Текст книги "Далеко в Арденнах. Пламя в степи"

Автор книги: Леонид Залата

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 35 страниц)

36

Осень свет дождь через густое сито. Не дождь уже, а водяная пыль. Ветер швыряет ее в лицо, закручивает в какие-то немыслимые вихри, раскачивает деревья, срывает с них последнюю одежду. Листья устилают заплаканную землю невеселым ковром.

Два страшных слова ползут от хаты к хате по улицам Черной Криницы:

– Вербовка в Германию!

Сорок молодых криничан последние дни ходили по родному селу. Сорок заплаканных матерей собирали им котомки в дорогу, откуда, быть может, нет возврата. И как бы ни расписывал прелести жизни в фатерлянде Бруно Альсен, материнских слез от таких россказней не убывало. Оплакивали сыновей и дочерей без надежды на встречу.

 
Забирают в Германию,
прощевайте, мама!
В чужедальней сторонушке
обольюсь слезами...
 

Таня Гречко вернулась из больницы с тяжким сердцем. Викентий Остапович, старый доктор, которого вот уже тридцать с лишним лет знает вся Криница, сегодня сказал ей:

– Я очень сожалею, Татьяна Федоровна, что вас забирают в Германию. Руки у вас настоящей сестры милосердия. – Он снял очки, покрутил их и снова водрузил на нос. – Постарайтесь сберечь себя. Кончится война – непременно идите учиться на медика.

– Вы, Викентий Остапович, преувеличиваете мои способности, честное слово! – смутилась Таня.

Доктор развел руками.

– Не скажите, голубушка, не скажите. За семьдесят лет я научился разбираться в людях. Буду просить коменданта, возможно, не тронут вас.

– Учиться... – Уже в дверях Таня остановилась. – До учения ли, когда на свете такое творится?

Доктор опустил морщинистые руки на ее плечи, ласково заглянул в глаза.

– Милая девушка, вот такие, как вы, и спасают бойцов. Ваши ровесницы, а случается, и помоложе.

Таня поняла, что настал момент сказать главное:

– Викентий Остапович, мне... нужны медикаменты. Много разных лекарств, бинты, марля. Я, извините, иногда воровала у вас... – Таня покраснела. – Но совсем немножко! Прошу вас, вы такой человечный, добрый, я верю вам, как отцу. Скажите: сможете вы нас выручить?

Доктор, склонив голову, долго протирал платком очки, затем часто-часто заморгал, словно что-то влетело ему в глаз.

– Таня... Татьяна Федоровна, все, что у меня есть... Старые, знаете, запасы, довоенные. Я прятал их, чтобы немцы не забрали. Естественно, оставить больницу без средств первой помощи я не имею права, здесь тоже люди, но если нужно поделиться...

– Спасибо, спасибо, Викентий Остапович! – подпрыгнула, как ребенок, Таня. – Как вы все понимаете!

Доктор смотрел в нежное лицо своей юной помощницы и согласно покачивал головой.

– В восемнадцатом, голубушка, когда немцы впервые пришли на Украину, я уже был врачом...

Таня заторопилась к Маковею, чтобы сказать ему, что удалось договориться о медикаментах, обещанных Логвиненко, а Викентий Остапович долго смотрел вслед ей через окно. Очень уж и наивной и доверчивой казалась ему Таня в эту минуту. И в то же время не мог не поразиться ее выдержке. «Семнадцать лет... Ее угоняют в полон, на каторгу. Дорог туда много, а назад отыщется ли хотя бы узенькая тропа?.. Но не отчаивается, не льет напрасных слез, не клянет судьбу свою, а думает о других. О тех, кто принесет ей и тысячам таких избавление... Сильная девушка!»

Старенький Викентий Остапович ошибался – были и слезы, и отчаяние, когда Тане принесли из управы повестку.

Подпольный комитет решил: Маруся Тютюнник и Таня Гречко ночью покинут село. В дальнем хуторе Чапли проживала Марусина родственница. Пересидят это тревожное время у нее, а там видно будет.

Девчата уже собирались так и поступить, как вдруг комендантский приказ: за уклонение от вербовки наказаны будут родители.

– Никуда не пойду, – заявила Таня. – Не сердись, Маруся, у тебя нет родных... Спасай хотя бы себя.

– Заберут же, в самое пекло угонят! В неволе сгниешь! – уговаривала Маруся. – О чем ты думаешь?

– О матери думаю. Замучают – как тогда мне жить на свете?

Ночью и попрощались. Был при этом Василь Маковей.

– Коли так, – сказал он Тане, – то и я с тобой. Что бы там ни было, а вместе.

Таня бросилась ему на шею.

– Любимый мой, единственный... Хочешь, сейчас пойдем ко мне, хочешь? Мама поймет, она знаешь у меня какая? Пошли...

Василь опьянел от этих слов. Но все же хватило сил отвести девичьи руки. Глухо сказал:

– Танюша, милая, опомнись!

– На все согласна, на все, – горячо шептала девушка. – Но в Германию, будь она проклята, ты не поедешь, не имеешь права. Ты кто? Ты не просто Маковей, ты – секретарь райкома...

Подпольная группа обдумывала план новой диверсии на заводе. Илья Лукич предлагал на этот раз поджечь машинное отделение. Вариант казался не очень рискованным. Но тут приехал «чумак» с солью, забрал медикаменты, передал привет от Вани Климчука и приказ Бугрова на время отложить операцию. После расправы Эрлиха над возчиками Гнат Петрович считал необходимым какое-то время выждать.

И вдруг вербовка в Германию! Кажется, впервые в жизни сердце и разум Василия Маковея не поладили между собой. Переживал за Таню. Там, на чужбине, кто вздумает, тот и обидит девушку, защитить некому. Был бы рядом... А разум восставал, разум не мирился. Бросить подполье, лишь бы не разлучаться с любимой... А как же командиры и бойцы Красной Армии?.. Стой, Маковей, такие сомнения могут завести далеко. Заведут – не выведут.

37

До станции «вербованных» должны были везти на подводах. Рядом с кучерами сидели вооруженные полицаи. Альсен опасался, как бы люди не разбежались по дороге. Около управы, где был назначен сбор, навзрыд плакали женщины.

Полицаи делали вид, что ничего не слышат, переговаривались между собой. Лишь Смола гарцевал в седле, ругался сквозь зубы.

Таня гладила дрожащие плечи матери, беспомощно повторяя одни и те же слова:

– Не плачьте, мама. Ну, какая же вы... Вернусь домой, а то и сбегу по дороге... Не плачьте.

Василь и Таня, впервые никого не стыдясь, обнялись среди белого дня и долго стояли так, не сводя глаз друг с друга.

– Не грусти, милый. Мы и там не сложим рук, комсомольское слово! – шептала Таня. – Как приедем – сразу подам весточку...

– Я тебя очень люблю, – говорил Василь, улыбаясь вымученной улыбкой. – Ты для меня все теперь, понимаешь? Держись, Танюша, несмотря ни на что, держись. Мы еще встретимся под чисто выметенным небом. Помнишь?..

Слышала его Таня или не слышала, все поплыло куда-то и исчезло: стонущая от боли толпа, причитания матерей, выкрики полицаев, охрипшая гармошка в пьяных руках какого-то юнца... Видела лишь глаза Василя и невыразимую муку в тех глазах.

– Са-адись! – хлестнуло, как кнутом.

Толпа всколыхнулась, еще сильнее всплеснулся гомон, люди окружили подводы, как море – островки.

 
Германия, Германия —
Чужая сторона...
 

Дернулись кони, заскрипели колеса. Зарыдали женщины, побежали следом, вздохнула в последний раз гармошка.

Василь махал кубанкой... Уехала... Неужели навсегда?..

Вот уже на протяжении недели каждую ночь кто-нибудь из подпольщиков дежурит в овчарне, «чумак» предупредил, что должен прибыть Бугров. Василь где-то в степи, на водокачке. Там приемник и типография райкома. Матюша ни разу там не был, далековато, на одной ноге не доберешься, разве что занять у Альсена тачанку? Невесело усмехнулся своим мыслям. Посмотрел на Марусину хату, нахмурился. Давно не светятся окна – как пошла в Чапли, так и ни звука. Не случилась ли беда какая?

Раньше, бывало, заходил братишку проведать. Юный Калина жил тогда у Маруси...

– Спит?

– Читает на печке книжку.

– Это хорошо. Дай, думаю, загляну, как он тут.

Не хитри, Матвей, признайся хоть себе, не малого хлопца хотел ты видеть, разве не так? Пусть так, а что делать, если живу как стрелка компаса, нацеленная на ее хату. И смех и грех. Однако никому об этом не узнать, моя забота...

Маруся слегка похудела, но стала еще красивей. Под глазами залегли тени, между бровями прорезалась морщинка.

– В среду собрание в Грицковом сарае. Павла в комсомол будем принимать. Не забудешь? В среду.

– Как это я забуду?

– А в Калиновке – слышала? – старосту прибили. Скотина был распоследняя. Двух комсомольцев выдал. Вот и допрыгался. Дают и там ребята сдачи, а? Василь хочет послать тебя на связь.

– Правда, Матюшка? – обрадовалась Маруся. – Пошлите. Вот бы сообща...

– В среду и решим.

– Ну, иди уже, иди, – сказала тихо. – Еще увидит кто-нибудь, такого наговорят...

– Верно, это ты верно заметила, – заторопился Матюша. – Здоровья тебе! Спокойной ночи!

Пошел тогда от нее взволнованный. «Такого наговорят...» Даже в шутку высказанная мысль о том, что могло бы случиться между ними, делала его счастливым.

...Углубившись в воспоминания, Матюша шел напрямик к овчарне за выгоном, забыв об осторожности. Что-то хрустнуло позади, будто провалился под ногой мохнатый ледок. Замер, прислушался. Тишина. Наверное, показалось. Да и кто там будет лазать в такую погоду! Двинулся дальше. Не видел, что следом крадутся две фигуры...

...Полицаи подкрадывались к овчарне уверенные, что оттуда нет пути для скрытого отхода. Двери одни, собственно не двери, а широкий проем без притолок, а через окна с деревянными решетками не полезешь – слишком малы.

– Эй, кто там! Вы окружены! Руки вверх и выходи по одному!

Ночная степь далеко разнесла эхо.

Если бы Смола выждал еще минуту, мог бы схватить голыми руками и Матвея, и Бугрова – они как раз собирались уходить.

– Влипли, – прошептал Матюша. – Полиция. Держитесь, Гнат Петрович, глухой стены, подальше от окон...

– Вы что там – язык проглотили? – не терпелось Смоле. – Выходи, а то стрелять начнем!

Матюша извлек из-под обломков кирпича пистолет, затем гранаты.

– У меня тут кое-что припрятано на случай. Братанов подарок... Вот и пригодился.

– Подожди, надо выработать какой-то план. – Голос Бугрова был, как ни странно, спокоен, будто за выщер-бленными глиняными стенами не ожидала смерть. По крайней мере таким он показался Матвею.

Сам же Гнат Петрович с грустью думал, что это тот самый случай, которого рано или поздно следовало ждать. Беспрерывные хождения от села к селу измотали его. Особенно усложнилась жизнь, когда за ним начал гоняться Эрлих. Документы с подделанной подписью оберштурмбанфюрера пришлось уничтожить. Оружия он с собой не носил, это не раз выручало его при случайных облавах и обысках, зато теперь...

– Какой здесь может быть план! – вздохнул Матюша. – Отдать подороже жизнь, вот и весь план.

В проем дверей бросились сразу трое. Матюша швырнул им под ноги гранату.

– Ну, кто там еще смелый? – закричал он. – Смола! Иди, шкура, поближе. Для тебя припасена противотанковая.

В ответ послышалась отборная ругань.

– Не теряйте время, Гнат Петрович, слышите? Я все равно далеко не уйду на деревяшке, а вы... За вас отвечаю перед подпольем, перед всей партией, если угодно.

И столько строгости и убежденности было в этих словах, что Бугров молча обнял Матвея и побежал к глухой стене.

Камыш и в самом деле ломался легко, но трещал так, что, если за стеной кто-нибудь оказался бы, на удачу с побегом нечего и надеяться. Лез, ожидая каждый миг пули или удара прикладом. Спрыгнул на землю, упал. Вокруг ни души. Пополз в темноту.

– Прощай, отважный юноша... Прощай.

– Вперед! – орал Смола. – Вперед, сучьи сыны!

Начальнику полиции не хотелось отдавать добычу немцам, делить с ними славу.

Тучи расступились, в прореху заглянул месяц, бросил голубоватые лучи и в решетчатые окна. Матюша стоял на одной ноге, опершись культей на кириич, размахнулся деревяшкой.

– Подходите, гады!

В расстегнутом донизу ватнике, без шапки, он был страшен, как призрак в лунном свете.

– Живым, живым брать! – орал Смола. – Патрончиков нет, комсомолия? Га-га-га!..

Блестели фонарики, черные тени приближались осторожно, выставив впереди себя карабины, боялись окованной железом деревяшки.

Смола не выдержал, грязно ругаясь, подбежал:

– Где второй? Ищите!..

Сноп желтого пламени возник в руках Матвея Супруна, словно последний всполох сердца...

Всю ночь Василь Маковей не вылезал из колодца затерянной в степи водокачки. Замерз, стучал зубами. При свете коптилки, напрягая глаза, записывал сведения для очередной листовки.

В ушах еще до сих пор звучал голос Левитана. Трижды за день сообщалось об окружении армии Паулюса под Сталинградом.

– Ура-а-а! – вне себя от радости закричал Василь, широко раскинув руки, будто хотел обнять весь мир. – Победа, товарищи! Побе‑е-да‑а!

В ответ ему торжествующе гудел тесный свод. Голос метался в нем, стонал, будто живое существо в железных путах, лишенное возможности вырваться на свободу.

Маковей прикусил язык. С ума сошел? Кто-нибудь случайно будет проезжать поблизости и услышит. Выбрался по ступенькам наверх – темно, хоть глаз выколи. Хотелось крикнуть над степью о победе, пусть знают облака и птицы, каждая былинка пусть радуется...

Около скирды Василь навеял пшеницы, бросил котомку через плечо. Теперь многие ходили в поле к скирде, собирать по горсточке, по зернышку на лепешки. Не зря он, Маковей, возился с решетками на комбайне.

Голенища сапог набиты листовками. Пусть бы их было вдвое больше, в сто раз – донес бы! То были первые вестники большой победы.

На дороге замаячила легкая фигурка. Кто-то из ребят торопится на хлебный промысел. Василь вздохнул: голодной будет зима.

– Григорий Тихонович! – обрадованно окликнул он путника. – Куда это ты вырядился? В какие дали? Котомка, корзинка... А компас прихватил?

– В Чапли. Может, Марусю разыщу, – угрюмо ответил Грицко.

– Кто тебе сказал, что она в Чаплях? – удивился Маковей. – А почему плачешь?

Грицко подбежал, уткнулся ему в кожушок:

– Убили... Уб-били его...

– Кого убили? Кого?

– Матюшу, – всхлипнул Грицко. – Подстерегли и убили... Нет теперь никого у меня. И мамка умерла, и Матюшку убили...

Василь стоял ошеломленный, прижав к себе Грицкову голову в заячьей шапке, молчал.

Неожиданно Грицко схватил Маковея за локоть, потащил за собой в кусты. По дороге катилась бедарка.

– Ковбык. Вот кого я ненавижу! Нет, не пойду я в Чапли, пока не сживу этого гада со света...

Василь удивился словам Грицка. Неужели это тот самый мальчонка, для которого совсем недавно самым большим горем было потерять двух турманов? Рядом с ним стоял худенький подросток в длинном пальто, старых валенках и заячьей шапке, однако в голосе его так мало оставалось детского.

– Огонь закаляет сталь, а война – сердце, – тихо произнес Маковей. – Пошли домой, будешь мне за брата... А там отец вернется. Не грусти, Калинка, наши под Сталинградом окружили немецкую армию. Понимаешь, братуха, целую армию!

– Правда? Откуда знаешь?

И затаился Грицко, испугался, что Василь спросит: «А борода у тебя растет?»

Но Василь не стал спрашивать о бороде.

– Приемник слушал. А собрал его нам Матюша. Завтра утром все село будет знать о победе. Это большая радость людям. Если... если ты мне поможешь.

Ни словом, ни жестом не выдал маленький Калина своего восторга, хотя и заколотилось сердце. Только спросил:

– Что я должен сделать? Говори!

Снег был уже такой густой, что слипался в воздухе и падал комками. Не видно ни земли, ни неба, ни горизонта.

Следы вели к Черной Кринице, туча быстро засевала их, они шли дальше – туча гналась до самого села.

А может, она и не преследовала Василя и Грицка, которые протаптывали тропинку в глубоком снегу, быть может, наоборот, она была им помощницей...