Текст книги "Колымский котлован. Из записок гидростроителя"

Автор книги: Леонид Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

Ребята приехали

– Ну, заходи, – Славка широко распахнул дверь и тут же прикрыл: штаны у него были закатаны выше колен, а ноги, как лапы у гуся, красные. Посреди комнаты ведро, в руках мокрая тряпка, на лице капельки пота.

– Разувайся тут, не пущу с грязными ногами.

За дверью стояли две пары новых тапочек из черного сукна на коричневой резиновой подошве.

– Да брось ты, еще новости!

Славка преградил вход, выпятил грудь:

– Бросай свои якоря, говорю!

– Черт-те что, скоро эти квартиранты в собственную квартиру не пустят. – Прыгая то на правой, то на левой ноге, снял сапоги, вдел босые ноги в тапочки и пошлепал по мокрому полу.

– По какому поводу вздумал марафет наводить?

– Нормальная уборка, а то заросли – грядки можно делать.

– Чем плохо, взрыхлил малость – через пару недель редиска на столе.

– А то можно и арбузы, жаль, что теневая сторона, не вызревают.

Заглянул в ванную – тоже все блестит, надраено.

– Нет, Славка, что-то не узнаю тебя…

У него и рот до ушей.

– Слушай, дед, можно я на ванну крышку сделаю, вроде стола?

– Пляж, что ли?

– Во-во, фотолабораторию устроим.

– Да я тебе ведь сказал уже – делай, что хочешь, как знаешь, ты теперь такой же хозяин, и не приставай ко мне.

Кухонный стол был завален ванночками, патронами с проявителем и закрепителем, пакетами с фотобумагой, пленками и прочей мурой.

– Ты и взаправду собираешься ателье открыть?

– Взаправду, дед, летопись стройки делать будем из снимков. Лучше бы на пленку, конечно.

Славка бросил в ведро тряпку, вытер руки о рубаху, снял со стены аппарат.

– Видал такую машину? «Практика».

Я повертел в руках новенький аппарат в блестящей черной кобуре.

– Ну, ты, Славка, даешь, на какие только шиши?

– Как на какие, на подъемные. Сколько мы моментов пропустили, а надо бы запечатлеть. Помнишь, как на Лебяжьем голец льдом блестит – глазам больно, а под тобой облака, будто кто перышек навтыкал в небо, и марь дрожит, как заливное…

– Хорошо бы сейчас кусок заливного, заливать-то ты здоров, а вот жрать нечего.

– Да, заливного нету, есть картошка в распашонке и огурцы маринованные.

Славка сдвигает свои лабораторные принадлежности, освобождает половину стола и идет мыть руки.

Я достаю хлеб из полиэтиленового мешка, режу горбушку пополам. Ставлю кастрюльку с картошкой и открываю банку с пупырчатыми огурцами. Славка достает вилку и откуда-то из-за ножки стола бутылку коньяка.

– Полагается, дед, по десять капель – обмыть подъемные. Это мне Василий Андреевич посоветовал взять машинку, он бы тоже взял, но у него «Зоркий-4», тоже хвалит. Обещал забежать. – Славка взглянул на часы и выставил еще одну рюмку. – Хорошо бы, дед, перетащить сюда Талипа, Димку, Андрюху. Вот только боюсь, этот настырный Талип не поедет, раз отказали. Может, организовать вызов через эту женщину, только неудобно лезть человеку в глаза. Но работяги нужны, это точно знаю. И койка в общаге есть, у меня же разрешение. Мог бы и на моей койке, если ты, конечно, не возражаешь, только честно, дед…

– Честно, как эта картошка!

В общем, через два дня вызов Талипу был послан.

– Порядок! – подпрыгнул Славка и сразу засуетился: – Может, на почту сбегать – телеграмму отстучать, пока не закрыли, а?

– Беги, беги, только умойся, там ведь девушки, а ты холостой.

– «Девушки, девушки, где вы…» – поет Славка, он уже одет. – Покедова, – «делает ручкой» из-за двери. – Забегу в магазин, соку и соли возьму. – Слышу по лестнице только бух, бух сапожищами.

Вспомнилось: захожу на монтажную площадку, Славка с ребятами крутится возле шагающего экскаватора, смотрю – что за черт – в робе, а на ногах тапочки. Ребята посмеиваются:

– Ты что, на марафон собрался?

Глянул он себе на ноги…

– Вот ешкина-мать! За что боролся, на то и напоролся: никак не могу с этой чистотой сладить, что за мужицкая привычка. Вчера тоже начудил: спросонок упорол на улицу, ищу уборную, совсем забыл, что это дело в дому.

– Склероз, Вячеслав Иванович, называется.

Достаю из бумажника и подаю Славке телеграмму.

Он вертит в руках, долго не вскрывает, заглядывает и говорит облегченно:

– Точно, от Талипа!

И вот мы со Славкой ездим к автобусной остановке встречать Талипа. Третий день подряд. Автобус приходит по расписанию, а Талипа все нет.

– Может, забуксовал? – предполагает Славка и начинает сердиться. – Тут ждешь… Ну его к черту!

– Раздумал.

– Тогда зачем телеграмма? Начальство тормознуло?

– И это вполне возможно.

– Жди его теперь, как девицу красную. Ждать да догонять – хуже горькой редьки. Да-а, дед, а хорошо бы Талип редечки привез, мы бы ее тертую да с холодным кваском.

– Неплохо бы!

– А может, он женился, с женой нагрянет, – оживился Славка. – И в телеграмме – «выезжаем», заметил? Вот потеха-то, ну и пускай, только где жить?

– У нас поживут, думаю, ты не откажешь?

– Ну, ты даешь, дед! «Весь ЛЭП прытащим, товарищ командыр», – подражает Славка Талипу. – А все же придется врезать по шее как следует этому «гаешка мэ-двенадцать»!

– Да брось ты, Славка, переживать. Не удавятся, так заявятся. Может, решили вдвоем с Димкой двинуть, а тот к Галке в Москву завернул.

– Не-е, дед, рассохлось у них. Галка с каким-то доцентом упорхнула, насолить Димке хотела, а за что солить-то? Сам посуди. За что солить. Письма писал, – Славка загибает палец. – Гроши исправно слал. Не поймешь, что у них, у женщин, происходит, поди разберись, что им надо. Потом и она ему, Димке, жалилась, с доцентом они разбежались будто, не тот он человек оказался. Но и Димка после этого уже не мог. Он ведь все пацана хотел, Димка. Она же к нему не раз приезжала: уедет тяжелая, а вернется… Потом-то она осознала свою ошибку. Но это уже было потом… Димка ничего не хотел поправлять. Другой раз скрипнет зубами, и все. Я так понимаю: если женщина осознала, поняла, то и ее можно понять. Но как-то советовать не решался, вот я про себя… – Славка на минуту примолк, отвернулся и стал смотреть в ту сторону, откуда должен был прийти автобус, но автобуса не было видно, и он снова заговорил: – А вот я про себя не знаю даже… Говорят же – чужую беду руками разведу.

Все эти три дня одни и те же разговоры. Ждем у моря погоды. Славка уже из себя выходит.

– Ну, хомут схлопочет от меня, вот увидишь. Просто невыносимо так издеваться. А может быть, самолет упал или автобус накрылся, и так бывает ведь?

– Не каркай, Славка, еще чего, – не выдерживаю я. – Пустомелишь. Приедут – мимо не проедут. Тут край земли, дальше дороги нету. Тупик.

Автобус приходит и уходит, и, проводив его, мы на мотоцикле мчимся на работу. Мотоцикл этот Славке удружил я. Хлюпает носом, простывает – осень уж. Сивую траву на обочинах дороги подломило морозцем – хрустит на ветру, а еще недавно стелилась волнами, текла. Вот уже и хвоя на лиственницах полыхнула желтком, и карликовая березка забурела в марях.

– Больше не поедем, ну их, – Славка обижен.

На перекрестке вылезаю, а Славка двигает дальше, на монтажную площадку, мимо «нахаловки». Времянки разрастаются, как лишайники. Несмотря на строгий запрет, ничего с самозастройщиками сделать не могут. Цепкая штука – жизнь. Да и надо ли так строго судить тех, кто не может быть долго в одиночестве, без родных и близких. Говорили, один монтажник больше года пробыл в одиночестве и только вырвался в отпуск – на самолет и к жене, с порта прибежал домой, обнял и не отпускает… Она ему – хоть рюкзак-то сними. И смешно и горько.

Наутро, без четверти семь, Славка уже тарахтит мотоциклом. И виновато улыбается.

– Я так просто, дед, только взглянем на автобус и немедленно смотаемся.

– Да что уж там, поехали.

Автобус сверкнул вишневыми боками, весь в стекле. В окна пялятся Талип и Димка и какой-то паренек.

– Гляди, ихние морды, дед! – кричит Славка.

Первым из автобуса выскакивает пес. Понюхал воздух, покрутил черным, с глубоким разрезом носом и к Славке, облапил, принялся прыгать нос в нос, а Славка я доволен.

– Ах ты шкура барабанная, смотри, это же ваш дед, не узнаешь? Бюрократина ты, Голец? Да я и сам бы тебя не признал – хвост кренделем, раздался, осанка.

А тут и Талип с Димкой вывалились. С ними паренек. Чемоданы, рюкзаки, из них торчат ружья зачехленные. Таскаем на обочину, складываем к мотоциклу. И Голец сюда же, поднял лапу на колесо – застолбил свое присутствие на колымской земле. Ребята поглядывают на меня, усмехаются. Славка тоже посмеивается. Талип подталкивает ко мне мальчишку.

– Вот опять твоя детка – одна клетка, – говорит Талип.

Смотрю на мальчугана, да это же Андрей… Андрюха… Паренек жмется к Талипу. Ростом они одинаковы. Талип почти не изменился, разве усох малость.

– Блудливые детки, – басит Димка.

Он-то лицом округлел, шея бугрится, вроде пониже ростом стал. Нет, просто вширь раздался.

– Андрей, Андрей, ни за что бы не признал тебя.

– Дед? – Андрей бросается ко мне…

– Димка, чертяка, ты-то какими судьбами? – пытается Славка скрыть волнение.

– Не торопись, Слава, долго рассказывать, введу в курс дела, изложу. – А пейзаж у вас тут ничего, – покрутил головой Димка. – Есть на чем глаз остановить.

– Ну, двинули, братцы, – командует Славка и тут же шепчет мне: – Пока Талип складывает пожитки, может, в магазин завернуть?

– Не стоит, Слава, у нас ведь есть, хватит. Вези ребят домой, устраивай, ставь чайник, а мы с Андреем в магазин завернем.

– Ладно. Димка, ты садись, держи манатка, а то этот граждан Славка половину посеет по дороге, – говорит решающее слово Талип и берет Гольца на поводок.

– Ни музыки, ни речей, – ворчит Димка и едва успевает схватить Славку за плечи. Мотоцикл, огрызнувшись, вылетает на дорогу.

Мы втроем идем по единственной отсыпанной дороге, еще плохо укатанной и узкой. То и дело сторонимся, и Андрей прижимается ко мне, пропуская транспорт. Талип с интересом оглядывает застройку деревянного квартала и довольно хмыкает. Первыми в поселке нас встречают собаки. Строители любят собак, да и охотников много. Гольца обступает целая свора. Он только уши навострил и лапы вроде пошире поставил.

– Пусть обнюхаются, – говорит Андрей. – Не бойся, дед.

Собаки вокруг нас кругалем. Голец уже весь напружинился, готов на смертный бой. Мне это нравится, не труслив. Талип тоже спокоен, идем себе потихоньку. А Голец лишь ушами поводит. Новые псы подлетают с разбегу и тут же успокаиваются, отходят в сторону.

– Все в порядке, – заключает Андрей. – Драки не будет.

Истоки

Дожди приходили и уходили. Машины сползали на обочины, делали новые колеи. Земля слезила и была схожа с лицом древней старухи.

Недолгий вечер перемешивал свои спокойные тени с дневными. Колыма под крутым берегом полыхала багровым шаром заката, сливалась в узкое горло между скал и стыла в разливе косой излучины. Здесь, у реки, было холоднее, тянул сиверко. Берег был пуст. Ледоход сбрил деревья и кустарники, отчеркнул прибрежную линию и отметил свое высокое паводковое дыхание. Георгий Петрович поежился.

– Что, Георгий Петрович, сифонит? Ты представляешь, что зимой в этой трубе творится?

– Я только могу представить. Ведь Колыма имеет длинную зимнюю межень. А между прочим, здесь и летом паводки. Обычно весеннее половодье подхватывают еще более мощные, устойчивые дождевые паводки. Амплитуда колебаний достигает уровня воды – от семидесяти до двадцати четырех с половиной тысяч кубометров в секунду. Это две Ангары и Волга в районе Рыбинска – вместе взятые. Не вода, а кофе. Кофе бы сейчас по чашечке, а? Дюжев, как ты насчет кофе?

– Не мешало бы, такого, знаете, духовитого!

– Во-во, у нас в Ленинграде на Невском всегда отменный. Знатоки говорят: приготовить настоящий кофе – искусство. Растворимый мне что-то не очень, я люблю молотый из зерен – из мельницы и прямо в кофеварку. – Георгий Петрович даже носом потянул. – Тебе не кажется, будто снегом пахнет?

– Откуда в такую рань, август еще? – присаживаясь на камень, усомнился я. – По старому стилю, считай, июль. Хорошо бы сейчас покидать на мушку, жаль удочку не прихватили.

Старшинов посмотрел на меня с недоумением.

– Думаете, в этой мути рыба есть? Вы только представьте себе: здесь, в кубе воды, семьсот семьдесят четыре грамма растворенных грунтов. Какая упругость. А теперь перемножьте на русловое течение.

Перемножили прутиком на песке, получилось – одна целая три сотых на десять в шестой степени тонн! Ого-го, стометровая плотина через Колыму!

– Да-а, какая уж тут рыба.

– Ты знаешь, Дюжев, когда я смотрю на реку, то чувствую себя виноватым, что ли. У тебя не бывает так?

– Нет, а что так?

– Трудно сказать. Будто всю жизнь не то делал, что надо, или делал да не доделал…

– Страшна смерть, а жалуемся на жизнь, – стараюсь попасть в тон.

– Возможно, возможно, ты и прав, но я совершенно по другой причине. – Глаза у Георгия Петровича на минуту стали невидящими, видно, ушел во что-то свое, сокровенное. – По моему убеждению, главный инженер проекта должен быть и главным инженером стройки, – вернулся вдруг Старшинов к давнему спору.

– С такими рассуждениями, чего доброго, еще и нашего главного заменят.

– А он бы в замы пошел. Речь не о том, я в принципе. К такому выводу я пришел, если хотите, не сегодня и не вчера, – переходя вдруг на «вы», с несвойственной ему горячностью продолжил он. – Эта мысль пришла еще на Вилюйской. Как тебе это лучше объяснить. Одно дело умно запроектировать, рассчитать на бумаге и совсем другое – построить по этим умным чертежам сложнейшее гидротехническое сооружение, вот это уже, как говорится, ягодки, в итоге же – это звенья одной цепи, и разрывать их нежелательно. Вы не представляете, какую практическую выгоду для общего дела можно извлечь из такой совмещенности! Все изменения, новые идеи внедрялись бы по ходу дела, на месте, без оттяжек и проволочек. Отпала бы нужда во многих организациях – практически ненужных. К слову, авторский надзор. Сократились бы различные инстанции соглашений и так далее. А сколько раз в году приходятся ездить через всю страну? Наш ведь главный довольно долго просиживает в Ленинграде. Проектная организация, ну, ты сам представляешь, чем она занимается. Не подумай только, что сидят в теплом местечко бездельники и бюрократы. Нет, это увлеченные, творческие люди, я бы сказал, одержимые. Но проектировщик имеет дело, если можно так выразиться, с неодушевленным предметом, а строитель – с жизнью непосредственно, со стихиями вплотную. У всех рек мира свой нрав, характер, своя родословная. Представь, даже вода в одной и той же реке разная.

– А как вы думаете, там, наверху, учитывают это?

– Безусловно. Только я ведь не об учете, а об исполнения. – Георгий Петрович разминает затекшие ноги, а я сижу и смотрю на реку.

Неподалеку на берегу, словно девушки на пляже, лежат две лодки дирекции: одна тоненькая, прогонистая – ходить на шесту, другая пошире в корме – под невод. У лодок возились, готовились, как видно, с ночевкой на рыбалку работники дирекции. С ними был и наш куратор. И у меня сразу всплыл в памяти давнишний вопрос.

– Скажите, Георгий Петрович, как вы смотрите, нужна ли дирекция в начале строительства, не лишняя ли эта организация?

Старшинов разжал кулак, и с его ладони стартовала пестрая божья коровка.

– Весь вопрос в том, кто хозяин сметы, распорядитель кредитов. Я считаю, что тот, кто отвечает за стройку, тот и должен быть полновластным хозяином. Строителям, в конечном счете, лучше знать, на чем перерасходовать, на чем сэкономить. Я думаю, что дирекция ГЭС на первой стадии стройки не нужна. По сути директор не решает вопросы, он лишь констатирует факты. Он, как заказчик, должен бы поставлять стройке оборудование, иметь транспорт, склады, базу консервации. Ничего этого дирекции не имеет.

– Не кто-то же должен осуществлять контроль за качеством работ, за ходом строительства?

– Должен. Но не таким аппаратом. Нельзя же тратить деньги на содержание штата, который, в конечном счете, эффективен на десять рублей. Для этого вполне достаточно технической инспекции. Тогда бы ощутимее стал контроль со стороны общественных организаций. А главное – доверие. Доверие вообще великий воспитательный фактор. Сами строители заинтересованы в качественном исполнении работ. А согласовывать чертежи, подписывать их можно спокойно доверить той же инспекции. Не надо забывать и еще об одной контролирующей организации – строительном банке. Вот на строительстве Чебоксарской ГЭС функции дирекции осуществляет главный инженер проекта. Это несколько упрощает дело, но все равно надстройка. Возьмем строительство временных сооружений, кому, как не начальнику стройки, лучше знать, сколько потребуется сараев. Почему это должен решать директор? Но уж коль директор существует и положение обязывает, то и ищет он себе поле деятельности. И нередко начинаются недоразумения. Скажем, сдаем мы объект поэтапно – фундамент, сваи, каркас, и так далее. Справку для оплаты дирекция подписывает тоже поэтапно. При сдаче же объекта полностью почти не обходится без сутяги – кураторы забыли, что по частям подписывали не все. И это вносит определенные проблемы во взаимоотношения. Люди есть люди. Или о качестве. Вот нашелся такой – сыпет грунт более толстым слоем, не предусмотренным проектом. Дирекция правильно восстает против этого, но ведь чаще всего мы сами исправляем…

Я внимательно слушаю Старшинова и смотрю, как меняется река – от зеленой к лимонной до темно-лиловой.

– Неужели об этом не знают в министерстве?

– Знают. Как не знать. В том-то и беда, что знают, а ломать привычное никому не хочется. В сущности дирекция задумана по образцу Запада. Но там другое дело, там директор – заказчик, хозяин, частный предприниматель. Нам тоже будет нужна дирекция, но только на последнем этапе строительства, когда смонтированные агрегаты и оборудование надо будет передавать эксплуатационникам, то есть дирекции. Но содержание дирекции в самом начале строительства, мягко выражаясь, расточительство.

– Но есть же общие проблемы на первом этапе строительства?

– Есть. Вот важнейшая проблема: как вести открытые работы на створе в зимнее время? Исходные: температура – минус шестьдесят, ветер – сорок метров в секунду. В прошлом году Юрьев привез на основные сооружения одного из руководителей проекта, так тот буквально через две минуты спрятался в машине от жгучего колымского ветра, а мороза было всего-навсего минус сорок семь. Проблема? Еще какая, к тому же требующая безотлагательного решения! Но от того, будем ли мы ставить эти вопросы вместе с дирекцией, решение их не приблизится. Ясно, мы не сидим сложа руки, думаем, и кое-какие предложения есть. Первое: по возможности уходить под землю.

– Но туннельные сооружения – это же грандиозные выемки скалы, перекройка проектов, сыр-бор, все сначала…

– А что делать, живые же люди, да и механизмам не выдюжить. Придется драться!

Слово «драться» звучит непривычно для этого сдержанного человека, но по тому, как оно сказано, можно судить, что так оно и будет.

– Вообще-то я скажу вам, Георгий Петрович, – как ни странно, но гидротехники по сути консервативны. Да-да, мы слишком часто предпочитаем испытанный путь. Может, это уже избитое сравнение, но хочется опять им воспользоваться: мы построили космические корабли, на Луну летаем – тут смелости не занимать, а вот сделать напорную трубу диаметром в двадцать метров – не решаемся. Прямо обидно! Расчеты же, убеждающие в том, что трубы такого сечения выдержат напор, есть. Но никто не рискует довести дело до конца. Скажу больше: я убежден, что если бы такие трубы отлить из чистого золота, то и в этом случае они бы оправдали себя!

Старшинов задумчиво смотрит на реку.

– Да, сколько мути несет вода, хорошо бы устроить отстойники…

Я знал, что Старшинов любит реки горные, чистые. Когда-то такой была и Колыма: непроходимые пороги, ошалелое течение. Но вот объявилось на ней золото, и заработали на Колыме мониторы и драги. Сейчас, когда река опала, всюду – и на камнях, и на траве – лежит грязно-серый осадок.

На душе у начальника СМУ нельзя сказать чтобы тоже лежал осадок, но видимой причины для хорошего настроения не было.

На первом этапе технического проекта рассматривалось несколько вариантов общей компоновки гидроузла. Все эти варианты были изучены как и комплекс – география с геологией. Вот прямо на этом месте, где мы стоим, реку перечеркнет стотридцатиметровой высоты плотина, водохранилище гидроузла примет в себя тысячи кубических километров воды, и, в конечном счете, электростанция выдаст так необходимую этому краю электроэнергию.

Но это в очень неблизком будущем…

А сейчас мучило нас: как же помочь ребятам переправить бульдозер через Колыму?

Я присел на торчащий из земли камень и засмотрелся на огоньки шиповника, на заснеженные горы и подумал: скоро засахарит снегом и эти прекрасные ягоды – и шпили у самого неба на тучи неловко прилягут. Что это я, никак, стихами заговорил, лезет в голову черт-те что. Ребята предложили проволочь бульдозер под водой, по дну. Не укладывается, не представляю. Подобного ни в одном справочнике не встретишь.

Мы увидели спускающихся с горы парней и вышли им навстречу.

– Товарищ начальник, – откозырял Димка. – Группа выполняет операцию «Ы». Следуем в пункт назначения «Переправа» топить технику в количестве единиц – бульдозер.

– Ну-ну. – Георгий Петрович не любил шуток в серьезном деле, но хорошее настроение парней ему нравилось.

Лэповцы сбросили с плеч веревки, ломы, топоры. Из-за поворота разом выскочили бульдозер и арттягач. Они сбежали к воде, развернулись и замерли. Вышел из бульдозера Тимуров – начальник парка тяжелых машин. На своем еще недолгом веку он построил не одну гидростанцию. Невысокий, ладный человек, внешне спокойный, несколько тихий и в общем-то неброский. Его неторопливость часто принималась за безучастность, спокойствие – за безразличие. И не раз начальство пыталось заменить его более активными и опытными товарищами. Тимуров с тем же внешним спокойствием, с достоинством уступал место, и тут же участок начинало лихорадить. Через некоторое время Олега Николаевича восстанавливали в прежней должности, и он, не возмущаясь и не жалуясь, продолжал свое большое дело – обеспечивал стройку механизмами.

Тимуров показал вниз, где бурлила, словно в адском котле, вода, и обратился к парням:

– От вас требуется форсировать реку, закрепиться на том берегу. Поднять переходные опоры, перекинуть воздушный мост. Работа, разумеется, не легкая, но есть надежда, что вы с ней справитесь. Иначе не поручали бы вам это дело. Понятно?

– Понятно, понятно, ловко. Только через такую реку где взять веревка, – ответил Талип Тимурову.

Парни на берегу готовились к переправе. Заделывали мертвяки, используя валуны, разбросанные по всему берегу.

– А масло из картера слили? – спросил Старшинов.

Тимуров кивнул головой.

Старшинов еще потоптался около бульдозера и подошел к бригадиру.

– Слушай, Ланцов. Может, вначале прощупать дно, неровен час, на валун напоремся?

Димка перехлестнул трос и завязал его калмыцким узлом, распрямился.

– Не боитесь, и так все утро ванну принимали до опупения. Вроде бы нет серьезных зацепов.

Они посмотрели на реку, на солнце. Солнце пыталось перевалить снежный купол гольца на том берегу, да не смогло – увязло в Синегории. И лучи его скользили косо вниз. От этого Колыма горела золотыми огнями, а листья лениво садились на воду и, словно бабочки, сложив крылья, мчались, легонько касаясь струи.

– Не сомневайтесь, – улыбнулся бригадир.

– Тогда стропите через полиспаст.

– Понятно… и бревно, – Димка потолкал двухметровый обрубыш на тросу, – поплавком будет.

Старшинов уловил мысль бригадира.

– Откровенно говоря, не сообразил, мучился, а не сообразил, – сказал он, – выход ведь: в случае обрыва натяжного троса поплавковым можно изменить направление или вытянуть бульдозер обратно. – Старшинов похвалил бригадира и пошел по кромке берега. Он никак не мог определить, где же кончается шивера-перекат. Старшинов увидел парней. Взмокшие, с черными пятнами на спинах, они укладывали в лодку кольцами трос. И когда трос сложился крутыми упругими жгутами. Талип поднял голову, оглядел борт и, поправив канат, привязал за трос веревку. Димка в высоких резиновых сапогах приволок сплавом бревно-наплыв.

– Давайте двое в лодку, – сказал он. – Но ты, Талип, становись на корму, будешь сбрасывать трос, но только слабины не давай, держи внатяг, а как дойдем до середины – шевелись, а то трос подрежет и развернет, опрокинет лодку.

– Ты нас за кого, Димка, принимаешь? Мы что, совсем не соображаем, да?

– Кто сомневается! Но коснемся берега – спроворьте: прыгайте в воду и закрепляйте трос за мертвяк, да половчее, поняли? Видишь, как течение рвет!

Ребята смотрят на воду. Старшинов отвернулся – скорее бы уж, что ли…

– Не маленькие, понимаем, – ворчит Талип и снимает на всякий случай сапоги.

– Природные условия строительства чрезвычайно сложны. Еще об этом в Москве предупреждали, – не совсем кстати заметил Старшинов. – Здесь, кроме вечной мерзлоты, тяжелейшая транспортная схема. Схема, схема.

– Все готово, – перебил его Тимуров.

Старшинов посмотрел на лодку – перегруз, запасу на два пальца, но промолчал: пока выходят на стремнину, успеют витков десять, не меньше, сбросить, и тогда лодка облегчится.

– Ну что, парни, будем выруливать? – спросил Тимуров.

– Будем, Олег Николаевич. Но, по-моему, надо брать наискось, против течения, с поправкой на снос, – и Димка показал рукой, под каким углом пересекать реку.

Тимуров только поскреб в затылке.

– А мне сдается, – сказал я, – что если держать вверх по течению, трос подхватит водой и образует подкову, своеобразный веер, да так натянет, что опрокинет. Резать реку надо наискосок, по течению, да попроворнее, чтобы укладывать трос в одну линию. Течение в этом случае должно само подсобить переправе.

Старшинов прикинул, кивнул. Димка понял и развил мысль дальше:

– С учетом течения зайдем лодкой повыше и резанем?

Обо всем ребята договариваются сами. «Руководить – это зачастую не мешать людям работать», – вспомнились чьи-то слова.

Мертвяк – камень-валун перехвачен тросом и захлестнут восьмеркой. Узел находится ближе к основанию валуна, но не на самой земле, а так, чтобы трос не мог подрезать камень, но в то же время и не мог бы соскользнуть. Основательно работают ребята, особенно Талип, толковый парень. Но тем не менее тревога меня маяла. Да и Старшинову было не по себе. Если бы можно было рассчитать, взял бы карандаш, бумагу, и все ясно, – сказал он еще. А тут кто предскажет исход? Какое дно? Гранитные козлы, гранитный порог? Одним словом, эксперимент…

Сейчас мне это слово «эксперимент» казалось каким-то безликим.

– А если утопим бульдозер? – не выдержал я.

– Давайте не думать об этом.

– Вот я не уверен, – досадовал Старшинов, – а они очень даже уверены в себе. Можно подумать, всю жизнь то и делали, что бульдозеры под водой протаскивали. Ланцов, тот и вовсе: скажет, вроде бы совет держит, а сразу ясно становится, что сам уже все решил.

Димка дает последние указания водителю тягача.

– Ты, батя, – говорит Димка, – не рви машину, плавно действуй, чувствуй на крюке груз, понял?

Водитель улыбается – как не понять, пятьсот лошадей как-никак в упряжке.

Ребята уверены, что цыган не подведет. Все на стройке знают – самый надежный товарищ, и к тому же самый богатый цыган Григорий Стожаров. Пятьсот лошадей при нем да шестьдесят пять стоят под окном его дома – новенький «Москвич». Да и как не надеяться – вот уже четверть века Гришка-цыган припаялся к коллективу гидростроителей.

Помню, было это еще в Иркутске, на строительстве ГЭС. Однажды показался здесь цыганский табор. Обложили цыгане берег Ангары – кибитки, кони, песни, пляски. Пестрые гадалки, бородатые удальцы, и вся эта веселая карусель бурлит, днем и ночью не затихает.

И как-то появился в котловане высокий стройный юноша с серебряной серьгой в ухе. Живыми черными глазами обшарил экскаватор, улыбка белозубая.

– Дядя, а дядя, дай посидеть на твоем коне? Сбацаю с подковыркой на носок!

– Ишь ты, плясун какой. – И, шутки ради, экскаваторщик бросил к ногам цыгана ковш. Цыган не устоял, запрыгнул, прошелся мелким бесом по дну. Дробно получилось в ковше!

– Молодец, хваткий, – похвалил машинист, – заходи, знакомиться будем.

Цыган не растерялся. Сел, тронул рычаг, словно вожжу, а машина, как понятливая лошадка, сразу стала податливой, покорной. Смуглые щеки цыгана зарделись, а по спине пот. Так весь день и проторчал на экскаваторе. И машинистам приглянулся любознательный, дотошный цыган.

– Оставайся, научим, – пригласили парня.

– Насовсем?

– Можно и насовсем. Старшим машинистом, командиром будешь, – хохмили чумазые помощники.

Когда табор снялся и за поворотом исчезла последняя кибитка, цыган стоял перед машинистом.

– Насовсем, – сказал он.

Экскаваторщик хотел пошутить, а куда, же, мол, девал сережку, во вовремя спохватился, не спросил.

Ребята пристроили плясуна к себе в общежитие. Так, и остался Гришка-цыган на экскаваторе.

На строительстве Иркутской ГЭС Григорий Стожаров получил медаль, на Вилюйской – орден. И вот теперь, с первого колышка, Колымская, и теперь он уже не Гришка-цыган, а батя. Когда-то черную, как смоль, бороду запорошила белая метель. Но на ноги он такой же: горазд что работать, что плясать. Вот ему-то и поручили переправу.

Я с Григорием знаком давно. Много лет работали еще на Заполярной, нехожеными болотами, трудными лазами протаскивали тяжеловесные поезда, но когда это было…

Для переправы готово все. И на всякий случай лодка припасена, и трос перетянут через реку – одним концом его захватили за бульдозер, другим, опоясав мертвяк на противоположном берегу, закрепили за тягач.

Димка забрел в реку так, чтобы его со всех сторон было хорошо видно, поднял руки, замер.

Григорий Стожаров перестал улыбаться, приоткрыл дверцу тягача и впился глазами в бригадира. Димка подбросил берет, поймал и закрутил над головой. Сразу на берегу забегали, заворочались тягачи. Натянулись и запели тросы, бульдозер вздрогнул и посунулся к воде. Замелькали отмытые гусеницы. Но вот бульдозер споткнулся, клюнул, и над выхлопной трубой сомкнулись круги. Изо всех сил заработал арттягач, высекая траками искры о каменистый берег.

Я смотрел на кипящую бурунами реку и угадывал, насколько продвинулся «утопленник».

Димка потряс кулаком, но тягач, словно подбитая птица, прыгал на месте. Гусеницы бешено вращались, крошили камни, высекая искры. Димка забежал к самому радиатору и скрестил поднятые руки. Тягач глухо огрызнулся и замер. И сразу стало тихо, до глухоты.

– Не рви без толку, – сказал Димка, высунувшемуся из кабины цыгану.

– А я что говорил? – ни к кому не обращаясь, подтвердил Старшинов.