Текст книги "Колымский котлован. Из записок гидростроителя"
Автор книги: Леонид Кокоулин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)
– Говорили, ясное дело, говорили, – буркнул Димка и пошел туда, где Талип с ребятами помятой фарой отчерпывали из лодки воду.
Димка стал поближе к лодке, поставил ногу на борт, достал сигареты. Талип справился с водой, откинул фару в нос, уложил весла, выпрямился.
– М-да, – он потянулся к раскрытой пачке за сигаретой. Ребята курили и смотрели на реку.
Там, где моталось на воде бревно, рябило. Бревно судорожно подергивалось на тросу и ныряло.
– Клюет, – сказал Талип, – уха будет.
– Сидит рыбина, не уха – ушица будет. Вали-ка, Талип, попроси еще тягач, одним не взять. Заодно прихвати хлеба и тушенки, – просит Димка.
– Котелок тоже надо таскать – чай шарга, чай не пьешь, – откуда сила. А вот и Андрей.
– Привет поморам-уморам, – Андрей снимает рюкзак, достает котелок, три буханки хлеба, вытряхивает на землю картошку и хватается за весло.
– Погоди, Андрейка, поначалу распали костер, – командует Димка. – А вы, хлопцы, садитесь в лодку.
Парни укладывают трос и выводят лодку на глубину. Гребут к «поплавку». Талип ловко подруливает, и Димка хватается за бревно, в одно мгновенье подсекает трос. Я догадываюсь – будут отрабатывать задний ход. Так и есть, закрепив трос, выгребают изо всех сил к берегу. Лодка словно неподатливый утюг – ее сваливает по течению, но парни, навалившись на весла, делают еще рывок, ловят конец троса и выпрыгивают в воду. Димке по грудь, а Талип почти на плаву. Тут уж им навстречу забредает Андрей с ребятами. Они с силой подтягивают трос. Он вибрирует, и течение рвет его из рук.
– Тягач гони! – кричит Димка, но тягач и без того уже развернулся и подает задним ходом фаркопф. Этим временем Димка вылез из воды, набросил трос на крюк тягача, вытянул руку вперед. Тягач заработал. Трос сглиссировал, по воде, подсекая водяной пузырь – радуга брызг. На миг трос звонко натянулся и тут же обмяк, плюхнулся на воду. Тягач подался метра на два – и снова трос зазвенел, но тут уже тягач ни с места – поскреб голый булыжник под собой и замер.
– Труба дело, – выдохнул Димка. – Теперь ни взад ни вперед, зарачило! Что бы это могло быть, как думаешь, дед? – спрашивает он и смотрит почему-то мне на ноги.
Я, топчусь тут же, Андрей около меня крутится – штаны закатаны выше колен, ноги как у гуся – красные. Не простудился бы;
– Дед, давайте двумя тягачами дернем – больше ведь силы, только навалиться…
– На силу тут не взять. На шап-шарап тоже не выйдет. Одно – надо просмотреть русло.
Ребята смотрят с удивлением, чудишь, дескать.
– Теория, – говорит Димка, – в этой-то непроглядной мути?
– Ну, не просмотреть, так прощупать, – поправляюсь я. – Если валун, то надо выяснить, с какой стороны его обойти, а вот если порог, расщелина или гребенка…
– А щупать как будем, товарищ дорогой, языком, да? – Талип для убедительности показывает язык.
– Зачем языком, ногами. Поначалу головой поворочаем, затем ногами. Был уже такой случай. Лет пятнадцать назад. Шли мы тогда колонной машин и бульдозеров по Лене. Пробивали по зимнику первую трассу. Пурга мела целую неделю, и сразу стихло. Где-то далеко глухо треснул лед. Стоят шоферы перед ведущей машиной и смотрят в зияющую промоину. От воды валит пар, в промоине бульдозер.
– Что стоять? Скорее рубите козлы! – кричу им.
Срубили, перекинули тали. На край промоины бросили капот, на него тулуп. Тут же кружка со спиртом, а рядом, в костре шипят банки с тушенкой.
Мнутся ребята, хотя и понимают – без бульдозера дальше ходу нет, спасать надо. Ну, раз нет храбрых, не торопясь, сбрасываю шапку, полушубок, рубаху, сапоги. Пробую ногой дымящуюся воду, словно ошпариться боюсь. На миг вспомнились мальчишечьи годы. Э-эх! Только буравчики воздуха вырвались на поверхность, а вслед за ними и я выскочил чуть не по пояс – выкинуло, будто ореховую скорлупу.
– Легковат, – и кто-то сует обмотанный мешковиной – чтобы к телу не примерз – пудовый домкрат.
Зажал я его под мышкой, в другой руке трос, и опять нырнул.
Все! Зацепил… Вскоре колонна двинулась.
– Ну вот, дед, тебе к карты в руки, ныряй, а мы поучимся, – зубоскалят лэповцы.
– Оно, конечно, если спиртяги для сугреву полкрухи опосля дерябнуть, то и море по колено будет! – высказывается Талип.
– Ставь на бочку, и я нырну, за милую душу, – горячится молодой монтажник.
– Ты же бросил, у тебя изжога от спиртного, – встревает в разговор Димка и смотрит в упор на рослого и красивого монтажника с бакенбардами, на того самого парня, который помогал Талипу перегребать реку.
– У него изжога, когда за свои гроши, а так нету, – ржут парни.
– Может, начальник подкинет на купель-крестины, – кивают бакенбарды в сторону Георгия Петровича. – Тогда можно и полизать дно…
– Совершенно неверно, лизать не надо, дорогой товарищ, щупать надо. – Талип тут же проворно скидывает рубаху и берется за весло. Спина, руки, грудь у Талипа перекручены тугими мускулами. А вот в одежде невидный, даже будто нет его вовсе.
– Погоди, Талип, не горячись, – урезонивает его Димка, – давайте все по порядку. Надо стать лодкой на якорь повыше наплава, а значит, и выше бульдозера, и с лодки сигать солдатиком и ногами щупать, так я понял, дед, а?
И, не дожидаясь моего ответа, Димка садится на борт лодки, снимает сапоги. Ребята тем временем притаскивают увесистый камень и привязывают за веревку – будет якорь. Заволокли они в лодку камень-якорь, уложили, как полагается – камень на нос, веревку колечками, чтобы не запуталась. Двое на гребях, Димка с рулевым веслом. Талип около чалки стоит на коленях – ему отдавать якорь. Все одеты, лишь Димка в трусах сидит на корме, длинноногий, широкий в спине, настоящий, крепкий мужик. Сейчас в самом соку, а не заметишь, как и состарится. Давно ли, кажется, был как ботва, вынутая из темноты – ноги, руки макаронины…
– Разреши, дед? Я тоже с бугром… – просится Андрей.
– Погоди, Андрей! Ты будешь тут принимать чалку.
Парни догребают до наплава, забирают немного повыше, выравнивают лодку вверх по течению носом, и Талип отдает якорь. Слышно, как плюхнулся камень. Всех обдало брызгами.
– Ну, товарищ, – голос Талипа, – будем тебя стропить за ногу или как?
– За шею, товарищ дорогой, – а это Димка.
– Нет, ты все-таки веревку хоть в зубы возьми. Удернет тебя вода, как догонять будем?
– Верно, верно, бугор, – ребята поддерживают Талипа.
– Ладно, – берет веревку Димка, – поддерните, в случае чего.
Он встает с кормы на борт и, спружинив, прыгает в воду. Через несколько секунд сначала голова, а затем весь Димка бултыхается за кормой. Его подтягивают за веревку и помогают забраться в лодку.
Отдышавшись, Димка снова сигает в воду. И так несколько раз. Видно, что-то не получается. Лодка снимается с якоря и двигается к берегу.
– Легковат, дед, надо грузило, – говорит Димка, ступая босыми ногами по камням, словно по раскаленным углям.
– Во-во, камень на шею, – подытоживает Талип.
– На шею не на шею, а вот второй якорь с кормы бросить надо, – говорю я.
– Совершенно верный, – подхватывает Талип.
И Димка усек:
– Можно подобраться по якорному канату и ногами ощупать дно.
– Уловил – понятно…
Я снял пиджак и набросил Димке на плечи.
– Да ты чего, дед, как маленькому…
И снова навалились на весла парни, но уже не так прытко шла лодка, как поначалу, – чувствовалось, устали. И снова в поперечнике реки работа… Прощупали дно и на этот раз вернулись мокрыми, холодными, но довольными.
– Надо взять повыше, самую малость, и уступ обойдем, – посиневшими непослушными губами едва выговаривает Димка и бежит к костру.
Андрей прикатил старый автомобильный баллон, и теперь он горел, облизываясь жирным языком дыма.
– Лучше маленький Ташкент, чем большая Колыма, – присаживаясь к костру и дрожа всем телом, говорит Талип.
Пока ныряльщики согревались чаем, ребята прицепили трос, изменили угол натяжения, как и предлагал бригадир, и тогда уже Димка взгромоздился на валун и свистнул. Все приготовились. Димка закрутил над головой беретом. Тягач, натужно выдохнув клубы черного дыма и отчаянно натянув трос, скребанул, да так, что из-под траков вырвался сноп искр. А Димка все крутит беретом над головой, и видно, как что-то кричит, а что – не слышно. Цыган догадывается и поддает газу…
Наконец бульдозер вынырнул у противоположного берега. Старшинов вздохнул с облегчением.
– Почему вас комары не грызут? – исхлестываясь веткой тальника, спросил он не к месту.
Димкина бригада закрепилась на правом берегу Колымы.
Парни думали, отроют бульдозером котлован, забетонят основание, поднимут тридцатичетырехметровую опору, натянут провода – и готов воздушный мост. Подадут энергию – оживай, стройка, и здесь, на правом берегу! Поначалу работа шла неплохо. Но как только содрали верхний слой, оголился сплошной валунник. Кувалда, лом, клин, лопата – называется это просто: выемка котлована вручную, круглосуточно, до изнеможения.
Ребята с азартом зарывались все глубже в скалу. Только повар был недоволен и жаловался:
– Я стараюсь, а они ложку мимо рта проносят.
Но вот над котлованом поднялся лес арматуры, бригадир замерил контуры, пригласил геодезистов. Геодезист, а с ним тоненькая девушка с рейкой (ребята перевезли их на катере) Полдня лазали по арматуре, мерили, стреляли нивелиром, пока не достигли нужной отметки. И тогда сказали «стоп».
Теперь дело за бетоном. Но бетон не бульдозер, подводным способом не переправишь. Техотдел управления разработал проект производства работ, даже определил сроки подачи бетона. Предполагалось навести понтонный мост и вообще все сделать по науке. Но пока не было ни барж, ни понтона, ни такелажа. Вот тут-то лэповцы и попросили начальника СМУ принять их по неотложному делу.
– Мы, – начал Димка, – к вам со встречным планом…
И раскрыли перед Георгием Петровичем свой план. Здесь были и цифры, и выкладки, – и, главное, мысли: из пустых железных бочек соорудить плот, натянуть через Колыму трос и на этом плоту перевозить в бадьях бетон. А просьба заключалась в том, чтобы выдали две бадьи для бетона и разрешение на бетонные работы.
У Георгия Петровича заблестели глаза, но он тут усомнился.
– Рискованно.
И тут напомнили Старшинову о Заполярном. Когда там до время перекрытия русла оставалось уложить последние кубы бетона, то перемычка, отгораживавшая реку от котлована, в котором работали строители, вдруг стала хлябкой, а паводок напирал с катастрофической силой. Надо было продержаться еще немного, дать возможность прикрыть плитами свежий бетон и вывести из котлована людей и технику. Неожиданная, но единственно верная команда: бульдозерам всем враз подвинуться к самому гребню и держать плотину.
Тридцать восемь машин вытянулись в одну линию – нож к ножу – и по одной команде двинулись вперед, толкая перед собой вал суглинка, и там, наверху, замерли, натужно рыча, сдерживая гребень перемычки. А тут еще ЧП – в горле отводной траншеи застрял лед. Затор. Река мгновенно подпрыгнула к самому гребню перемычки. Подул ветер, повалил снег. Сразу потемнело. Взрывники, скользя, вскарабкивались по откосу траншеи. Внизу клокотала вода. Чертыхаясь, ребята спустились обратно, к затору не подберешься. На лодке тоже нельзя: закрутит в водовороте, не успеешь уйти – подорвешься. Надумали пустить взрывчатку на плотике. Прикинули скорость течения, отрезали нужной длины кусок бикфордова шнура, связали несколько бревен, досок – плыви! Светлячок шнура покачался в горле траншеи, но вдруг остановился, покружился на месте и… поплыл обратно.
– А-а! За камни! Прячьтесь! – закричал Димка, а сам, уже не помня себя, в азарте, что ли, с шестом побежал к воде. Дымок окутывал взрывчатку. Димка с силой толкнул плотик на водобой, сам упал за какое-то укрытие. Плотик стремглав унесся вниз, секунда-две… Громыхнул взрыв, лед брызнул выше скал.
Старшинов еще тогда подошел к Димке. Тот сидел на обломках опалубки сухой, длинный, похожий на мрачную птицу, курил.
– А вы говорите – стиляги, – улыбнулся Димка.
– А могло бы…
– Могло бы… Вот захлестнуло бы сотни людей, тогда бы?
Этот случай и вспомнился сейчас Старшинову.
– Ну, быть по-вашему, – согласился он. – Только давайте прежде опробуем на холостом ходу.
Димка с Талипом, булькая по воде, забрались на свой капитанский мостик. Димка навалился на кормовое весло, Талип, отталкиваясь шестом, свалил нос парома в реку и направил по тросу удерживающее паром кольцо. Как только паром взял нужный угол забора воды, бочки весело загрохотали по мелководью, спружинили на глубине, трос туго натянулся, зазвенел. Забурлила из-под кормы вода. Подхваченный течением паром стал быстро удаляться от берега, строгая за собой белую стружку пены.
Георгий Петрович не выдержал и попросил парня, который тут же у берега возился с моторной лодкой, перевезти его через Колыму.
И вот метрах в пятидесяти выше, параллельно с паромом шла моторка. Начались гонки. Ребята увлеклись поединком, страстно желая победы парому.
На середине реки моторка, распарывая треугольником воду, чуть вырвалась вперед и потеряла ход, обмякла, мотор умолк. С берега сорвался вопль. Лодку подхватило волной и бросило на бочки. Казалось, отвести несчастье невозможно. Но Димка, ловкий, сильный – в долю секунды перемахнул через площадку от кормы в нос и, ухватившись за трос, резко выбросив ноги вперед, повис над водой. В тот самый решающий момент, когда лодка почти коснулась парома и неотвратимо бы врезалась между бочками, Димка спружинил и ногами оттолкнул моторку, изменив ее направление.
Паром благополучно достиг правого берега – слышно было, как он, хрустя галькой, швартовался, затем снова похрустел галькой, сполз на глубину и, похожий на большое животное, поплыл к своей пристани.
Пока переплывали реку, бросали чалку, пришел в себя Старшинов и хозяин моторки.
– Послушай, – спросил Старшинов у Димки, – какой мощности двигатель у твоей шаланды?
– Если в киловаттах, то девятьсот тысяч, – серьезно ответил Димка и показал рукой на реку.
…День был на исходе – обычный день строителя северной стройки. По прорану реки потянул северный ветер. Солнце заслонили тяжелые тучи.
– Смотри-ка! – повеселел Старшинов и подставил ладонь снегу.
Парни собрали инструмент, такелаж и спешно смотались. Мы тоже направились в сторону поселка. На первой террасе приостановились перевести дух.
– А ты знаешь, что строительство плотины рассматривалось в двух вариантах? – Старшинов как бы продолжил прерванный разговор. – Или бетонная, или каменно-набросная из местных материалов. Победили местные материалы с суглинистым ядром. Но в таких плотинах не исключено зависание ядра и, как неизбежное следствие этого, – сквозные горизонтальные трещины.
Мне представилось, как водохранилище в тысячи кубических километров в бурном потоке устремляется в эти трещины, размывает и уносит плотину. Жутко. И тут же промелькнули накрепко засевшие цифры. Плотина, эдакий слоеный пирог, вмещает в себя 825 тысяч кубометров грунта, скалы – 212 тысяч, бетона – 103 тысячи, суглинка – один миллион 270 тысяч, каменной наброски – девять миллионов 340 тысяч, мелких фильтров – 360 тысяч кубометров! И вот этот пирог высотой в сто тридцать метров в одно мгновение может поглотить вода…
– Но ведь есть плотины с защитным экраном. Они почти исключают возможности зависания ядра, – неуверенно говорю я.
– Конечно, – подтверждает Старшинов. – Плотина с экраном легче приспосабливается и к возведению очередями, что делает более гибкой организацию работ.
– Где-то я читал о том, что противофильтрационные устройства делаются из металла.
– Это наиболее старый, редко применяемый теперь метод. Вот в начале двадцатого века в США в плотинах Лоуэр Отэй и Усть-Кэньон, высотой около сорока метров, были применены стальные клепаные диафрагмы, облицованные бетоном. В дальнейшем стальные диафрагмы применялись для невысоких земляных плотин. Но в нашем сооружении металлические диафрагмы неприменимы. Любопытно, что думали на этот счет лет сорок назад. У меня есть журналы, если интересуешься, зайдем, покажу.
В квартире Старшинова не по-холостяцки уютно. Каленое солнце целиком стояло в окне. Окна не раскрывали – наваливался комар. Я знал, что жена Старшинова в Ленинграде – поехала навестить сына, но заведенный ею порядок хозяин оберегал и поддерживал. Я снял сапоги у дверей и прошлепал по чистому полу до стула цвета сосновой коры. Пол приятно холодил ноги.
Георгий Петрович вымыл руки, достал с полки папку и со скрупулезной педантичностью разложил на столе пожелтевшие от времени журналы.
– Прошу, – показал он на стул. – Пока готовлю чай – полистай. Только, пожалуйста, осторожнее. Бумага ломкая. Может, руки помоешь? Есть горячая вода, – извиняющимся голосом предложил он.
Старшинов бренчит на кухне посудой, шумит вода из крана. Я сижу за полированным столом и листаю журнал. Грубая, плохого качества бумага потрескалась и поблекла, будто вымытая дождями. Листки на уголках износились, а на сгибах подклеены полосками, тоже побуревшими от времени.
Когда берешь в руки бумагу, ставшую историей, всегда невольно испытываешь волнение. Не знаю, кто как, а я всегда.
И вот передо мной журналы «Колыма» за 1936 год. Много снимков: долина реки Среднекан, «Котел» – место первой ГЭС на Колыме – и большая, с выкладками статья «Гидроэнергетические ресурсы реки Колымы». Здорово!
– Ну, как? – с полотенцем в руках заглядывает ко мне через плечо Старшинов. – Интересно? Учти: это летопись, оставленная первыми энергетиками. Многое сделано до нас руками замечательных людей, забывать их усилия и подвиги мы не вправе. Я каждый раз ими восхищаюсь, поражаюсь. И сейчас замираю от прикосновения к прошлому. И сердце мое наполняется дивом давно совершенного. Далекие тридцатые годы. Одинокая палатка с дымом над полотнищем… Дырки штолен в крутых берегах реки. Изъезженные колесами и тачками покота и склонившиеся над образцами геологи и гидротехники…
Старшинов вдохновенно читает, а я слушаю.
Оказывается, еще сорок лет назад было избрано наиболее целесообразное место для створа, то самое, где сейчас строим гидроэлектростанцию. Как тяжко было в тех условиях вести изыскания, выкраивать средства для работы экспедиций, как слабо были они оборудованы технически. Но сколько расчетов, цифр, умных, обоснованных аргументов.
– Теперь трудно кого-либо удивить цифрой, – говорит Старшинов. Но исследования тех времен, их верные прогнозы поразительны!
Георгий Петрович спохватывается и идет на кухню. Вскоре он возвращается. По левую руку от меня ставит кипящий чайник и приносит в серенькой вазочке сахар.
– Когда бывает дома Людмила Гурьевна, мы обычно пьем чай на кухне, хоть и тесно, но уютнее.
Я беру ложкой похожий на черемуховую муку чай, кладу ему и себе по столовой ложке на стакан. Старшинов подливает кипятку. Пахнет прижженной корочкой и переспелой полынью.
– Вот и сбывается то, что было когда-то лишь в дерзких мечтах. Помню, в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году группа инженеров с Вилюйской ГЭС приезжала сюда, на Колыму, детально знакомилась с районом работ, и всех очень интересовали местные материалы, и все пришли к единому мнению: пригоден и суглинок для экрана плотины, и песок для бетона.
Долго мы еще говорим. Я прихлебываю чай. Старшиновский стакан стынет.
Ночным притихшим поселком иду домой. Еще лишь пятый час, а раннее северное солнце уже встает. Золотит заснеженные купола гор. По зеленому морю болотины алюминиевые вагоны – общежития. В осенних красках оседают прибрежные горы, на их фоне встают пятиэтажные дома. На спуске к реке, на большой террасе левого берега, высятся скелеты металлоконструкций. Скоро они оденутся в бетон и превратятся в базу стройиндустрии. А ниже по реке, откуда убегают моторные лодки и катера, на берегу, словно прошитом дратвой, уложены трубы водоснабжения и канализации. Я поднимаюсь по трубе и иду мимо столовой, почты, магазинов, мимо комбината бытового обслуживания, стадиона. Поселок спит. Не спит ночная смена. Словно батальон солдат, выстраиваются железобетонные сваи – закладывают фундаменты под здания новой школы, деткомбината, клуба, магазинов. Работают копры, буровые станки. А несколько поодаль башенные краны складывают из крупных блоков пятиэтажные дома.
Вздрагивает земля, да так, что дребезжат испуганно окна в домах. Это ведут отпалку грунта в карьерах. Громыхают кузовами большегрузные самосвалы. И видно, как на террасе горы клюют тяжелый грунт экскаваторы. Поселок не спит.
Старшинов
Поселок не спит. Работает. Работает. Живет. Еще в позапозапрошлом году эту лесистую террасу перечеркнула просека. А мы подошли к берегу на водомете и по этой просеке, утопая в болотине, поднялись на второй уступ террасы. Тогда еще Старшинов сказал:
– Похлебаем этот кисель. Знаешь, какая здесь геология? Плывун. По всему берегу. На таком построишь дома. Оглянешься, а они ползут и валятся в реку.
Я живо представил.
– Веселенькое дело.
Помню, Старшинов взял меня за плечо и как-то по-особенному – заглянул в лицо. Высветлился изнутри, что ли.
– Антон, Антон, сколько же мы вместе соли съели. Помнишь, всякое ведь было. Но ты представь вот. Это не громкие слова. Ты же знаешь, я их не люблю. И все же представь – стоим мы сейчас с тобой на этом диком берегу, а сколько людей дерзало вступить в единоборство с этой дикостью, с этой оглашенной рекой, и это выпало на нашу долю. Ты понимаешь, Антон, о чем я говорю?
И тут, как это иногда бывает, когда открываешь человека, когда не суетен и не только слушаешь, но и слышишь и видишь. Я открыл для себя Старшинова Георгия Петровича. Вот и сейчас, поднимаясь по трубе, всматриваясь в как бы заново увиденный поселок, я вспомнил его слова, то время и оглянулся. Надо же, какое совпадение – за мной торопливо шагал Старшинов с удочками на плече, в руке болталась снизка хариусов.
– Ну, брат, ты и шпаришь, – задыхаясь, прокричал Старшинов и потряс рыбешкой: – Видал… ушица какая?
Я подождал Георгия Петровича.
– Малявки, – подзадорил я Старшинова.
– Эти-то малявки? Хочешь, спустимся к реке, – и побрякал котелком, – уху сотворим. Одному как-то не то. Пошли, а?..
И вот мы сидим у костерка у Колымы, как когда-то сидели у Ангары, у Вилюя.
…Бежит себе река, течет праздно, погруженная в раздумья. Пока она делает свое дело, мы – свое. Ухают гулко взрывы в ночи, и эхо вянет в распадках, ворочаются на крутом прибрежном уступе трудяги БелАЗы, экскаваторы, и их вздохи тонут где-то под лобастым обрывом.
А мы вспоминаем минувшие дни и думаем о будущем. Мы еще не знаем, каков норов у Колымы, какой сюрприз она может преподнести, но характер свой она уже проявила: ее только затронули, потеснили чуть-чуть, и она тут же возмутилась. Не всякая река так чувствительна и капризна, как Колыма. Другая течет себе ровно, спокойно, и только в последний момент, в перекрытии, окажет сопротивление. А Колыма строптива: то вдруг потемнеет, взбугрится на три метра в час, станет коричневою, то разольется обидой лиловою, и только слышно, как в ночи взахлеб рассказывает легенды. И мы со Старшиновым слушаем ее и строим прогнозы битв. Время идет. Вот и не заметили, как задымилась изморозь на висках. Я подливаю из котелка в кружки крепко заваренный чай.
– А знаешь, меня ведь из отпуска отозвали. Юрьев приказал. – Старшинов прикурил от веточки. – Значит, отпуску каюк. Досадно было, но и приятно, что в тебе есть нужда. Значит, ты человек, нужный делу. А кости отогреть на Южном берегу можно и в другой раз.
– А как Людмила Гурьевна?
Георгий Петрович сладко потянулся.
– Долгий сказ. Но время не торопит. Расскажу. Иду я, значит, босиком по раскаленному песку, телеграмма в кулаке. Жарища. Людмила под грибком книжку читает. Заколебался я. Может, не стоит вот так, сразу, портить человеку настроение и рвать многолетние мечты, как гнилые нитки. Может, лучше сослаться на трудности акклиматизации. Дескать, и сплю, сама видишь, плохо, и головные боли, какой уж тут отдых? Людмила-то может остаться тут с друзьями или поехать к тетке в Ленинград, там и квартира есть. Словом, примостился в куцую тень, молчу.
«Ну, что скис, Жора, – сразу заметила. – И что еще за телеграмма? И как только узнают адреса, никакой у тебя конспирации, честное слово, предупреждаю…» Я что-то промямлил. Она свое: «За два года без продыху ты имеешь право отдышаться?» – «Понимаешь, говорю, у меня что-то с акклиматизацией».
Перелистнула страничку и отвернулась. Сидим. Что сказать? Сняла она очки, посмотрела эдак строго из-под острого локотка. А я такой несчастный. Как объяснить?
«Ну вот, здравствуйте, – сказала она. – Можно подумать, тебя от груди отняли».
«Правда, говорю. Мила, ты заметила, какое тут испарение? Дышать нечем, и судороги ногу тянут».
Она свое. Предлагает лечь под грибок, чтобы солнечный удар не достал, и читать, а вечером все обдумать.
Ну я свое: «Сейчас у нас там рыба на нерест идет, сопки листвой кудрявятся. А воздух, воздух разве сравнишь? Здесь липкий, как патока. То ли дело у нас потянет из распадков стланиковым духом, словно газировку холодную пьешь».
Вижу, Людмила моя облизнула пересохшие губы. «Да, говорит, неплохо бы сейчас из ручья зачерпнуть, только по весу и определишь, что в стакане вода, до того прозрачна. А холодна – зубы ломит!»
…Вечером укладывали чемоданы. У Людмилы углы губ опущены, плечи тоже. И вдруг она мне:
«Жора, мир?!»
«Мир, конечно, Мила, мир! Я был уверен, что ты поймешь!»
Вот и хорошо. Отлегло, отпустило. Вот и отлично. Какое, счастье, когда обоим все понятно. Умница она у меня.
Пока Старшинов рассказывал, костерок прогорел и головешки подернулись золой. А река уже дрожала в солнечных бликах. Как незаметно наступило утро.
– Воздух-то какой, Антон, – Старшинов встал с коряги, присел, снова встал. – Лес-то, лес-то, Антон, какой. Красота-то какая. И не знаешь, где лучше: здесь ли, на материке ли. Вот возвращался я тогда в Синегорию – по телеграмме. Еду в поезде по России. А за окном умытый дождями лес. И трудно сказать, когда он особенно красив. Весной ли, когда набухают почки, или в пору цветения, или летом? Смотри, и сейчас зеленый ковер сливается с горизонтом. Но мне больше по душе осенний лес. Знаешь, солнце его пронизывает, играет он разными красками. А когда окоем начинает ржаветь, видишь, и золото распадков, Антон, и синева, и все в настое томительной перемены.
– Слушай, Георгий Петрович, да ты же просто поэт.
– Не говори, Антон, только общение с природой человека делает…
– Погоди, – перебиваю я его. – Вот и молодость-то промчалась, и все пройдет, и нас с тобой не будет, а вот эта вся красота останется – справедливо ли?..
– Вот-вот, в том-то и дело – красоту ничто не должно разрушать… Она бессмертна. В том-то и суть… Ее надо понять, ощутить, и она войдет в тебя, и вы с ней станете едины, и ты не лишним…
– Что-то нас на лирику потянуло, а, Антон!.. Надо бы с часок вздремнуть. Сегодня тяжелый день – планерка.
Я отдраил песком котелок, и мы пошли по домам. Я знал, что к планерке в главном управлении Старшинов готовился основательно, с полными выкладками, цифрами, анализом. Из его графиков видно было, сколько и каких надо материалов, не вообще, а на каждый объект. Он даже определял «вторые эшелоны» на случай срыва, чтобы можно было занять бригады.
На планерку я припоздал, и когда протиснулся в кабинет, Старшинов уже докладывал. Георгий Петрович, как всегда, ничего не просил, он требовал, доказывал.
– Хорошо, Георгий Петрович, – перебил его Юрьев. – Давайте теперь исходить из реального. Что мы имеем? – с карандашом в руке приступил Юрьев. – Вы просите четыре бульдозера – можем дать два. Как вы смотрите, Иван Иванович? – повернулся Юрьев к начальнику управления механизации.
– Дадим два, Осип Владимирович.
– Так и запишем, Иван Иванович. Так, материалы мы распределили. Ну а кран делите между собой – с Дюжевым.
Георгий Петрович покосился на меня.
– Пусть Дюжев докажет.
– А что тут доказывать. Ясное дело – мне кран. Тебе же базу монтируем. В крайнем случае, до обеда поставлю колонны – и забирай.
– Годится…
С планерки мы вышли со Старшиновым и вместе направились к нему в управление: надо скорректировать работу бригад и участков на завтра. Мы шли по укатанной машинами каменной подсыпке.
– Мало, конечно, техники, – заговорил Старшинов.
– А что делать?
– Хотя, если хорошенько подумать, сманеврировать, да порасторопнее, то и двумя обойдешься.
– Тебе и карты в руки. Маневрируй.
…В приемной управления ждали Старшинова, Георгий Петрович не любил длинных совещаний и не видел в них смысла. Бетонщиков он отпустил сразу.
– С бетоном на завтра, – сказал он, – все ясно. Но а где мастера, прорабы?
– А что им тут делать? Это мы тут томимся, – сказал старший прораб базы стройиндустрии.
Начальники участков сидели за длинным, как платформа, столом и скучали. Старшинов коротко изложил суть дела и спросил, есть ли замечания. Замечаний не было. И он в недоумении пожал плечами.
– Ну что же, раз вам ясно – свободны. А ты, Антон, подожди меня. Почту разбирать не буду, только подпишу бумаги – посиди, и пойдем.
Я рассматривал кривую графика. Ломаная линия сползала вниз. «Да-а, нелегко Старшинову, и встретили его в штыки еще тогда, когда я его в первый раз водил по стройке». Как сейчас вижу: подошли к плотникам – Старшинов дотронулся до кепки.
– Здравствуйте!
– Здорово, коль не шутишь, – приподняв от работы головы, отвечают плотники.
– И раз-два, взяли, – командует крутой в плече мужик. И они берут бревно.
– Лозунгов много, а с малой механизацией скупо, – замечает Георгий Петрович и представляется мужикам: – Я новый начальник СМУ.
– Слыхали, слыхали, – не разгибаясь, бурчит тот же сутулый. – А нам что, куль на куль менять – только время терять. – Он пустил топор носком в обрубок – распрямился. – Перекур, братцы! Раз начальник, значит, «Беломор» есть.
Георгий Петрович протягивает пачку, плотник берет «беломорину», долго разминает, прикуривает и заходится кашлем.
– Сена, что ли, подмешивают. Будто мы лошади.
А нас уже обступили. Георгий Петрович подходит к обналичке и, как бы невзначай, приглаживает.
– Э-э, товарищи, так дело не пойдет, построгать надо, подогнать, а то вроде непричесанно получается. Жить-то ведь сами будете, станет жена окна мыть – обязательно занозу запустит.
– Придираться каждый сможет.
– А надо так, чтобы придираться не к чему было. – Старшинов взглянул на полы: – Поднимите-ка половицу, пока не пришили. Что ж так скупо, внатрусочку утепляете, а швы битумом и вовсе не пролиты. Детей же угробите и сами мерзнуть будете. Может, что в нарядах упустили – утеплитель или тот же битум?
– Не с той стороны, хозяин, колесо крутишь, – выступил вперед все тот же сутуловатый плотник. Вот потаскал бы на своем горбу этот утеплитель со склада, тогда бы другое запел! Начальство в легковушках разъезжает, им что, а привезти шлаковату черта с два машину выбьешь, бульдозер вторую неделю обещают, корячишься тут, пуп надрываешь.
