Текст книги "Колымский котлован. Из записок гидростроителя"
Автор книги: Леонид Кокоулин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)
Колымский котлован
На створ – Малую землю – по списку значилось человек тридцать. Соревновалось же – за право вбить первый кол на основных сооружениях, три тысячи.
Славка в списки не попал.
– Может быть, пропустили, дед?
– Почему пропустили, просто достойнее есть.
– А я спорю, – не обижался Славка, – наш комбат говаривал: воюют все, ордена не всем дают. Всем давать – не успеешь штамповать. Охота туда. Поговорил бы ты с начальством, скажи – в подсобное производство временно его – вот и пропустили.
– И я, дед, с тобой. Хочу поглядеть на исторический момент, – Андрей тоже канючит.
– А у тебя экзамены на носу…
– Слушай, дед, вот у нас на Диксоне… – заходит с другого боку Славка.
– Да ладно вам, – не выдерживаю я, – поговорю.
Да не одни они рвутся, весь поселок бурлит. Первый «десант» выбрасывают на правый берег. А вертолета до сих пор все нет. Шея уже устала, и глазам больно смотреть в небо. Солнце стояло над головой, и белым огнем полыхал на склонах сопок снег и исходил синей дымкой над вершинами низкорослых лиственниц. Там дымок настаивался и длинными космами тянулся к середине гор, к самым вершинам гольцов и доставал горизонт, тогда казалось, что дух из земли уходит в небо. Внизу гудел комар.
Мы с Андрейкой решили пройти к пристани – узнать, из-за чего задержка катера. Шли по пыльной маслянистой дороге. Ее заездили еще с зимы, и теперь она отдыхала, обрякнув дорожной неспокойной пылью. Пыль лежала в глубокой колее сизо-серая, рыхло-ноздреватая, а у обочины ее плотную кору проткнула острая зеленая трава.
Ручей резал высокий берег. В распадке на зеленоватой наледи чернел кустарник, за наледью камень. Тяжело дышащий КрАЗ завернул нас в облако пыли. Когда пыль немного рассеялась и серо-черный клубок переместился по косогору; обозначился размытый половодьем крохотный поселок геологов. Домики лежали на каменных нашлепках и, словно морские котики, отдыхали.
На пристани нашего водомета не было. Видать, его еще не привезли и не спустили на берег. Река бурлила, от нее тянуло сырым холодом, пахло рыбой. Берег был. безлюден.
– Пошли пехом – поглядим пороги, – предложил Андрей.
Мы уже обошли поселок и спустились к самой воде, когда из-за валуна показалась корма водомета. Легонько покачивался, отсвечивая свежей белой краской, наш «Гидролог». На палубе в форменной фуражке стоял капитан, смотрел на воду.
– Разрешите? – Я знал, что в пик паводка запрещено ходить на лодках и катерах по Колыме, поэтому попросил:
– Если можно, на тот берег.
Капитан приглашающе повел рукой, пробухал коваными сапогами и, сойдя по лестнице в рубку, стал к штурвалу.
Капитан включил мотор, и палуба мелко задрожала. Водомет несколько раз судорожно дернулся, подавая назад, и круто свалил нос в реку – тут же глотнул бортом воду. Я едва успел ухватиться за скобу. Водомет бросило в волны. Он всхлипнул и, дрожа всем корпусом, лег на течение. Тут же, словно споткнулся, замер на какую-то секунду, потом вильнул кормой и, бычась, стал зарываться в бурун, выбрасывая за кормой струю воды. Некоторое время он бился, как попавший в силок снегирь. Берег то вставал черной стеной, то косо убегал к горизонту, и перед глазами сверкали и укали буруны.
Капитан по-прежнему окаменело стоял у штурвала, и только работали руки. Но вот наконец захлопали по борту кусты, желтоглазая верба, и «Гидролог» юркнул в заводь на правом берегу.
Мы протопали по скользкой мокрой палубе и спрыгнули на плоский, как лепешка, камень. Перевели дух.
Водомет уже опять бился, барахтался, купался в бурунах посреди реки. Когда он одолел Колыму и под берегом прокрался в свою бухточку, мы поднялись на террасу, по которой круто шагали опоры высоковольтной линии к створу. Провода блестели на солнце, и казалось, не провода, а асфальтная дорога стелется в распадке, взбегает на крутяк к самому горизонту.
Мы карабкаемся по камню: я на четвереньках, Андрей прыжками. Одолели подъем, подобрались к анкерной опоре.
На берегу сверкали льдины. А здесь было жарко.
На «пасынке» лежала прикрытая корой пачка соли, рядом нетронутый муравейник. Как он сохранился? Опору ведь поднимали. И я вспомнил, что Димка сказал трактористу, когда тот наехал на муравейник: «Собратьев давишь, парень, соображать надо».
Мы посмотрели вниз. Распадок был настолько глубок и крут, что казалось, спуститься отсюда можно только на веревке. А вот и ручей Дьявол, истинный Дьявол – рвет и стонет…
Андрей уже впереди.
– Дед, давай буду тебя подстраховывать!
Спускаться всегда труднее.
Внизу как в погребе. На взломе ручья наледь высосала, вытянула мхи и образовала во льду прорезь. Андрей стал на колени и заглянул туда.
– Ого-го, дед, темная ночь. Интересно, давай измерим глубину.
Я принес длинную палку и сунул в пасть Дьяволу, дна не достал. Вот вражина!
– Хорошо бы, дед, здесь арочный мост перекинуть? В одном клубке красное, черное, белое.
– Что ты, милый, обойдемся бетонными калачами.
– Мост интереснее: дикость и воздушный мост.
– Фантазер ты, Андрюха.
– А ты охто? А помнишь, дед, ту хрустальную вазу изо льда на Патыме? Вот было здорово. Я в Кишиневе рассказывал ребятам, не верили. Девчонки говорили – сочиняешь, но все равно просили рассказать.
…Это было давно. Однажды, уже в конце лета мы возвращались с трассы, смеркалось, как вдруг Андрейка закричал:
– Дед, смотри, уже светает.
Я поразился: из распадка струился свет. Что это? И мы пошли к загадочному свечению. Продрались через густой чапыжник. Перед нами в неширокой долине светилось ледяное поле, посредине ледяная гигантская ваза. Она стояла на толстой ледяной ноге, исходила капелью и светилась предзакатным заплутавшим лучом. Это было феерическое зрелище. Здесь было тихо, прохладно и не так одолевал гнус. Множество лежек: видно, облюбовал это место зверь для отдыха.
– Чудесно! Давай выберем, где посуше, и бросим якорь – переночуем.
– Смотри, смотри, дед, рыбины! Ого сколько.
Здесь, по-видимому, брала начало речка. В протаявших лунках стояли косяки и, ртутью вздрагивая, поводили подкрашенными плавниками.
– Порыбачим?
– Штанами будем ловить или чем?
– Чего ты, дед? Майкой можно.
– А пожалуй, верно.
Спешно соорудили корчагу, на тальниковый обод натянули майку, перекрыли узкое место и принялись загонять рыбу ветками. Сразу влетело в ловушку несколько хариусов, вытряхнули их на берег.
– Хватит, дед. Так не пойдет: на беззащитных нападать.
– А и верно.
К спуску горы лед тончал, рябило ерником, островками голубичника. Ягода рясная, будто выплеснули синьку. На берегах второй раз цвела верба – осенняя. Как шмели, сидели редкие желто-белые цветы.
– Съем один?
Я тоже сорвал и положил мохнатый цветок в рот, верба отдавала медом и тальником.
– Я же говорил – как пчела. А вот, дед, и оладьи, – Андрей присел. Во мху росли грибы.
– Похоже, Андрей. Подберезовики…
– Правда? Давай их сюда, на супчик.
Вы выбрали тогда повыше и посуше бугорок, натаскали валежин, распалили костер. Тут и заночевали…
– Ну, отдохнул? – прервал Андрей мои воспоминания.
Перебрались через Дьявол, одолели подъем, в сразу нам открылся большой порог Колымы. А на берегу вагончики да желтая коробка экскаватора без стрелы. Стрела и ковш валялись рядом. Несколько человек топталось тут же.
– Ну вот, Андрюха, исторический момент: перед тобой створ нашей будущей ГЭС.
– Смотрится, – ответил Андрей.
– А знаешь, если все кубометры, которые лягут в плотину, вытянуть в одну линию, то ими можно опоясать земной шар и еще останется на галстуки.
– Впечатляет, честно, дед! А как сюда перетащили БелАЗы, экскаватор?
– Это зимой через Колыму по льду переправляли, было мороки.
Мы спустились на берег.
– Ну, я побегу вперед. Больно медленно ты идешь.
– Вали, и я этим часом подрулю.
У экскаватора я увидел Славку. Он мне сразу стал выговаривать:
– Нехорошо, дед, сбегать. Вертолет был. Иди сейчас, ужинай. Дотемна ишачить будем. Бугор говорит, чтобы крутились на триста шестьдесят.
– Вот и катер. Ну, ладно, пойду. Андрюху отправить надо.
– Надо ему было тащиться, – ворчит Славка.
– Заночую здесь, дед, а завтра уеду, ведь послезавтра в школу.
– А заниматься?
– Да-а, успею…
Пронзительно воет сирена.
– Больше ждать не буду! – кричит Коля-капитан. – Мне еще надо масло сменить. Где электрики? Андрей, шурни на их!
Коля нервничает и снова запускает сирену.
– Брось, Никола, душу рвать.
– Порядок должен быть. Расписание. Или отвал – кому как вздумается?
Бегут электрики. И опять Коля ругается:
– Белая кость, че вы так долго? Жди вас тут! Отдавай чалку! Андрей, слезь с борта, че пялишься? За борт охота? Дед, ну скажи ему. А то несовершеннолетнего не повезу. А ты, бугор, тоже сядь как следует… Падай, падай, имать не стану. Вот увидишь, честно говорю. Не поддразнивай. Не было бы у тебя пацанов, черт тебя дери. Слезь с борта, кому говорю, не скалься!
Коля встает за штурвал и включает реверс. Но катер ни с места, только трясется.
– У вас совесть есть? – опять высовывается из рубки Коля. Задавили нос. Столкните или ступайте на корму.
– Окромя совести, – все есть, Коля! – хохочут мужики.
– Ну и кнут ты филонистый, кому сказал – слезь с борта!
– А ты, Коля, не переживай: пусть тонет. Бабу мы его возьмем в бригаду, а пацаны тебе достанутся.
– Бабу его каждый возьмет, а самого его никто и не вспомнит! – Последние слова капитана глохнут в реве реки.
Андрей машет рукой, и через минуту катер исчезает за поворотом.
– Ну что, проводил? – спросил меня Захар.
У Захара лицо – что луна – светится. Улыбка до ушей. Можно бы старшему машинисту и посерьезнее быть.
– Ты вот скажи, дед, как поставить гайку на поворотной цапфе? Не знаешь? И я не знаю, и никто не знает. Потому что крана нет. Лозунги есть, а крана вот нет. А что, может, братцы, на веревке поднимем, что мы выболели?
– Ну-ну, ты-то – известный силач. Вот если гайку подать, тогда я заверну ее, – сказал Славка.
Захар – здоровый парень, сгоряча подхватился, даже робу сбросил, а гайку подать так и не смог.
– Кишка тонка, – махнул рукой Славка. – Давайте домкраты.
– Видали вы его – граф. Пошли и принесем. Ничего себе гайка, тоже не выболела: слава богу, сто тридцать кг.
По-пластунски, на пупке, заволокли ее под экскаватор, вымостили на чурки домкрат, на домкрат подняли гайку, поджали к цапфе. Уже и рукавицы поскидывали. Крутим гайку час, другой. Вот уже и стемнело, распалили костры – подсвечивает, но гайку закусило – ни взад, ни вперед.
– Кто сегодня согрешил, признавайся и лучше отчаливай… Что, нет смелых? Ну тогда пошли, поедим каши, брюхо свело, – категорически заявляет Захар.
Идем по тропинке гуськом. Поравнялись с вагончиком.
– Стой, братцы. Кажется, пришли, – останавливается и крутит носом Захар. Заходим в вагончик и стучим в раздаточное окошко.
– Тетя Мотя, покормите передовиков!
– Да вы че, окаянные! Только заснула. Когда себе отужинали. Никакого порядку, прут, когда вздумается.
– Разве долго тебе, тетя Мотя. Суп-то варите из тушенки, не раскрывая банок, – Захар оборачивается и подмигивает нам.
– Как это – не раскрывам банки? – возмущается тетя Мотя. – Договаривай, бесстыдные твои глаза. Я, можно сказать…
– Да так, – не повышает голоса Захар. – Все говорят.
Тетя Мотя высовывается из окошка, оглядывает нас и исчезает. И тут же протягивает черпак под нос Захару.
– Ну, я же говорил, – кривится Захар, – пусть все попробуют и скажут. Давай тарелки, хлеб, можно и перчик.
Принимаем тарелки от поварихи и рассаживаемся за стол.
Захар выхлебывает к обиженно просит добавки.
– Не разобрал, тетя Мотя. Ты уж извини.
Повариха наливает еще, сует тарелку Захару и сплескивает суп на руку, Захар корчит гримасу.
– Обжегся? – участливо спрашивает Славка.
Захар демонстративно завертывает в подол рубахи руку. А мы сопереживающе многозначительно молчим.
– Правда, видать, нынче не в почете, – плаксиво говорит Захар. – Может, хоть котлеток каких найдете?
– Котлеток, пожалуйста. На утро хотела, да ладно уж, поешьте, – хлопочет тетя Мотя.
Котлеты горячие, с подливкой. Захар руку подвязал брючным ремнем и просит компоту две банки.
Парни не выдерживают – хохочут. Улыбается и тетя Мотя.
– Вот окаянные…
– Да-а, а суп все же из нераскрытых банок… – высказывается Захар за порогом.
Спим мы в вагончиках. Кровати, подушки, простыни – все как полагается. Утром нас будит сирена. Умываемся в ручье. Катер уже на рейде – пришел сегодня пораньше. Вода за ночь спала, оголились валуны, вокруг них кипит пена.
Выходит из вагончика Захар. Он в чистых брюках, пиджаке.
– Куда вырядился?
– На Большую землю вызывают, дед. Что Андрею передать – с кисточкой?
Он бежит к причалу. Монтажники к экскаватору. Если гайку к обеду не поставим, а к вечеру не набросим ковш, то из графика вылетим. Наверстаем! А когда? Ладно еще, что бурильщики поотстали, но, если они не сегодня-завтра взорвут скалу, нам не поздоровится – позору не оберешься. Ребята до самого обеда не вылезают из-под экскаватора. Подхожу, присаживаюсь на корточки.
– Чего на обед не идете? – спрашиваю.
– А ты посмотри, дед. Может, гайка-то не от этого экскаватора?
Ползу червяком. Посидел минутку, пока привыкли глаза к темноте. Увидел – валяется полдесятка исшарканных, заласканных инструментов. Заход резьбы углубили, отдраили – блестит резьба.
– На полнитки закрутит, а дальше хоть матушку репку пой, – упавшим голосом говорит Славка. Ребята тоже вздыхают.
– А гайку не пробовали нагреть?
– Нет. Кто-то было заикнулся, так мимо ушей пропустили.
Пока вымеривал резьбу на цапфе и сравнивал с гайкой, монтажники сбегали за паяльной лампой, разогрели. Гудит пламя, синим языком облизывает резьбу.
– Не перегревайте, а то как будете крутить?
– Самую малость, – Славка плюет на палец и трогает гайку. – Хорош, братцы.
Подводим домкратом гайку к цапфе. Дружно руками – голова к голове – обхватили гайку. Она наползает по резьбе на первую, вторую нитку. Вышибаем домкрат и крутим уже без остановки под самое яблочко. А дальше рукоять подготовили, пальцы на ковше заварили, точнее, ограничители к пальцам. Тут и Захар подошел.
– Молодцы. Начальство учтет. А я своим сорванцам ходовую оборудовал: младшему ботинки, старшему кеды привез. Ну я побежал, переоденусь, и «ложку» вешать будем.
Я пошел с ним: надо было позвонить в управление.
– Что там делается, дед, на Большой земле, – дорогой рассказывал Захар. – По радио уже передали – будто мы первый ковш зачерпнули… Меня просили речь сказать – едва отмахнулся. Может, компотику, дед опрокинем? Колосники горят, – постучал он по груди. Мы завернули в вагончик.
Тетя Мотя домывала полы.
– Не пущу! – закричала она. – Грязь только таскать горазды.
Захар пожал плечами и посмотрел на меня невинными глазами.
– Ну вот, дед, а ты говорил, что нас пригласили на компот.
Тетя Мотя отжала тряпку, бросила на порожек, разоткнула юбку.
– Ну, лезь уж, – сказала она Захару, – вытирай ноги. Просохнуть не дадите.
Захар потащил меня за рукав:
– Пошли, дед, а то еще передумает…
– Тетя Мотя, хоть бы котлетку, что ли. Сдохнуть можно с голоду. Да не хочу я бефстроганов, котлетку, говорю. Не объедаться же сюда приехали.
– Какова еще бестроганова?
– Котлетку, говорю, зачем мне твой бефстроганов? Вот перекроем Колыму – ордена будут вешать, кому первому, как не поварам.
– А ну тебя, насмешника.
Тетя Мотя подправила платочек и подала тарелку с котлетами, другую – с хлебом.
– Уж не до орденов, хоть бы водопровод провели – посуду мыть нечем.
Захар набивает рот в согласно кивает головой.
– С водой? С водой дело швах, – говорит он. – А разве колымская не годятся на мытье?
– Господь с тобой, это же помои.
Захар допивает компот, запрокинув голову, вытряхивает в рот фрукты.
– Можно было бы, конечно, принести ведро-другое, да времени нету. Надо экскаватор собирать.
– Ты шутки шути, но надо надставить трубу и дать на кухню воду.
– Пожалуйста, дед. О чем разговор? Это у нас свободно.
Мы вышли из столовки. Захар достал сигареты.
– Посидим на крылечке, как бывало в девках, – опускаясь на ступеньку, потянул он меня за рукав. – А знаешь, дед, Егоров к нам на основные напрашивается.
– Толковый экскаваторщик, только что делать ему тут на своем развалюхе, – усомнился я.
– Новый он выплакал, да ты, что, дед, еще зимой.
– Егоров?!
– Не слыхал? Честно, дед. Вот слушай. – Захар повернулся вполоборота. Как всегда, Захар рассказывает с подробностями, в лицах старается характер показать. Я его не перебиваю, пусть – все равно ждать катер, пока трос привезут.
– Где звездочки?[8]8
Звездочка – ходовая шестерня экскаватора.
[Закрыть] – спросил Егоров с раздражением у бригадира Игнатьева.
– Не дали.
– Опять! Ты скажи, что мы еще спокойные ребята. Работать не на чем, а мы молчим.
– Вижу, что спокойные, до того спокойные, что карьер даже не зачистили.
– Сальники накрылись, не успеваем масло заливать.
– Заливать вы мастера. Вскройте-ка, Егоров, посмотрим бортовые…
Вскрыли, действительно, и сальники ни к черту не годятся, и зубья, как бритвенные лезвия.
– Наш экскаватор, как старый слон, сейчас бы ему в самый раз хватило силы дойти до кладбища, – размышляет Егоров. – Он свое, Игнатьев, оттрубил, отпахал, и тут ничего не поделаешь. Износился. Это тебе не человек – машина. Человек износился, а сколько-то еще дюжит, через силу, а дюжит. Ты думаешь, мне его не жалко? Я, можно сказать, на нем состарился. – Егоров похлопал по обшивке экскаватора.
– Разве я не понимаю, но из кубиков складываются гроши. Работать-то надо.
– Я не к этому, – с продыхом сказал Егоров. – Уйду я, Игнатьев. Не хотелось бы, но придется. – Он отвернулся и стал смотреть за реку, туда, где в солнце разгорались макушки деревьев.
Игнатьев обескураженно молчал. А что тут скажешь? Значит, человека подточило, подмыло, тут уж недалеко до душевного обвала.
Игнатьев уехал, а Егоров ходил вокруг своего экскаватора, как он это делал двадцать лет, когда что-то ломалось, и костерил машину последними словами. За эти долгие годы Егоров так свыкся с машиной, что не раз вея с ней беседу, когда смазывал подшипники, или драил, или их красил. А вот теперь ему дают новый экскаватор. Не верилось, и душу точило беспокойство.
– Ах ты, передряга старая, – ощупывал Егоров болты. Подтянул стремянку. – Если бы ходовую заменить, еще бы поползал сколько-то, а так… – Егорову назойливо лезла в глаза то одна, то другая изработавшаяся деталь. – Ну, ты, старикан, не думай, что вот так Егоров взял и бросил тебя.
Не потому ли Егоров и заспорил с Игнатьевым, когда выбирали площадку под монтаж нового экскаватора.
– Ну чем тебе не площадка, – доказывал Игнатьев, – мастерские рядом, выточил, высверлил…
– Тесно тут, да и глаза на людях мозолить. Воздуха нет, – выставлял свои доводы Егоров.
– Ты, Егоров, не мудри. Может, тебе кислородную подушку подать? Так ступай в больницу, там тебя накачают, не будешь ерепениться.
Егоров только откашлялся.
– Правда, хоть подавай подушку с кислородом. – А подумал: «Лучше бы уж на своем работал, черт дернул за язык. Вот и Афанасий косится, сквозь зубы сегодня поздоровался».
– А ну тебя, – отмахнулся бригадир, – выбирай сам площадку, где нравится. По мне, хоть за поселком, на пустыре, монтируй.
– На пустыре, говоришь? – Егоров даже обрадовался такому решению: от глаз подальше. Но тут же сник. Куда от людей скроешься, работаем-то вместе. – Лучше всего монтировать у старой машины, – вырвалось у него.
Дома Глафира сразу поняла состояние мужа:
– Тебя что, переехало?
– Ты мне, Глаша, робу почище дала бы, – уклонился Егоров от ответа.
– Куда это выряжаться, перед кем? Не молоденький ведь.
Пока Егоров мыл под краном руки, в дверь сунула свое остренькое личико Зина. Увидев Егорова, отпрянула. «Эта кикимора знает уже, – подумал Егоров. – Без этой нигде не обойдется».
– Чего тебе? – спросила Глафира и прикрыла дверь.
Егоров задержал дыхание, но Зинка так тараторила, что ничего было не разобрать.
– Мой пока молчит, – Глафиру Егоров различал хорошо. – Ложкин на моей памяти три экскаватора заездил… гребет деньгу…
– С кем это ты? – отдуваясь, громко спросил Егоров.
– Зинка, за солью, – хлопнула дверью Глафира. – Копи соляные, Баскунчак у меня тут, – притворно заругалась она. – Садись, ешь, который раз грею.
Глафира налила тарелку щей, поставила поближе к Егорову и сама присела к столу, не спуская пытливых глаз с мужа.
– Как тебя выбелило, – вдруг сказала она и протянула руку к его голове. – Виски-то как мукой взялись.
– Ладно, Глаша, – отвел руку жены Егоров и взял ложку. – Ты бы мне робу чистую дала, что ли?
– А я что, не даю? Запираю на ключ? Надевай. А правда, Ложкину опять новый экскаватор? – зашептала Глафира. – Что же это вы, мужики, хуже баб. За себя постоять не можете… И как это люди ухитряются, ни стыда, ни совести…
Егорова и вовсе сожгли эти слова.
– До каких это пор будет? – пошла вразнос Глафира. – Что хотят, то и творят. Развели подхалимов, лодырей, знаем, за какие такие заслуги дают новое…
– Мелешь черт-те что, – отложил ложку Егоров и встал из-за стола.
– Гляди на него, и не поел, – Глафира сбегала в комнату, принесла брюки. – На, чистые. Раздумал, что ли?
– Раздумал. – Егоров надернул телогрейку и – в дверь. Закурил уже на улице. Такая вот свистопляска. Интересно, что бы Глафира запела, если б правду узнала. Ох уж эти бабы! Но сколько Егоров ни рассуждал, все равно мысль вела его прямой дорожкой в русло Глафириного сказа. И выходило вместо радости, гордости огорчение. «Ну почему так получается? – Егоров даже приостановился. – Достоин – так дайте на людях, на глазах всего коллектива… Есть ведь машинисты не хуже его, Егорова, есть!» Опять пошла мысль по старому кругу. «Ну а я чем провинился, – рассердился на себя Егоров, – дают, значит, начальство сочло нужным. Знает, кому давать, – хватается Егоров за эту мысль, как маляр за кисть, падая с крыши. – Теперь так – не спрашивают рабочего… Подхалимы, везде подхалимы, – лезут на язык Егорову слова Глафиры. – Сами плодим, мне хорошо, а другому как придется. Интересно узнать, что скажет Зуев?»
Егоров уже прошел было перекресток, но круто повернул к карьеру в забой, где стоял экскаватор Зуева, его старого приятеля. Егоров походил по карьеру, подошел к Зуеву.
– Ты чего, Егоров, как дородная якутская лайка, ходишь, нюхтишь?
– Трос пропал, – зачем-то соврал Егоров.
Машинисты «восьмерки» подняли Егорова на смех.
– Не тут ищешь, Егоров. Вон к точковщице загляни, но она сегодня в штанах.
«Не знают еще про экскаватор», – решил Егоров, положил на валун рукавицы, достал сигареты.
– Слыхали новость? – спросил с нарочитой веселостью.
– Скажешь, знать будем, – переглянулись экскаваторщики.
– Кому бы, вы думали, дали новую машину?
– Известно кому – Ложкину, кому еще?
Егоров помялся.
– А по-другому никто не мыслит?
Машинисты «восьмерки» тоже взялись за сигареты и, сбиваясь, назвали еще другие фамилии, но Егорова даже не упомянули.
– Не угадали! – сказал Егоров.
– Где уж там. Машина одна, а нас вон сколько, – подвел черту Зуев. – И кроме Ложкина, есть ребята, это ты знаешь не хуже нас. Ложкин тоже достоин, ничего против него не скажешь…
– И я говорю, – вздохнул Егоров и стал стряхивать рукавицы, глядя на зуевский экскаватор. – Добрая машина, а на много ли младше моей? Может, на стройку. А сколько переворотил, перепахал на ней Зуев!
Зуев не ставил рекордов. Егоров не мог припомнить, чтобы фамилия Зуева гремела все двадцать лет, но работает ровно, хорошо. Машину бережет. Тут уж ничего не скажешь. Егоров зашел с другого бока экскаватора, рабочие ремонтировали ковш: наваривали лист железа на днище.
– Ага, – усек Егоров. – А мы целиком меняем – выбрасываем металл.
Егоров еще постоял, а из карьера направился прямо на застройку каменного квартала. Пока шел, все думал: «А мою фамилию так и не назвали зуевцы. Я тоже хорош – в жмурки играю, не сказал, ну может, и не к худу: если так считают, то мне и ни к чему новый». Егоров обогнул строящийся дом и сразу угодил к младшему Зуеву. Тот на своем «Воронежце» вытаскивал из траншеи валунник. Увидел Егорова, застопорил машину.
– Егоров, махнемся тачками? Выплакал, да?
– Все ты знаешь… – буркнул Егоров. – Загадил машину… Не видишь разве, что сальник гонит?
– С лица воду не пить, в душу гляди!
Нутро у Зуева-младшего жидкое – вроде одна кровь в жилах у братьев, а натуры разные.
– В душу так в душу посмотрим. – Егоров полез на экскаватор, одолел цепную лесенку, перевел дух. – Значит, так, Зуев. Если в главном подшипнике масла под поясок, отдаю тебе свой новый экскаватор, если нет уровня, идешь ко мне в масленщики. Вскрывай!
– Да ладно тебе, – отработал задний ход Зуев-младший. – Уж и в масленщики.
– Нет, не ладно. Слово есть слово, честь есть честь…
Егоров порылся на верстаке, нашел ключ и вскрыл крышку.
– Ну вот! Смотри, – ткнул ключом. – Масло едва достает нижнюю риску, гробишь машину… Черт с тобой, с паршивой овцы не наскребешь и клока шерсти, – сплюнул Егоров и спустился с экскаватора.
Зуев молча пошел за маслом.
А Егоров уже обошел добрую половину экскаваторов и уже направился было в парк тяжелых машин, но остановился: начнут приставать с обмывкой. Какая обмывка! Если бы все по уму – разве плохо, и сам бы за милую душу стопку пропустил – почему бы с товарищами не посидеть, Глаша и пельменей налепила бы. Хариус вяленый есть и сорога копченая, летом на Ахтаранде коптил, под белую куда с добром пойдет. Пусть машинисты, и помощники, всем места хватит, хоть и с женами придут. Ведь не каждый день новые экскаваторы. Слова хорошие поговорить. Егоров и сам по такому случаю скажет, как не сказать. Егоров стал придумывать слова. Чтобы поскладнее вышло, но как вспомнил, как это все не так – опять нехорошо стало.
– Егоров, где патефон? Какая без музыки жизнь…
Не было на стройке человека, который бы не звал про егоровский старенький, но вполне исправный патефон.
– Патефон принесу, – сказал Егоров. – Но а что стоять так, лясы точить, Матвей Денисович. «Да, постарел Матвей, – вдруг замечает он. – Тоже скоро на слом, на пенсию. Был мужик, нет мужика. Экскаватор тоже, пока был новый, земля под ним дрожала, а постарел, «ложку» донести до кузова, не расплескав, не может: трясется, как паралитик какой. – Егоров взялся за домкрат. – Нет, не поднимается рука, – бросил домкрат. – Схожу к Ложкину: что он скажет…»
Еще издали он увидел ложкинский экскаватор. Ходовая была разбросана, траки валялись в стороне.
– Растележился? – поздоровавшись, кивнул Егоров на ходовую.
– Грешен. Цапфу надо поставить, крана нет. Не допросишься, сам бы побежал, так тут надо кому-то. Кремнев захворал, Санька зуб пошел выдергивать.
«Не знает, наверно, Ложкин насчет новой машины», – решил Егоров.
– Давай схожу за краном. – Егоров как будто за этим приехал.
– Если можешь, Егоров, подмоги, – согласился Ложкин.
Егоров с Ложкиным были одногодки и по возрасту и по стажу работы. Вместе они получали и удостоверения экскаваторщиков. Тогда Ложкин был парень загляденье: пышная шевелюра, кареглаз, рассеченная губа немножко подводила, а так – огонь парень. И теперь он еще ничего, только поседел, и намного раньше Егорова, да глаза малость припухли, да плечи стали поуже – ватник сзади обвис. Интересно, со стороны поглядеть, а какой я?
– Ну, так что? – намекнул Ложкин.
– Бегу, бегу…
Егоров возвратился к Ложкину с двуногой стойкой, тракторным краном КП-25, прозванным «кочергой».
– Куда ты эту холеру, – возмущался Ложкин, но, увидев за «кочергой» тягач с бревном на тросу, подошел вплотную к Егорову.
– Хочешь базу поднять этой загогулиной? Да, ты знаешь, Егоров, сколько весит основание экскаватора?
– Знаю, сорок шесть тонн.
– Ну, вот. «Кочерга» твоя только на двадцать пять тонн рассчитана. Так что от колес только ошметки полетят.
– Разговорился. А мы не будем давить на колеса. – Егоров велел бревно подтянуть поближе к «кочерге».
– Поглядим, поглядим, – отошел Ложкин.
– Глядеть потом будем, несите пилу, распускайте хлыст…
– Понятно. Вместо колес чурки, ловкач ты, Егоров.
– Ну что ты, Ложкин. Ставь вот сюда «кочергу»,– Егоров рукавицей промел землю. Потом замахал, приглашая кран.
Поставили «кочергу», подмостили под балку чурки, подбили клинья. Ложкин еще поползал под краном, попинал чурки.
– Так, – сказал он, вылезая из-под крана, – в ажуре, – и подозвал крановщика.
– Оцени-ка, Витюха.
Крановщик поприседал, позаглядывал под кран.
– Грободелы, первый раз так вижу…
– Опускай так, – насупился Егоров. – Разговорчивый шибко…
Крановщик опустил стропы, Ложкин уложил их как следует в зев на гак, закрыл замок и подложил дощечки, чтобы не порезало трос.
– Ну вот и хорошо, – одобрил Егоров. – Вот и ладно. Корову на баню потащим. Прибавь-ка обороты, – крикнул он крановщику. А когда тросы натянулись, дал отмашку рукой.
– Стоп!
«Кочерга» задрожала от напряжения. Опорная балка вошла до упора пером в чурки.
– Ага, «закусила», – радовался Егоров.
– Насухо-то, Егоров, горло драть будет…
– Размочим, Ложкин, обязательно. – Егоров и забыл, зачем он приехал к Ложкину. – Ты следи за трактором, Витюха, и смотри прямо на меня, больше никуда!
– А куда еще, – высовывается крановщик, – начальству в рот.
Егоров скрестил над головой руки. Казалось, стало слышно, как работает вечная мерзлота. Будто сквозь землю стального ежа протаскивают, а земля вздрагивает.
– Вира!
Запели шестерни, под нажимом стропов хрустнуло дерево. Загудел металл. Егоров впился в «кочергу» глазами. Похожая на огромного жука, база поползла, отделилась от земли.
– Трейлер давай! – закричал Егоров. – Ну, что же ты, – подскочил он к трактористу.
– Оседает.
– Ах, ты! Пропал замах. «Закуски», Ложкин. – И Егоров бросился подставлять под базу чурбаки. Еще добавили нарезанные доски.
– Давай еще рывок, – сказал крановщику Егоров. – А ты не лови мух, – предупредил он тракториста…
И тут подрулил газик, вышел начальник парка тяжелых машин.
– Ну-ка, ну-ка, похвастай, Ложкин, чем ты тут занимаешься? А ты чего здесь, Егоров? Помогаешь. Молодец!
– Вира! – подал команду Егоров.
Начальник замахал было руками, но осекся на полуслове. Теперь, как только увеличился просвет между землей и грузом, трактористы тут же подсунули под базу трейлер.
– Оппа! – вырвалось у Егорова.
– Мудро, – сказал начальник парка, осматривая «кочергу». – Чья это работа?
Ложкин с Егоровым переглянулись.
– Оба, значит. На первый раз лишаю премиальных, чтоб не насиловали технику.
– А тебе, – погрозил он крановщику, – месяц крутить гайки. – Сел в машину и укатил.
Ложкин засмеялся:
– Заработал Егоров.
Засмеялся и Егоров:
– Подсунуло его не раньше, не позже, будто за углом подглядывал…
– Ну а когда ты свой начнешь собирать? – спросил Ложкин. – Когда обмывать будем?
Егоров сник.
– Когда? Но знаю когда. Что-то у меня душа не лежит.
