Текст книги "Колымский котлован. Из записок гидростроителя"
Автор книги: Леонид Кокоулин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)
Тяжеловесы
Юрьев сидел за большим полированным столом и читал бумаги. Короткая стрижка еще больше подчеркивала его узкий высокий лоб с клинообразными залысинами.
Я подошел к столу и увидел в полировке себя и большую люстру. Он поднял тонкое исхудавшее лицо с холодными серыми глазами и побарабанил пальцами по настольному календарю. Новая манера появилась у шефа, отметил я. Раньше, бывало, выйдет из-за стола, поздоровается, улыбнется. Спросит, как дела или что-то в этом роде. А то прямо с порога начнет разнос. Теперь же молчит, даже сесть не предлагает. Берусь за спинку стула, отодвигаю.
– У меня к тебе серьезное дело, – говорит Юрьев и поднимается из-за стола. Ростом мы одинаковы, но он кажется выше.
– Ты ведь имел дело с тяжелыми поездами?
– Да, но не только я.
– Я тебя спрашиваю. Нужно провести тяжеловесы от Магадана. Считаю целесообразным поручить это дело тебе.
– Но ведь строго запрещено водить тяжеловесы по магаданской трассе.
– Решения на то и существуют, чтобы их обходить, – шутит без улыбки Юрьев. И разглядывает собственные руки, тонкие, цепкие пальцы. Одет он в безукоризненно сшитый костюм, неяркую рубашку. – Пойми, без котельной и трансформаторов нам не жить. Можно выбрать более легкий путь: реконструировать дорогу, расширить ее, сделать разъезды, съезды, построить мосты. Но на это, сам понимаешь, уйдет год-два.
– Значит, идете на риск?
– Иду. Но смотри, Дюжев, если провалишь, оборвешь хоть один мост – не сносить тебе головы! – Юрьев нервно дернулся.
Что тут было непонятного: завалишь негабарит – перекроешь единственную трассу, а это все равно что горло перехватить.
– Ну, все, иди, – сказал устало Юрьев, – желаю удачи.
…Стоял холодный январский день. Лес молчаливо подступал к самым домам. Сушины с обломленными макушками торчали над подлеском листвяка, словно старики-странники с непокрытыми головами. Я свернул с наезженной дороги и узеньким протоптанным в снегу коридорчиком стал добираться к своему дому. На крыльце меня поджидал Василий Андреевич Поярков.
– Слышу кто-то скрипит, а из-за сугроба не разберу. А я к тебе, Антон.
– Ну, и отлично, заходи.
– Ты понимаешь, дело у меня такое…
– А без дела так уж и вовсе нельзя? Чайку пошвыркать, разговоры поразговаривать.
– И это можно, а то через дорогу, можно сказать, живем, а друг друга не видим. Или время такое пошло, или сами мы виноваты? Может, двинуть тебя, Антон, как следует, гляди, в порядок будет, отбиваешься совсем от рук.
– Ну, давай залезай, не остужай избу-то.
– Избу? Хорошо, брат, говоришь – избу, родным тянет… – неповоротливо разворачивается в застывшем кожухе Поярков.
– Был, понимаешь, в общежитии сейчас, там в углу, в коридоре хлопец с рюкзачком пристроился, поговорили – глянулся мне он, так вот не поможешь ли? Знаешь, с жильем же ни к черту…
– Что-то не уловил я, какой-то хлопец, жилье. А я-то при чем?
– Ты понимаешь, Антон, хлопец тот…
– Ну, ясно, опять нашел заботу.
Вижу, что сейчас Поярков кровно обидится.
– Ладно, подходит такой вариант: устройство парня поручим Димке с Талипом, а пока веди его сюда, у меня поживет с Андреем.
Поярков согласно кивает, повеселел.
– И у меня к тебе дело. Собирайся в путь-дорогу.
– А долго ли голому собраться, подпоясался и готов. Весь я тут.
– А ты хоть ради любопытства спроси – куда, зачем?
– Что спрашивать? Надо, значит, надо. Котелок, топор, пилу брать?
– Погоди с котелком, давай обсудим, дело не простое.
Василий рукавицей смахнул снег с валенок. Пока я искал в кармане ключ и гремел крышкой почтового ящика, дверь распахнулась.
– Кто царапается? Обметайте снег получше, – и Славка притворил дверь, сберегая тепло.
Поярков сбросил с плеч полушубок и поставил его у двери. Кожух стал отходить в тепле и на глазах сник. Я поднял его и повесил на гвоздь.
– Ни к черту овчина, – стушевался Василий Андреевич, будто это его вина, что полушубок стоит колом. – Вот раньше были романовские шубы, что в тепле, что на морозе – хоть в ухо вдерни.
– То раньше, а то теперь. Теперь всяк в шубу лезет, а раньше берегли ее, лишь по праздникам надевали, – заступается Славка.
– Ты бы, Славка, чайку спроворил, гость у нас.
– Еще чего, чай у нас всегда пожалуйста, с пылу с жару, – он хватает фыркающий чайник, ставит на стол.
Мы с Василием Андреевичем моем руки и присаживаемся к столу. Кухонька узенькая, громоздкий Василий Андреевич едва втискивается между косяком двери и плитой, тянет к ней руки.
– Че, дядя Вася, кровь-то не греет, может, для сугреву по маленькой?
– Не стоит, Слава, не праздник.
– Была бы честь предложена. – Славка наливает большую кружку и придвигает Василию Андреевичу.
– Так что же за дело дорожное у тебя, Антон? – прихлебывая чай и согревая о кружку руки, спрашивает Поярков.
– Нужно провести тяжеловесы от Магадана. – Я передаю разговор с Юрьевым, краски сгущаю. Василий Андреевич только кивает головой да ухмыляется.
– М-да, – говорит он, когда я замолкаю. – Пятьсот тонн на крюке. Приличное тягло надо!
– «Стратегами» потащим, – встревает Славка.
– Ты имеешь в виду МАЗ-пятьсот сорок три или АТТ?
– МАЗ-пятьсот сорок три, конечно. Это машина!
– Машина-то мощная, ничего не скажешь, – Поярков только теперь замечает, что чай остыл.
– Подгорячи-ка, Вячеслав Иванович, – протягивает он кружку.
– Пожалуйста!
Когда кружка наполняется, Поярков, вытянув губы трубочкой, схлебывает опупок, в котором отражается оконная рама и раскаленная добела лампочка.
– Полста тонн по нашим дорогам для «Стратега» потолок, – задумчиво говорит Василий Андреевич, – и то на подъемах подсоблять надо, надо подсоблять.
– А кто возражает, я тоже говорю, что надо, – откликается Славка.
– Под такой груз сколько тяги потребуется, сколько машин? Тягу, куда ни шло, можно поставить, а вот как впишемся в кривуны, в «гитары»? – размышляет вслух Поярков.
– Можно и на лебедках пройти, – замечает Славка.
– На лебедках, говоришь? – поворачивается к нему Василий. – На лебедках? На лебедках не пойдет. Это тебе не на стапелях, где мертвяки есть…
– Как же не пойдет? Ну и что, на мертвяки можно поставить машины.
– А так, не пойдет, Вячеслав Иванович, и все.
– Ну, это не разговор, доказать надо. Вот у нас на Диксоне однажды морской катер выволакивали на берег, так исключительно лебедками…
Ну, думаю, сел Славка на своего конька. Я про Диксон уже, кажется, абсолютно все знаю, поэтому не слушаю. Пусть душу отводит. Тут уж он и Тамару Васильевну вспомнит, и сынишку. А Василию Андреевичу все в новинку, пусть послушает. Мне же надо еще сварить для Гольца овсянку, сдобрить тушенкой, остудить и накормить собаку.
Вот уже и за полночь перевалило. Вижу, не хочется Славке отпускать Василия Андреевича.
– Ничего, брат, не поделаешь, завтра рано вставать, – извиняющимся голосом говорит Поярков.
Я поддерживаю:
– Еще успеете наговориться. Вам обоим придется выехать пораньше. Пока получите технику, расконсервируете, то да се, а дня через два и я подъеду.
Вместо двух дней прошла неделя, пока оформлял бумаги, отправлял сварочные аппараты, инструменты. А тут как раз подвернулась попутная машина – бензовоз. Решил ехать на бензовозе.
– Устраивайся, – сказал водитель, – перекушу на ходу и в путь.
Я снял полушубок, и в кабине сразу стало просторнее.
Шофер, не торопясь, сосредоточенно жевал хлеб, вкусно прикусывая копченым салом, и смотрел себе в колени. Покончив с едой, отряхнул с газетки крошки в широкую, как совок, ладонь и, запрокинув голову, бросил себе в рот. При этом кадык на его жилистой шее сработал оружейным затвором: знает цену хлеба.
И вот мы едем. Водитель знай крутит баранку, и ни одного слова. И весь он какой-то окаменелый. Лицо с желтым отливом, то ли больной, то ли чифирист заядлый – не пойму. Со Славкой сейчас травили бы всякие байки, путь-дорожку комментировали, а с этим уже несколько часов в пути и словом не перемолвились. Правда, чрезмерно болтливые тоже надоедают. Но все же на одной стройке работаем, вроде есть о чем поговорить. Только так подумал, а шофер и говорит:
– Как-то везу агронома, вот как тебя. Сидит хомяком, губы надул и молчит. Выймет из-за пазухи бутылку, хватанет из горлышка и опять за пазуху, а сам кемарит. Ладно, думаю. Вот в очередной раз отпрянул он от бутылочки, закрыл глаза, а я давай машину кидать – влево, вправо. Ерзаю на сиденье, локтями работаю. Седок мой открыл глаза в недоумении – то на меня, то на дорогу. Ухватился за скобу, съежился. А я пуще того.
– Что ты делаешь? – не выдержал.
– Не видишь, – отвечаю, – черти дорогу перебегают. Ишь как прыгают, того и гляди под колеса попадут.
С агронома хмель как веником смахнуло. Веришь, больше в бутылке не прикоснулся.
– Может, и мне вас развлекать? – спросил я.
– Какие могут быть развлечения, не к этому ведь я. Так вспомнилось. Понимаешь, выветрился я весь, пребываю как бы в невесомости.
Остаток пути ехали молча, каждый думал о своем.
Мы ехали всю ночь. Фары рубили темноту и вязли в распадках, залитых студенистым, вязким туманом. Бесконечная серая лента дороги рябила в глазах, а пение мотора укачивало и убаюкивало. Голова непроизвольно падала, и стоило немалых усилий, чтобы не заснуть, своим бодрствованием поддерживать и водителя.
На монтажную площадку добрались сумеречным утром. Водитель застопорил машину.
– Здесь сойдешь или в контору везти?
– Здесь. Давай хоть познакомимся, а то как-то неудобно получается.
Шофер включил плафон, посмотрел на щиток прибора и только потом ответил:
– Федором зовут.
– А по отчеству?
– Что уж там навеличивать, Федор, да и все.
– Федор, так Федор.
Я вылез из кабины, выручил вещевой мешок и подождал на обочине, пока машина прошла мимо, обдав меня едким газом.
В морозном хрупком воздухе где-то совсем рядом стрелял бензовоз, ухало железо. Пока разминал поясницу и отекшие за дорогу ноги, из тумана вынырнул маленький человек и остановился, разглядывая меня.
– Да это же Дюжев! – воскликнул Карл Францевич так, словно обнаружил ценную находку, и подскочил к самому моему носу.
– Карл Францевич! Вот неожиданность…
– Извините, немолодой человек, – перебил он меня, – но с пустозвонством надо бороться жестко и решительно!
– Да позвольте, что вы на меня как петух наскакиваете?
– Это вы позвольте! Вам поверили, а вы опаздываете. Если руководитель раздает безответственные авансы, от этого люди страдают. Назначаем сроки, обманываем себя и других! Если человек в мелочах неточен, то и большой счет под угрозой!
Карл Францевич пританцовывал вокруг меня и все раскалялся и раскалялся. Мне было очень неловко. Нас уже обступили привлеченные шумным разговором монтажники, сварщики, шоферы.
– Да что вы на самом деле, дайте мне хоть отдышаться! – не выдержал я.
Тогда он ухватил меня за пуговицу и, петляя между старых кузовов, потащил через монтажную площадку к крохотному балку на санях. Переступив порог, я сразу же натолкнулся на стол. Тут же, рядом со столом, стояла раскаленная электрическая самодельная печка. Хозяин протиснулся между мной и столом, снял и повесил на гвоздь шапку.
– Здравствуйте, с приездом, – пожал мне руку, ловко юркнул под стол, достал чайник и поставил на плитку.
В балке было тепло, пахло перегретым металлом.
– С Федором, значит, прикатили… Да вы не злитесь.
– Добренькое дело, сорвались как с цепи.
Карл Францевич подпрыгнул, присел на краешек стола, а мне пихнул стул.
– Не будем заниматься бесплодным самоуспокоением. – Карл Францевич спрыгнул со стола, распахнул дверцу металлического шкафа, выхватил и положил на стол чертежи.
– Вот конструкция, которую предстоит нам сделать. На эту конструкцию мы должны погрузить оборудование – негабариты колоссальной тяжести. И вы их повезете на пятьсот километров, то есть к черту на кулички. Представляете? Казалось бы, моя миссия – вы за ворота, я умываю руки. Ан нет! Разве так можно? Вытолкнуть проще. Потому что – какая гарантия? Да никакой, по правде говоря.
Карл Францевич приоткрыл крышку чайника и заглянул внутрь. Запахло заваркой. Он выскочил на улицу и принес льдину – она дымила морозом, – снял с гвоздя маленькую пешню, наколол лед и сбросил куски в чайник. Чайник перестал урчать и тоненько запел.
Покончив с чайником, Карл Францевич продолжал:
– Нужного металла нет, специальных сварочных электродов тоже. Все держится на обещаниях. Я, конечно, настаиваю, доказываю. Меня же и считают идиотом. Привозят, к примеру, низкосортную сталь и хотят всучить за «Ха-сорок». Кому нужен этот обман? Возмутительно!
Карл Францевич раскинул чертеж, расправил, как расправляют скатерть, и сразу накрыл весь стол.
– Вот несущие балки. Если пойти на замену металла, то вес и габариты конструкции увеличатся до недопустимых размеров. На это пойти мы не можем! Бьюсь со снабженцами, доказываю всячески – линейкой, расчетами, лабораторными данными. Думаете, есть сдвиги? В пику мне смеются: давайте, дескать, договоримся, как будем строить мост – вдоль реки или поперек? Подхватили где-то дурацкое выражение и изволят шутить к месту и не к месту! В нашем деле совершенно недопустимы уцененные слова, потрудитесь понять, Дюжев!
Карл Францевич поводил носом, будто обнюхивал чертежи, близоруко сложил их и сразу как-то обмяк.
– Пока идет монтаж, я не должен отлучаться, гоняться за снабженцами. Мое место тут, на площадке, – Карл Францевич сунул мне под нос стекляшки своих очков. – Мы имеем расчеты, – резко оживился он, – для главного водила на сто тонн, а груз в пять раз тяжелее. Учитывайте, еще момент торможения или рывка.
Карл Францевич снял с плитки фыркающий чайник и поставил на краешек стола.
– Все представляю и понимаю и хотел бы быть, полезным вам, – сказал я.
– Вы только, пожалуйста, обещаниями не балансируйте, хорошо? А то, бывает, человек солгал однажды и должен лгать еще много раз, чтобы подтвердить свою первую ложь.
– Ну, зачем вы так?
– Вот такая простая ситуация, – на голове Карла Францевича даже серенькие вихорки вздыбились. – Вы что-то пообещали своему подчиненному и не выполнили, что о вас подумают?
– Карл Францевич, вы опять за свое, ну, извините меня!
Он разливает в кружки черный перепаренный чай и что-то соображает.
– Хорошо, что у вас хватает такта извиниться, дорогой мой, это сейчас редкое явление. Ложь делового человека ведет к цепной реакции: один обманул, подвел – и многие другие попали в обманщики. – Он достает из стола пакетик и предлагает «долгоиграющие» аэрофлотские леденцы. Бросает конфету себе в рот, слышно, как стучит она о металлические зубы. Прихлебываем горячий чай из кружек. Подслеповатое окошечко затянуло снегом, и сразу не сообразишь, развидняется или уже смеркается… Разговор порхает с одного на другое. Карла Францевича интересует все: как идут дела на основных сооружениях, крепко ли прижимает мороз на Колыме, приступили ли к монтажу большого шагающего экскаватора. Я рассказываю, что холода этой зимой доставляют много хлопот и неприятностей. Карл Францевич вроде даже доволен.
– Так, так, пусть прижимает!
– А чему радоваться-то?
– Как же, речки промораживает. Мосты ведь не поднимут ваш тяжеловес. Да никто вам не разрешит и шагу ступить на мост. А вы знаете, сколько мостов придется обходить? – сверлит меня глазами.
Пожимаю плечами.
– Да как вы смеете! – Карл Францевич дернулся, из кружки плеснулся чай. – Дрыхли с Федором всю дорогу? Четыреста мостов и мостиков! Да как вы смеете, вы же должны были пристреляться, зафиксировать каждый объезд, каждый кривун! Как будете брать перевалы?
Он встал и резко выключил плитку, белая спираль стала малиновой, немного погодя и совсем почернела – в балке сразу стало прохладно.
– Есть еще время, что паниковать?
– Не паника, не паника. Это называется подготовка, или, как можно выражаться, – творческий подход. По вашему спокойствию можно подумать, что вы уж не, однажды по колымской трассе таскали тяжеловесы? И никаких проблем? Ну, герой!
Я полностью согласен с Карлом Францевичем. В Заполярном – водил, но там одно, а тут совсем другое: ни горы, ни реки не сравнишь.
Приятно в балке, пригрело, разморило. Какое-то гудение в голове, или это в ушах шумит? Голос Карла Францевича удаляется и удаляется…
– Э-э, мил человек, нате-ка ключик да ступайте. И никаких возражений! Поесть найдете на столе, под газеткой. Марш, марш… Изловлю Федора – тоже к вам пришлю.
…За два дня, после моего приезда, на монтажной площадке ничего не изменилось. Ребята по-прежнему сидят без кислорода и без электродов, если не считать двух пачек, которые дали взаймы. Не говоря уже о металле. Разговоров вокруг много – на планерках, на совещаниях; кому полагается – записывают в блокноты, что еще надо достать, но дальше дело пока не идет.
Карл Францевич разносит меня при всем честном народе. И правильно. Работа ведь стоит. Хоть сквозь землю проваливайся. Мне обещали – я поверил, пообещал Карлу Францевичу. Лучше бы я этого не делал. Как выкручиваться? Иду выяснять отношения в контору материально-технического снабжения.
– Можно подумать, вы одни только и работаете, – зарываясь в бумаги, отвечает хорошенькая девушка в беличьей шубке. – Ну, что вы на меня так смотрите? Будто у меня в кармане ваш металл, кислород. Не верите, спросите самого Пыжика.
Что-то мне не нравится в этом Пыжике. Это ведь он докладывал Юрьеву, что металл есть.
– Никому мы ничего не докладывали, – Пыжик невозмутим.
Хватаю телефонную трубку и прошу Юрьева. Начальник снабжения Пыжик, поерзав на стуле, берет у меня трубку. Разговор односложный, по «акам» да «дакам» ничего понять нельзя. Отдает трубку мне. Юрьев ничего знать не хочет. Когда выйдет тяжеловес?! Я ему свое, он свое. Он мной недоволен, я – им.
У Пыжика вид – будто в лотерею выиграл. Что с них, со снабженцев, взять?
Иду к дорожникам. Металлу у них – гора. Не верят на честное слово, что верну, и бумагам с печатями не верят. Хорошо, что знакомый дорожник подвернулся – поручился. Дали немного листа и даже не запросили ничего взамен. Редкий случай!
Забираю лист и везу на монтажную площадку. Слесари довольны, тут же выкладывают металл на брус, размечают. Карл Францевич тоже ползает по листу. Дощечки проволокой к коленям прикрутил, чтобы колени не поморозить, и скользит, как на лыжах, в одной руке мел, в другой – линейка. Василия Андреевича не видел со вчерашнего дня. Четыре «Стратега» уже расконсервировали, их обкатывают – возят из порта утеплитель. Славка со своим экипажем в кузницу забрался, заделывают на тросы кольца и крючья.
– Списывать, дед, придется, – трясет он набухшей от гудронированной смазки робой.
Кузнец отковал, нагрел и бросил в бак с водой искрящийся золотыми звездочками крюк, наклонился ко мне:
– Надо тебе самому на центральную базу. Темнят они что-то, чует мое сердце.
В кузницу заглядывает Федор.
– А я вас ищу.
Выходим на улицу.
– В Магадане на заводе работает мой однокашник, – говорит Федор. – Может, к нему наведаемся, попросим электродов?
Садимся в бензовоз и едем на завод.
Однокашник Федора – главный инженер завода, – пожилой и, как мне показалось, не очень общительный человек – сразу перешел к делу:
– Мы вам качественных электродов, вы нам – арматурной стали, устраивает? Кислороду тоже дадим, или деньги перечислите или разбогатеете – вернете.
Арматурная сталь самим позарез нужна, а что делать? Звоню Юрьеву, объясняю, так, мол, и так. «Хорошо, – говорит Юрьев, – не возражаю». Пока оформлял бумаги, пропуск, подъехал Поярков. Уже басит в проходной, светится в окошечке чисто выбритым лицом.
– Оперативно работаете, – одобряет главный инженер и велит приемщику показать весы.
Электроды уже взвешены, уложены в ящики. Тут же баллоны с кислородом, голубые, словно снаряды.
Василий Андреевич свез на весы арматуру, разгрузился, подрулил впритык к ящикам и помогает нам их погрузить. Машина высокая, едва дотягиваемся с ящиками. Баллоны завертываем в брезент и грузим рядом.
– Нарушаю правила, – говорит Поярков, – машина не оборудована. Остановит инспекция – в лучшем случае дырка, а то и права отберет.
На проходной вахтерша просто наколола пропуск на штырь и кнопкой отворила ворота.
Как мы ни торопились, а на монтажную площадку приехали уже ночью. Теперь, правда, круглые сутки – и днем с огнем – ездим с зажженными фарами. Мороз, туман – хоть лозунги на нем пиши.
Карл Францевич домой не ушел – нас ждал. Сарайчик уже распахнут, и дверь придерживает палочка. Там, в сарайчике, у него всякая мелочевка – инструмент, домкраты, болты, гайки. Сгружаем электроды в сараюшку, баллоны под навес. Сгружаем аккуратно, Карл Францевич не любит, как попало. Он навесил на сарайчик замок, ключ спрятал в карман.
– Ну, так как, други мои, ко мне, на стаканчик кофе?
– Спасибо, Карл Францевич, беспокойство вам…
– Никакого беспокойства, это только приятная обязанность. Погреемся и… Не займет много времени.
– Уважить надо, Антон, – сдался Василий Андреевич.
Пока Василий и Федор хлопотали около своих машин, устраивая их на ночь, мы с хозяином готовили ужин. Вернее, это делал Карл Францевич, а я рылся в книгах.
Когда в дверь ввалились Федор в Василий, на столе уже лежал большой кусок оленины и стояли фарфоровые чашечки – немудреный холостяцкий ужин.
Карл Францевич был тих и приветлив. Говорил негромко, двигался осторожно. Разлив по чашечкам кофе, деликатно подставил нам стулья, а сам осторожно присел на край кровати, чтобы не потревожить пружины.
Половину его небольшой комнаты занимали чертежная доска и стеллажи с книгами. Еще в день приезда, отдыхая у Карла Францевича, я просмотрел его библиотеку. В основном у него справочники, технические книги и мемуарная литература.
Федор нарезал мясо пластинками, побросал на него толченый с солью чеснок, и мы придвинулись к столу поближе.
– А толковым оказался этот ваш знакомый, магаданский инженер.
– Толковый, говорите? Выходит, так: дал – толковый, не дал – бестолковый?
– Правда, правда, добрый мужик, ничего не скажешь! – не поняв интонации, поддержал меня Поярков.
– А вот давайте рассудим, – отставляя кофе, начал Карл Францевич. – У нас нет электродов, а у него есть. И он может дать или не дать – взаймы или за деньги – не суть, и его никто не может заставить это сделать, так?
Василий Андреевич согласно кивает и наяривает за обе щеки мясо. А кивает он оттого, что ему кажется, будто обращаются именно к нему.
– А ведь, казалось бы, – продолжает Карл Францевич, – если ты лишку ухватил, тут тебе и красный сигнал. Да и, в конечном счете, дело-то выполняем общее, он, как гражданин, не должен допустить простоя соседа, так как от срыва в работе страдает все общество, верно? А вот что можно предъявить такому человеку? По закону?
– Бороться с такими надо, народный контроль для чего? – выпаливает Поярков.
– С кем бороться? Он же преступления не совершил, приобрел электроды для коллектива, не для себя лично, аккуратно сложил их на полку – формально никаких претензий не предъявишь. Вот к такому «товарищу» мы и идем на поклон, а он с нас шкуру снимает, и мы же ему благодарны. И называется это – деловой контакт.
– Правда, белиберда получается… – говорит Василий Андреевич, – а ведь серьезно, Антон, ты посмотри – что у нас получается, – и, угадав намерение хозяина, прикрыл чашку ладонью, – спасибо, больше не могу, а то не засну.
– Ты мне лучше объясни, Карл Францевич: человек нас выручил, а если разобраться – обобрал. Где тут собака зарыта?
– Вопрос сложный. Скажем, надо построить дом. Утвердили план, разверстали. Под план и надо дать все необходимое: кирпич, доску, шифер, технику и так далее. Все точно на один дом, и ни гвоздя больше, и ни шурупика меньше! Ввод по графику. Ясно?
– Ясно-то ясно, только так не бывает. Вы все, Карл Францевич, берете идеально.
– Да, но к идеальному надо стремиться. Социалистическая система хозяйства в основе своей и имеет принцип планового ведения хозяйства, в этом и преимущество ее. А плановые органы наши еще недорабатывают, отстают. Но надо стремиться к идеальному! – Карл Францевич опять повысил голос. Затем помолчал, вздохнул и сказал: – А вообще, все это прописные истины, друзья мои. – И тут же предложил: – Еще по чашечке?
– Да спасибо, Карл Францевич, мы и так засиделись, Славка, поди, извелся, ожидаючи.
Федор и Карл Францевич провожают нас до дверей. Я выхожу, а Василий еще договаривается с Федором о делах на завтра.
Небо вызвездило. На горизонте четкая, изломанная линия гор. Василий размашисто догоняет меня.
– Ты заметил, Антон, как они дружны – Федор и Карл Францевич, как относятся друг к другу, можно подумать, кровные братья.
– А может, они и есть братья, почитай, на севере лет двадцать вместе.
– Ну, сейчас Вячеслав Иванович нам задаст, – сказал Василий, когда мы подошли вплотную к вагончику. – Ты только про кофе ни-ни, – Василий приставил к губам палец, – обидится! Скажем – на работе задержались.
И Василий толкнул дверь.
– Ну, где вы шляетесь, ведь договаривались, дядя Вася? – начал с упреков Славка, только мы переступили порог. – Второй раз кашу разогреваю! В кино-то пойдете? Про «зори тихие». Пойдете? Опаздываем.
– Мы что, рыжие? Пойдем, Антон, да?
Славка тащит кастрюлю на стол, на ходу жует.
– Переодеваться ни к чему, – говорит Василий Андреевич, но все же надевает черный выходной полушубок. – Не забудь, Слава, билеты.
– А кашу?
– Ничего, придем, съедим.
И мы жмем на пятой скорости, только снег под пятками постанывает. Проскакиваем в двери под третий звонок. Зрители сидят веером. Зажглись красные транспаранты – «выход». Я прочел: «дохыв». А Василий недовольно покрутил головой:
– Скажи, сколько мест свободных, наверное, мура какая-нибудь. Вечно этот Славка порадует!
– Про зори-то мура? – возмущается тот. – Тебе бы, дядя Вася, чтоб бабахали про войну или детективы разные. Это телевизоры сбивают людей с толку.
Свет потух, и мои приятели наконец угомонились.
После кино начался спор на улице. Дома и совсем пыль до потолка. Я в роли арбитра.
– Скажи, дед, здорово они немцев-то? А банька-то, скажи?
– Девки добрые, настоящие, а про немцев не для фронтовиков. Мы-то их как облупленных знаем. Да, Антон? Пусть бы про теперешних, которые перековались, – это другое дело. И вообще ты, Славка, не бузи, мало каши еще ел. Давай дрыхнуть, уже второй час.
Василий хочет, чтобы последнее слово осталось за ним. Но его сердит Славкино спокойствие, и он начинает горячиться.
– Да хватит вам, завелись на всю ночь!
Василий отворачивается к стенке, но слышу – не спит, то и дело поглядывает на светящийся циферблат. Вздыхает.
Наконец встает и крадется на цыпочках в кухню.
– Ты че как заяц?
Василий оборачивается.
– Понимаешь, всякая мура в голову лезет.
– А ты не пускай ее, – Славка чиркает спичкой и прикуривает. – Вот у нас на Диксоне…
– Ну, опять паровоз зачадил, – не выдерживаю я.
– Нет, дед, я же в фортку выдуваю.
Пригляделся – верно, сидит на подоконнике и смолит, только огонек подмигивает.
– Пусть курит, раз человеку в наслаждение, – поддерживает Славку Василий.
– Ну его к лешему, этот табак. В груди от него как баян-аккордеон поет. Брошу, вот увидишь, – и Славка жадно затягивается, по огоньку видно, как пыхает.
Василий уже на кухне, гремит посудой. Кран хрипит, будто ему перехватывают горло. Это действует на нервы. Ни к черту нервы стали.
– Че в такую рань, дядя Вася? – бубнит Славка, выбрасывает в форточку окурок и, скрипя пружинами, лезет под одеяло. – Скажи как человек устроен: тепло, мягко, мухи не кусают, дрыхни себе, ан нет, душевное равновесие, видишь ли, разрегулировалось.
А я вспоминаю, как мы на трассе жили в металлическом вагончике. Нары в два яруса, вместо печки – железная бочка, прогорит – колотун, спасу нет, сигаем все на верхние нары. Кто-нибудь не выдержит – плеснет в печь солярки, дров подбросит, сразу жара – дышать нечем. Ссыпаемся вниз, открываем двери и, как рыбы, ловим воздух. И так раз десять за ночь…
Славка ворочается, встает и тоже крадется На кухню. Слышу – бубнят с Василием, о чем – не понять, слышно только – Диксон, Диксон – это Славка. За последнее время он все больше тянется к Василию. Когда в товарищах согласие, ничего не страшно. Впереди у нас настоящая работа – тяжеловесы. Надо бы еще раз проехать по трассе, как говорит Карл Францевич, «пристреляться». Особенно перевалы не дают покоя.
– Дед, «вставай» пришел, чай шарга надо, – кричит Славка из кухни. – «Колымага» ждет.
Конструкцию Карла Францевича ребята окрестили «Колымагой». Поначалу он морщился, а затем как-то впопыхах и сам назвал так. Вот и закрепилось: «операция «Колымага».
Что-то разморило, а вставать все же надо. Пол ледяной, все собираюсь купить тапочки, да руки не доходят. Надернул на босу ногу унты, выхожу на кухню. У Василия со Славкой мир, чаи гоняют. Нетронутая колбаса с кашей дымят на столе.
– Давай, дед, по-молодецки, раз, два, промыл глаза ж за стол. Что размываться – сороки утащат. Интересно, почему здесь нет сорок? Белобокие, ушлые такие, холендры, а приятно – сидит на заплоте длиннохвостая, словно эмалированный ковшик повесили.
– Ты вот что, Славка, помог бы Карлу Францевичу при монтаже «Колымаги», – говорю.
– Могу помочь, – подумав, отвечает Славка, – только погодя, сейчас никак – машину до ума довести надо.
– Василию Андреевичу поручим, ему уж заодно.
– Не-е, я уж сам. Тут надо каждую гаечку потрогать, в душу ей заглянуть, сродниться, понять друг друга…
– Не доверяешь, выходит?
– Почему? – округлил Славка глаза. – Ты, дед, не путай. Как бы тебе ловчее сказать. Скажем, ты женился, и со свадебного вечера невесту отдал другу «на пока».
– Тоже мне примерчик, выдумал же, пес!
– Да мы все подмогнем, как управимся с машинами.
– Ну, ладно, годится.
– Заскребай, Антон, в ошурках самый смак, – подсовывает мне сковороду Василий.
Оба встают.
– Морской закон знаешь? Посуду сполоснешь, на столе ничего не оставляй, – уже от двери дает указания Василий.
Выскребаю сковородку, ставлю на плиту, чашки, сахар – на полку, сметаю со стола в горсть крошки и несу в ведро.
В окне еще держится синий настой ночи. Теперь только к обеду отбелит. Холодный воздух вылизал порожек, на подоконнике и на раме «зайцы» – пластилину бы купить да замазать, все не так дуть будет.
Обуваюсь – унты мокрые, тяжелые, будто свинцом налиты. Что-то я вчера совсем расквасился; надо было бы подцепить унты на проволочный крючок, портянки сверху накинуть – за ночь над плиткой и высохли бы, хрустели бы как фанерные.
Из тепла на улицу – сразу мороз хватает, гнет в три погибели; но не вздумай прятать нос или укутывать подбородок, потом уже и вовсе не высунешь. Если уж ожгешь ухо или щеку – растер рукавицей, и все. У нас никто из ребят шарфы не носит, моды этой нет.
До монтажной площадки идти недалеко – чуть больше полукилометра. Славка измерял по спидометру. Пройтись, конечно, одно удовольствие, только вот воздуху не хватает: дунешь – шумит. Туман, хоть на кусок его намазывай. Сварка его не пробивает, как блестка жира в молоке плавает.
