, правую ногу, левую ногу...
Оратор замялся, подыскивая, чего бы еще отрубить.
– С пальцев надо было начинать, балда, – донесся до чуткого слуха коленопреклоненного Феодора шепот Потамона от колонн, – а так вон как быстро все кончилось...
– Мужское естество! – Громко шепнул с боковой позиции евнух Игнат.
– ...отрубят мужское естество! – согласно кивнул Маркелл, решительно рубанув воздух ладонью. – А каждую рану тебе будут натирать жгучим перцем да мелкой солью. А потом твое мужское естество сожгут прямо у тебя на глазах!
– Глаза же уже вынут, – хмуро удивился Федор. – Как же я тогда увижу?
– Кхм... – Маркелл запнулся, и ткнулся носом в раскатанный свиток в руках, который, видимо составлялся впопыхах – Нет, глаза до того момента оставим, дабы видел ты своими очами, как пресечется твой позорный и никудышный род! Естество твое сожгут. Вот потом уже глаза. А потом же самого тебя посадят на кол, и наконец – тебя тоже сожгут!
От озвученных перспектив, Федор малость позеленел. Но преодолевая приступ малодушия природной храбростью и воинской выучкой, он как мог выпрямился, повернул голову к безмолвно сидящему императору и громко произнес:
– Спасибо за твою милость, василевс.
Император чуть повернул голову к Маркеллу.
– За какую такую милость? – Недоверчиво уточнил Маркелл.
– За то, что сожгут в конце. – Объяснил Феодор. – Этого я, неверно, уже не и почувствую.
– Дерзишь, смутьян! – Рявкнул со своего места Потамон.
– Фёдор, Потапов сын. – Прогремел Маркелл – Не хочешь ли ты напоследок прилюдно покаяться в своем богопротивном злодеянии?
Феодор продолжал глядеть только на императора.
– Каюсь пред тобой, государь. Виновен я в непотребном питии с не теми людьми. Виновен, что позволил винному духу отнять мой разум, а с ним и дисциплину мою, и воинскую честь. – Губы Феодора, вопреки желанию дрогнули. – Я поступил супротив присяги и достоинства воина. Но сейчас, когда разум мой в ясности, – говорю тебе государь: Трезвым всегда я служил тебе верно, и никогда не хотел чинить тебе вреда. Казни меня за мой грех, но только знай, что вина моя – глупость и ошибка, а не лихой умысел.
– Всяк раскаивается, как голову к плахе клонит, – прокомментировал Потамон.
– Довольно! – Прогудел Маркелл. – Ни к чему теперь лживое и запоздалое раскаянье! Тотчас объявить о казни народу, чтобы мог он собраться и поглядеть на казнь нечестивца! Приговор привести в исполнение! Увести его!
Железные клещи перчаток конвоиров-схолариев снова сжались на плечах, и сдернув Федора с колен, волоком потащили его к выходу из залы. Босые пятки скользили по полу. Одобрительный гул взвился над придворными. Федора тащили так скоро, что трон, император, и стоявшие вокруг того ближние придворные, удалялись так быстро, будто бывший сотник падал в какой-то колодец. Федор прикрыл глаза.
– Постойте. – Раздался негромкий, но звучный голос.
Гул придворных мгновенно утих. Железные клещи на плечах Федора тут же разжались, отчего он мешком упал на пол. Мгновение спустя Федор сообразил, что голос принадлежал самому императору. Установилась тишина.
– Этот падший воин, – неторопливо заговорил в тишине император, – чем проявил он себя до своего преступления? За что он был зачислен в столичную тагму?
Маркелл произвел руками какой-то магический жест бюрократа, отчего свиток с приговором в его руках мгновенно сменился другим, и развернув его принялся читать.
– Федор, Потапов сын, – признан пограничником по праву рождения от отцовой ветви. Служил на заставах в Таврских горах. Быстро дослужился до десятника. Неоднократно отличился как в рейдах против агарян-сельджуков, так и в пресечении их набегов на окрестные фемы. Имел благодарности и подарки от стратигов и доместиков фем Каппадокия и Харсиан. С другими пограничниками сопровождал войско во время крупных сборов, в качестве передового разведчика. В сражении у реки Халдис, где успех отвернулся от наших войск, помог вывести большой отряд из окружения, за что был повышен до сотника. Отличился во время похода, в битве под стенами Теодозиополиса, где сразил одного из сельджукских архонтов Умара, а пред тем многих из его личной стражи. За что и был переведен в столичную тагму экскувиторов, а потом и в самый дворец, в стражу большого круга...
Маркел звенел медью своего гласа, излагая сухие коротки строки. А перед глазами Феодора проносились моменты его жизни. Ночные скачки, засады в горных проходах, свист стрел и сумятица сумеречных боев. Лихие вылазки, будто мелкие укусы, с той только целью, чтоб не давать муслимам набрать у границ сил, и перелиться через горы в пределы державы. Мертвый запах разоренных деревень, и пустые глаза редких выживших, когда муслимы все же прорывались в Романию. Плачущие от радости крестьяне, которых отбивали в последний момент, перед тем как муслимы навсегда увели бы их в глубь своих земель, и сгноили в неволе. Пожары и грабеж муслимских поселений, когда во время рейда удавалась до них добраться... Сбор большого войска, битва, когда ромейская пехота стояла, будто утес под непрерывным прибоем, умирая, но держа позицию. Стрельба на скаку. Гибель коня. Разбитый в щепу щит, отбитая левая рука, и звериные перекошенные лица муслимских одержимых бесами гази, которые подыхали десятками, но вновь объявлялись сотнями, сами бросались на копья, и кусались с яростью шакалов. Гибель кавалерии, развал войска, отступление наспех сколоченного отряда на возвышенность, где ромеев окружили волчьи стаи конников, и они стояли под дождем стрел и пуль, который постоянно находил брешь в чьем-то щите или доспехе. И наконец – настоящий дождь, благословенный, самим Богом посланный ливень, который размочил тетивы луков агарян, потому что те во множестве делали их из кишок... И тогда отчаянная усталая атака вниз по склону, а потом – прорыв, бегство... Другой поход, штурм города, столкновение копейщиков на узких улицах. Стрелы, пули и камни из окон и с крыш. И там ему впервые пришлось убить женщину – смуглую муслимку, которая кидала с крыши тяжелые камни, а он рубанул её, и был прав, но почему-то потом часто вспоминал о том без радости. Другая битва в поле, где передовой строй ромеев, по древней эллинской военной мудрости связал свои щиты цепью. И враги не могли прорвать тот строй. А ромеи продавили муслимов, и били их, и те бежали, завывая как побитые псы. И немногие отважные прикрывали их бегство. И среди них был смуглолицый, сухой, с лицом узким – будто ветвь в старой коре морщин – муслимский архонт, из тех, что у муслимов звались эмирами. И тот архонт со своей конной дружиной осаживал преследователей. И Федор в азарте гонки и победы, в сложных завихрениях проскакивающих друг мимо друга конников, вдруг оказался один против муслимского архонта и трех его дружинников. Видать сам тезка, – святой Федор Стратилат, водил его рукой и прикрывал его с небес, потому что одного дружинника он сразу сбил дротиком, а еще один словил в спину невесть откуда присланную стрелу, а у третьего конь попал ногой в звериную нору, и третий слетел с коня, так что больше не встал, – и Федор оказался перед архонтом. И тот был жилист и быстр несмотря на возраст, и ловко подправлял коня, и они переведались две сшибки на скаку, узнав крепость руки и посадки друг друга. А потом кони встали вплотную, переступая копытами, и все пришлось положить на умение. У архонта муслимов была богато изукрашенная, но странная сабля, где из одной рукояти рядом росли сразу два клинка, хотя он хорошо управлялся ей. Но Федор был всегда хорош в меч, и он был моложе и сильнее. Глаза у муслима на миг дрогнули предчувствием, но он мужался, и вскричал на своем булькающем языке, (который Феодор немного знал), как было у тех муслимов в обычае: «Лаббайка – я пред тобой!», и «нет Бога кроме!..» – и тут Федор развалил ему на плече кольчугу, и все что под ней... Странную, неудобную муслимскую саблю, два гибких клинка которой соединялись силой рук, и укладывались в одни ножны, Федор потом поднёс предводителю ромеев, – стратигу Луке Петралифу. И не прогадал, тот не забыл дорогой подарок, и с его руки Федор вскорости попал служить в Константинополь. Отец успел в последний год жизни погордится сыном, которого ждала спокойная и блистательная столичная карьера.
Ждала, да не дождалась...
Трубный голос дворцезаботника Марелла наконец смолк. Он опустил папирус.
– Клянусь слезами приснодевы. – Раздался в тиши глас императора. – Хоть и безмерна его вина, а все же жаль мне губить такого славного воина. Немало послужил он ромейской державе. Должны ли мы губить его из-за одной ошибки?
– Государь! – Гневно возвысил голос Потамон. – Покушение на твою богоизбранную особу умертвило все его предыдущие заслуги! Что проку в хорошем мече, если он повернут супротив тебя?! Вина известна. Указ подписан. Казнить его!
– Казнить! Казнить! – Поддержали со своих мест и евнух Игнат, и Евсевий, а за ними все другие придворные. – Казнить его!
Император воздел длань. Все замолчали.
– Меньше криков, светлые мужи, – сказал император Ипатий, оглядев придворных, – Вы не иудеи, я не Понтий Пилат... Эй, стража! Подведите сюда этого падшего.
Руки схолариев снова подняли Феодора, и подтащили ближе к трону императора. Телохранители-кандидаты, стоявшие у трона, на всякий случай, придвинулись чуть вперед.
– Дайте ему встать, – приказал император.
Схоларии отодвинулись. Федор поднялся, поводя затекшими плечами, и с трудом взглянул в глаза императору. Правитель пристально поглядел ему в глаза, будто бы стараясь проникнуть в самую душу. Через несколько мгновений император кивнул.
– Хорошо, воин. Нет в тебе подлости. Я верю тебе. – Он чуть повернул голову к придворным. – Слушайте все! – Я милую этого воина. Казнь отменяется.
– Но государь!.. Государь... – Зашелестело с ближних мест. Что-то задушенно крякнул за плечом Федора Наркисс.
– Казнь. Отменяется. – Раздельно повторил император снова вернул взгляд к Феодору. – Воин, раньше твоя жизнь принадлежала мне по присяге, и ты не смог соблюсти её. А теперь я дарю тебе твою жизнь по милосердию. Что ты скажешь?
Федор потрясенно оглядел императора, и сам, без нажима опустился на одно колено.
– Жизнь моя теперь тебе принадлежит, государь, – от сердца произнес Федор. – Умру за тебя. От сердца.
– Добро. – Коротко кивнул император. – Помни свое обещание, воин. – Он возвысил голос. – А теперь, мои придворные, и моя верная стража – я более не нуждаюсь в вас. Пусть останется ближний круг. И ты, Федор, останься.
Склонились спины, зашуршала парча, заблестел гексамит, – придворные начали вытекать из дверей, как вода из воронки. За ними вышел мрачный Маркелл, и другие воины. Последним грузно удалился, блистая наливным фингалом, командир варангов этериарх-аколуф, по имени Вилк. Напоследок обернувшись в дверях, он поймал взгляд Федора, подмигнул ему, и вышел, щерясь своей волчьей ухмылкой. Память Федора совсем некстати вынесла из пучины беспамятства картину, как он с другими варангами, тащит пытавшегося помешать им Вилка и засовывает головой вниз, в пустую бочку... Федор виновато почесал затылок, вновь ощутив прилив раскаянья. Вилк был хороший мужик. Надо будет зайти, и лично извиниться перед ним. «И брошу пить! Совсем!» – Дал себе яростный зарок Феодор.
Двери за придворными захлопнулись.
– Пойдем с нами, воин, – пригласил император, и встав с трона направился к небольшой боковой двери. Федор, перетоптался босыми ногами, и пошел вослед.
***
Глава седьмая.
– ...Один меч предоставляют италийские попы. Один – персюки. И мы должны сделать то же самое. – император стоял, уперев руки в стол, на котором была раскатан карта.
Он, Федор, и члены ближнего совета находились в малых покоях, в восточной части дворца. Хотя говорил император, в основном, обращаясь к Феодору, остальные члены совета на всякий случай тоже кивали. Общий смысл Феодор пока улавливал.
– ...Дело это государственное. – Продолжал император. – Итак, – твоя задача. Сперва ты пересечешь средиземное Море, отправишься на остров Сицилию. Проберешься на половину острова занятую муслимами, отыщешь там старый храм, а в нем – древний меч. Дальше обратно, снова поплывешь по морю, доберешься до Антиохийского княжества, до города Валания. Там сейчас находится рыцарь, который хранит меч италийских святош. Дальше, пойдете вглубь земли от побережья, – палец императора прочертил линию по карте, и вот здесь, встретитесь с отрядом персов, который принесет их меч. Они будут ждать вас там, это тоже уже оговорено. Собрав все три меча вместе, вы все, во исполнение древнего договора – двинетесь еще дальше, до развалин древнего города Мари. И вот там...
– Что там? – Переспросил затянувшего паузу императора Федор. Лица придворных перекосило от такого нарушения этикета.
– Мы не знаем, – что там – признался император. – Узнать, что там – как раз и есть твоя задача. – Ипатий почесал нос. – Как видишь, задание сложное. Большая его часть, будет проходить на землях, занятых врагом. Поэтому полагаться придется больше на скрытность и ловкость, чем на силу. Кроме того, действовать придется в союзе с италийцами и персами. Дело это, выходит, политическое. Поэтому на тебя в данном вопросе ложиться поддержание чести всей Римской Империи. Разумеешь ли? Вопросы?
– Я, государь, не так чтоб очень политик... – Осторожно заметил Федор.
– Ничего, справишься. – Уверил император.
– Кто будет командовать отрядом? – По военной привычке сразу решил разобраться в субординации Федор.
– Ты конечно! – Ожег его взглядом Ипатий. – Ромейская держава главная в этом деле, остальные на подхвате, – так по древнему договору. Чтобы ни у кого из временных союзников не возникло вопросов, кому они подчиняются, – я даю тебе соответствующий титул. Считай, что с этой минуты, на время задания, ты переведен в отряд моих протекторов-доместиков...
У Федора аж перехватило дыханье. «Протекторы-доместики» тоже когда-то, в седую старину, начинались как один из отрядов охраны императора, откуда и происходило их название «защитники домашние». Но со временем, они превратились в особую скрытную службу личных порученцев императора, которые действовали от его имени по всей империи, а иногда и за её пределами. Это были длинные руки императора, для исполнения его воли на расстоянии... Карьера Федора, только что лежавшая в руинах, расправила крылья, и вознеслась к солнцу. Где-то там, за горизонтом, его отец наверно дольно улыбался
– ...это же звание, – продолжал император, – поможет тебе, иметь дело с нашими военными и чиновниками, – когда вы будете в границах нашей державы.
– Спасибо тебе, государь! Отслужу твою милость! – Горячо сказал Федор. Рожи ближнего совета за его спиной опять покривились, от такого безыскусного и краткого проявления благодарности.
– Отслужишь, – подтвердил император. – Другой бы умолчал, но я честен. Не просто так даю я тебе милости. Дело, на которое тебя посылаю, что говорить, опасное. На нем и голову можешь сложить. Но ведь голова твоя принадлежит мне. А если выполнишь его успешно – считай, долг ты свой искупил. А от меня многое, и сверх того будет.
– Положись на меня, как на левую пристяжную27, василевс. – Горячо пообещал гвардеец. – Вот оружие бы еще, – вспомнил о насущном Федор, – и... сапоги. – Он пошлепал босыми пальцами по холодным плиткам пола.
– Все получишь. – Махнул рукой император. – Ты же представитель державы, дурень. Можно было б – мы бы тебя в шелка с самоцветами по самый нос закатали, но... нельзя. Не забывай, что дело ваше шпионское. Как бы вас не ограбили в безбожных землях за чрезмерное-то богатство. А так, – и одежда будет, и оружие любое, сам выберешь, из дворцового арсенала. И денег дам вволю, мошну увесистую. Сможешь, если что, сойти за купца средней руки.
Федор расцвел улыбкой.
– Денег дам, но не тебе, – осадил Ипатий. – За деньги будет отвечать другой человек.
– Какой это, другой? – Подугас улыбкой Федор.
– Я с тобой еще одного ромея отправлю. – Объяснил император. – Вот он и будет за деньги отвечать.
– Да что я. Сам кошелек донесу? – Возмутился Федор.
– Донесешь, ага!.. – Фыркнул император – До кабака. Спасибо, проходили.
Федор решил, что на этот раз его уели, и искомую тему лучше не развивать.
