Текст книги "Пощечина"

Автор книги: Кристос Циолкас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

Нехорошо это, думал он, очень нехорошо. Что-то не так в этом мире, если старики жалеют молодых.

– О чем задумались?

Он дважды поцеловал в щеку невестку. От нее пахло чистотой, свежим ароматом антисептического мыла. Как всегда, она выглядела прекрасно; была одета просто, но элегантно. Он гордился ею. Сам он рос среди людей, которые не имели представления о хороших манерах и утонченности, символизировавших большие деньги. Свой первый фильм он увидел в Парте, когда приехал на побывку из армии. Это была старая французская комедия. Усатый мужчина поцеловал руку женщине, и Манолис тогда расхохотался. Что за черт?! – воскликнул он, обращаясь к сидевшему рядом сослуживцу. Этот кретин принял ее за священника? Но когда Эктора представил ему индианку, он вспомнил тот фильм, и у него возникло желание поцеловать ей руку.

– Как на работе?

– Пятница – тяжелый день. – Айша повесила пиджак на спинку стула и села. Взглядом подозвала официанта и сделала заказ. – Гектор сказал, вчера вы ездили на похороны. Сочувствую. Вы были близки с покойным?

Порой ему казалось, что ее глубоко посаженные глаза слишком велики для ее лица.

– Да, это наш давний друг. Что тут скажешь? Все там будем.

– Он умер от рака?

Он кивнул.

– Гектор его плохо помнит, но сказал, что, когда он родился, вы с Коулой и ваш старый друг жили вместе. Это правда?

– Да, так и есть.

– Сочувствую, – повторила она.

Принесли кофе. Они умолкли, каждый потягивая из своей чашки. Прежде они никогда так не встречались, и он испытывал неловкость. Она, вероятно, тоже. Он не мог заставить себя начать разговор, к которому, как он вдруг понял, он совершенно не был готов. С самого начала у него с этой женщиной – в сущности, для него она по-прежнему оставалась той девушкой, которую Эктора в первый раз привел к ним в дом, – сложились непринужденные дружеские отношения. Им никогда не случалось много говорить друг с другом: Айша не знала греческого, а он, столько лет прожив в Австралии, до сих пор плохо выражал свои мысли по-английски. Но это не имело значения. С самых первых дней знакомства между ними возникло взаимное доверие, за что оба были друг другу благодарны, ибо это позволяло обоим дистанцироваться от недовольства Коулы и упрямства Экторы. Манолис хотел просто поговорить с Айшей и убедить ее в том, что она должна пойти на день рождения Гарри. Он не сомневался в том, что она его любит. Был уверен, что она внемлет его просьбе. Но теперь, глядя, как она пьет кофе, видя вопрос в ее глазах, он усомнился в том, что она его послушает. Он не знал, что сказать.

– Маноли, зачем вы позвали меня сюда?

Ее взгляд был непроницаем. Но, казалось, пронизывал его насквозь. Разумеется, она догадалась. Точно знала.

– Айша, я хочу, чтобы ты пошла к Гарри на день рождения.

Она поставила чашку на стол.

– Прошу тебя, – внезапно добавил он.

– Я догадывалась, что речь пойдет об этом… – Она покачала головой. – Нет, не пойду.

Он пытался понять, о чем она думает. Смотрел в ее глаза – в ее темные, завораживающие, как у кошки, глаза. Они были непроницаемы. Она жалеет его? Сердится?

– Он поступил плохо, очень плохо, ужасно, но это была ошибка. Он очень сожалеет о своем поступке. Прошу тебя, Айша. Зачем ты наказываешь Адама и Мелиссу? Они хотят навещать Рокко, ведь он их кузен…

– Своего кузена они могут навещать, когда захотят, – быстро сказала она, скрестив на груди руки. – Я им не запрещаю.

– Ты усложняешь жизнь Гектору.

– Гектор меня понимает.

Он пришел в замешательство. Что тут можно понимать, почему она упорствует? Ты мне усложняешь жизнь, следовало ответить ему. Ты не подумала о том, насколько ты усложняешь жизнь мне?

– Гарри и Гектор очень близки, очень. Как родные братья.

Ее не тронула его игра на родственных чувствах. Ее взгляд вспыхнул, и на этот раз он заметил в ее глазах гневный блеск.

– О Гекторе не беспокойтесь. Для него это не проблема. Очевидно, все дело в Коуле, не так ли?

Это была опасная тема. Его колено, будь оно проклято, опять заболело, и он опустил под стол руку, массируя ногу. Он досадовал на Айшу. Женщины вечно воюют между собой, воюют из-за пустяков. Свою жену он с ней обсуждать не будет, не дождется.

– Гарри очень сожалеет.

– Ни о чем он не сожалеет.

Вот упертая! С какой стати Гарри должен сожалеть? Хотя этот идиот заслуживает того, чтобы его посадили за то, что он ударил ребенка. О мертвых, конечно, плохо не говорят, но Гарри такой же, как его окаянный отец. Совершенно не владеет собой.

– Он очень, очень сожалеет. Он говорил мне это много раз. Он очень огорчен тем, что ты на него сердишься.

– Рози сказала, вы ходили с ним на суд. Она была оскорблена.

Вот так сюрприз. Разумеется, он пошел с Гарри на суд. А чего еще ждала эта чокнутая австралийка? Родители Гарри умерли, он обязан был поддержать племянника жены. Не пойди он с ним на суд, жена никогда не простила бы ему того, что он лишил своей поддержки сына ее брата. Неужели Айша не понимает таких простых вещей? Она ведь не дикарка. Или напомнить ей о верности и чести?

– Я тоже огорчилась, Маноли. Вам не следовало там быть.

Слишком много народу в этом проклятом кафе! От невыносимой духоты он не может сосредоточиться. Манолис осознал, что сидит напротив невестки с открытым ртом, будто недоумок. Старый дурак. Манолис быстро закрыл рот. Верно ли он ее понял? Ему не совсем понятно значение этого озадачивающего английского слова – «огорчилась». Она злится на него за то, что его появление на суде внесло разлад в ее отношения с той австралийкой, с ее глупой подругой, Рози? Бред какой-то. Что произошло – то произошло. Было и прошло, забудь. Слишком много времени потрачено, слишком много слез пролито впустую из-за глупости, которая и яйца выеденного не стоит.

– Айша – ты член нашей семьи.

Она рассмеялась – презрительно хохотнула, отведя глаза от его лица. А глаза у нее были черные, как зимняя ночь.

– Рози я знаю гораздо дольше, чем вашу семью.

Манолис забыл про боль в колене, про неумолчный шум в кафе. Он горделиво приосанился. Должно быть, вид у него стал свирепый, потому что она, мгновенно сообразив, что допустила ошибку, отпрянула от него. Ему хотелось схватить ее за волосы, шваркнуть лицом о стол, выпороть, будто непослушную девчонку.

– Дело не в семье, – быстро поправилась Айша. – Просто Рози – моя подруга. А Гарри унизил меня в моем собственном доме. Унизил и оскорбил мою подругу и ее сына.

Эту дряньи ее отродье. Он не забыл слова австралийки, брошенные ему в переполненном вестибюле перед залом суда. Вас не должно быть здесь. Как вам не стыдно?Он смутился, потерял дар речи под ее ожесточенным напором. Его до сих пор жег стыд, но он точно знал, чтодолжен был тогда ответить. Ему следовало схватить эту дряньза волосы и крикнуть ей: «Это ты все устроила, ты втянула нас в эту историю. Ты – плохая мать». Манолис заметил поблизости официантку и стал громко барабанить пальцами по столу:

– Еще кофе?

Айша качнула головой:

– Нет, мне хватит.

– Гарри был не прав. Поступил неправильно. И он очень сожалеет… – Манолис выставил вперед ладонь, не давая ей перебить себя. – Но твоя подруга тоже хороша. Что ж она не смотрит за своим ребенком?

– Рози любит Хьюго.

– Почему не одергивает сына, когда он плохо себя ведет?

– Хьюго еще маленький, не понимает, что можно, а что нельзя.

Вот именно. В этом вся проблема. Он не понимает, что можно, что нельзя, потому что ему это не объясняли.

– Она – плохая, никудышная мать… – Теперь ему было плевать, он больше не хотел быть дипломатом, не хотел уговаривать Айшу. Он поражался ее слепоте. Она защищала того, кого нельзя было защитить. Эта безумная женщина Рози должна была сама призвать к порядку своего ребенка. А если не она, значит, ее муж-пьяница. Гарри не был святым, отнюдь, все это знали, но впервые после того инцидента Манолис понял, почувствовал, поверил в то, что его племянник не виноват.

Айша не смотрела на него.

– Ты придешь к Гарри и Сэнди на следующей неделе.

Она обратила на него изумленный взгляд. По губам ее скользнула удивленная вежливая улыбка.

– Нет.

– Придешь.

– Нет.

– Да. – Он будет настаивать, пока она не согласится. Он прав. Никогда в жизни он еще не был так абсолютно прав. На этот раз он заметил в ее глазах гневный огонь.

– Вы мне не отец.

Ему хотелось залепить ей пощечину. Выходит, все это ничего не значит – все эти годы взаимной симпатии, на протяжении которых они вместе смеялись, он защищал ее, заботился о ее детях, помогал ей и Гектору деньгами, тратил на них свое время? Выходит, любовь и семья для нее пустые слова? Все для нее ничто, кроме собственной гордости? Или она думает, что проявляет храбрость, выказывая ему неповиновение? Она, Гектор, все эти безумцы… они понятия не имеют, что такое мужество. Все преподнесено им на блюдечке, все, что они считают по праву своим. Она вон даже убеждена, что защитить подругу – это дело чести. Одна война, одна бомба, одно несчастье, и она потеряет голову от страха. Он для нее пустое место, потому что, как и все они, она законченная эгоистка. Она не знает жизни, считает, что важнее ее драмы нет ничего на белом свете. Чокнутые мусульмане правы. Бросить бы сейчас бомбу на это кафе и стереть их всех с лица земли. Ее красота, утонченность, образованность – все это пшик. В ней нет смирения, нет великодушия. Чудовища. Они вырастили нравственных уродов.

Манолис бросил на столик десятидолларовую купюру, проглотил остатки кофе и поднялся:

– Пойдем.

Она вскочила на ноги:

– Куда?

– Коула ждет нас дома.

Он пошел вперед, заставляя свои слабые ноги унести его как можно дальше от нее. За его спиной раздались ее быстрые шаги. Она окликнула его, он обернулся. С ключами в руках она стояла у своей машины на Хай-стрит.

– Передай Коуле, что я пошел по магазинам. – Он не хотел сейчас находиться в присутствии двух этих женщин. Он представил, какой будет реакция жены, когда она поймет, что он провалил свою миссию. Она обдаст его презрением. Это будет невыносимо. Старый дурак, болван. А он-то считал, что они его любят, уважают, прислушиваются к его мнению.

– Поехали.

Разбежалась.

– Пройдусь по магазинам.

Айша открыла дверцу машины:

– Маноли, извините.

Он повернулся к ней спиной и зашагал прочь. Слова легко срывались с ее языка, но они ничего не значили. У австралийцев «извините» – это слово-сорняк, они произносят его где ни попадя. Извините, извините, извините… Она ни в чем не раскаивается. А он-то надеялся, что она его любит, уважает. Годами лелеял в себе эту надежду. Ему хотелось отдубасить самого себя – за собственное тщеславие, за глупость. Прежде он никогда ни о чем ее не просил и теперь уж никогда ни о чем не попросит – она должна это знать. Извините.Он выплюнул это слово, словно отраву.

Он думал, что она его любит. Старый дурак.

Тебе повезло, Тимио, прошептал он на ветер, обращаясь к тени своего друга. Сколько еще мне ждать, пока смерть за мной придет?

В итоге он не пошел ни в торговый центр, ни в магазины на Хай-стрит. Он был не в настроении пялиться на витрины; его всего наизнанку выворачивало от обилия всех этих соблазнительных вещей. Он также предпочел бы не видеть лица своих соседей, пожилых греков и гречанок, устраивавших сходку у торгового центра, как некогда в молодости они собирались на деревенской площади. Он покинул свою чертову деревню сто лет назад, уплыл от нее за океан, но деревня приехала вместе с ним. Манолис свернул с Хай-стрит и переулками зашагал к вокзалу Мерри. На платформе, сразу же по выходе из вестибюля, стояла юная магометанка со спрятанными под платок волосами. На вид совсем ребенок, школьница. Глаза у нее так и бегали – видимо, она нервничала. Манолис улыбнулся девушке. Не следует ей торчать на платформе одной, в этот поздний час кто только не шляется. В ответ на его улыбку девушка потупила взор. Откуда б ни была она родом, она тоже привезла с собой свою деревню. Проходя мимо нее, он заглянул в вестибюль. Там девушка постарше, тоже в накинутом на голову платке, под которым прятались шокирующе оранжевые волосы, обнималась с каким-то худым юношей. Заметив его взгляд, она отстранилась от парня. Тот поднял голову и посмотрел на Манолиса – сначала со страхом, потом сердито.

– Какого фига тебе надо?

Девушка, рассмеявшись, вновь упала в его объятия. Парень на вид был совсем мальчишка, его белое веснушчатое лицо еще хранило отпечаток детства.

Качая головой, Манолис пошел дальше. Они обратились к нему на языке зла. Это не их вина. Сейчас время недобрых людей.

Девушка помладше проводила его взглядом. Он услышал, как она шикнула на своих друзей:

– Зачем вы его обругали? Он – никто, обычный старик.

Совершенно верно. Он – никто, просто старик. Ни родитель, ни дядя, ни старший брат, которых нужно бояться, от которых нужно прятаться. Манолис улыбнулся сам себе. Парень чуть штаны не обмочил: должно быть, принял его за отца девушки. Он сел на скамейку в конце платформы. Его нос уловил запах никотина: дети в вестибюле курили. Сам он не прикасался к сигаретам вот уже более двадцати лет, но бывали моменты, когда он скучал по старой привычке. Ожидание всегда порождало в нем желание закурить.

Он сошел с электрички в Северном Ричмонде. Никакого плана у него не было. Он знал одно: домой он идти не хочет. Он зашагал по Виктория-стрит. Казалось, что ни вывеска, то азиатский ресторан. Этот район Ричмонда принадлежал азиатам, а ведь когда-то здесь заправляли греки. Он шел по узкой улице, но не замечал ни мальчишек-азиатов, ни женщин-вьетнамок с продуктовыми тележками. Он перенесся в другое время. Он шагал мимо мясной лавки, принадлежавшей парню с Самоса, мимо закусочной, которой владела чета из Агриниона [115]115
  Агринион – крупнейший город в номе Этолия и Акарнания (Западная Греция).


[Закрыть], мимо кафе, где в молодости он постоянно ошивался вместе с Тимиосом и Танассисом. Манолис тоскливо вздохнул. Ему вспомнился вечер, когда он проиграл всю свою получку. Явился домой, а Коула прогнала его и бежала за ним аж до самой Бридж-роуд, обзывая его всякими словами – мерзавцем, животным, ослом, жалким червяком. На ее крики соседи повыскакивали из домов и, стоя у своих калиток, стали их подначивать – мужчины поддерживали Манолиса, женщины подбадривали Коулу.

Он остановился на светофоре. Мимо катила коляску молодая австралийка с кольцом в носу. Она как-то странно, в замешательстве, посмотрела на него. Он кивнул ей, она застенчиво улыбнулась в ответ. Он свернул в маленькую улочку. На месте многоквартирного дома некогда стоял завод, на котором он работал. На входной двери дома, где когда-то размещалась греческая школа, которую в детстве посещали Эктора и Елизавета, красовался плакат с надписью «Голосуйте за „зеленых"». Он свернул на Кент-стрит.

Остановился перед домом Димитри. Здания вокруг были отремонтированы, с чистенькими фасадами. Они казались нежилыми, как дома в кино. В палисаде Димитри и Георгии густо росли молодые стебли кормовых бобов, виднелись первые толстые листья шпината и мангольда. Воздух полнился ароматом приближающейся весны. Он увидел огородное пугало – тонкий шест с двумя привязанными к нему разорванными пластиковыми пакетами – и фиговое дерево высотой с дом. Манолис остановился в нерешительности. Может, у него разыгралось воображение? Неужели этот дом и этот сад из прошлого? И если он попробует толкнуть калитку, его руки не пройдут сквозь воздух? Дверь не исчезнет, если он начнет стучать в нее? Не может быть, чтобы они до сих пор жили здесь. Наверняка они тоже, как и все прежние обитатели этого района, выехали из города, переселились на окраины бесконечных ответвлений Мельбурна. Он все же толкнул калитку. Ржавое железо чиркнуло по бетону. Судя по пронзительному скрежету, калитка была настоящей. Он постучал в дверь.

– Кто там? – Голос пожилой женщины, с акцентом.

Он назвал свое имя – громко, почти крикнул. Последовала пауза, потом дверь распахнулась. На пороге стояла Георгия. В черном траурном платье, с короткой стрижкой, вся седая. Но это была она. Моргая, она смотрела на него. В ее глазах промелькнуло удивление: она узнала его. Он был уверен, что они оба подумали одно и то же. Боже, как мы постарели.

Она вежливо, но радушно поцеловала его:

– Входи, Маноли, входи.

И он на самом деле шагнул в прошлое. В доме стоял запах пищи, запах земли, запах людских тел. Темный узкий коридор был заставлен маленькими шкафчиками и комодами, и ему пришлось прижиматься к стене, чтобы пробраться в конец. На небольшом столике стоял красный телефонный аппарат старинной модели, с наборным диском.

Из спальни в конце коридора раздался грубоватый голос: «Кто это?» Затем послышался кашель.

– Димитри, это Маноли. Наш Маноли пришел к нам в гости. – Георгия толкнула дверь в спальню.

Он не шагнул в прошлое. Жестокое время смеялось над ним. Димитри, в расстегнутой до пупка пижамной куртке, лежал на кровати. Он был похож на скелет; ребра безжалостно выпирали из-под складок обвислой кожи на его груди.

– Ты ведь не забыл Маноли, правда, мой Димитри?

Старик на кровати, казалось, был ошеломлен его появлением. На столбике кровати висела пластиковая маска, соединенная со стоявшей на полу бутылью с разреженным газом. Старик опять закашлялся; казалось, его тщедушное тело не выдержит нагрузки сотрясавших все его существо спазмов. Георгия протиснулась мимо Манолиса, сняла со столбика кровати маску и накрыла ею нос и рот мужа.

Манолис обошел кровать и, встав с другой стороны, взял вялую холодную ладонь друга.

– Мицио, – хрипло произнес он, не в силах сдержать слезы. – Мицио, – повторял он вновь и вновь старое прозвище друга; ничего другого он сказать не мог.

Георгия убрала маску с лица Димитри. Его страх исчез. Ему удалось слабо улыбнуться.

– Друг, – прошептал он. – Я надеялся, что ты придешь и прикончишь меня.

Георгия шлепнула мужа по руке:

– Не говори глупостей.

– Почему? Кому нужна такая жизнь? Какая от меня теперь польза? – Дыхание у него было затрудненное, в паузах между предложениями из его горла вырывались прерывистые хрипы.

Манолис посмотрел на Георгию. В ее лице читалась спокойная решимость.

– Он смертельно болен, – тихо промолвила она. – Рак легких.

Она медленно нагнулась и вытащила из-под кровати сложенную инвалидную коляску. Быстро, сноровисто она собрала кресло. Димитри руками обхватил Манолиса за шею, Георгия взяла мужа за ноги, и они очень осторожно, бережно переместили больного с кровати в кресло. Георгия повесила маску мужу на шею и показала на бутыль с кислородом. Манолис поднял ее с пола. Бутыль оказалась на удивление легкой. Георгия повезла Димитри из комнаты. Манолис последовал за ней. Через гостиную и кухню они вышли на небольшую, тесную застекленную террасу с видом на задний двор. В углу висела икона девы Марии с Младенцем, перед которой на блюдце чадила лампада. Слабое пламя, как ни странно, отбрасывало блики теплого света на всю комнату. Георгия поставила кресло на стопор и жестом предложила Манолису сесть на диван.

– Пойду приготовлю кофе, – объявила она, удаляясь на кухню. Манолис, опасаясь сказать что-нибудь не то, смотрел на свои туфли. Он даже не принес им подарка, пришел к ним в дом с пустыми руками. Бескультурщина, животное, невежа. Хриплый, скрежещущий смех Димитри вызвал у него удивление.

– Прекрати, – глаза друга искрились лукавством, – хватит делать похоронный вид. Я еще не умер.

– Конечно, не умер, мой Димитри.

– Что побудило тебя наведаться к нам?

В вопросе друга не слышалось ни угрозы, ни обиды, но Манолису стало стыдно.

– Вчера я был на похоронах Тимио Караманциса.

Димитри смотрел перед собой, на холодный серый сад за окном.

– Я тоже хотел поехать… – Он протяжно вздохнул. – Но куда мне? Сам видишь.

– Конечно, конечно… – Манолис силился подобрать слова. – Встретил там много людей из прошлого, и мне стало стыдно, что мы так долго не виделись. Прости меня, Димитри, прости. – Господи Иисусе, Спаситель Всемогущий, Святая Дева Мария, не дайте мне расплакаться.

Димитри, улыбаясь, повернулся к нему. Положил руку на колено Манолиса:

– Ты прямо как женщина. За что ты извиняешься? – Он поморщился, хватая ртом воздух. – Это я должен просить прощения за то, что не навещал вас с Коулой. Так что мы квиты. – С видимым усилием он остановил очередной приступ кашля. Злясь на боль, ударил себя в хилую грудь. – Жизнь быстро прошла, а проклятая смерть сжирает медленно. – Он опять улыбнулся: – А ты хорошо выглядишь, как огурчик. Ты у нас всегда был здоровяком.

– Мне жаль, что так случилось с Янни. Я о нем только на похоронах узнал. – Манолис произнес это взахлеб, почти невнятно. Просто хотел поскорее выплеснуть из себя эти слова, хотел избавиться от них.

Улыбка Димитри угасла. Лицо его скукожилось, он обмяк в кресле. Манолис подумал, что он, пожалуй, еще никогда не видел друга таким иссякшим.

– Бог – большая сволочь.

– Что ты такое говоришь?! – В комнату с подносом в руках вошла Георгия. Манолис вскочил, желая ей помочь, но она жестом велела ему сидеть на месте.

– А то ты не слышала.

Георгия его проигнорировала. Она предложила кофе Манолису, одну чашку подала мужу. У того задрожали руки. Она обхватила их своими ладонями:

– Не Бог убил нашего сына, а бандиты.

– Значит, Бог тоже бандит.

Манолис был подавлен. Он ничем – и уж тем более не словами – не мог утешить своих друзей. Маленькими глотками он пил кофе, предпочитая хранить молчание. Почувствовав, что Георгия смотрит на него, он поднял на нее глаза. Она дружелюбно кивала ему.

– Мы понимаем, Маноли, что тут скажешь? Судьба обрушила на нас несчастья. Судьба ожесточила наши сердца, – она глянула на мужа, – судьба наслала на него болезнь. – Она говорила поразительно бесстрастным тоном, словно рассказывала наизусть некую историю, которую уже устала повторять. Она поведала ему о том, как Янни связался с негодяями, торговавшими наркотиками. Как они втянули ее сына в преступную жизнь. Как убили его выстрелом в голову прямо у его дома. Как его маленькие дети обнаружили его труп. Она говорила о наркотиках и бандитах, употребляла английское слово «наркодилеры». Все это было странно слышать из уст пожилой женщины. – Он увяз с головой… – Георгия подытожила свой рассказ чужими словами: – Его сгубили негодяи.

Димитри крякнул. Георгия подошла к нему, чтобы вытереть струйку кофе, сочившуюся из уголка его рта, но он шлепком отбросил ее руку и сам вытер рот и подбородок.

– Дурак он был. Хотел иметь большой дом, виллу, бассейн, новый «Мерседес Бенц», самые лучшие телевизоры, самую лучшую мебель. Хотел, чтоб его дети учились в частных школах. Хотел, чтоб его жена купалась в драгоценностях. Все хотел, все получил, и это его сгубило.

Георгия заплакала. Конечно, конечно, такая боль не уходит.

– Прекрати, Георгия.

Пожилая женщина резким движением отерла глаза и попыталась улыбнуться:

– А как Коула? Как Эктора и Елизавета?

На эту тему он мог говорить, мог найти нужные слова. И они потоком полились из него, даруя ему облегчение. Он рассказывал о своих детях, о внуках, об их успехах и, конечно, даже об их неудачах. Георгия стиснула его руку, слушая про развод Елизаветы. Ее глаза засияли, когда он стал рассказывать про Адама, Мелиссу, Саву и Ангелику.

– Ты должен увидеть наших внуков. Дети Янни – сущие ангелочки. – Она встала и принесла с комода в глубине комнаты несколько фотографий в рамках. – Это Костантино. Он учится в университете. – В ее голосе слышалось благоговение.

Манолис взял фотографию, внимательно ее рассмотрел. Костантино показался ему симпатичным парнем. На вид ему было около восемнадцати лет. В рубашке и галстуке – прямо истинный джентльмен, – он широко улыбался в объектив.

– Красивый парень.

– Хороший. – Димитри, сжав подлокотники кресла, глубоко вздохнул. Потом фыркнул и продолжал: – Он умнее отца. Я им горжусь.

Манолис вернул фотографию Георгии.

– Мы молодцы. – Димитри, закашлявшись, вновь вцепился в кресло. Приступ утих. – Неплохо потрудились, верно, Маноли?

Он смотрел на умирающего друга. В его взгляде сквозит вопрос? Нет, это не вопрос – констатация факта.

– Верно. Мы выжили.

– Коньячку?

Манолис глянул на сад. За окном, во дворе, сгущались сумерки.

– Почему бы нет?

Выпив коньяку, он помог Георгии вновь уложить Димитри в постель. Наклонившись, поцеловал друга – дважды, по обычаю жителей Средиземноморья, – и ощутил смрад его дыхания. Димитри гнил изнутри.

На выходе он повернулся к Георгии:

– В больницу ему нужно. Нужно, чтоб за ним наблюдали врачи, квалифицированные медсестры.

– Медсестра приходит два раза в неделю. А ухаживать за ним я и сама в состоянии… – Георгия пожала плечами. – Это судьба, Маноли. Против судьбы не попрешь. По-твоему, я могу допустить, чтобы чужой человек купал его, убирал из-под него? Нет. Я его жена. Это мой долг.

– Я зайду еще. Скоро. Вместе с Коулой.

– Если не трудно. Я приготовлю ужин. Димитри будет рад. Ему не хватает друзей.

Разве мы друзья?

– С ужином не заморачивайся. Кофе сделаешь, нальешь что-нибудь выпить. Этого вполне достаточно.

– Нет, как же без ужина?! За кого ты меня принимаешь? Думаешь, я не в состоянии накормить гостей?

У него начинала болеть голова. Они опять теряли друг друга, становились пленниками правил хорошего тона, этикета, чтоб им пусто было. Давай просто поговорим, просто побудем вместе, наверстаем упущенное за долгие годы разлуки, за десятилетия, потраченные на мелкие ссоры и глупую гордыню. Как же он порой ненавидел эти греческие ритуалы. Порой он жалел, что родился не австралийцем.

– Ручка есть?

Георгия скрылась в коридоре и вскоре вернулась с ручкой. Он достал из кармана рубашки свой проездной:

– Говори телефон.

– Девять-четыре-два-восемь… – Она умолкла в нерешительности. – Вот идиотка. Так давно его никому не давала, что почти забыла. – Она быстро назвала последние четыре цифры. Манолис начеркал номер на билете.

К вечеру заметно похолодало, небо было чистым. Он быстро шел домой от железнодорожной станции, не обращая внимания на больное колено.

Когда он вошел в дом, Коула, подбоченившись, стояла в коридоре:

– Где тебя дьявол носил?

Отодвинув ее в сторону, он подошел к бару и налил себе коньяку.

– Ты пьян?

– Нет.

– Эктора звонил. Он зол на тебя. Ты расстроил индианку. Что ты ей сказал?

– Что она должна пойти на день рождения к Гарри.

– Так. И что она ответила?

– Что не пойдет. – Манолис одним глотком осушил рюмку. Сначала коньяк показался ему на вкус отвратительным, потом приятным, потом он почувствовал, как вновь оживают его конечности. Он снял пиджак.

Коула схватилась за голову.

– Почему ей так хочется нас унизить?

– Молодая.

Коула вытаращилась на него в изумлении.

– Ты ее защищаешь?

– Нет. – Он налил себе второй бокал.

Коула настороженно смотрела на него:

– И Елизавета звонила. Она тоже на тебя сердится.

– За что?

– За то, что эта стерва плакала из-за тебя.

Он закрыл глаза. Красивый щекастый парень в рубашке и галстуке. Значит, все-таки приходит конец несчастьям, и судьба больше не будет испытывать на прочность Димитри и Георгию, пощадит следующее поколение. Выходит, Бог не так уж и безнадежен.

Айша плакала? Она плакала.

– Завтра позвоню Экторе. Завтра все улажу.

Он извинится. Скажет: «Извините». На самом деле он ни в чем не раскаивается, но она уцепится за это слово, будет ему признательна, простит его. Что за черт? Это лишь одно пустое слово.

– Сейчас звони. Он очень расстроен.

– К черту, Коула. Позвоню завтра. Пусть порасстраиваются один вечер. Если они думают, что этогоре, значит, они просто не понимают, как им повезло. Мы заботились о них, дали им образование, все для них сделали. И я рад, что мы о них позаботились, что обеспечили им хорошую жизнь. Но хотя бы один этот вечер я хочу пожить так, будто у меня никогда не было детей. На один этот вечер я хочу забыть об их существовании.

Коула перекрестилась. Посмотрела на него с презрением:

– Что за вздор? Как тебе не стыдно? – Она постучала по косяку. – Постучи по дереву, да простит тебя Господь.

– Я навестил Димитри и Георгию.

Выражение презрения на ее лице сменилось неизбывной печалью.

– Как они там, бедняжки?

– Димитри тяжело болен. Умирает.

Коула грузно опустилась на диван. До чего же огромная, громоздкая мебель у них в доме, просто смешно. Коула на этом диване похожа на куклу.

– Зачем нам такой большой диван?

Коула пренебрежительно фыркнула и кивнула на бар. Манолис налил для нее коньяк, подал ей бокал и сел в кресло напротив.

Его жена смотрела на бокал:

– Нет справедливости в этом мире, да, Маноли?

Он покрутил в руке бокал, взбалтывая золотистую жидкость, вдохнул терпкие жгучие пары:

– Да.

Зазвонил телефон, выводя их из раздумий. Они оба вздрогнули.

– Кто-то из них.

– Возможно, – ответил он.

– Хотят узнать, пришел ли ты домой. Хотят с тобой поговорить.

– Возможно, – повторил он.

Она улыбнулась, пригубила бокал:

– Может, пусть звонит, а?

Она улыбалась озорно, прямо как в молодости.

– Пусть, – он улыбнулся жене, – не будем отвечать.

Телефон неутомимо звонил, казалось, несколько минут.

Когда звон наконец-то стих, он осознал, что все это время сидел затаив дыхание. Он протяжно выдохнул.

Коула поднялась:

– Согрею тебе ужин.

Он кивнул.

Он услышал, как жена на кухне зажгла духовку, потом до него донеслось звяканье столовых приборов. Коула стала что-то напевать. Он всем телом подался вперед в кресле, пытаясь разобрать слова. Это была старинная народная песня – классика фольклора. Впервые он услышал эту песню в Афинах, когда, будучи новобранцем, пил вместе с рабочими и солдатами дешевое узо [116]116
  Узо – греческая анисовая водка.


[Закрыть]на площади в Кайзериани [117]117
  Кайзериани (Кессариани) – район в восточной части Афин в 7 км от центра города.


[Закрыть]. Он стал тихо подпевать жене.

 
Что было – то прошло, и не вернется,
А впереди нас всех удача ждет.
 

После обхватил рукой колено и, морщась, встал с кресла. Допил коньяк, поставил бокал на журнальный столик. Прошел на кухню и помог жене накрыть на стол.