Текст книги "Колымский котлован. Из записок гидростроителя"

Автор книги: Леонид Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

Часть вторая
Колымский котлован

Начало

Самолет увяз в густой синеве и, казалось, замер на месте. Такое пустое и холодное пространство вокруг. И я с тоской подумал о земле.

Загорелся транспарант «не курить», «пристегнуть привязные ремни».

Время движется утомительно медленно. Всегда завидую тем, кто в самолете спит… Но вот шасси коснулось земли, самолет несколько раз подпрыгнул, встряхнулся и резко сбавил скорость.

– Товарищи пассажиры, – сказала бортпроводница, – мы прибыли в порт Магадан. Температура воздуха минус пятьдесят три. Всем оставаться на своих местах до полной остановки моторов.

Пассажиры толпились в проходе, теснясь и мешая друг другу.

Я сошел по трапу. Всюду лежал нетронутой белизной снег. От снега распухли заборы, крыши домов, сопки, горы. Расспросил встречных, как добраться до строительства Колымской ГЭС. Подсел на попутку и вскоре был у поворота дороги на стройку. Машина пошла дальше, а я остался у развилки, положил мешок на обочину, стал бегать по дороге туда-сюда.

Наконец в тумане мелькнули две желтые точки. Машина шла медленно, огни фар вихляли по сторонам – пьяный, что ли?

Машина остановилась. ЗИЛ. Кабина у него холодная. Ветровое стекло обледенело, осталась лишь проталина величиной с рукавицу, в нее и колею не разглядишь. Я было кинулся к кабине, но там сидела женщина с ребенком на руках. Не раздумывая, залез в кузов и стал укладываться между какими-то ящиками.

– Там взрывчатка! – прокричал из приоткрытой дверцы водитель. – Нарушаю, но куда вам тут деваться. На-ка возьми. – Повозившись, он снял с себя полушубок и кинул мне. – Ноги, главное, закутывай, душа-то не так холода боится!

Ехали всю ночь. Дважды останавливались, и дважды я нырял под капот отогреваться. На третьей стоянке женщина с ребенком вышла из кабины, протянув шоферу деньги.

– Побойтесь бога. Счастливо добраться.

Шутливое и сердитое «побойтесь бога», произнесенное простуженным голосом, напомнило мне что-то давно забытое: где я мог слышать этот голос?

– Эй, – прокричал мне водитель. – Давай в кабину. Привык там к комфорту.

Я сунул ему мешок.

– Что у меня, камера хранения?

– Василий. Василий Андреевич?! Поярков!

– Вот так да! – Я получил дружеский удар в плечо и взмолился.

– Полегче, Тарас Бульба!

Дорога поднимается крутым серпантином, начинает покалывать в ушах. Позади остался лиственничный с синим подсадом тальника лес. Потянулись вдоль склонов коренья разлапистого стланика с прогалинами голой каменной наброски.

Скоро граница, к нагорью примкнет становой хребет. Здесь тучи прилепились к горам.

Дорога, дорога… Пятьсот километров раздумий, воспоминаний. Захлестнуло, как бывает при встрече. Выговорились, успокоились. И тогда:

– Я, Антон, уже, можно сказать, дедушка…

Мы стали вспоминать и наперебой рассказывать друг другу о прожитых годах.

– А помнишь, как мы с тобой бочку вина выкатили Косте на свадьбу? Ну, наш фронтовой товарищ Костя Зубара, Герой Советского Союза. Он тебя еще из-под танка выдернул, помнишь? – распалялся Поярков.

– Еще бы, Вася, успокойся… Вот только перестанет снег – наперегонки побежим. Помнишь, как ты меня раньше обставлял, а?

– Помню. Только давай по порядку, каким ветром здесь? – несколько успокоившись, спросил Василий Андреевич.

– Попутным.

– А все-таки?

– ГЭС приехал строить.

– Слыхал, слыхал. Рудники уже открыты, нужна ГЭС. А я, – он вздохнул, – последнюю точку, брат, ставлю. Шарик наш обкрутил раз восемьдесят. Честное слово, не меньше. Вся жизнь на колесах.

Он достал из потрепанного нагрудного кармана удостоверение ударника коммунистического труда.

– Вот тут жизнь, понимаешь?

Я почувствовал, что Василию Андреевичу надо высказаться.

– Черт-те что, – продолжал он, – смерть не люблю, когда работают для показухи. В прошлом месяце стою на собрании, как на диспуте в тридцатых. Значит, выдвигают бригаду на присвоение звания коммунистической. Все шито-крыто, присваивают. Ну, вроде пусть, жалко, что ли? Не выдержал. Капнул. Говорю, бригадир забулдыга и рвач, от рвачества и показатели, выходит, звание присуждаете так, для галочки, ради формы. Взволновались, зашумели. Факты? Пожалуйста. Мы, бывало, гайку отвернем – не годится, – боже упаси выбросить. В ящик ее – это законный лом. А теперь, посмотри, сколько металла валяется, в грязь втаптывается, и никому дела нет. Богаты стали. Отучился, что ли, рабочий государственную копейку беречь? За свое дрожит, государственным не дорожит.

Василий Андреевич помолчал.

– А ты знаешь, моя Александра Григорьевна уже на пенсии, – перешел он на другое без всякой связи с предыдущим. – Дети уже взрослые. Людмила замужем, да муж чего-то бузит, надо бы съездить попроведать. Нина и Анатолий работают и учатся, ими доволен, свою линию имеют. Но правду говорят: большие детки – большие бедки. Да и притомился я, совсем разучился по-человечески спать. Все на трассе. Лес вот возил для ЛЭП, верст по девятьсот в один конец. Иной раз приткнешься в вагончике у ребят на трассе, опять же боишься, чтобы машина не заглохла, не разморозить бы. Слушаешь всю ночь. Так и коротал зиму. Думаю, помотался, хватит. Присмотрю местечко где-нибудь и брошу якорь. Деньжонки есть, хватит. Не осуждаешь? – он резко повернулся ко мне. – Поди, скажешь, завел деньжонки и успокоился, а где совесть? Так знай: я не хватал, не хапал, не скаредничал, а за свой труд, за всякие лишения свои, если и скопилась какая копейка, считай, это кровная, трудовая. Лодчонка, ружьишко, удочки – много нам надо. Собаку отсюда прихвачу, лайка толковая. Домишко сварганю, обоснуюсь. Заезжать будешь, вместе веселее. Утром зарядочку по росе босиком. А восход встречать где-нибудь у излучины, знаешь, с удочкой… Тихо, только камыши будто дребезжат. Мечта, а?

Тем временем ветер стих. Поярков расчистил ветровое стекло, и мы стали пробиваться вперед. Как только машина одолела перевал, вышли из кабины. Из распадка тянуло наледью. Развели у ручья костерок. Василий Андреевич пробил лед, зачерпнул воды и подвесил котелок на приготовленный мною таган. Присели к огоньку, хорошо дымком пахнет.

– Картошечки бы сейчас печеной заделать… А помнишь, Антон, как ездили на козогон, еще коза чуть не стоптала?

Как не помнить. Про этот случай мы не решились тогда рассказать товарищам по охоте, а то не быть бы нам больше стрелками, разжаловали бы в гонщики. А было это Октябрьскими праздниками. Собралось нас человек пятнадцать при полной амуниции, бортовая машина, все честь по чести. За городом подбросили в кузов соломы, едем себе, анекдоты травим. К месту добрались уже в двенадцать ночи. Вздремнули, пока капитан команды с разводящими обсуждали, какие места брать под гон. Подговорили еще и деревенских ребят. Перед рассветом сыграли подъем. Провели жеребьевку, каждый стрелок вытянул номер, на котором будет стоять во время гона. Нам с Василием Поярковым подфартило по соседству быть.

Разводящий развел стрелков. Я пристроился под крутым взлобком, Василий Андреевич – чуть поодаль, на трухлявом мягком пне, как раз на рогатке небольших распадков. Сижу тихонечко, вслушиваюсь. Вот-вот начнется. Слышу – кто-то сзади меня топчется. Даже немного оробел. Обернулся – Василий.

– Что-нибудь случилось?

– Да ну ее к богу, эту выстойку, скучно стало, к тебе пришел.

– Да ты с ума спятил, а вдруг на тебя выйдет?

– Ну и пусть…

Поярков улыбнулся, достал из-за пазухи стаканчик, алюминиевую фляжку, положил на пень нарезанное сало и хлеб и сам стал на колени.

– Молиться будешь? – уже сержусь я.

– Помолимся, тут как в храме – красота какая, воздух! Ты только посмотри вокруг, природа, одним словом.

Ну, что делать? Выпили по стаканчику, сидим, закусываем. Где-то далеко горланят гонщики.

– Пусть голос развивают, – комментирует Поярков.

Вскинул я глаза и онемел. Над нами, на самом взлобке, метрах в двадцати – коза! Даже вижу, как под заиндевевшей шкурой сердце у нее трепещет. В больших круглых глазах с длинными ресницами застыло удивление. Только ушами поводит, а ноги – струны натянутые, вся начеку – вот унесется.

Хватаюсь за ружье. Тут и Василий ее увидел, глаз не оторвет, не дышит, не шевелится, как завороженный. Тихо поймал мою руку, придавил стволы к земле и сидит. Тут и коза сориентировалась, взвилась – только ее и видели. Как не было!

– Ну, братец, вот это коза, словно выточенная, как природа умеет, ты видел? – долго восхищался Василий Андреевич.

Пока вспоминали охоту, чай в котелке весело забулькал. Василий Андреевич бросил щедрую щепоть заварки, потянул носом – хорош чаек! Оставил котелок, прикрыл его шапкой и хлопнул меня своей ладонью-лопатой по спине:

– Сбегаем, как бывало?

– Ну что ж, давай, вспомним старину!

Выходим на дорогу. Он отмеряет сто шагов, и мы, как двадцать пять лет назад, припадаем на колено. Раз, два, три… Рванули вдоль дороги, благо никто не видит. Обошел он меня и на этот раз, доволен!

– Вот что я тебе скажу, братец, бросай эту самую штуку, – он щелкнул себя по горлу. – Чисти зубы, занимайся гимнастикой. Купайся в холодной воде обязательно, а то встретимся еще лет через двадцать пять – опять обставлю, как пить дать, вот увидишь! Эх, Антон, давай я тебя разок двину, а то, может, больше и не свидимся. Приедешь, а?

– Рано об этом, ты лучше про себя расскажи, какими ты судьбами в этом краю?

– Да-а, – отмахнулся Василий Андреевич и сразу погрустнел, – долго рассказывать. – А если коротко – Ромашкин упек. Был у нас такой начальник автобазы – Ромашкин Роман Ксенофонтович. Деляга, карьерист. И что самое печальное: все об этом знали, но он ходил в деловых людях. Правда, потом все же погорел на махинациях.

Мне стало не по себе. Может, однофамилец?

– Какой-то Ромашкин тут на стройке работает и благополучно в начальниках ходит.

– Да ну? – удивился Поярков. – Тогда слушай.

Вытерли котелок, завернули в газету остатки еды и залезли в машину. Василий Андреевич прибавил обороты, погрел немного двигатель, включил скорость. Машина набрала ход. Его могучие руки спокойно и властно держали баранку.

Шофер Поярков

– Так вот, было это еще позапрошлой осенью, – начал свой рассказ Василий Андреевич. – Жил я тогда с семьей в Ангарске. Как-то вечером подсел к телевизору. Шел репортаж со строительства одной из северных ГЭС.

– Здорово работают ребята, – позавидовал я. – Тряхнуть бы стариной напоследок, а? Оно бы и пенсия сходная получилась.

– Сиди уж, – замахала руками моя Александра Георгиевна, – это только по телевизору так кажут, а на самом деле, поди…

– Ей-богу, поеду, погляжу, приноровлюсь.

– Люди едут на курорт, взял бы путевку. Посмотрел теплые края, а он вздумал на север, невидаль какая, – завздыхала моя половина.

Но опять же, каждая десятка в хозяйстве не лишняя. Повздыхала, подумала и смирилась. Уложил чемодан. Присели перед дорогой, помолчали. Пообещал ей все доподлинно изложить письмом и улетел в Заполярный на стройку.

Прямо из порта, чемоданчик оставил в камере хранения, отправился на основные сооружения. Вот это да! Машин сколько, шум, грохот, люди снуют. Отвык уже от такого. Через день-два попривык, присмотрелся. Решил твердо – остаюсь. С жильем устроюсь – дам вызов семье. Одному не с руки – не на день, не на два приехал. К начальнику автобазы шел уверенно: шоферы нужны.

Начальник вежливый – стул предложил, себя назвал.

– Ромашкин Роман Ксенофонтович, будем знакомы, – говорит.

– Поярков. – Я положил на стол трудовую книжку, в ней все сказано. – С ребятами разговаривал, здешние условия для меня подходят. Прошу оформить шофером.

Роман Ксенофонтович полистает трудовую: там у меня благодарности, поощрения, премии, зыркнет на меня, опять полистает. А я как министр, да и только: шляпа, остроносые по последней моде ботинки, брюки тоже заужены, тоненький галстук. Через плечо на коричневом ремешке «Зоркий-4». Потом уж я узнал – был у них один такой «фотомотокорреспондент». Они от него еле избавились. И работал парень хорошо, но скандалист. Чуть что – на пленку, в рамку, на стенку. Одним словом, не ко двору эти глазастые. То за простои гони монету, то придумал комплексное обслуживание машин, зачем-то ему понадобилось заинтересовывать слесарей. Лозунгами стал говорить: «Один за всех – все за одного». Морока. Это я потом узнал, а тут он меня как обухом по голове: «Заполнено все до отказа, дорогой товарищ! Заходите, наведывайтесь, рады будем».

Делать нечего. Поплелся в аэропорт. Шоферы, по слухам, нужны, а не взяли. Видать, годы подкачали… Так вот, сижу на деревянном настиле возле взлетной полосы. Осень уже сожгла листья и хвою, и склоны гор словно бы пересыпаны охрой. А далеко внизу, через редколесье лиственниц. Просматривался Вилюй. Пожалел, что ружьишко не прихватил: денек бы пошатался. И так стало жаль уезжать.

Только уж под вечер на горизонте жучком повис «Антон», и тут я спохватился и пошел за билетом. В маленьком зале народу набилось полным-полно – еще каких-нибудь полчаса назад было свободно. Тут кто-то взял меня за плечо.

– Василий, ты?

Оглянулся – Бакенщиков, начальник стройки. Вот неожиданность! Признал ведь. Вместе Иркутскую ГЭС строили. Вышли на улицу, Бакенщиков не дал мне договорить. Сразу решение. Знаешь, он ведь не рассусоливает.

– Вот что, Василий Андреевич, – приказывает мне. – Сдавай билет и давай на стройку на моей машине. Рудик! – крикнул он шоферу. – Подвезешь товарища.

Народ повалил на посадку, я еще видел, как Бакенщиков мелькнул и скрылся в толпе, а Рудик уже тянул меня к машине.

Ну, конечно, «газик» подо мной крякнул, просел. Машина рванула, Рудик по ходу комментирует дела на строительстве. Не успел опомниться, а он уж подрулил к конторе автохозяйства, Ромашкин выбежал на крыльцо. Но вместо Бакенщикова – я. Ромашкин даже оробел. «Ну, ладно», – говорит.

Подвел меня к забору и показал на раскулаченный, с заржавленными боками самосвал.

– Прошу любить и жаловать, – говорит. Потолкал ногой переднее колесо машины. – Я же говорил, что все занято.

– Ну что же, зато никто не упрекнет, что новичку сразу дали добрую машину, – подмигнул я Ромашкину.

На другой день я положил перед ним на стол два исписанных с обеих сторон листа, расчеркнутых красным, синим и черным карандашами.

– Что это? – удивился он.

– Читайте, – говорю. – Красным – детали первой необходимости, синим – второй, черным – третьей и так далее.

– Что же вы врываетесь ко мне? На это есть механики! – вспылил Ромашкин.

– Был у механиков, послали к вам.

– Вы что, в бирюльки играть приехали? Где я вам возьму, у меня не Гутап, знали, куда ехали, не нравится – можете…

– Простите, у каждого свои обязанности. Я тоже не завод и изготовить динамо, трамблер, свечи не могу. Тут у меня в списке перечислено, – и так спокойненько напомнил закон, применяющийся к лицам, виновным в разукомплектовании машин и оборудования. И попал в цель. Такого поворота Ромашкин не ожидал. Он даже взмок, достал платок. А я за дверь. В коридоре перехватил механика… Тот тоже от меня отмахивается. Обещает завтра заказать в кузнице рессоры.

А я ему:

– Ты меня не потчуй завтраками, я ими сыт по горло. Пиши заказ, я сам схожу, поговорю с кузнецами.

Так и пошло. И механик подписал, лишь бы отвязаться.

Прихожу в гараж еще до свету и ухожу, когда темно. Через неделю на «подзаборном» самосвале вырулил к диспетчерской за путевкой. Кручу баранку, езжу. А в конце декады у меня не приняли путевки. Посчитали, что приписал рейсов тридцать, не меньше. Диспетчер вдруг сказала, что надо путевые листы проверить, порядок такой.

Порядок есть порядок, не возражаю. Посадил с собою ее. Вечером она докладывает Ромашкину, что все правильно: Поярков сделал двадцать одну ездку.

– Этот Поярков, – говорит, – циркач. Двадцать одну ездку по виражам. Всю душу из меня вытряс.

Ромашкину крыть нечем, и посылает он меня на ремонт дороги. «Трасса – кровная артерия строительства. Мы должны лечь костьми…» Ромашкин-то умел произносить красивые слова там, где и не надо: к месту и не к месту. Припомнил он тут мне и прошлое: «Ты, говорит, Поярков, жаловался на плохие дороги, тебе и карты в руки». Но он-то знал, что там один геморрой высидишь; по полтиннику в день путевка обходится. Я спорить не стал, махнул рукой: кому-то же надо и дорогу ремонтировать.

– Вы уж постарайтесь, – попросила диспетчер.

На другой день я выехал на ремонт дороги. Веришь, едва сыскал мастера. Пока повез его переодеваться, потом на гравиесортировку за девушками, пока вручную самосвалы грузили – время бежало. Лишь к обеду сделали одну ходку. Плюхнули на дорогу, разровняли. Тут же машины порастянули колесами свежий грунт, будто и не было его.

Говорю мастеру:

– Такими темпами будем сыпать, как раз до конца стройки хватит.

– Не нравится, можешь не приезжать.

Заспорили. Мастер добавил грузчиков.

А с получки работяги не вышли на работу.

– Ступай, – говорит мастер, – подремли в кустиках и не поднимай шуму.

– Если сейчас же не организуете дело как следует, – сказал я ему на ухо, – расскажу начальнику строительства о вашем безобразии, а предварительно сверну тебе скулу, – и швырнул мастеру в лицо путевку.

Назавтра дорожники и вовсе отказались от машины. Ромашкин поставил на вид, что не сработался с дорожниками, и я снова стал возить бетон. А к концу месяца диспетчер взмолилась:

– Дядя Вася, может, пару путевок оставим не следующий месяц, а то, кто знает, каков будет заработок?

Я поначалу не понял. Зачем, говорю, оставлять, если, в случае, и прихворну, с профсоюзом аккуратно рассчитаюсь, задолженности не имею.

– Вы понимаете, товарищ Поярков, расценки могут пересмотреть и срезать. А у меня у самой муж шофер.

В тот вечер у нас состоялось собрание. Разговор шел о том, как лучше подготовиться к перекрытию реки. На этом же собрании водители приняли решение отработать один день в помощь борющемуся Вьетнаму. Я внос предложение передать в помощь Вьетнаму наш заработок за сверхурочные часы. У меня их около двухсот, да и у других не меньше. А служащим и ИТР можно бы было перечислить премиальные.

После собрания Ромашкин похлопал меня по плечу. Многие аплодировали. Правда, кое-кто без особого энтузиазма.

– Молодец, – говорит Ромашкин. – Приятно работать с ответственным человеком. Дело к тебе есть. Был у меня тут один и разбил, понимаешь, подлец, такую машину – бортовой КрАЗ, до сих пор душа болит. Она сейчас нужна во как. – Тут он чиркнул себя по горлу ладонью. – А восстановить некому, некому доверить, понимаешь? Не возьметесь, Василий Андреевич, а? Выручите, голубчик!

По правде сказать, желания я не испытывал, но выручить согласился. Веришь, Антон, почти месяц не вылезал из-под машины, последнюю неделю подкрашивал, подмазывал, утеплял. На дворе уже вовсю летали белые мухи. А Ромашкин еще и выговорил: «Долго возитесь. Не на курорт приехали. Не справляетесь – отдадим другому». Я промолчал. На душе было противно, к тому же ломило поясницу – повалялся на холодной земле – вот и напомнил о себе старый радикулит.

Ну, словом, на этой машине и работал. И опять в конце месяца при подсчете путевок вспомнили Пояркова. На этот раз Ромашкин даже по столу стукнул.

– Вы что, товарищ Поярков, изобрели автомобиль с космической скоростью – двадцать рейсов в Ленск! Я сам шофер. – Потом помолчал, ровно опомнился, и другую песню завел: – Человек я не злопамятный. Мы тут посоветовались и решили именно вас послать в Ленск. Нам выделяют сорок комплектов резины – вот телеграмма. Сами понимаете, что это значит, если парк наполовину разут. Резину надо получить поскорее, а то чего доброго растащут.

– Как же растащут, если, выделили?

– Поймите меня правильно. Вы же человек умный, – снисходительно улыбнулся Ромашкин, – если вы завтра вернетесь, все убедятся, что вы действительно способны за сутки обернуться в Ленск и обратно. Вот и основание – и верить и платить… По рукам?

Противно все же… Ох и противно, Антон. А деньки выдались трудные, но ехать надо. Но резину получил – возвращаюсь. Устал чертовски, и все как-то безразлично. Смотрю на дорогу. А она, всеми ветрами продутая, все не кончается. Но прикинул, во сколько обойдется рейс. Подбил километры – полный тоннаж с негабаритом – выходит без малого сорок рублей, это, считай, за одни сутки. Жить можно.

Ребята потом рассказывали, как Ромашкин допытывался у диспетчера:

– Этот фото-мото не отмечался? – Уж за кого брался этот Ромашкин, так уж и не отступался. – Значит, не обернулся в срок, подвел коллектив? А жаль, не оправдал доверия!

Ну а диспетчер ему:

– Спит дядя Вася, ребята не велели будить.

На этой резине и погорел Ромашкин, да и не только на этом. Узнали, кому и за какие услуги он выдавал новые комплекты резины. И потащили Ромашкина на партком. Вынесли строгое партийное взыскание, перевели в работяги. Но он не пошел копать канавы, а где-то, по слухам, сдал экстерном, получил диплом и начал «поднимать» сельское хозяйство. Но до решения в горкоме Ромашкин все еще ходил в начальниках и сутяжничал. Как-то прибегает секретарша.

– Дядя Вася, а дядя Вася, где вы запропастились? Вас срочно вызывает начальник.

– Срочно? Эх, кнопка, – говорю. – Кто меня может вызывать. Нету дяди Васи, есть без пяти минут пенсионер Василий Андреевич Поярков.

– Вот вам и хотят вручить медаль.

Захожу к Ромашкину.

– Зачем звал? Только не юли, говори толком.

– Круг почета придется сделать, поедешь на Алдан.

– На метле?

– Своим ходом.

Оказалось, что из-за этого же Ромашкина ножи для бульдозеров остались здесь, а там без них как без рук. Словом, бестолковщина. Весь день собирал болты, гайки, тросы, бобины. Подтягивал стремянки, регулировал тормоза. Вот как был перемазанный, прокопченный, так и сел за баранку. И только по ночам уроню голову на руль, подремлю. Вскинусь, в теле дрожь, поясницу корежит, но превозмогу себя, выпрыгну из кабины – горсть снега в лицо – легче сразу. А у ручья достал чемоданчик, снял рубашку, стою. Красотища.

На бурунах в перекате барахтаются чайки. Взмывают вверх, а потом упадут на крыло и не шелохнутся, замрут. И ты знаешь, Антон, приметил я одну птицу. Сидит на камне, спрятав под крыло клюв, и будто дремлет. Далек ли ее путь, думаю. Одолеет ли перевал или сгинет. И на себя мысль: одолею ли? А дальше дорожка – руль вывертывает, колеса забрасывает. Ты не представляешь – идешь то как в чулке, то на простор вырываешься. Машина запашется в снег, буксует. Пока откопаешь ее, семь потов прольешь. Снова еду. К утру хоть лом глотай – валюсь. Снег в лицо горстями – не помогает, чифирек заварил – не берет. И тут как шибанет. Машина с ходу передними колесами нырнула и сразу же хватила вентилятором воду. Заглохла. Встал на подножку, а кругом наледь пенится. Охо-хо, Антон, тридцать восемь лет колесо кручу, всякое бывало, а вот такого… Может, первый раз пожалел, что ослушался свою Александру Григорьевну.

Да что тут говорить. Прошел из Заполярного через Сунтары, Вилюйск, Якутск, Покровск, Алдан – около трех тысяч верст одолел, да еще больше тысячи Магаданской трассы.

– Антон, а помнишь Иркутск, нашу Подгорную?

Василий замолчал. А меня захватило прошлое…