Текст книги "Колымский котлован. Из записок гидростроителя"
Автор книги: Леонид Кокоулин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)
Утром меня разбудил Славка.
– Ну и ну! – сказал он. – Свирепо ты, дед, дрыхнешь.
Я поднялся и пошел к Нельсону. Навстречу Полина Павловна…
– Спит, – сказала она, – словно окаменел, вот устряпался.
– Однако мы поедем, Полина Павловна, – сказал я. – Спасибо вам за хлеб-соль.
– Рада была угостить, чем бог послал. Вы уже извините, если что не так. Что же вы так мало погостили?! Приезжайте еще.
Проводить нас из вагончиков высыпала вся бригада. Собаки сновали между людьми и тревожно, скулили. Запыхавшаяся Полина Павловна сунула булку хлеба – сгодится: не ближний свет – дорога. Славка хлеб в багажник и поддал газу. Машина обогнула котловину и круто пошла в гору, надрывно постанывая.
Меня нещадно клонило в сон, голова непроизвольно падала, ныла нога. Я еще утром, когда выходил из вагончика, почувствовал, как из-за гор потянуло теплым ветерком. Мглистое небо припало до самой земли. Я еще подумал – снег будет. Наконец меня укачало. Очнулся от резкого толчка – открыл глаза. Присмотрелся. Передо мной вращался рой белых мух и отчаянно болтался на стекле «дворник».
– Кажись, вправо слишком взяли, – сказал Славка, – а может, влево, – усомнился он.
Поглядев на часы, я только тут сообразил, что мы сбились с пути.
– Может, переждем, – сказал я, – видишь, какая каша.
– Каша – мать наша, – пропел Славка, – каши нету. – Он вытащил из багажника уже ощипанную буханку и сунул обратно.
Котелок с заваркой подвешен под капотом – это вещь, ничего что припахивает бензином. Зато теплый. Сухая корка не лезет в горло. Промочить в самый раз, заморишь червячка и дюжишь. Вообще надо подкрепиться. Если считать по времени – порядочно отмахали. И надо, как убитый, спал. Ничего, что голова болталась. Видать, вымотало нас долото. Кошу глаз на Славку – мечется. То влево, то вправо дергает рычаги, вижу – нет уверенности.
– Может, переждем?
– Можно и переждать, – соглашается Славка. Останавливает машину. Глушит мотор. Сразу наступает тишина, и тут же захватывает тревога.
Мы сидим, уперевшись взглядами в мутное пространство за стеклом.
Я хочу сказать Славке, что надо было вернуться, когда начался снег, но язык не поворачивается.
Вдруг в кабине стало светлее, и сразу перестал падать снег. Открылась заснеженная даль. Земля вспухла от свежего снега. Жидкий лесок и кустарник показались сказочными. Славка повертел головой.
– Вот чудеса, – выдохнул он, – будто небо кто пробкой заткнул. – И завел мотор. – Тебе не кажется, что мы отклонились вправо или влево? Пересечем эту падь, – показал он глазами на распадок, – там и сориентируемся. Кажись, гора мне эта знакома. Не мог же я…
По мягкому снегу машина шла тяжело, закапывалась по самый буфер.
Только я хотел сказать; «Славка, давай перекусим», – и враз стемнело, как в погребе. Стоим, мотор захлебнулся. Снег вокруг на глазах ржавеет. Машина выжимает коричневую жижу. Медленно, но верно погружаемся. Славка открывает верхний люк и через горловину протискивается. Для меня люк узковат, но медлить нельзя. Сбрасываю телогрейку, протягиваюсь, как через иголочное ушко.
– Дюжев, – командует Славка, – не вздумай идти. Только вот так…
– Клюкву подавишь, – кричу ему и ложусь рядом. В штаны, под рубаху плывет. Зябко.
Славка отчаянно работает руками и ногами.
– Почувствовал твердую почву. Спешились, – говорит Славка.
Я вылез из пропарины следом.
– Спешились, – передразниваю. – Надо было смотреть.
На ногах у нас по сто пудов. Помогаем друг другу стянуть сапоги. Встаем на портянки и колотим сапогами о кустарник.
– Черт! – спохватывается Славка, – забыли папиросы и хлебушек. Он попрыгал на одной ноге, натянул раскисший сапог и снова по-пластунски к машине.
– Славка, – кричу я ему, – назад!
Барахтается. Вернулся с горбушкой и котелком. В бороде запуталась тина. Отминает портянки от грязи, обувается. Из двух портянок делает четыре. Две обул, две за пазуху сунул. Я не догадался.
Месим снег, то и дело оглядываемся, жалко вездеход. Карабкаемся на камни. Славка шмыгает носом, едва выговаривает:
– Лучше плохо ехать, чем хорошо идти. – Ощипанную булку он держит под мышкой. На нее налип снег. Корка обледенела.
Я тащусь с котелком. Далеко на косогоре виднеется разрушенный замок. Подходим. Это выветренные скалы – залюбуешься.
– Где-то тут должен быть внизу брошенный вагончик, – говорит Славка. Под крутяк, по камням, идти плохо.
Спускаемся вниз. Действительно, вагончик нашли, наши бросили, дальше не смогли протащить. Слава аллаху! Вваливаемся в вагон. Нары, печь – здорово. Большего счастья не надо!
– Давай натаскаем вначале дров, – настаивает Славка, – а то сядем, – не поднимемся.
Собираем валежник и ломаем ногами. Растапливаем печь. Тает снег на чай, таскаем снег цилиндром старой бересты, одно отверстие заткнув шапкой. Вода закипает быстро. Рука почти терпит, а в котелке уже буркотит. Но зато чай заваривается плохо. Невкусный, привыкнуть надо.
Вагончик нагрелся. Сушим свое шмутье. Пьем по очереди из котелка кипяток. Едим хлеб. Крошки тоже собираем. Остаток хлеба Славка делит поровну. На рудник за тягачом и тросами Славке надо еще идти километров сорок в сторону, не меньше. Я остаюсь, у меня под коленом и на пояснице чирья. Знобит меня. Славка зачем-то снимает теплую рубашку и бросает на нары. Поверх майки напяливает куртку. Сует за пазуху хлеб, но еще не уходит, медлит. Достает хлеб, отламывает корку и кладет ее на рубаху. Я возражаю, Славка не слушает. Говорит: «Покедова!» Уходит. Я долго сижу на нарах. Страсть как не хочется подниматься. Скоро стемнеет. Не заготовлю дров, ночью откину хвост.
Иду добывать дрова. Смотрю, где снег выпирает валиком, там валежина. Сподручные сушины обламываю. Таскаю к вагончику. Совсем темнеет. Забираюсь в вагон. Подбрасываю в печь. Экономно – ночь длинная, а дров мало. Без топора много не наломаешь. Дрова длинные, дверка не закрывается. Пахнет дымом, ест глаза. Когда дрова разгораются, становится светлее, уютнее. Ложусь на бок. Мучительно дергает под коленом, ломит поясницу. Под головой низко, неудобно. А тут еще ветер то и дело открывает дверь. Злюсь. Дверь покоробило, в притворе не подходит. Сгибаю крючок и засаживаю палку между косяком и дверью. Под голову выбираю из дров добрую орясину. Вообще под голову лиственница не годится. Лучше осина или сосна, а где взять? Сон не идет. Хоть глаза выколи. Всякие мысли лезут. Дела на ЛЭП идут неважно, на такой высоте и такие мари. А тут еще лесу нет. Лес тоже не выходит из головы. Да и просто так не могу уснуть. Кости мозжит. В вагончике жарко, а с меня холодный пот валит, все мерзну. Натянул Славкину рубаху. Кручусь с боку на бок. Забылся.
Проснулся – не могу сообразить, где я и что со мной. Пить хочется. Шарю котелок, даже руки трясутся. Припал будто с сильного похмелья, не чувствую, как вода в горло катится. Постучали. Тогда сообразил.
– Входи! – кричу. Но вспомнил: дверь-то я закрыл. Выбил палку, пнул дверь – никого. Что за черт? Померещилось. Не помню, как и до нар добрался.
А Славка вернулся лишь на третий день на вездеходе с ребятами. У меня фурункулы, что называется, расцвели. Было мне худо до того, что я не узнал своих друзей.
Переправа
Эта река режет хребет в узком каньоне. Мы с Нельсоном полазали по ее отвесным скалам, поглядели подходы. К переправе можно было подобраться разве только с неба.
Нельсон тогда как бы между прочим сказал:
– Вертолетом надо работать, – и тут же добавил: – Кипяченое молоко лучше сырой воды.
Я не понял к чему это, но переспрашивать не стал.
А вот вечером третьего дня, в сумерках, огонь еще в палатке не зажигали, ввалился закуржавленный человек. Первым узнал его Андрей.
– Да это же дядя Федя. Мужики, нате, смотрите.
– Ах ты, – сказал Талип, стаскивая с Феди треух, торбаса.
– Лыжа, сволочь, – простонал Федя, – подвела.
Андрей уже приволок обломок лыжи.
– Видали, мужики?!
– Так можно и околеть, – подытожил Славка, рассматривая обломок самодельной лыжи.
Парни усадили Федю за стол, поставили кашу, чай. Сами молча ожидали, что скажет профорг. Не марки ведь клеить пожаловал. Федя не торопясь доел кашу, вкусно облизал ложку, отложил ее, погрел о кружку руки…
– Ну так вот, братва. Утопили мы станок, а переправы не взяли и не взять.
– Это как?
– Погоди, дед. Люди все целы, а станок утопили. Было так. К реке вышли еще на прошлой неделе. Берега у нее, ты сам знаешь, как щеки, а тут еще Нельсон торопит. Стали спускать станок на лебедках и угодили в пропарину – ну и…
– Что же вы, ребята, не посмотрели прежде?
– Смотрели, Димка, да мертвяк не устоял. Ну и вот… – Федя глубоко затянулся папироской и закашлялся от дыма. Скулы на его лице еще больше выступили, и на обветренной коже встопорщились редкие волосики неопределенного цвета.
В тишине было слышно, как драл палатку ветер.
– Нельсон велел тебя, дед, спросить. Если не придешь, то кому он должен передавать бригаду?
– Наверное, надо вначале достать «утопленника», а потом бригаду передавать.
– Нельсон тут ни при чем.
– Пусть делает тот, кто при чем.
– Сами утопили, сами достанем.
– Человек к вам за помощью, а мы его строгать, – не выдержал Димка. – Небось когда мы разморозили двигатели, Нельсон ни слова не сказал и отдал свой.
– То было другое дело.
– У нас не бывает другого, дед, – буркнул Талип. – Все дело наше.
– А сами-то ребята кого хотят вместо Нельсона?
Федя затянулся, сглотнул слюну, задержал дым.
– Меня ставить собираются, твоего решения ждут.
– Ну а сам-то ты?
– Я и так у дела. По мне, дак лучше бы Талипа.
– Талипа, говоришь? – усмехнулся Димка. – Губа не дура, а сам-то?
– У нас каждого можно поставить, каждый работу знает, – не повышая голоса, ответил Федя. – Так что давай ближе к делу, – добавил он и от «бычка» прикурил новую папироску.
– Со станком сейчас глухо. Бери свой, Димка. Будем вместе брать переправу. С двух берегов сподручнее.
– И мы так говорим, дед, – поддержал Федя. – Вы вяжете анкерную опору на одном берегу, мы – на другом. Надо двигать. Что еще скажешь, дед?
– Решайте, я могу и приказать, но решайте сами.
– Приказать-то можно, но надо по совести.
– Ушлый ты, Федя, так и сочишься в душу, – засмеялся Славка. – Ну как там ваши?
– Не скисли, – улыбнулся Федя.
– Это хорошо, – одобрил Славка. – Но вы, ребята, смотрите. У вас же в прошлом году только трубы тракторов торчали из мари.
Да, досталось тогда Феде с Нельсоном. На двух тягачах перевалили горы и всю ночь хлебали вонючую жижу, но тракторы вытащили.
– Палатки брать, дед, свертывать?
– Давай, Талип, собирайся. Крупу, селедку, масло, куль муки бери.
– Курево, курево не забывай, – подсказывает Федя. – Оползень у нас запечатал распадок, так что на центральную усадьбу не скоро выберемся.
И каждый занялся своим делом.
– Дед, санки брать? Если на реку пойдем, пригодятся! – кричит Андрей и уже несет мне ящик. – А технику инструментальную?
– Ну бери заодно и технику. Без инструмента как же…
– Я тоже думаю – пригодится, – Андрей укладывает ящик на санки, прикручивает его проволокой.
– Ты, Андрюха, не крутись под ногами, – останавливает Андрея Димка.
– Я же помогаю.
– Ну помогай, помогай. Укладывай штаны, собачьи котелки, на бугра не обижаются, – говорю я Андрею.
– Я, дед, и не обижаюсь, это тебе показалось.
Андрей помогает Талипу насыпать в мешочки крупу, вермишель. Отрезает от шнура куски и прикручивает ящик к санкам. Димка с ребятами на улице «пакуют пену», укладывают метизы, такелаж. Как всегда при переезде, барахла набирается невпроворот и ничего вроде лишнего. Старые ломики тоже не бросишь: можно еще оттянуть и работать. Тросы хоть и в гармошку, в спираль, на «удавки» можно выкроить. Димка по-хозяйски все осматривает.
– Ну, Славка, ты и завязал. Так же половину груза растеряешь.
– Да никуда не денется, бугор. – Славка достает проволоку и прикручивает мешки. – Ну а теперь?
– Другое дело, – говорит Димка и отходит к ребятам.
– Братва, берите лес на подсанки.
Беремся все дружно. Палатку еще не снимаем: на печке каша и чай. Перед дорогой поедим, уж тогда посуду в ящик, а палатку стянем с каркаса.
Андрей подходит ко мне.
– Дед, давай в разведку собак пустим и возьмем в плен Нельсона.
– Мы же не сыщики-разбойники. Мы же едем выручать друзей.
– Дед, я же понарошке.
– Ну, это другое дело.
– Бригада шумною толпой по бездорожию кочует, – декламирует Славка.
– Все это хорошо, дед, – тихо, чтобы не слышали другие, говорит Димка. – А свою линию когда? Ты учти – людей кормить надо. Прогастролируем пару недель. Опять ремешки потуже.
– Ведь решили. Теперь ни слова.
– Ну ведь я только тебе. В бригаде не базарю. Это я на всякий случай: как закрывать наряды… – Димка удерживал меня за плечо. – Может, оставим тут звено – человека четыре.
– Не следует разобщаться, этим не ускоришь. Ни тут, ни там дела не будет.
– Смотри, дед, тебе виднее.
– Ну что ты заладил… Страхуешься на всякий случай: дескать, я прорабу говорил…
– Хотя бы и так, – у Димки на лице улыбочка. – Каждый за свое болеет.
– А переход не твое дело?
– Мое, но всякому овощу свое время. А так только одна беготня получается – сорвались, полетели…
– Хорошо. Можешь оставаться. Бери кого надо.
– Хорошо-то хорошо, да мало что хорошего. Я не к этому. Давай оформим – перебазировка на новую линию.
– После перехода решим.
– Ты только не держи, дед, камень за пазухой. Может, я и не прав, но я начистоту, а может, и прав. – Димка идет к тягачу, где орудует Славка.
Я стою на обочине, смотрю Димке вслед и стараюсь его понять: Димка не рвач, – да нет, свое требует. Может быть, подход не тот. Надо бы ему прямо заявить – бригада бы поддержала. Не ее вина, чтобы срываться с места, бросать начатое. Но сейчас я уверен: никто не думает о заработке. Все убеждены, что надо выручать товарищей. А раз так, то какой разговор о деньгах. Но ведь Димка думает за всех. Оно так и полагается бригадиру. И мне он советует подумать, как компенсировать парням пустопорожний пробег. Но если, допустим, я найду возможность, то ведь тогда какая взаимовыручка? За гроши все произойдет, да и ловчить надо. Пусть не против закона – против совести, а это разве не одно и то же? Ловчить – слово-то какое пришло смрадное. К Димке оно никак не клеится. Что уж говорить о Талипе. Может, поговорить с ребятами начистоту? Что мне, действительно, на сердце камень носить. Ну, посмотрим. Будет удобный случай, поговорим. К примеру, наряды станем закрывать. А о чем, собственно, толковать. Если вытянут на пупке – хорошо, не вытянут – вот вам на молочишко. Нет, тут что-то не так, не с Димкой – с собой надо разобраться…
– Ты что, дед, окоченел? Я тебя зову, а ты…
– Ну что тебе, Славка?
– Ты думаешь собираться? Валенки и штаны твои я в мешок сунул. – Он похлопал по мешку.
Во второй половине дня бригада снялась со стоянки. Впереди на тягаче Славка тянет пену. За ним два трактора в упряжке волокут станок на лыжах. За бульдозер зацепили подсанки с лесом, а за хлыст взяли на буксир санки Андрея. Вокруг поезда от радости носились собаки. Только Ветка трусит сторонкой. Забежит вперед, сядет и нас поджидает. Как только поравняется с ней тягач Славки, поднимется и бежит рядом.
Мы с ребятами едем на пене. Сверху положили матрасы, накрыли их палаткой. Хорошо. Андрей со Славкой устроился в кабине. Парни то и дело соскакивают с пены, греются пробежкой.
Одолели небольшой голец и вышли на противоположный склон. Я оглянулся. Обглоданным животным видится остов палатки. Рядом чернеет зола. Натужно идут тракторы, звонко стреляя в вершину распадков глушителями. Тягачи выходят на осыпь, и траки звенят, словно хохочут, но вот хватили они снега и сразу зашептались. Андрей пялится в заднее стекло и что-то руками пытается рассказать.
К вечеру похолодало. Парни останавливают поезд, окружают пену.
– Дед, давай прессуйся и пускай нас.
Андрей тут же топчется, укачало его в тягаче, да и дымно там. Парни устраиваются между матрасами. Андрей жмется ко мне. Славка принес ему свой полушубок. Натягиваем брезент и сидим, как птенцы в гнезде, только головы торчат.
Обогнули уже второй голец, спустились в распадок, тут затишек. На верхушках лиственниц, освещенных вечерним солнцем, порхают коричневые, величиной с воробья, птички. Они перелетают с одного дерева на другое – провожают нас. Попутно озорно и торопливо терзают лиственничную шишку.
Дорога идет под уклон, и солнце скатывается за нами. А как только спустились в марь – солнце осталось за горой, потух снег. Здесь, в горах, вечера не бывает, сразу ночь. Все вокруг словно вымерло, ни треска, ни писка. Только фары рубят темноту, да сверкают из-под снега обдутые ветром булыги.
– Андрюха, ты проголодался?
– Я дрых, дед, – едва выговаривает Андрей.
– Замерз?
– Малость.
– Надо бы чай варить.
– Надо бы, – отвечает пацан. – А то у меня в брюхе все закоченело.
– Чайком побаловаться не мешает, – поддерживает нас Федя и присаживается на борт пены.
– Стопори, Федор!
Федя надевает Славкины лыжи и забегает вперед бульдозера.
Останавливаемся, отцепляем пену. Развернувшись, Славка бульдозером сгребает снег, сваливает пару сушин. Ребята подсовывают хлысты под гусеницу: «нарезают» дрова. Распалили костер. Талип уже набил в ведро снегу и пристраивает на таган.
Притащили ящик с крупами, ведерный чайник. Хлеб положили в ведро и поставили поближе к огню. Отойдет, будет как свежий. Расселись на бревнах вокруг костра, греем портянки. Вода в ведрах скоро закипает. Талип бросает туда рожки, соль. Он дает вареву прокипеть и вываливает туда тушенку. Похлебка получилась – даже ложка стоит. Едим в рукавицах. Ложка на морозе, пока ее ко рту несешь, обрастает жиром. Но ничего – с такой едой жить можно. Андрей ждет, когда можно будет взять ведро и выскребать до дна – собакам. Он просит Талипа дать каждой по кусочку масла.
– С масла глаза узкий будет, – хмыкает Талип.
Славка заваривает морской чаек: бросает в чайник заварку, немного держит над огнем и к столу. Выпили по кружке.
– По коням! – командую.
– Я тоже с вами, – говорит Димка. – В этой душегубке ходули девать некуда.
– Ты бы хоть запахнулся, Дима.
– Тут, дед, гриппа не бывает и до скончания века не будет, – философствует Димка и лезет в пену. – Ты замечал, дед, что у нас здесь никто не болеет? Никакая холера не берет. Ты думаешь почему?
Бульдозер дергает с места пену. И Димка окапывается поглубже.
– А когда тут хворать?
– Не знаешь, дед. Так вот я тебе скажу. Ученый Тюкин открыл летучие вещества в растениях – фитонциды. Они обладают способностью убивать болезнетворные микробы. А сколько тут леса! Дыхнул гриппком – и фитонциды сожрали его. Никакой инфекции.
– Природа есть природа, – поддакнул Федя из темного угла пены. Каждому природой дано свое. – Федя раскуривает папироску и продолжает: – Вот, к примеру, одним слабое сердце и крепкие нервы. Другим – крепкое сердце – зато слабые нервы… Только бы солярки хватило, – заключил Федя.
– Я разве про нервы, я про фитонциды, – вмешался Димка. – Солярка соляркой, а вот трос на лебедке совсем истрепался – менять надо…
Едем всю ночь, только два раза и останавливались: грелись у костра. Солнце появилось из-за горы неожиданно. Снег полыхнул, да так, что глаза ослепил. Сколько снега, снег, снег, кругом снег…
– Ты живой, Андрюха?
Брезент зашевелился.
– Уже.
– Уже не уже, а на погоду надо бы тебе посмотреть.
– Надо бы, дед.
Помогаю Андрею выбраться и держу за шкирку, пока он справляет свое дело.
– Все? – спрашивает.
– А я откуда знаю, все или нет. Все так все.
– Ко-ло-о-тун, – едва выговаривает пацан. Хватаю его к себе в шубу, грею собой.
Пена идет, словно лодка по плесу. Над низкорослым лесом висит белое, словно начищенный полтинник, солнце. Слышу гул – то ли сова ухает, то ли собаки лают, то ли в ушах шумит… Нет, кажется, собаки. Вот и дымком пахнуло. Бульдозер круто забирает на косогор. Пена скособочилась и схватила бортом снег.
– Держись, Андрюха, – кричит Димка. – На море качка. – Он замахал руками и полетел в снег.
Бульдозер обогнул кромку леса и встал. Захлопали двери вагончиков. Прибежала Полина Павловна и сразу причитать:
– Ах ты, батюшки, заморозили мальчонку.
Нельсон помог ей поднять с пены сонного Андрея.
Поздоровались.
– А говоришь, лесу нет, – кивнул я на штабель.
– Это разве лес, – кривится Нельсон.
Подошли к штабелю.
– Видишь, болонь посинела.
– А что, у тебя лучше есть? Может, деляну нашел?
– Ну а этой лесине веку… кот наплакал. Из нее опоры – что из ниток буксир.
– На раскосы пускай…
– По шее за такие раскосы, – сердится Нельсон.
– Вот как, сразу и по шее. Так встречают гостей?!
– Мужики! – выглядывает из вагончика повариха. – Суп простынет. О господи, и радость и горе. Мойте руки.
Нельсон придержал меня у крыльца.
– Ты когда, Дюжев, был здесь последний раз? Что ты все пасешь Димку, он теперь и так доспеет. Твое дело – переправу обеспечить. Спросить работу. Поставщик гонит больную древесину… Судить тебя надо, Дюжев, за беспечность.
– Вот как? Поначалу бы хоть чаем напоил.
– Смотри, – не может удержаться Нельсон. – Из ста хлыстов – двадцать с «бельмом». Значит, две опоры из двадцати с изъяном.
– Да ты погоди.
– Некогда мне годить, Дюжев, я свое оттрубил. Анюй возьмем, и штык в землю. Как говорят, на заслуженный отдых. Тебе жить, Антон. Ну, ладно. Лезь, не остужай вагон.
Полина Павловна над Андрейкой как парунья над цыпленком – кормит, охаживает. Я помыл руки и подсел на лавку к Андрею.
– Если мы в одной лодке, раскачивать ее не следует, – присаживаясь к столу, снова заговорил Нельсон. – Вот я просил заменить бульдозер – себя не тянет, – только горючку жрет, писал тебе и понял: где просьба – там и отказ возможен. Мы все просим, просим. Килограмм гвоздей для производства не требуем, просим, а без них я не могу пустить линию. Тогда я потребовал. Мне сказали – бестактно: требовать можете со своих подчиненных.
– Ну, хватит вам, мужики. Поешьте, пока горяченькое. Как сойдутся… Ведь сколько не виделись?..
– По-олина! – поднял бровь Нельсон.
– Я что. Я ничего. Вот оладушки, щи, перчик… господи.
– Щи очень вкусные, давно таких не ел. Прошу добавки.
– Ради бога. Сколько надо кушайте, – Полина Павловна подрезает хлеб.
– Чем собираешься станок поднимать? Глубоко затонул?..
– Пошли поглядим, пока светло.
– И я с тобой, дед, – засобирался Андрей.
– А ты, Андрюша, супчик еще не съел. Пусть мужики идут, а мы с тобой блины будем фаршировать.
– Я лепешек наелся. Суп оставил собакам, они же голодные.
– Вот те на, – всплеснула руками Полина Павловна. – И собачек покормим…
На реке по прорану тянет резкий хиус. Парни в шесть рук рубят на льду «козла». Двое готовят лебедку, двое разматывают с барабана трос. На горизонте, на самой макушке гольца, яичным желтком лежит приплюснутая луна. Солнце еще не закатилось – мельтешит в прутьях на островке. Талип настраивает бензопилу, по-видимому, собирается пилить лед – делать майну.
– Последнюю цепь решишь, – досадует Нельсон. – Если попадет «изюм» во льду, останемся без рук.
Талип вроде не слышит. Подергал за шнур, пила чихнула и залилась. Он опустил пилу в прорубь. Из-под цепи брызнули белые опилки. И Талип стал двигаться по кругу в радиусе утопленного станка. За ним поползла черно-серая змейка.
Из-за поворота показался тягач с санями на буксире, на санях – лаги. Тягач подтащил сани, развернулся, подставив нам бок, и из кабины выпрыгнул Димка.
– Дед, палатку поставили, бросились искать подход, а подхода к реке нету. Створ дутый, дед… Пикеты под самым небом. Что будем делать?
– Штаны снять да бегать, – злится Нельсон. – Ступай, Антон, в Дражный. Тут цыплят не высидишь. Надо готовить котомку, лыжи.
– Перевал-то запечатан. Одному никак нельзя.
– Так возьми Димку с собой. Бугра тут и одного хватит. Федя с ребятами закончит оттайку.
– А что, и пошел бы, – с готовностью откликается Димка. – Берешь, дед?
– Беру.
– Ну тогда давай в тягач – и до палатки. Что резину тянуть.
В палатке уже и печка гудит. Вместо нар метровый слой лапника. Отогрелся стланик – дурманит.
– Где Андрей? – спрашиваю Славку.
– Полина увела. Теперь она с ним носится как с писаной торбой… А вот и он – легок на помине.
У Андрея в руках ландорики.
– Держи, мужики, – и сует Славке лепешки.
– Что же это ты, братец, удрал?
– А я как все, – и пацан лезет за стол.
– Тебя что, там не накормили?
– Вот же, – показал Андрей на ландорики.
– Ну, ясно, ясно. – Славка ставит чашку каши, кладет ложку.
Андрей мигом управился с кашей и лег ко мне в спальный мешок.
– Дед, когда будешь отчаливать, меня разбудишь?
– Спи, там посмотрим.
– Сердце будешь надсажать, да? Нельсон Полине Павловне так говорил. Я тоже будут надсажать. Возьмешь меня с собой?
– В другой раз. Вот подрастешь.
– Я и так во! – Андрей сравнивает свои плечи с моими. – Видишь?
А у меня из головы не идет разговор с Нельсоном. Серьезные обвинения. Только закрыл глаза, как тут же провалился, а открыл – Славка сидит около печки, за палаткой молотит трактор.
– Сколько, Славка, времени?
– Пару секунд еще подрыхни.
– Вставать надо. Все равно не засну.
Осторожно вылез из мешка, чтобы не потревожить Андрея. Поставил на печку кастрюлю, чайник и тогда только разбудил Димку.
Славка уже возится с лыжами, переставляет крепление.
– Померь-ка, дед!
Я вдеваю носок унта в петлю.
– Пойдет.
Позавтракали, оделись. На улице ярко светит луна. Снег разлинован тоненькими сушинами, словно тетрадь в косую линейку. Славка помогает Димке половчее надеть рюкзак. Из рюкзака минометным стволом торчит топорище. Я тоже натягиваю котомку. Громоздкая. Талип зачем-то запихал в нее суконное одеяло. Встаю на свои широкие, подбитые камусом лыжи, закидываю на плечо тозовку.
– Славка, забери собак, – увяжутся, – кричит Димка. – А ну-ка, ЛЭП-пятьсот, потихонечку трогай. – И Димка лыжами режет косогор. Пока одолели первый уступ – рубаху хоть выжимай. Димка весь куржаком взялся.
– Вот это подъемчик, дед. Как у тебя мотор?
– Не глохнет.
– Это хорошо. Во-он за тот голец забежим, керосинчику добавим – чай поставим, лыжи смажем. Сколько, ты думаешь, будет до того гольца?
– Рукой достать можно.
Димка уже телогрейку сбросил, остался в застиранном свитере. Лыжи у него обужены, режут снег, проваливаются. Но ноги у него как у сохатого – сильные.
А я на своих камусах иду как по столу: даже след не тянут, если хорошенько не присмотришься, то и не догадаешься, кто прошел. Был уже день, когда мы подобрались к самому становому хребту. Здесь водораздел.
– Ни черта себе, – Димка даже присвистнул. – Кручи под самое небо…
Снег с круч ополз. Оголилась щебенка. Ее чуть прикрыла пороша, будто тюль набросили.
– Чай будем шарга, – подражает Димка Талипу. – И тогда вперед…
Выбираем местечко, где побольше сушняка. Разводим костер и ставим на таган котелок со снегом. Мороз начинает действовать – корежит потную спину. Димка достает одеяло, делает заслон.
– Ты садись, дед, садись, расслабься.
Вынимаю из рюкзака пару банок тушенки, заварку и присаживаюсь к костру. Димка заострил палку, нанизал полбулки и поближе ее к огню.
Поджидаем, пока закипит вода в котелке.
– Все хочу спросить тебя, дед, – подживляя костер, говорит Димка. – Можно женщине доверять после… Ну, скажем, после разлада?
– Доверие рождает взаимность.
– Нет, ты, дед, не обтекай. Можешь прямо?
– Прямо? Не могу, Димка. Не знаю. Чего не знаю, того не знаю.
– Никто, наверно, не знает, – вздохнул Димка. Бросил горсть заварки, подхватил и сдернул котелок с огня.
Я снял с углей чашку с консервами. Макаем хлебом горячую тушенку, запиваем душистым чаем. По-быстрому рюкзаки за плечи и вперед. Перевал одолели. Заготовили на ночевку дров, наломали на подстилку веток, и потянулась бесконечно длинная холодная ночь. Хорошо, что Талип положил одеяло.
– Вернемся, дед, на вертолете ящик пива Талипу притащим, – обещает Димка.
Вторую ночь мы скоротали у Дражного. Не хватило светлого времени добраться до жилья. Только на третий день к обеду вышли на главную дорогу. Тут нас подобрала попутная машина и подвезла к конторе. Димка побежал к сторожихе за ключом, вернулся с миской квашеной капусты и горбушкой хлеба.
– Дед, кашеварь, а я сгоняю в магазин. Дрова есть, вот света нет, – он пощелкал выключателем. – Не горит. Тут Димка увидел на столе семилинейку и потряс ее. – Булькает. Ну, я побежал.
Я растопил плиту и прилег на скамейку. Скоро вернулся Димка с целой охапкой кульков и пакетиков. Из-за пазухи он вынул бутылку перцовки и поставил на подоконник.
– Растираться будем с устатку.
…Отужинали. Сдвинули столы, бросили под бок телогрейки, укрылись одеялом и заснули счастливые. Разбудил нас рев моторов. В порту прогревали самолеты. Окна уже отбелил рассвет.
Димка вскочил, быстро оделся, сбегал за водой.
– Тройного запарь, говорят, чай сосуды укрепляет. Слушай, дед, а давай так: ты к заказчику, я – в порт. Прозондирую почву насчет вертолета, состыкуемся, доложу.
– Годится.
Заказчик встретил меня, что называется, с распростертыми объятиями.
– Не ожидали, не ожидали, – удивлялся главный инженер сетей и подстанций. – По нашим подсчетам выход к Анюю – середина лета, это в лучшем случае. Молодец, Дюжев!
– Молодец среди овец. Лирика. А вот подходов к реке нет – факт. Недоработка проектировщиков. И без вертолета там делать нечего, переправы не взять…
– Пожалуйста, вертолет… Какой разговор? В пределах сметы используйте вертолет.
– Но там же крохи, а не смета – это на случай распутицы хлеб привезти.
– Что вы предлагаете?
– Пересмотреть проект.
– Хорошо, давайте закроем мост. Компенсируем временной переправой. Договаривайтесь с вертолетом. За деньгами дело не станет – перечислим. Линия-то пусковая. А если начать перекраивать проекты, смету согласовывать, отстаивать, то, сами понимаете, Дюжев, упустим сроки.
Димку я разыскал в порту в приемной начальника перевозок.
– Труба дело, дед, – понурился Димка. – Правду, видно, говорят, что слова нужны, чтобы скрывать свои мысли. Ни у кого ничего не добиться. Где начинается авиация, там кончается порядок.
– Говори толком.
– Опоры с вертолета никто здесь никогда не ставил. Понятия не имеют.
– А ты был у начальника порта?
– Нет. К начальнику перевозок, к главному диспетчеру ходил – темная ночь.
– Дмитрий, ты же сам напросился. Почему же так несерьезно?
– Поглядим, как ты решишь, – обижается Димка.
…Начальник порта оборвал меня на полуслове.
– Вот расчетный счет. Вот договорные инструкции, условия. Платите деньги, давайте заявку, будем работать.
Я объяснил, какая предстоит работа.
– Это меняет дело, – выслушав, заметил он. – Но мы должны запросить свое главное управление. Получить инструкции из научно-исследовательского института ПАНХа (применение авиации в народном хозяйстве). Вызвать экипаж для подъема опор на косогорах. Так что… А собственно, одну минуту, – вдруг сказал начальник порта и вызвал АДС.
