Текст книги "Пощечина"

Автор книги: Кристос Циолкас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

– Черт возьми, Рози, ты что вообще гонишь?

– Пойдем, детка. Надевай курточку.

– Да, Хьюго, иди. И если Джошуа обидит тебя, скажи, что твоя мама подаст на него в суд. Скажи ему, что твоя мама всегда так делает.

Это ее сломало.

Вывело из себя.

И она бросилась на него.

Позже, когда все было кончено и он выскочил из дома, направляясь в паб, а она, обессиленная, дрожащая, раздавленная, лежала на кровати, ее поразило то, что они напрочь забыли о существовании Хьюго. Они ругались так же ожесточенно, как в ту пору, когда они еще не были родителями. Ее ужаснула реакция Хьюго на скандал. Он не заплакал, не выразил страха, не закатил истерику, требуя к себе внимания, а просто удалился в гостиную, включил телевизор, сел перед самым экраном, поставил звук на всю громкость. Только когда они ругались, он не стремился быть центром вселенной, их вселенной. Во время их ссор он никогда не напоминал о себе. Как это отразится на нем? Будет он уклоняться от конфликтов? Пойдет по ее стопам? Или вырастет таким, как Гэри? Склочником, скандалистом, которому лишь бы поругаться? Но об этом она задумалась позже, когда, дрожа, лежала на кровати, а Хьюго, лежа рядом, сосал ее грудь, и это успокаивало их обоих. Обо всем этом она задумалась позже. А сначала был скандал.

Она много не требовала. Ей просто нужна была его поддержка. А он отвернулся от нее, и это было невыносимо. Она понимала, что он нервничает перед судом, боится позора. Она разделяла его беспокойство. Хотела, чтобы в оставшиеся недели до суда они вместе придумали какой-то план, выработали линию поведения, вместе надеялись. Поэтому она вспылила, послала его к черту. И пошло-поехало. Два оскорбительных слова, слетевших с ее языка, и он завелся. Это ты втянула нас в это.Несправедливость его обвинения резанула ее будто ножом по сердцу. Конфликт разгорелся из-за того, что совершенно чужой им человек, животное, ударил ее ребенка. Гэри это знал, и она была уверена, что он оскорблен так же глубоко, как и она сама. Она так гордилась им на барбекю, когда он набросился на подонка, мгновенно, не раздумывая, встал на защиту Хьюго. И позже он был полностью на ее стороне, когда она сказала, что им следует обратиться в полицию. Хьюго был безутешен, ей никак не удавалось его убаюкать. Он не отпускал ее, цеплялся за нее, как раненая перепуганная зверушка. Тот урод травмировал психику их ребенка, потому они и дали ход делу. Гэри был спокоен, согласен с ней, убежден, что они поступают правильно. Что ублюдок, обидевший их сына, должен получить по заслугам. Она была ему благодарна, так как знала, что жизнь научила Гэри не доверять полиции. Но, несмотря на свой печальный опыт, он позвонил в полицию, и она им гордилась. Я не жалею о том, что мы сделали, заявила она. Как ты не понимаешь, что виноваты не мы, что это он заварил кашу? И тогда Гэри заорал, заорал во всю глотку, так что вся улица, наверно, слышала. Нет, это ты кашу заварила. Ты все устроила. Не нужно было звонить в полицию.Она не ответила, попыталась протиснуться мимо него и продолжить резать овощи для супа. Он не дал ей пройти. Ведь это ты вызвал полицию, заметила она. Ты меня заставила, прошипел он в ответ. Она попыталась урезонить его. Это была ошибка. Он уже разозлился, слушать ничего не хотел. Потерпи еще несколько недель, Гэри, и потом все будет кончено. Все уже кончено, крикнул он, или должно было кончиться. Это уже произошло, Хьюго забыл про тот случай. Ничего он не забыл, он все помнит. Только потому, что ты напоминаешь ему каждый божий день. Это ты не можешь забыть. Он взмолился: «Брось ты все это, Рози, отступись». В ней вновь всколыхнулся гнев. Как тут можно отступиться? Ты хочешь, чтобы ему это сошло с рук? Какой же ты после этого отец? Он схватил бумажник, вытащил последние несколько купюр. Она попыталась отнять у него деньги, он ударил ее по руке. Выскочил в коридор. Он шел в паб, собирался пробыть там всю ночь. Она попыталась задержать его в дверях, он грубо отпихнул ее к стене. Я тебя ненавижу.Не крикнул, не прорычал, произнес спокойно. Три слова. И это были не пустые слова. Потом он ушел, и дом заполонила тишина. Она осталась одна.

Нет, не одна. С Хьюго. Со своим Хьюго, со своим любимым чадом. Он залез к ней на кровать, погладил ее по лицу, потрепал по голове, как собачонку. Все хорошо, мамочка, все хорошо. При Хьюго она могла поплакать, при Хьюго ей не надо было сдерживать слезы. Мальчик прильнул к ней, и, лежа вместе с сыном, она постепенно успокоилась.

Она смотрела, как он спит. Его глаза, бледно-голубые, как у матери, были закрыты, и сейчас она видела в нем только Гэри. Он унаследовал подбородок Гэри, цвет его кожи, его большие скособоченные уши. Он был настолько ребенком ее мужа, что, узнавая в нем черты Гэри, она невольно задумалась о дедушках и бабушках сына. Можно ли защитить Хьюго от плохой наследственности? Все только и говорят, что предрасположенность к психическим расстройствам, алкоголизму, наркомании в человеке заложена на генном уровне. Как ей защитить свое чадо от микроскопических частиц его биологической судьбы? Ее отец был не врожденным алкоголиком, в роду у него пьяниц не было. Он стал пить под давлением обстоятельств: потерял работу, дом, жену и, в конце концов, детей. Зато у Гэри алкоголизм был в крови. Отец его пил. Мать пила. Пили родители его родителей. Наверно, в его роду пили все от самых первых переселенцев, отправленных в Австралию преступников. Рози едва не рассмеялась. Ее муж прямо-таки образцовый австралиец. Ей вспомнилась одна застольная беседа, случившаяся лет десять назад, когда Гектор высказал мысль, что в Австралии употребление спиртных напитков явление особое. В отличие от представителей других культур, австралийцы не знают меры и предпочитают пить не в веселой компании, ни за обеденным столом, а за барной стойкой. Она покраснела тогда, как краснела каждый раз, вспоминая тот разговор. Просто поразительно, как Гектору удавалось, без злобы и неприязни в голосе, вкладывать в слово «австралийцы» столько презрения.

Рози (продолжение)

Она была в шоке, когда первый раз увидела своего будущего свекра. Ему только что исполнилось пятьдесят, но его кожа, тело, осанка выдавали в нем умирающего старика. Печень у него ни к черту, предупредил ее Гэри, но она и сама сразу это поняла. Кожа его имела трупный серый оттенок, руки покрывали багровые синяки. Он дышал с присвистом, когда говорил, и каждые несколько минут его тело сотрясал мучительный кашель, после чего он сплевывал на пол или в салфетку густой комок мокроты. И все равно он не выпускал изо рта сигареты. Рози тотчас же бросила курить. Вот что делают с человеком курение и алкоголь. Они убивают. Организм мстит за то, что ты его травишь. Тебя ждет недостойная смерть. Мать Гэри, в ту пору сорокавосьмилетняя женщина, страдала от избыточного веса. У нее был нос картошкой – разбух от пьянства, – иссеченный тоненькими красными капиллярами; вокруг рта пролегли глубокие морщины. Была еще сестра Гэри – вечно с сигаретой в одной руке, с банкой пива – в другой.

Рози пришла в ужас от родных Гэри. Два дня, что она провела в их кругу, казалось, никогда не закончатся. Его семья жила в крошечном домике – это было дешевое жилье – на краю одного из западных пригородов Сиднея – не в деревне, но и не совсем в городе. Ходить там было некуда, смотреть нечего; единственный центр развлечений – местный паб неподалеку. Они ужинали там оба вечера, и тогда впервые она увидела Гэри по-настоящему пьяным, в стельку, так что он себя не помнил. Обе ночи, лежа рядом с ним в постели, она не могла заснуть, так как со всех сторон до нее доносились храп, пердеж и тяжелое с присвистом дыхание. Все это ее жутко напугало, и по возвращении в Мельбурн она впервые задалась вопросом, а следует ли ей выходить замуж за Гэри.

Их роман развивался стремительно. Они не встречались еще и месяца, когда он сделал ей предложение и она ответила ему согласием. Одним из сокровищ, что унаследует Хьюго, был автопортрет Гэри, написанный на крошечном холсте размером с фото. На его лице черной тушью по трафарету была сделана надпись: ТЫ ВЫЙДЕШЬ ЗА МЕНЯ?

Незадолго до их знакомства она вернулась из Лондона. Как и многие австралийцы, она потратила там впустую восемь лет своей жизни, постоянно меняя работу, посещая вечеринки, отрываясь под музыку «хаус», техно и рейв, влюбляясь в женатых мужчин зрелого возраста. Она называла это любовью, хотя ее чувства к Эрику нельзя было назвать страстью. С ним они никогда не испытывала подлинного восторга, никогда не страдала. Они оба прекрасно понимали, что удерживает их вместе, почему он готов нарушать супружескую верность, почему ее вполне устраивает роль любовницы. У Эрика была красивая девушка для плотских утех; она получила крышу над головой – роскошную квартиру с видом на Вестминстер, которую он снимал для них. Он покупал ей красивые наряды, платил за марихуану, «экстези» и кокаин. Они великолепно смотрелись вместе, были стильной, изысканной парой: Эрик, вне сомнения, умел носить костюмы. Он был хорошим любовником, с готовностью исполнял любые ее фантазии; ей нравилось, что он зрелый мужчина и всегда рад угодить ей. Он водил ее на премьеру спектакля по пьесе Дэвида Хэйра «Скачущий демон» и на «Girlie Show» Мадонны в Уэмбли, где у них были самые лучшие места. И что самое важное – в этом нужно отдать должное Эрику, – он ни разу не заикнулся ей о том, что ради нее оставит жену, не давал ей лживых обещаний. Была еще одна причина, побуждавшая ее так долго оставаться с Эриком: ей хотелось досадить матери. Но она была уверена, что в конце концов вернется домой, вернется к своим друзьям. И она так и так вернулась бы, даже если б Эдди не позвонил: Рози, папа умер. Повесился. Мне очень жаль.

Она плакала, прощаясь с Эриком, но они оба знали, что ее слезы вызваны не расставанием, что они оба до конца доиграли свои роли в «мыльной опере» двадцатого века. Они наскучили друг другу. Эрик, джентльмен до мозга костей, купил ей билет, помог упаковать вещи, отвез в аэропорт и, целуя ее на прощание, вложил в ладонь валиум – успокаивающее средство, которое помогло бы ей легче перенести длинный перелет домой.

Похороны состоялись на следующий день после ее прибытия в Перт. Мать на погребении не присутствовала, и, желая позлить ее, Рози целую неделю прожила у Эдди, мирясь с разбросанными тут и там коробками от пиццы, грязным туалетом и покрытой плесенью ванной. Потом арендовала автомобиль и отправилась в Мельбурн. Она хотела вновь почувствовать Австралию, погрузиться в необъятную ширь неба, пустыни и земли. Ехала она по десять часов, по пути не видя ничего, кроме иссушенных солнцем кустарников и бескрайней синевы над головой, делая остановки на затерянных в пустыне одиноких бензозаправочных станциях, заставляя себя спать во время короткого отдыха, несмотря на леденящий холод окружающей ее пустоты. К тому времени, когда она добралась до Порт-Огасты [94]94
  Порт-Огаста – промышленный порт в Южной Австралии, в верхней части залива Спенсер, в 317 км от Аделаиды.


[Закрыть]и, избегая убийственных взглядов аборигенов, села перекусить гамбургерами из черствого хлеба в дешевом кафе, у нее уже было такое чувство, что она стерла с себя налет Европы, что проведенные там восемь лет испарились.

В Мельбурне она поначалу остановилась у Айши с Гектором, научилась менять подгузники новорожденной Мелиссе, устроилась на работу приемщицей в ателье по пошиву модной одежды в Фицрое и нашла квартиру в Коллингвуде [95]95
  Коллингвуд – район Мельбурна, расположен в 3 км к северо-востоку от центра города.


[Закрыть]. Спустя два месяца на одном из вернисажей в Ричмонде она познакомилась с Гэри. Он был единственным из посетителей, у кого хватило смелости раскритиковать безнадежно устарелый постмодернистский бриколаж автора. На выставку Гэри пришел в деловом костюме из серой шерсти, тонком черном галстуке и светло-малиновых подтяжках, купленных в одном из комиссионных магазинов в Футскрее [96]96
  Футскрей – район Мельбурна, находится в 5 км к западу от центра города.


[Закрыть]. Она заметила его сразу же, еще до того, как он начал оскорблять художника, потому что из всех мужчин на выставке он один был одет так же элегантно, как Эрик. Но, в отличие от Эрика, Гэри не воспитывался в атмосфере изысканности. Вкус у него был от природы, он исповедовал свой собственный стиль. Он был не так красив, как Эрик, но это не имело значения. Черты у него были выразительные, необычные: заостренный подбородок, резко очерченные скулы, жгучие глаза. Честность он почитал, как Господа Бога. Ей он показался волнующим, опасным. Эрик такого впечатления не оставлял. Да, он был обаятельным и обходительным. Но ее отец тоже был обаятельным, а мать – обходительной, однако эти их достоинства были атрибутами лицемерия.

Она решительно подошла к Гэри и заявила, что он несправедлив к художнику, что на выставке принято хвалить, а не критиковать творчество автора. Он поднял ее на смех – не тогда ли он впервые обвинил ее в мещанстве? – но они оба улыбались. Он попросил у нее телефон и на следующий день позвонил. В пятницу вечером они пошли в ресторан, и за ужином он эпатировал ее разговорами о музыке, о кино, об искусстве и психологических аспектах эволюции философии феминизма. Ей нравилось, что он много читает, хотя в университете он никогда не учился, школу бросил в шестнадцать лет, занимался столярным делом, которое тоже бросил, перебрался на Кингз-Кросс [97]97
  Кингз-Кросс – район развлечений в центре Сиднея, известен своими многочисленными кафе, ресторанами и кинотеатрами; имеет сомнительную репутацию центра игорного бизнеса, наркомании, проституции; здесь также расположены вполне респектабельные гостиницы и особняки богатых людей.


[Закрыть]в Сиднее и стал вести богемный образ жизни, окончательно избавившись от остатков своего прежнего существования. Он ничего от нее не утаил. Он был проституткой, сутенером, три года сидел на героине, сбежал из Сиднея, оставив после себя долги на тысячи долларов. Сама она за весь вечер и двух слов не сказала, только слушала его раскрыв рот, очарованная его даром рассказчика, его самоуверенностью, силой его обаяния. Она уже была во власти его чар, готова была лечь с ним в постель в тот же вечер, но не пригласила его к себе. На следующий день он снова позвонил, и они половину воскресенья провели на берегу Ярры. В ту ночь он остался у нее, а на следующее утро, после того, как он ушел, она, собираясь на работу, позвонила Айше и сказала: «Я влюбилась».

С ее друзьями Гэри с самого начала держался настороженно, вызывающе. Айшу он считал неприветливой, Анук – высокомерной, но больше всего ему претили попытки Гектора завязать с ним приятельские отношения. На его взгляд, все они были заносчивы, и Рози, когда они встречались с ее друзьями, замечала, что сама она болтает без умолку, стремясь на корню погасить любые возможные конфликты. Типичные мещане, со скуки с ними подохнешь, вопил Гэри, когда они возвращались к ней домой, как ты их выносишь? Она защищала своих друзей, но в душе, как ни странно, радовалась, что Гэри столь низкого о них мнения. Когда она смотрела на своих друзей глазами Гэри, они уже не казались ей столь успешными, столь уверенными в себе, столь идеальными.Она мало что рассказала Айше о родных Гэри по возвращении из Сиднея. Умолчала о своих сомнениях. Она выйдет за него замуж. Она любит его. И пошли они все куда подальше со своим неодобрением. В итоге ее друзья доказали ей свою верность. Анук присутствовала на свадьбе, а Айша с Гектором и вовсе были у них свидетелями.

Она нежно поцеловала сына в щеку. От него пахло карамелью и детством. Хьюго шевельнулся, хныкнул, потом повернулся на другой бок. Как это ни ужасно, но она была рада, что оба его деда умерли. Один – быстро, сам наложил на себя руки; второго, медленно, убил грог. Обе его бабушки тоже все равно что умерли. Одна спилась, вторая – отказывалась любить внука. Были только она, Гэри и Хьюго. И ее друзья. Только это и имело значение. Это была семья. Все будет хорошо, милый, прошептала она, все устроится.

На следующее утро она нашла Гэри спящим на газоне. Они не словом не упомянули о ссоре. Она приготовила омлет для себя и мужа, сандвичи – для Хьюго. Они вместе сели смотреть «В поисках Немо». Гэри смешил сына, беззвучно проговаривая слова Дори.

Последние недели перед слушанием тянулись нестерпимо медленно, хотя дни пролетали один за другим. Рози ни на секунду не забывала о предстоящем разбирательстве. Ей отчаянно хотелось защитить Хьюго от происходящего. Она полностью посвятила себя дому, устроив генеральную уборку – отдраила плиту, вымела паутину изо всех углов в комнатах, навела порядок в кухонных шкафах. Она расписывала на неделю меню, ходила на рынок, через день ходила с Хьюго по магазинам на Смит-стрит. Приспосабливалась к переменам в настроении Гэри. Если он возвращался с работы не в духе, она не заговаривала с ним, пока он не расслаблялся, выпив первую бутылку пива. Она изводила Маргарет телефонными звонками, пока та не назначила ей еще одну встречу в своем офисе в юридической консультации. И хотя адвокат не могла сказать ничего нового и лишь посоветовала сохранять спокойствие, слова Маргарет приободрили ее. Та повторила, что Рози и Гэри поступают правильно, что жестокое обращение с ребенком не останется безнаказанным. Рози предпочла бы, чтобы Гэри был менее подозрителен к молодой женщине. Тот называл Маргарет неопытным юристом, был уверен, что, как женщина, она не будет пользоваться авторитетом на суде. Однако свои услуги Маргарет предоставила им бесплатно, и Рози считала, что за это они должны быть ей благодарны.

Она была глубоко признательна Конни и Ричи, много помогавшим ей в те недели. Они присматривали за Хьюго вместе или по очереди, что давало ей возможность ходить в бассейн, на занятия йогой, предаваться мечтам. Хоть Маргарет и объяснила ей скучную бюрократическую процедуру судебного разбирательства, Рози не отказывала себе в удовольствии пофантазировать. Она представляла, как стоит на свидетельской трибуне и страстно, убедительно описывает во всех подробностях преступление, совершенное против ее сына. Погруженная в такие мысли, она обычно двадцать пять раз кряду проплывала туда-обратно по дорожке в бассейне.

Шамира тоже проявила себя верной подругой. Она звонила ей каждый день, в те дни, когда не работала в видеосалоне, приводила своих детей поиграть с Хьюго. Однажды Шамира пригласила ее в парк в Норткоте, где часто собирались матери детей, ходивших в одну школу с Ибби. Женщины вместе наблюдали, как играют их чада. Рози оценила старания подруги отвлечь ее от тревожных мыслей, но эта прогулка утомила ее. Все женщины, не считая Шамиры, были урожденными мусульманками, выросшими в арабских или турецких семьях. Они были приветливы, учтивы, но Рози чувствовала, что между ними и ею стоит невидимая стена. Не религия создавала этот барьер: лишь несколько женщин были укутаны в покрывала. Но их не интересовали ее жизнь, ее брак, ее мир. Они непринужденно общались между собой, подшучивали друг над другом и над своими родителями, равнодушные к ее проблемам, и это ее раздражало. Интересно, Шамира хотя бы чуть-чуть чувствует эту отчужденность? Понимает, что она всегда будет «австралийкой» в глазах этих уверенных в себе горластых куриц? Что она всегда будет для них чужой, независимо от того, сколько раз в день она молится? Рози смотрела, как Хьюго пытается играть в футбол с другими мальчиками. На их фоне он казался таким светленьким, таким белым.Она замолчала, наблюдая за сыном. Он отказался от игры в футбол и в одиночку играл на детской площадке, развлекая сам себя. Шамира, заметив это, повелительно крикнула Ибби, чтобы Хьюго приняли в игру.

Не надо, зачем ты? – с горечью думала Рози. Не унижай моего сына. Она встала, сказала с улыбкой:

– Рада была пообщаться с вами, но нам пора домой.

Шамира тоже хотела пойти с ней, но Рози ее остановила:

– Не волнуйся, мы сами прекрасно дойдем, заодно прогуляемся.

Но самое главное: ей ужасно не хватало Айши. Ее душила обида, она негодовала как ребенок. В этот самый тяжелый, самый ответственный момент ее жизни подруга должна бы быть рядом. Сейчас она особенно в ней нуждалась. Рози понимала, что она несправедлива к подруге. Айша, да и Анук тоже всячески поддерживали ее, когда разводились ее родители, когда их семья осталась без дома. Они помогли ей обосноваться в Мельбурне. Они были рядом с ней, когда она вернулась из Лондона, когда ее отец покончил жизнь самоубийством. Айша приехала на похороны. Да, она была несправедлива к ней, но так она чувствовала. Шамира – добрая женщина, но с ней у нее нет общего прошлого. Конни – великодушная девочка, помогает ей, но она всего лишь подросток. Я одинока, думала Рози, вместе с сыном переходя через Хейдельберг-роуд. С тех пор как родился Хьюго, вся ее жизнь сосредоточилась на семье и нескольких подругах. Наверно, прошло уже больше года с тех пор, как она последний раз виделась с приятельницами по работе. Ты – моя жизнь, Хьюго. Она не хотела озвучивать эту мысль, да и Хьюго незачем было это слышать. Но таково было положение вещей. В Хьюго заключалась ее жизнь, вся ее жизнь.

Посему она испытала радость и облегчение, когда по возвращении домой получила сообщение от Айши. Рози, как ты? Не хочешь выпить со мной и Анук в четверг вечером? Позвони. Мы обе думаем о тебе. Любим тебя.

У нее было такое ощущение, будто она собирается на свидание. Ей захотелось сходить в парикмахерскую перед слушанием, и, перезвонив Айше, она договорилась о встрече с Энтони. Это было то, что нужно. Едва она вошла в салон, Энтони засуетился вокруг нее, усадил ее в кресло, стал громко сетовать по поводу того, что она совершенно не следит за собой. Она рассмеялась в ответ на его шутливые упреки. Он спросил про Хьюго, и она сообщила, что суд состоится через неделю.

– К черту слушание, к черту адвокатов. Давай я попрошу своего кузена Винсента проучить того придурка. Он отрежет ему яйца.

Энтони повернулся к своей ассистентке:

– Представляешь, этот недоносок ударил ребенка Рози. Подошел и ударил по лицу. Взял и ударил. Просто так.

Ассистентка в ужасе раскрыла рот.

Энтони мрачно кивнул:

– Точно, нужно убить эту сволочь. Прошу прощения за резкость, но эту сволочь нужно убить.

Она поступает правильно. Абсолютно верно.

В бар она пришла раньше назначенного времени и, повинуясь порыву, заказала бутылку шампанского. Зная, что Анук захочет курить, она выбрала столик на тротуаре. Усаживаясь за него, она быстро глянула на свое отражение. Энтони, как всегда, подстриг ее коротко, оставив справа густую длинную прядь, падавшую ей на щеку. Ей нравилась эта стрижка: она придала ей стильный вид. Наряд ее состоял из старой белой сорочки Гэри, поверх которой она надела синий бархатный жилет, купленный еще в девяностых годах. Юбку – дорогую, короткую, черную, модную – из коллекции Дэвида Джонса она приобрела еще до рождения Хьюго. Она очень обрадовалась, увидев, что юбка до сих пор ей в пору. Довольная собой, Рози села за столик. Сегодня никто не сможет обвинить ее в том, что она похожа на хиппи.

Спустя несколько минут пришла Анук. На ней был мужской костюм. Волосы она отращивала, и ее густые черные локоны с проседью падали ей на плечи. Подруги оценивающе посмотрели друг на друга, улыбнулись, выражая друг другу свое восхищение.

Анук чмокнула ее в щеку:

– Роскошно выглядишь.

– Ты тоже. Прямо конфетка.

Анук выбила из пачки сигарету и закурила. Кивнула в знак благодарности молодому официанту, без напоминаний поставившему на их столик еще один бокал и теперь разливавшему шампанское.

– Ты, значит, не с Айшей приехала?

– Ты же знаешь, какая у нее работа. – Рози подняла бокал. – Я на трамвае добралась, а она потом, может, подбросит меня домой.

– Хорошо. – Анук глянула на Фицрой-стрит, на серо-зеленые воды залива, мерцавшие в лучах угасающего послеполуденного солнца. – Красиво здесь, правда? Не то, что в твоем районе, где все сплошь бетон и глина.

Рози промолчала. Она уже довольно долго жила в Мельбурне, знала, что собой представляет каждый из его районов, какая репутация у каждого, но ей не было дела до связанных с ними предрассудков. Конечно, приятно было выбраться в Сент-Кильду [98]98
  Сент-Кильда – элитарный район в Мельбурне, находится в 6 км к югу от центра города.


[Закрыть], она с удовольствием почитала, пока долго ехала на трамвае, с удовольствием наряжалась, готовилась к выходу в свет. Но залив не шел ни в какое сравнение с океаном ее юности. Разумеется, она никогда в нем не купалась. Было дело, окунулась несколько раз, но ощущение было такое, будто она не освежилась, а испачкалась, покрылась слоем грязи.

– Как книга?

Анук застонала.

– Так здорово?

– Еврейской принцессе стыдно признаваться в заурядности, милая. Сейчас я просто пытаюсь писать, облечь в слова свои мысли, но сегодня утром перечитала одну из первых глав, и впечатление осталось дерьмовое. – Анук глубоко вздохнула. – Женские сопли. Жуткая сентиментальщина. – На ее лице появилось хитрое выражение. – Я сказала Рису, что в следующий раз это будет порнуха. Про гомосеков. Никаких чувств, никаких эмоций, никакой девчачьей дребедени. Один голый секс.

– И когда я это прочитаю?

– Порнуху?

– Нет. То, что ты пишешь.

– Когда наберусь смелости показать это тебе. Когда сочту, что это не дерьмо.

– Дерьмо ты не напишешь. – Рози была в том уверена.

Анук всегда умаляла свои таланты. Заносчивая, жесткая, бесстрашная в жизни, она теряла уверенность в себе, когда речь заходила о ее творчестве. Уход Анук в телевидение, в написание сценариев для «мыльных опер» Рози и Айша всегда расценивали как бегство. Анук заработала много денег на своем ремесле, но не в этом было ее предназначение. Еще в юности Айша и Рози были убеждены, что их подруга прославится, и шутили по поводу того, кто из них двоих будет сопровождать ее на церемонии вручения «Оскара». Они пришли в восторг, когда Анук объявила им, что завязывает с «мыльными операми» и принимается за книгу. Книга у нее получится, Анук ждет успех, беспокоиться не о чем. Анук всегда подавала большие надежды.

– Как Рис?

– Снимается в одном фильме. Студенческая работа. Балдеет. Денег ноль, но роль хорошая.

Рози глотнула шампанского. Про Гэри и Хьюго Анук, конечно, не спросит. Хорошо зная подругу, она понимала, что Анук не умышленно воздерживается от вопросов о ее муже и сыне. Ей это просто неинтересно. Скорее бы явилась Айша: в ее присутствии разговор течет более непринужденно. Рози поставила бокал, собираясь пересказать одну статью, которую она прочитала в журнале, пока ехала на трамвае. Но Анук заговорила первой:

– Хорошо, что Айша задерживается. Хочу кое-что тебе сообщить. – Анук строго посмотрела на нее. – Только обещай, что не проболтаешься, не скажешь Айше то, что сейчас услышишь.

– Вот-те крест.

– Я серьезно. Дай слово.

– Клянусь.

– В выходные она крупно поскандалила с Гектором. Хотела пойти с тобой во вторник. Она ужасно переживает из-за того, что не может быть с тобой на суде.

Рози молчала.

Анук занервничала:

– Что с тобой?

Что с ней? Да она на седьмом небе от счастья. Это то, что ей требовалось услышать. Нет, конечно, она не рада тому, что в семье ее подруги возник конфликт, но ей нужно было знать, что Айша помнит о ней, понимает, что это самый ответственный момент в ее жизни. Айше незачем лично присутствовать на суде, потому что она на ее стороне. Все это время она была с ней.

– Я рада, что ты мне это сказала.

Анук опять глубоко вздохнула:

– Рози, если хочешь, я пойду с тобой.

Рози едва не расхохоталась. Не хватало еще, чтоб Гэри и Анук на суде повыцарапали друг другу глаза. Она схватила подругу за руку:

– Детка, спасибо, но это не нужно, – она подмигнула Анук, – а то, боюсь, из тебя выйдет хороший свидетель защиты. – Увидев, что ее подруга переменилась в лице, она и в самом деле рассмеялась: – Шучу. Спасибо. И еще раз спасибо за то, что рассказала мне про Айшу. Я знаю, что она не может быть на суде. С нами пойдет Шамира.

Заметив, что Анук смущает физический контакт, Рози выпустила ее руку.

– Как они с Терри… с Билалом то есть… поживают? – Анук презрительно мотнула головой. – Какого черта он сменил имя? Что за дурь?! Разве мусульманин не может зваться Терри?

В душе Рози была согласна с ней. Почему Шамира не может оставаться Сэмми, а Билал – Терри? Когда она общалась с ними, их новые имена в разговоре всегда ей резали слух. Казалось, они понимают, что никогда не станут настоящими мусульманами. Она вспомнила ливанок и турчанок, с которыми на днях гуляла в парке. Одна из них представилась ей Тиной, еще одна – Мэри. Этим женщинам незачем было доказывать верность своей религии. Как и тебе, думала Рози, глядя на подругу. Ты родилась еврейкой. Ты не притворяешься. Ты урожденная еврейка. Тем не менее она сочла своим долгом защитить друзей.

– Наверное, это своего рода крещение, доказательство того, что ты принял другую веру. О чем ты возвещаешь окружающим, приняв новое имя.

– Не думаю, что окружающим есть до этого дело.

– А я считаю, что Терри пришлось проявить огромное мужество, чтобы стать Билалом.

– Потому что он абориген?

– Да.

Анук закурила сигарету:

– По-моему, аборигену требуется не больше мужества, чем белому, чтобы стать мусульманином.

Рози пожала плечами:

– Думаю, в наше время любому нужно иметь мужество, чтобы назваться мусульманином.

– А Шамира? Полагаю, она стала мусульманкой, когда выходила замуж за Билала.

– Вовсе нет. Она еще раньше приняла мусульманство. Они познакомились в мечети.

– Серьезно? – изумилась Анук. – И что же сподвигло такую цыпочку, как она, заделаться мусульманкой?

– Она услышала глас Аллаха.

–  Чегоуслышала?

Рози понимала, что не способна дать толковое объяснение. Когда-то она задала Шамире этот же самый вопрос – вероятно, с таким же недоумением. Ответ Шамиры был незамысловат и мил в своей простоте, но Рози знала, что ее циничная, неверующая подруга не оценит его по достоинству. В то время Сэмми работала в видеосалоне, в том самом, на Хай-стрит, где и теперь. Однажды туда пришел мужчина с маленьким сыном. Они искали какой-то фильм. Сэмми слушала молодежное радио и вдруг уловила слова песни, срывавшиеся с уст мальчика. Это был какой-то речитатив. Она выключила радио. Мне стало так легко, Рози, призналась она. Я ощутила свет в душе, ощутила покой. Когда они подошли к прилавку, она спросила, что за песню напевает мальчик. Рослый африканец рассмеялся и сказал, что это не песня, а стих из Корана, который заучивает его сын. Тот день она могла бы описать в мельчайших подробностях. Запомнила и алую скуфейку на голове отца, и щербинку на переднем зубе у мальчика, и DVD-диск «Король-лев», который они положили на прилавок. И представляешь, Рози, рассказывала Шамира, в тот вечер, когда я вернулась домой и мама с Кристи – они собирались куда-то уходить – предложили мне выпить пива и покурить кальян с марихуаной, я впервые в жизни отказалась. Я пила и курила с двенадцати лет. Но я сказала «нет». Я просто хотела лечь и осмыслить тот стих. Правда. Так все и началось. Дерьма, конечно, было много. Мне пришлось очень постараться, дабы убедить окружающих, что я и в самом деле хочу постичь ислам. Девочки-ливанки в школе решили, что я чокнулась. Мама тоже. Кристи до сих пор не может понять. Но я услышала Господа, услышала Его голос.