Текст книги "Колымский котлован. Из записок гидростроителя"
Автор книги: Леонид Кокоулин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)
Немного о личной жизни
В один вечер собралась и улетела. И расчет не взяла, даже не попрощалась толком. Передумать, что ли, боялась? Эх, Юлька, Юлька… Вот знаю, что улетела, а сам, как дурак, на каждый стук бегаю…
А что говорить! Помню, красные угли рушились в печке и тревожные блики света прыгали по темным углам комнаты.
Только однажды она пожаловалась. Мол, все вечера дома одна, мол, ты свои железки, краны больше меня любишь, завез сюда да и бросил. Говорила, хоть бы приревновал к кому, что ли… Смешно! Мне – и ее ревновать! Я сморозил тогда: «Парней много на стройке, что же ты повода не даешь?» Глупо, конечно!.. И гадко. Ну, а на самом деле, что мне было ответить? Ведь эта чертова стройка все силы, всю душу, все время забирает!
Неделями дома не появляться – какая жена выдержит?..
Но ведь у нас сотни людей так живут, чуть в начальники вышел, и уж ни днем, ни ночью покоя нет. У всех так! И ни от кого жены не бегают. Я, в общем-то, и не обратил внимания на этот разговор. После как-то еще сказала:
– Сил моих никаких нет, пришел бы да хоть попугал, что ли, парни совсем обнаглели.
Тут меня, конечно, задело. Пообещал разобраться. А сам опять закрутился с работой, а там в командировку послали. Было уже такое, «разбирался» – это еще когда ухаживал за ней.
Однажды прибегаю со второй смены к клубу ее встречать. Уже и народ разошелся, переполненный трамвай отчалил… Топчусь у выхода. Двое парней около телефонной будки крутятся.
Подходит один.
– Закурить есть? – Парень здоровый, симпатичный, в «москвичке», в галстуке, в штиблетах…
– Не Юльку ждешь?
– Ее, – говорю.
– Ну, давай, рви когти отсюда! – и грудью напирает. Ну, у меня шейная мазь всегда при себе. Вижу: по-хорошему не договоришься – смазал. Друг подлетел – и его тоже. Они за будку – и ходу.
Оглянулся, Юлька в ботиках, руки в муфте.
– Что это они?
– Да так, – говорю, – прикурить ребята попросили.
…Все было, как в романе: свидания, любовь, дуэль, цветы. Помню, на Новый год все магазины, киоски обегал. Мороз-колотун, туман, хоть куском бери. Огни в окнах. Смотрю, цветы за рамой в горшках цветут. Захожу.
– Здрасте! – Деньги на стол. – Цветы, бабуся, покупаю.
– Да что ты, милый, – запричитала. Видит, бесполезны отговорки, а может, и поняла, что крайне нужно. Взяла ножницы, подстригла и ахнула – будто свет в комнате потушили.
– Отрастут, – говорю. Цветы за пазуху осторожненько, и ходу.
Прибегаю. Юлька на пороге встречает – царица. Да куда там царица – прикоснуться не смею. А она:
– Ну, что же ты, – и чмок. Губы у нее теплые, мягкие, душистая вся.
Распахнул пальто, а цветы к ее ногам: от мороза осыпались, в руке одни стебли.
– Цветы!
Одни воспоминания остались.
Познакомился с Юлькой в клубе, была она хореограф. Потом я в клуб, она – на стройку: показывали друг другу свое искусство. Я от нее в восторге. Она от моей работы. Как-то по берегу залива далеко ушли. Остановились у большого камня.
– Пусть это будет наша пристань, – сказала Юлька.
Забралась на камень, вместиться на вершинке не можем, обнял ее, и так стоим скульптурой.
А назавтра притащил домкрат, поднял эту булыгу и весь вечер долбил в торце: «Юлька+Антошка=любовь». А когда в следующий раз пришли к камню, Юлька сказала:
– Давай опять так постоим, как тогда.
– Подожди, если это настоящая и только наша пристань, то на ней должен стоять наш вензель.
Нашел на берегу бревно, приволок. Заломил под камень.
– Что ты хочешь сделать? – испугалась Юлька. – Не надо, не разрушай, ну, умоляю же…
Камень под нажимом бревна накренился, и Юлька прочла надпись. Эти наивные слова вызвали у нее бурю восторга. А затем Юлька притихла.
– На вечные времена, правда, Антон?
Мы долго возились, пока снова поставили «пристань» на место.
Как-то сидели в общежитии. Был холодный ненастный вечер. Юлька приехала прямо из клуба.
– Кое-как добралась на перекладных, – сказала она. – Холодяга! – и надела мою куртку. Она была ей ниже колен, болтались рукава. – Я в этой куртке, как птица с перебитыми крыльями, Антон, скажи, не думая, сколько тебе лет?
– Много.
– Мне кажется, тебе сто. Не спорь. Это меня пугает, Антон. Ты чересчур взрослый и мудрый. Мне кажется, ты сам, один построил эту ГЭС. Меня всегда пугают люди рассудительные, опытные, их невозможно открывать. Сядь вот сюда, говори, ведь каждое слово живет, существует, как вот эта кровать, стол, стул, цветы, картина. И еще даже живее. Я верю твоим словам… Я люблю твои шершавые ладони. Пахнущие копченкой. Не бросай курить, ладно, Антон? Дай руку! Я уже говорю твоими словами – «вира», «майна». Мне больше нравится «вира». Меня сегодня в клубе назвали бригадиршей. Я была на десятом небе.
– Юля, ты знаешь, что такое конец большого бетона? Это значит, стройка уже в зените – трудности позади. Иной в это время уже пишет письма, Юль, в министерство или друзьям: на какой гидростройке нужны люди? И мы уже наметили новую стройку…
– Не говори больше, Антон. Я поеду с тобой! Только не подумай, пожалуйста, что это скоропалительное решение. Я много думала об этом. Все понимаю. Я твердо решила. Ты будешь строить, я учить детей… Это не так уж плохо… Если ты, конечно, не против…
…Через полгода мы были в Заполярном. Помню, пришли в контору. В маленькой комнатушке стучала машинка. Пожилая, с худым смуглым лицом женщина долго вертела в руках Юлькину трудовую книжку.
– У нас, – сказала она виновато, – милая девушка, клуба пока и в помине нет, просто не знаю, куда вас… Вот если маляром – трубы красить пока?
Мы с Юлькой переглянулись.
– Да, да, восемь рублей поденка – это не так уж плохо для женщины…
Я взял Юльку под руку.
– Погоди, Антон. У вас есть листок бумаги? – спросила она в окошечко.
Вот так Юлька и стала маляром.
Приехал как-то – нет Юльки дома, спрашиваю соседей: «Ключ, говорят, не оставила, на концерт, что ли, пошла». Подхожу к столовой (в столовой выступали с концертом приезжие артисты). И Юлька тут. Смотрю: какой-то парень за руку ее держит. Вырвалась: то ли меня увидела, не понял, только бегом, через улицу. Я за ней. Догнал около дома. В дом вошли. Она села на кровать, головой мотает и молчит. Только одно и выдавила: «Где ж ты раньше был? Что ж ты сердцем не почуял, что не могу я так. Окаменел, что ли…»
Ну я вижу, разговор без пользы, лучше ей одной побыть. Просидел до полуночи у реки. Вернулся, а ее уже нет. В этот вечер и улетела…
С плеса донесся трепет крыла. Потянул табунок селезней. Самки у птиц серенькие, незаметные. Трудяги. Зато самцы – петухи ряженые. Особенно макла – роспись, как на каменном цветке.
Над темной щеткой тайги заиграло звездами низкое небо. Когда-то мы с Юлькой мечтали: зимой – лыжи, подбитые камусом. Ружья. Лайки рыжей масти. Летом – где-нибудь в таежной глухомани, на берегу говорливой речки – избушка, лодка, удочки. И всегда какие-то новые заботы отодвигали это счастливое, долгожданное время, а отпуск за отпуском переносился.
…Патыма неожиданно вошла в свои берега и даже стала мелеть – это перед черной водой. Черный паводок идет сразу же за весенним; бурные потоки снежной воды сменяются черной подпочвенной, уставшей от долгого зимнего воздержания. Это надолго. И надо не прозевать ее, уйти.
Утром напились чаю и уложили в лодку свои пожитки. Берег под ногами насыщен влагой, хлябаем, словно тесто месим. За ночь вода в реке упала метра на два. Течение ослабело, и берега, и сама речка изменились – подобрела она, что ли. Но мешок с сухарями пристегнул к дуге – на всякий случай.
– Матросы, по местам!
Голец по уши в грязи, даже не догадаешься, какой он масти. Его в лодку не берем – пусть чешет по берегу, Прежде чем сесть в лодку, побулькали ногами, ополоснули глину.
– Разрешите рубить чалки?
– А Ветку? – говорит Андрей.
Встаю, иду за сукой. И опять усаживаюсь.
– Поднять якорь! – командует Андрей.
Отчаливаем.
Лодку подхватывает течением, я подправляю шестом. Голец сначала забрел в воду, но потом сообразил – метнулся вдоль берега.
– Как там наша хижина? Не унесет? – беспокоится Андрей.
– Да не должно бы.
– А мы еще туда вернемся?
– Кто знает. Неисповедимы пути господни.
Солнце уже поднялось высоко, обжигает кожу, но туман еще чадит в глубоких распадках, держится, розовея и сжимаясь. У переката пришлось высадить «матросов» и провести корабль на веревках, лавируя между камнями. В этом месте речка заметно втягивалась между гор, берега вытеснялись кручами. Кое-где лиственницы осели и клонились вершинами до самой воды, цепляясь корнями за размытый берег. Течение еще больше натянулось, и наше легкое судно стремительно неслось, резко покачиваясь на водобоях. Я проворнее заработал шестом. В одном месте едва успел крикнуть Андрею: «Пригнись!» – как проскочили под ветками наклонившегося дерева. «Надо быть осмотрительнее», – подумал я и увидел за поворотом в сужении залом. Это очень опасно!
Едва успели причалить к берегу. Высадились, вытащили пожитки.
– Ну, матросы, в увольнение!
Мы осмотрели залом и решили протащиться берегом. Голец тоже полюбопытствовал, обнюхал сооружение и боязливо попятился.
Разделили посильно поклажу, навьючили на себя котомки. Подняли лодку и потащились в обход.
Берег утыкан булыгами, и идти было трудно. Двигались медленно, с отдыхом. Наконец обогнули завал – сбросили котомки и вернулись за остатками… И так трижды.
Голец кого-то гонял в кустах, тихонько повизгивая. Однажды он чуть не поймал крохаля. Утка с подбитым крылом металась по берегу. И когда подальше отвела собаку от гнезда, булькнула в воду. Пес в недоумении стоял и смотрел с берега.
– Так тебе и надо, – сказал Андрей, – мог же он, дед?
– Мог, да не смог. У него голова еще не на том месте.
– А на каком?
– Молод он, Андрюха. Ветка бы поймала. Она и сейчас вся дрожит от напряжения. Не прицыкни – бросилась бы на помощь Гольцу.
Загрузили лодку и осторожно двинулись дальше. Но минут через пятнадцать услышали рев воды.
– Это что там?
Я встал, посмотрел – впереди смыкались горы, и казалось, здесь обрывалась Патыма. Дальше двигаться без разведки было опасно. Мы причалили к берегу, вылезли. Впереди грозно шумел шиверами перекат. Вынули из лодки груз, часть навьючили на себя, и я попытался спустить лодку на бечеве. Течение рвало веревку из рук.
Перебежками, едва поспевая за лодкой, я прыгал между камней, подбираясь к самому горлу прохода. На изломе горы вода ярилась. Вытянул лодку на камни.
Мокрая прорезиненная ткань туго обтянула каркас, и лодка стала гладкой, как яичко. Вылил воду, поджидаю Андрея.
– Это, Андрюха, и есть сам Шаманский порог. Стряпай обед, а я пойду в разведку, гляну поближе на это чудище.
Захватив на всякий случай спиннинг, я стал карабкаться по скалам. Вода билась о камень и шумела со страшной силой, проваливаясь в прорезь горы, как в трубу.
Я запрыгнул на высунувшийся из воды камень величиной со стол. Обдало ледяными брызгами. И что же? За камнем, впритык друг к другу, в затишке стояла рыба! Тут были и сиги, и ленки в глубине, но они даже не отпрянули! Снизу напирали все новые косяки, вытесняя первых, те сваливались в русло и отчаянно работали в кипении воды плавниками, одолевая стремнину, поднимались и заходили за другие камни. Вот он, нерестовый ход перед черной водой. Рыбы столько, что ее можно было подсекать по выбору. Но это неинтересно, как-то предательски. Я вернулся с пустыми руками. Андрей приготовил «стол» – на камне в чашках дымила каша.
– Не пересолил? – спросил я.
– Пересол на спине, недосол на столе, – степенно ответил дежурный повар и шмыгнул носом, в точности как Талип.
Я вынул из рюкзака пригоршню сухарей, положил на «стол» и полил их из чайника – запарил. Наполнил кружки, и мы сели. Камни около речки слезились.
– Не плачьте, камни, – зачем-то сказал я.
– Ты че, дед, оглох, что ли? – крикнул Андрей, подавая сахар.
– Оглох, Андрюха, совсем оглох. Как дальше, Андрюха, двигать будем, у тебя есть предложения?
– Есть.
– Давай.
– Через гору пехом.
– Я тоже так думаю. Идея. Давай обсудим. А как пойдем, грузу ведь много – не бросать же лодку.
– Я тоже понесу, – серьезно говорит пацан.
– Давай оставим здесь часть провизии и шубу.
Навьючились. Ружье, как автомат, на груди. Топор – за патронташ. Перед дорогой присели на камень.
– Ну, включаем скорость.
Пошли. Собаки впереди. Андрей за мной.
– Под ноги смотри, – предупреждаю.
Идем по каменной наброске к подножию горы, пробираемся сквозь ерник в редколесье. Под ногами мох желто-зеленым ковром лежит, идти по нему еще труднее – утопаешь по щиколотку. Шагаем вроде широко, а на самом деле неподатливо; на месте топчемся.
Перед крутяком остановка, приваливаюсь к лиственнице рюкзаком. Андрей, вытянув шею, как утенок, паутина на волосах – шапку в руках держит, подходит и садится рядом. Раскраснелся.
– Брошу, – крутит на пальце шапку.
– Лучше, – говорю, – подложи под лямку, резать не будет.
– А ты видел, дед, тропу?
– Не заметил.
– Совсем рядом, пошли, покажу.
Действительно, в косогоре тропа набитая, но заросла.
Широкая, не звериная. По тропе, какая ни есть, идти легче. Идем гуськом. Уже вытянули до половины горы. Оборачиваюсь. Марь и речку хорошо видно – ртутью переливается.
– Смотри, дед, – кричит Андрей. – Теремок!
В стороне от тропы на небольшой террасе строение вроде часовенки.
Ближе подходим. Сруб на два ската. Крыша, на крыше шпиль – маковка резная. Карниз тоже в мелких кружевах. С радостью сбрасываем ношу и садимся на крылечко, под навес. Подбегает Ветка, обнюхивает «храм» и скребет лапой в дверь.
– Зайдем, – говорит Андрей.
Домик срублен из строганых чистых плах – добротно, с большим старанием и со вкусом. Это видно по обналичке. Хотя она явно сделана топором, но не скажешь, что топорная работа. Крыша уже подернулась зеленью, замшела и стена с северной, стороны. Прежде чем открыть дверь, пришлось просунуть лезвие топора в притвор и как следует нажать. Дверь скрипнула резко и отворилась.
На подставке стоял гроб. Мы в нерешительности остановились на пороге.
– Что это, дед? Посмотрим?
Голец уже юркнул между ног. Обнюхал скамейку. Ветка же уселась на крыльцо и сощурилась на солнце.
– Эх ты, бояка, – сказал Ветке Андрей и переступил порог.
Одна стена была оклеена пожелтевшими листками из Священного писания да старинными бумажными деньгами. С них смотрела полногрудая царица. В углу, на подставке, деревянная потускневшая икона.
– Как зырит, – прижался ко мне Андрей.
Стоим. Рассмотрели все. Прикрыли дверь и пошли дальше. Андрей все расспрашивал, откуда и зачем здесь этот домик, кто его сюда поставил. Я задыхался от ходьбы и только мотал головой, как ездовая лошадь.
На самом хребте, куда нас привела тропинка, на двух соснах высоко над землей мы увидели большое, из прутьев, гнездо.
– Смотри, дед, давай достанем.
Я эту чертовину еще из распадка заметил, но никогда бы не подумал, что в лесу может свить гнездо орел.
– Ты не можешь, дед, достать? – пристает Андрей. – Что там? Может, клад?
Снимает котомку и подпрыгивает, обхватив ногами и руками ствол, висит лягушкой.
– Тяжеловат, Андрюха.
Ветка посмотрела на дерево, залаяла. Голец на всякий случай тоже тявкнул.
Мы спустились с горы. Сосны росли перпендикулярно к склону, скрадывая глубину распадка. Я оглянулся – солнце сквозь ветки высвечивало черное таинственное гнездо.
До речки добрались сморенные, припали к воде. От напряжения дрожали колени. Жадно пили, затем умывались. Собаки тоже хлебали, а Голец даже лег на отмели. Андрей разулся и блаженно шевелил покрасневшими от натуги пальцами.
– Дед, у меня ноги подросли, видишь?
– Вижу, Андрей, да ты и сам подрос.
Я сижу на своем мешке с лодкой и рассматриваю карту. Совсем недалеко, если ей верить, за вторым поворотом жилье. Речка здесь довольно широка, и ветерок пошевеливает волну; берега залепила верба.
– Может, Андрюха, до темноты доберемся? Или на ночлег готовиться будем?
– Давай, дед, в темпе и поедем.
Собрали лодку и понесли на воду. Ветка, не ожидая приглашения, на этот раз запрыгнула сама. Голец побежал берегом.
Перевал уже закрыли толстые тучи, вода на глубине освинцовела, посерел лес, запахло дождем.
Как только лодка вышла, ее подхватило течение, легко и стремительно подбросило на набегавшую волну и понесло как на крыльях.
– Держись, матросы, – и я послал лодку строго поперек волны, придерживая корму шестом и бороздя им по дну. Шест вибрировал и подпрыгивал на камнях. Лодка скользнула между водобоем и возвратным течением и, раскачиваясь, потеряла скорость на плесе. Тучи припали к земле, заморосил дождь, и сразу наступили сумерки. От воды потянуло холодом.
Ветка мелко вздрагивала и жалась к ногам.
Надо бы засветло заготовить дрова и устроить ночлег. Еще дед мой завещал эту заповедь. Я достал карту и, прикрываясь курткой от дождя, посветил спичкой. Спичка догорела, и мгновенно наступила темнота. Только на перекате отсвечивало русло, а берега беспросветно тонули в липком сумеречном дожде.
– Придется швартоваться к берегу, а то и зимовье проскочим, – успел сказать я, как вдруг лодку повернуло, подбросило корму, и она мягко, словно в перину, вошла в глубокую заводь, даже шест не доставал дна.
Я почувствовал на сиденье холод. Сунул руку и обмер. Под рукой бил фонтан, просунул дальше – с кулак пробоина. Ветка вскочила, отряхиваясь, окатила нас холодными брызгами и начала метаться по лодке. Я наступил на фонтан ногой и поддернул рюкзак с сухарями, хотел захватить лямкой собаку, но она вдруг метнулась за борт.
– Зачем, дед, ты ее?
– Андрей, ползи ко мне, – тихо сказал я.
– Тут вода, – с тревогой сказал Андрей.
– Ко мне, Андрей! – приказал я и заработал шестом, как маховым веслом. Вода холодила уже под коленями.
– Ты че, дед, уже в воде?
– Спокойно, Андрейка. Не шевелись.
Сунул в воду шест, дно было близко, пригнулся, стараясь угадать землю, и в это время лодка, как старая порванная калоша, мягко оседая, ткнулась в берег.
Я спрыгнул в воду, схватил Андрея и вышел на берег. Он был, как лягушонок, мокрый. Вернулся и подтянул тяжелую, залитую водой лодку.
Походили, пошарили по берегу. Нашли гнилой пень, разгребли внутри сухие гнилушки – лучшей растопки и не надо. Притащили две охапки валежин. Руки – как грабли – не гнутся: едва зажег спичку. Прикрываем растопку оба с Андреем. Задымило. Приятно щекочет в носу. Вспыхнули ветки. Подбрасываем в костер. Огонь – великое открытие, только здесь по-настоящему и оценишь!
Лодку поставили на борт, подперли корягой. Повесили над костром котелок на чай и забрались под лодку. Сидим, сушим одежду, да и дождь приутих – так себе накрапывает.
– А где же Ветка с Гольцом? – спохватывается Андрей.
– За рекой, починим корабль, съездим.
– Давай чинить тогда, – предлагает Андрей.
– Чем будем заделывать пробоину?..
Андрей на четвереньках подбирается к дыре, осматривает.
– Латать, дед, надо.
– Знамо дело, надо. А как?
– Болтами.
Сразу видно, что монтажник, не сказал же нитками или клеем.
– Где возьмем болты?
– Думать надо.
– Ну это, Андрей, демагогия.
– А ты охто сам? – подражает Андрей Талипу.
Котелок зафыркал, зашумел костер. Достаю из кармана рюкзака заварку – отсырела, липнет к рукам.
В старые времена пачку бы на два раза, теперь слишком жирно – щепоть на котелок. Запахло чаем. Прикрыл котелок шапкой – чтобы дух не выходил. Раскрываю банку сгущенки. Андрей разложил на кучки сухари. Стол на мешке из-под лодки. Сам сидит на шапке, на камнях плохо. Я сапоги подложил. Наливаю в кружку чай. Сидим, хрустим сухарями, пьем чай из одной кружки, по очереди. Весело пляшет костер. Потянулся подбросить в костер – зацепил котелок, опрокинул.
– Не переживай, вода есть рядом, – Андрей надергивает обувку на босу ногу и хрустит галькой. Слышу, черпает воду и бубнит что-то. – Дед, зачем бросал гаишка? – и сует мне спиннинг.
Попробовал катушку – крутится, не заржавела.
– Вот и гаишка, ЛЭП и болт, – подражаю Талипу. – Может, разберем катушку для починки корабля?
– Правильно, дед, – Андрей ставит на угли котелок, подбрасывает дров и ныряет под лодку.
Я разобрал катушку, леску сунул в карманчик рюкзака, болт с гайкой отдал Андрею.
– Держи пока, на сохранение даю.
Выстрогал из дранины две пластинки величиной с коробку из-под «Казбека», чуть потоньше, примерил на пробоину, пробуравил ножом посередине каждой пластины по отверстию под болт. Вместо клея еловая смола. Осталось стянуть пластины болтом.
Как только рассветет, осуществим замысел.
– Ну, а сейчас, Андрюха, вздремнем. Дед мне еще говаривал: утро вечера мудренее. Но прежде давай-ка соорудим маленький Ташкент. Переноси костер вот на это место, а я пойду прутьев нарежу.
– Не понял, дед.
– Смотри.
Переложил головешки покрупнее на другое место. И пошел в заросли. В кустах было темно и сыро. Резал прутья на ощупь. Вернулся с охапкой тальника. Костер уже бойко полыхал на новом месте. На старом дымились угли, синела зола. Разгреб пошире огнище, зола шипела и клубилась вместе с паром. На горячую золу уложили прутья, расстелили на них портянки, обувку под головы. Лодку тоже перенесли, укрепили навесом. Забрались под него.
– Ну, ты даешь, дед, – укрываясь курткой, говорит Андрей. – Давай я тебе радикулит греть буду, – прижимается он ко мне и вздыхает: – Собаки продрогнут, у них же нет Ташкента…
Рассветало. Костер прогорел, чадили головешки.
Я вылез из-под лодки осторожно, чтобы не разбудить Андрея. Патыма дымилась легким редким туманом, берега были сонными и отяжелело блестели мокрыми кустами. Я посвистел собакам – эхо отозвалось и передразнило совсем близко за рекой. Прошел вдоль берега по течению реки шагов тридцать – пятьдесят и увидел между камней на песке отпечатки лап. След был свежий, после дождя, четкий оттиск когтей, мне показалось, даже песчинки еще не успокоились. Еще подумал – рабочая лапа! Снял шапку и накрыл след – не вошел.
Где же собаки? Может, Ветка обиделась, что ее выбросили из лодки, и вернулась в хижину и кобеля увела? От этой мысли даже жарко стало. А может, где-нибудь под кустом лежит – ощенилась, опять кобель бы пришел, а может за зверем оба ушли?
Набрал в легкие воздуха и крикнул:
– Ветка-а!.. – На том берегу – а-а-а! – прислушался, нет, не лают.
Из-под лодки вылез Андрей, сонный. Стоит, топчется, глаза трет кулаком.
– Нету? – спросил. – А скоро солнце?
– Скоро, Андрюха, скоро. Поспи еще. Рано.
Любит Андрей восход. Весь зардеет и перестанет дышать. Ждет. А когда выкатится солнце, вздохнет глубоко и сидит не шевелится.
Я взял нож, залез на бугор, где росли великолепные стройные, одна к другой, сосны. Солнце уже высветило их длинную малахитовую хвою. Набрав комок янтарно-липкой смолы, я вернулся в лагерь. Андрей сидел на корточках у костра и грел живот.
– Клею добыл, – сказал я, – будем чинить корабль или сначала умоемся и закусим?
– Закусим, и чинить, – отозвался мой матрос.
Сели чай пить.
– Ты что, Федул, губы надул? – спрашиваю Андрея.
Молчит. Глаз не поднимает.
– Что с тобой, боевой мой товарищ?
– И ты бы надул, если бы у тебя потерялись. Может, они утонули.
Андрей поднял полные слез глаза, положил осторожно ложку, сухарь, поднялся и направился к воде.
Мне тоже еда не шла.
Я злился на собак и жалел их одновременно. Может, ушли в низовье – к жилью?
На плесе играла крупная рыба. Туман отрывался от воды, струился и таял под кустарниками. Я намазал смолой пластины, наложил с обеих сторон дна и стянул их болтом. Подняли с Андреем лодку и опустили на воду. Как будто не течет.
Андрей принес котелок, удилище и тоже заглянул в лодку.
– Сухая, – сказал он.
– Давай спустимся по течению, может, там встретим?
Андрей оживился:
– Давай, дед!
Мы уложили нехитрое корабельное имущество, сели по местам, и я вывел лодку на стремнину. Патыма, голубая и спокойная, как небо, текла нам навстречу. От движения воды приятно кружилась голова. Было так чудесно, что хотелось впитать в себя прозрачную синеву глубокого неба и зеленую истому распадков.