Текст книги "Колымский котлован. Из записок гидростроителя"

Автор книги: Леонид Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

В замке

Чтобы сократить расстояние, я срезал изгиб реки. Вдруг из-за поворота вырос дом. Он стоял на высоком берегу, с закрытыми ставнями, под тесовой крышей.

– Замок! – удивленно крикнул Андрей. – Смотри-ка, еще дом, два, три.

– Крепость!

– Нет, замок!

Мы высадились на берег и направились в замок. Постройка была обнесена тесаными жердями, вместо ворот раздвижное прясло. Мы раздернули звено и вошли во двор, обширный, заросший высоким пыреем. Кисточки на нем оборвало ветром, торчали безголовые серые дудки. Обошли двор. Осмотрели усадьбу. Видимо, это была работа одного и того же мастера, что и на перевале в часовне. Резьба по дереву. Карнизы, ставни, резные колонны – все выполнено со вкусом и старанием. Кроме большого пятистенного дома, во дворе стоял амбар, летняя кухня, лабаз, а в дальнем углу, к которому примыкал сосновый лес, – загон для оленей с остроконечной дымокурней и пряслом для привязи лошадей.

Полинялая массивная дверь в дом была закрыта, и в пробое вместо замка торчал сучок. В пазухе между домом и пристройкой еще лежал снег.

Поднялись по широким отбеленным дождями ступеням на крыльцо.

Я взялся за медную литую дверную ручку и тогда увидел под дверью потускневшую металлическую пластину, на ней гравировка: «Щадовъ Л. И.» – на конце с твердым знаком.

– Дергай же, – сказал Андрей.

– Давай вначале откроем ставни. – Ставни пристоялись и открывались со скрипом.

– Ожил дом, запел, – заметил пацан.

Дверь тоже подалась со стоном. Постояли на пороге, сначала заглянули внутрь и тогда только переступили порог.

Дом разгорожен капитальными стенами. В первой комнате – кухне – русская глинобитная печь в углу, мельница с ручным жерновом. Стол квадратный на массивных ножках, под стенкой ларь. Из кухни через дверь – столовая. Длинный резной стол, по обе стороны скамейки – у одной скамьи, заметил Андрей, недоставало ножки. Из столовой двухстворчатая крашеная дверь приоткрыта. Заходим – комната на шесть окон. Широкий, на якутский манер, камин облицован кварцем. На потрескавшемся глинобитном полу куча снега. Заглянул в дымоход – кусок неба синего. Рядом с камином долбленое из пня роскошное резное кресло. Андрей уже уселся, только не хватает короны. Из этого зала низкая с порожком дверь – толкнул ее ногой – легко, без шума распахнулась.

Комната узкая с одним окном на реку. Деревянная с глухими высокими стенками кровать, на ней оленьи шкуры, заячье одеяло. Русская печь выступает задней стенкой на полметра.

– Попробуй, дед, какая кровать!

– Слезь, Андрей, нехорошо с ногами.

Андрей спрыгнул и подбежал к окну.

– А наших нигде нет – ни Гольца, ни Ветки.

– Найдутся, – неопределенно говорю я.

В ларь заглянули – кроме мышиного помета нечего нет. Около ларя на полу кольцо.

– Потайной ход из крепости.

– Ну-у? – тянет Андрей. – Откроем?

Открыли, потянуло сыростью. Лестница – верхние ступени выхвачены светом из окна, а ниже черная дыра. Андрей уже на лестнице, я тоже спускаюсь и чиркаю спичкой. Сходим вниз. За ворот сыплется снег. На полу лед. Стены обделаны кругляком, забраны в столбы с раскосами, все в курже, под станками туески, кадки, вешала. Уже полкоробки исчиркал.

– Нету хода, – говорит разочарованный Андрей. – Возьму один? – показывает на туесок.

– Бери, – вылезаем из погреба. Рассматриваем на свету туесок – расписан тонкой резьбой по бересте. Вырезаны упряжки, олени, гон лосей. Андрей переворачивает туесок кверху дном, на стол сыплется чешуя с пятак величиной, только гораздо тоньше, а цветом такая же. Не могу понять, от какой рыбины, в жизни не видел такую крупную чешую. Загадка.

Андрей тоже вертит чешуину, пробует на зуб.

– Соленая, – говорит.

Любопытство разгорается – надо сеть поставить на ночь. Андрей не возражает.

– Давай затопим печь?

– Затопим, Андрюха, и печь, и камин, давай устраиваться.

Принесли свои пожитки. И пошли готовить древа. Я рублю сушняк, Андрей таскает его в дом.

В печи обнаружили чугунок, треснувшую сковороду и деревянную обожженную по краям лопату. «Хлеб садили», – подумал я. Поленья тоже удобно укладывать: на лопату полено – в в печь. Я взял чугунок и пошел на речку, отдраить его. Речка отливала синевой и исходила прохладой. Кусты висли над самой водой. Я нарвал пучок прошлогодней травы, обмакнул в воду, сыпанул в чугунок песку и стал тереть. Прибежал запыхавшийся Андрей.

– Дед, – таинственно зашипел он, будто нас могли подслушать, – на печи кто-то сидит.

– Да ну? – вырвалось у меня. – Показалось.

– Честно.

Пошли в дом. Засветил лучину, залез на печь. Пусто. Только коса лежит со сломанной пяткой.

– Ах ты, Андрюха!..

– Честно, дед, видел же, белое…

Чертовщина всякая лезет в голову. Не заболел ли уж? Смотрю на Андрея – вроде бы все в порядке и голова холодная. Отвлечь надо парня.

– Пойдем, покидаем, может, на уху надергаем.

– Пошли, – с готовностью говорит Андрей.

Достаю из рюкзака катушку, и идем на берег. Снимаю с накладок у лодки болт – они и на смоле удержатся. Направил спиннинг, сменил блесну – вместо ельчика наладил под гольяна желтенькую, ложечкой. Закинул – чуть не до середины речки достал. Стою, кручу катушку, не торопясь, удилишком подергиваю. Андрей неподалеку в заливчике бродит, шитиков, что ли, ищет.

Вдруг спиннинг из рук чуть не вылетел – только катушка заскрежетала, и мырь пошла по воде. Захватило за живое, стравил и опять внатяг – леска-миллиметровка, черта выдержит, а вот якорек слабоват. И Андрей тут как тут.

– Сидит, – шепчет.

– Сидит, братуха, сидит…

Вдоль берега: то вверх, то вниз водит. Как всплеснет – круги заходят, – и леска – в-жи-жить, вжить – поет.

– Махина, – с уважением говорит Андрей.

– Тащи, Андрюха, ружье!

А сам в воду забрел, подвести стараюсь – вымотать силенки. А Андрей уже сует ружье. Не могу оторвать рук от спиннинга.

– Поставь на автомат и приготовься. – Андрея учить не надо, в один момент все готово, собачку перевел, стал наизготовку, только ствол нетвердо держит – тяжеловат для него.

– Нажимать? – спрашивает.

– Не надо, так стой. Как выведу на отмель, сразу подавай.

И вдруг леска совсем ослабла. Ушел… Нет, поводит легонько, подергивает. Даже под ложечкой ноет.

Слабины не даю – выбираю, но и через силу не тяну. Оборот за оборотом проворачиваю катушку. Отдыхает. Это плохо, так долго протянет, пока вымотается из сил. В глубине вроде серебрится рыбина. Нахаживаю леску, не спускаю, смотрю – как подводная лодка идет! Уже и жабры ощерились, хвост заломился, сопротивляется. Только бы не рванула!

А стрелять рано – пуля в воде вязнет и направление меняет.

– Видишь, дед! – Андрей тоже азартом исходит. – Оглуши!

– Рано, Андрей!

Уже красные плавники под бело-розовым брюхом выделяются. Если нас увидит, с ходу рванет. Хотя бы еще с метр – вот уже и глаза навыкате рябят. Едва дыхание перевожу, даже внутренности дрожат.

– На, Андрей, держи, – шепчу, – крепко, обеими руками, только не рви, а тихонечко отходи назад и катушку держи, тащи ее к берегу.

Беру пятизарядку наизготовку.

– Как выстрелю, отпускай катушку, а удилище держи!

Андрей пятится, напружинился весь. Рыбина изгибает свой руль – хвост и с силой вылетает на поверхность. Три выстрела один за другим: бах, бах, бах! И из воды оранжевые буравчики.

Хватаю леску и тяну, забредая в воду. Таймень, вздрагивая плавниками, тупо идет к берегу, за ним тянется красная размытая дорожка.

– Вот это да! – прыгает Андрей и меряет шагами рыбину от хвоста до головы.

Прежде чем разделывать добычу, сходили за топором, захватили котелок, чайник, рюкзак. Голова в чугун не входит, пришлось разрубить – это на уху, хвост – тоже в уху. С полпуда разделали для копчения, вынули кости, порезали долями. В туесок засолили с лаврушкой, немного перчику, остальное убрали в погреб, на вешала. Завтра к обеду сделаем коптильню, к этому времени и рыба просолеет. Пока разделали, приготовили обед, и время ужина подоспело – за одним разом и поедим: разложили сухари, разлили уху, рыба на сковороде дымит паром, а дух идет – поджелудочную железу захватывает. Едим рыбу с сухарями, запиваем юшкой.

Андрей убирает со стола объедки.

– Одно плохо, – говорит он, – собак нету. Пойдем искать, дед. Ну, пойдем, а? Сами они ни за что не придут. Жалко мне их, честно, дед. Мешок понесу. И ружье.

– Подождем еще денек, знаю я эту Ветку – увяжется за зверем, трое суток будет гонять.

Андрей замолкает. Берет котелок и идет по воду.

Вижу, что его гнетет ожидание. Но на что-то еще надеюсь.

Андрей принес воды, ставлю котелок в печь.

– Не выбрасывай, Андрей, кости, придут съедят!

– Схрумкают за милую душу…

Выхожу из-за стола, иду в комнату разжигать камин. Развешиваю портянки, сапоги, штаны… Андрей уже переодет в сухое, его шмутье тоже у камина на полке развешиваю. Пододвинул «трон» поближе к огню, достал записную книжку, карандаш. Тепло, грею ноги.

Андрей возится на полу – из поленьев строит линию передач. Наводит мосты. Я думаю над тем, кто построил заимку, когда, почему оставили. Что за человек Щадов. Откуда здесь такая рыбья чешуя, почему-то мне эта чешуя не дает покоя. Отчего теперь в этом замке никто не живет, знает ли кто о его существовании?

В избе пахнет жарким из тайменя – слюнки текут. Достаю из печи чугунок. Садимся за стол, неторопливо разбираем зарумяненные куски. Тихо. Слышно, как муха бьется с той стороны о стекло.

Андрей перестал жевать и тычет пальцем на печь. Смотрю, из темноты отбеливает столбик – черный носик, черные глазки, черные кончики ушек – горностай. Смотрит на нас – откуда, мол, такие? Андрей не выдерживает, вскакивает. Зверек метнулся, и нет его!

– Ну, ты че, дед, сидишь?.. Я ж говорил…

– А что я должен делать?

– Ловить!

– Ловить? Это не тот зверь, чтобы в руки дался. А вот терпеньем охотнику надо запасаться.

Смотрим, а горностай из-под печи зыркает. Вот, оказывается, почему нет в доме мышей, всех перетаскал.

– Кину рыбу?

– Кинь.

Сидим, ждем, через минуту носик, глаза, уши и сам весь – уже в линьке, но на кончике хвоста черная кисточка. Стелется по полу, вытянулся, через полено не прыжком – обтекает. Как только схватил кусок, на задних лапах развернулся и будто им выстрелили – под печь!

– Вот это да-а…

Андрей слез с чурки и положил подле печи кусочек рыбы, не успел сесть за стол – куска уже нет.

Ну, думаю, теперь Андрею забава, забудет хоть про собак. А он:

– Голец тоже его, дед, полюбит – вот увидишь, он же маленький, и Ветка, может.

– Вряд ли, горностай – зверь, собаки охотничьи, рассуди сам.

– Пусть тогда собаки в другой комнате живут. Места хватит, правда ведь, дед? А когда пойдем искать? Они же голодные. Сколько уже, ого-го!

– Скоро пойдем.

Горностай быстро обвыкся. Прокрадется под стол, если тихо сидеть, поднимется по ноге, вспрыгнет на стол и начинает хватать крошки. Стоит пошевелиться или руку поднять – сразу под стол. У Андрея еду уже из рук берет.

– Поглажу?

Зверек хорохорится, норовит цапнуть за палец, но уже не убегает.

Андрей возится на кухне. Я снарядил патронташ, протираю ружье.

– Дед, подь-ка сюда послушай, – кричит Андрей, – пищат, честно!

Иду. Заглядываю под печь: верно, пищат.

Сунул руку в дырку: что-то теплое, и сразу отдернул – вспомнил соболиную охоту, как схватил меня зверек однажды за палец и я чуть руки не лишился. Теперь я осторожно вытащил гнездо, а в нем пять горностаев, как зубки чеснока. А мать так и норовит схватить за руку.

Андрей заикаться стал от восторга.

– Живые!

Хочу положить обратно.

– Давай, здесь, дед, на виду, ну, ладно, дед?

Отрезали у телогрейки рукав, сделали нору и спрятали туда гнездо. Мать, забыв про всякую осторожность, шмыгнула в рукав и тут же обратно, в зубах у нее детеныш. Мы заткнули поленом старую дыру под печкой. Горностаиха пометалась по избе. Андрей испугался, что она съест детеныша, но я его успокоил, а она с детенышем шмыгнула в рукав и закрыла собой отверстие, гневно сверкая воронеными глазами.

– Пусть успокоится. Пойдем, Андрей, изучим местность.

Беру ружье. Выходим на двор. По-летнему пригревает солнце. Куча снега в пазухе дома еще больше похудела и даже почернела. Стены дома отливают медью. Пахнет пригретым деревом.

От замка идет едва заметная заросшая тропа в сосняк. Лес начинается прямо от заимки и тянется по косогору до самой горы. При входе несколько разлапистых черных куреней черемухи. Тропа идет по кромке леса до угорья, а дальше грива сосняка сливается с небольшого взлобка в глубокий распадок, и тайга синеет и колышется морем. А мы сворачиваем вправо через марь. Туда, где белые плешины озер (лед еще не растаял) среди рыжей травы бессонницы.

Идем по кочкарнику, и вода чавкает под ногами. Речка совсем отклонилась вправо под гору, затерялась в зарослях, и только кое-где изредка проглядывает голубой лоскут воды.

Мы еще издали разглядели на берегу озера в березовом курешке избушку, а на льду стаи гусей, на воде – уток, и двинули напрямик по болоту. Кулики и чирики ошалело порхали из-под ног. Подошли. Избушка сложена из бревен. На крыше лежит сачок. Я дотянулся – и потянул за черенок: сетка прилипла и осталась ситечком – истлела.

Дверь в избушку подперта старыми со сломанным полозом нартами.

– Дед, – подергал меня за телогрейку Андрей, – кто-то ползает, видишь, трава шевелится.

Подошли поближе: действительно шевелится, и вода бурлит. Присмотрелись – караси снуют. Птицы над головой кружат. Загомонило озеро.

Прямо на нас табунок селезней. Вытянув шеи, идут на хороший выстрел. Навскидку выстрелил. Селезень на лету замер, сложил крылья и камнем под ноги, только брызги полетели. И, словно ковырнули осиное гнездо, тьма-тьмущая поднялась дичи. Свист и треск крыльев и крик раздирающий.

– Пошли, Андрюха, в избушку, пусть угомонятся.

Вместо нар висела зыбка, какие обычно раньше вешали в деревнях для детей, только эта была для взрослого и на сыромятном ремне укреплена.

Андрей сразу:

– Покачаюсь, дед?

– Как хочешь.

Почему же не нары, а эта висюлька – ни разу не видел, чтобы охотники в зыбках спали? И вся избушка на одного. В углу сбит из глины камелек, дровишки лежат, блеклой травой проросшие. Вместе стола – треугольник у стенки врезан. Коробок лежит, побелел – наклейка выцвела, давно, значит, не было человека.

Около стола перед оконцем стул на высоких ножках с перекладиной для ног. Сел – удобен, на уровне оконца получилось. Озеро хорошо просматривается: по закрайку полая вода метров на пятьдесят, а дальше лед посинелый, на льду, словно рассыпанное семя, гуси, лебеди, чайки.

Стекло в рамке на вертушке держится, повернул – можно из окна стрелять. Тоже не приходилось видеть такое.

– Смотри, такие же пятаки, – Андрей разжимает кулак. На ладошке чешуя.

– Ну, – говорю, – Андрюха, все ясно, чудо-рыба здесь, в озере. Загадку отгадаем. Только надо сообразить, как ее взять. Что это за рыба, на что берет.

Наше возвращение с лодкой на плечах сильно встревожило обитателей озера. Снова носятся как ошпаренные.

Но к самой воде подойти не можем – берег качается, как резиновый, и засасывает ноги. Видать, теплые родники.

Вырезал прут, проткнул спутанную траву – трехметровое удилище вошло, как в масло, и не хватило дна, только пузыри заклокотали, и дух пошел. Оглянулся – где Андрей. Кричу встревоженно: поднимается из травы голова.

– Я вот что нашел! – и показывает яйцо.

Подошел – так и есть: гнездо. Утиные, продолговатые, похожие на очищенные картофелины яйца.

– Раз, два, – считает Андрей, – вон еще, еще в траве белеют.

– Положи и никогда не смей брать!

Андрей положил яйцо и побрел, утопая по колено в сплавине – у него была обиженная спина.

Я подошел к избушке, вытряхнул из рюкзака сеть. Зажал между дверью палку, стою, разбираю сеть и нанизываю на палку верхнюю тетиву. Подходит Андрей.

– На охоте, дед, не обижаются, понял?

– Понял.

– Буду тогда помогать?

– Пожалуйста, – передаю спутанную ячею.

– Затянем в озеро, да?

– Поставим на ночь.

– Караулить будем?

– Утром прибежим – проверим.

Андрей разочарованно вздыхает.

– А может, затянем?

– Берег не позволит. Не тот, что надо.

– Давай на тот.

Объясняю, где и как наводят. Разобрали сеть, а грузил нет. Поискали, походили – камней подходящих не нашли. Идти на речку поздно. Солнце уже катится по зазубринам гор. Придумали вместо грузил патроны привязать. Опустошили патронташ. Сделали из прутьев стлань, подобрались к самой воде вместе с лодкой.

Андрей садится посередине и держит сеть. Я влезаю на корму. Нога плохо гнется, и поясница ноет.

– Ну, ты, дед, как коряга, – замечает пацан.

Привязываю свободный конец тетивы к воткнутой сплавине.

– Греби, Андрей, ко льду.

Я опускаю в воду по порядку патроны, поплавки, опять патроны, если какой запал в ячейку – стоп. Андрей тормозит самодельным веслом – отрабатывает задний ход. Распутываю – и плывем дальше.

По воде за нами пунктиром скрученные в трубочки берестяные наплавы. На самом конце привязываю еще складной нож и отпускаю сеть. Склоняемся за борт и смотрим, как тонут, ломаясь в глубине, наплавы.

Потом поворачиваем к берегу. Причаливаем. Андрей встает на стлань и подтягивает лодку. Я тоже выбираюсь, относим к избушке лодку. Нам еще километра полтора топать до замка. Выходим на тропу. Андрей бежит впереди – он легок на ногу, я иду, как спутанный. Только завидели замок, как Андрей уже зовет собак.

– Не пришли, дед, видишь, – разводит руками. – Пойдем, дед, завтра, обязательно! – в голосе слезы.

– Ну, хорошо. А выдержишь? Дня два топать надо, да обратно столько же. Ветка увела кобеля в хижину – больше некуда деться.

– Сдюжу, дед, вот увидишь сам!

– Ладно, утром в путь. Выспись хорошенько.

Пацан радуется.

Растапливаем печь и камин. Хватаем из чугунка по куску рыбы, жуем.

Горностаиху назвали мама Груня.

Мама Груня прямо из рук цапает еду, Андрей хотел подержать ее – не дается, зубами цокает. Она уже на глазах рыжеет, прямо не верится.

– Дуреха ты моя, – нежно говорит Андрей и крошит рыбью мякоть, – дадим малышам?

– Они молоко сосут.

– Поглядим!

Склоняемся над гнездом. Мама Груня тут же приготовилась к защите, спружинилась, зубами блестит.

– Отойдем, Андрей, а то еще глаза выдерет. – Давай-ка стряпать ужин. Где селезень?

Андрей несет утку.

– Похлебку или запечем в глине? – спрашиваю.

– В глине так в глине.

Пока потрошил утку, Андрей с берега принес сковороду коричневой земли с песком. Высыпал на стол, долил воды, месит глину.

Облепили селезня прямо в перьях, получился увесистый ком. На лопату – и в печь.

Собрали рюкзак на утро: котелок, кружку, ложки, соль, сухари. Заварку отсыпали в спичечную коробку, до хижины хватит, а там все есть. Зарядили десятка два патронов – десять пулями, остальные картечью, наметили торцы «П» и «К». Ружье почистили, смазали. Постучал по глиняному коробку, гулко – значит, ужин готов. Разломили, перо с глиной спеклось, мясо отдельно, сочное, по рукам бежит сок…

Наелись. Андрей убрал со стола – и на печь. Поначалу хотели спать на кровати, да неловко как-то, не своя… На печи хорошо пригревает. Я наковырял с лиственничных поленьев серы, разогрел в ложке, прилепил в фурункулам, обернул портянкой для тепла и тоже забрался на печь. В окно звезды крупные, ласковые, как котята, глядят. Утром поднялся, когда только рассвет робко припал к окну. Тихонько спускаюсь с печи, чтобы не разбудить Андрея – а он:

– Ты куда, дед?

– Спи, еще рано.

– Смотреть сеть? Я тоже с тобой.

Соскакивает, обувается. Выходим, роса мочит обувку, холодит руки и висит на уголках хвои. От озера тянет сырым туманом. Сапоги шумно чиркают о ветки багульника, а кочерыжки тальника, объеденного лосями еще прошлой зимой, хватают за штаны.

Пока шли на озеро, рассветало. Прошуршали лодкой по стлани, сволокли ее в воду и опять спугнули птиц, но они уже к нам привыкли, что ли: скоро попадали в траву и затихли. Мы сели в лодку. Андрей взял весло, а я потянул за тетиву, и сразу почувствовал тяжесть, как двухпудовая гиря тянется. Не успел подтянуть, как закипела вокруг лодки вода, зашлепала. Андрей даже вздрогнул, да и я оробел, ружье поближе переложил. Видим: караси, каждый со сковороду, такой шлепоток подняли! Всю сеть завязили. Куда их столько? Выбираем, накалываем руки и кидаем обратно в озеро. Вдруг на конце сеть резко пошла в глубину, подтянул – всплыл карась величиной с тазик!

– Черно-золотой карась! – крикнул Андрей.

Вместе с сетью затащили его в лодку.

– Смотри, дед, и пятаки на нем, – радуется Андрей, – как колесо. Вот это да, рыбина! И глаза, как лампочки. Вот тебе и чудо-рыба!

Выбрались на берег. Подняли карася, а из него икра течет, как гречневая крупа, только круглая. Подставили рюкзак – выдоили. Лодку к избушке приволокли. Карася на палку, через плечо – и в замок. Здесь все готово, рюкзак собран. Быстро позавтракали, напились чаю. Карася убрали в погреб: за жабры и на вешало. Рюкзак за плечи.

– Давай, дед, я, – подставляет спину Андрей.

– Нет, устану, тогда ты. Бери спиннинг.

– Скажешь, когда устанешь, договорились?

Андрей собрал остатки селезня, добавил сухарей и оставил все маме Груне.