Текст книги "Пощечина"

Автор книги: Кристос Циолкас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

– Тебе звонила Рози. Просила посидеть с Хьюго в среду.

– Конечно, – кивнула Конни.

– Я ей сказала, что ты не можешь.

– Несколько часов сумею выделить, – возразила Конни.

– Нет. У тебя выпускной год, Конни. Тебе еще учить и учить, потом экзамены. Ты и так много им помогаешь. Я ей сказала, что ты не сможешь. Нельзя, чтоб они все время рассчитывали на тебя.

– Рози сейчас тяжело. Родных в Мельбурне у нее нет. А у них суд со дня на день. Она только об этом и думает.

– Есть люди, которые постоянно сами создают себе проблемы.

– Он ударил Хьюго.

Ее тетя промолчала.

– Взрослые не вправе бить детей. Такое простить нельзя. Надеюсь, его посадят в тюрьму, – сердито закончила Конни.

Таша принялась приправлять специями филе:

– Знаешь, что мне не нравится в подростках? Порой вы безумно жестоки.

Конни проигнорировала ее. У нее болела голова, и спорить она не хотела. Она думала об Али. У нее не было его телефона, а он не знал ее номер. Может, он попросит ее телефон у Джордана? Позвонит ли он ей или они теперь только в школе поговорят? Она просмотрела телепрограмму на воскресенье. Одно дерьмо.

– Таша, давай я позанимаюсь пару часов, а потом отвезешь меня в видеосалон? Мне нужен один DVD.

Таша разогрела растительное масло в казане и бросила в него имбирь и чеснок. Конни осознала, что минувшим вечером она почти ничего не ела. Она встала, обняла тетю:

– Только душ быстро приму, ладно?

– Три минуты. Обед почти готов. И потом, нечего зря расходовать воду.

– Три минуты. – В дверях Конни обернулась: – А шоколад остался?

Таша прикусила нижнюю губу.

– Неужели за вечер ты съела весь шоколад?! – в притворном гневе воскликнула Конни.

– Ну хорошо, хорошо. Купим еще коробку, когда поедем за твоим DVD.

– Спасибо, Таша. Ты – чудо. Через пятнадцать минут я как штык буду за столом.

Конни повернулась и, мурлыча себе под нос, пошла в ванную.

– Вот негодяйка, – бросила ей вслед тетя. – Просто безобразие.

Рози

Вцепившись в края ванны, Рози медленно опустилась в обжигающе горячую воду, легла, постепенно расслабилась в обволакивающем жаре, глубоко вздохнула и закрыла глаза. Одно ее ухо торчало из воды, ловило голос Хьюго. Он вместе с Гэри смотрел мультфильм «В поисках Немо». Хьюго наверняка лежал на спине, сучил ногами, воображая, будто он едет на велосипеде. Гэри, в спущенном до пояса комбинезоне, вероятно, пил уже вторую бутылку пива. Она пообещала ему, что не будет долго нежиться в ванне, не будет дожидаться, когда остынет вода. Из гостиной до нее доносилась едва слышная неразборчивая болтовня персонажей фильма в музыкальном сопровождении. Хьюго сегодня уже раз смотрел это кино. За последние недели оно стало его любимым, и она сама теперь знала этот мультфильм почти наизусть. Порой, когда он воображал себя Немо, она, подыгрывая ему, представлялась Дори. Ей очень хотелось, чтобы сейчас он был здесь с ней (хотя, пожалуй, для малыша вода чересчур горячая). Они были бы Дори и Немо, под водой, в красивом сапфировом мире морских глубин. Она, в роли Дори, забывала бы все, что он ей говорит. Хьюго бы нервничал, раздражался, а она, видя, как он теряет терпение, едва сдерживала бы смех.

Рози резко открыла глаза. Проклятие. Перед самым обедом, сразу же после того, как они с Хьюго вернулись из парка, она получила письмо. Она побледнела, читая уведомление с указанием даты и времени проведения судебного разбирательства, которое должно состояться в магистратском суде в Хейдельберге [85]85
  Хейдельберг – пригород Мельбурна, расположен в 12 км к северо-востоку от центра города.


[Закрыть]. Почувствовав слабость, она быстро села. К счастью, Хьюго смотрел фильм и не видел ее страха и беспокойства. Рози тотчас же позвонила в бесплатную юридическую консультацию, и, к счастью, Маргарет, их адвокат, оказалась на месте. Хорошие новости, заверила ее молодая женщина, значит, скоро все будет кончено. Рози положила трубку. Она была как в тумане. Четыре недели. Через четыре недели все кончится. Она уже хотела позвонить Гэри на мобильный, но тут же передумала. И наконец-то взяла себя в руки. Решила, что ничего не скажет ему до пятницы. А пятница через два дня. Будет лучше, если они поговорят об этом в конце недели, перед выходными. Если она скажет ему сегодня, он просто напьется, будет плохо спать и ходить в дурном настроении на протяжении нескольких дней.

Приняв решение, она успокоилась, но самообладание сохраняла недолго. Постоянно думала о предстоящем слушании. Маргарет объяснила, что на суде все молчат, пока председательствующий судья не дает кому-то слово. А ей хотелось выйти к свидетельской трибуне и рассказать всему миру, как этот зверь избил ее ребенка. Нет, так нельзя, вновь и вновь убеждала ее Маргарет, суд сам во всем разберется.

Вода постепенно остывала. Рози едва заметно улыбнулась, вспоминая слова Шамиры. Дай мне только добраться до свидетельской трибуны, и я всем расскажу, какой это жестокий человек, с каким удовольствием он бил Хьюго. Подонку это нравилось, я смотрела прямо на него. Ему нравилось бить Хьюго, он упивался своей жестокостью, и все должны это знать.

Получив письмо, она сразу позвонила Шамире. Как всегда, ее первым порывом было позвонить Айше, но время было раннее, та наверняка еще только заканчивала прием в клинике, и поговорить с ней вряд ли бы смогла. В любом случае, звонить Айше было проблематично. Возможно, Гектор уже был в курсе: его подонок-кузен мог все им сообщить.

И она позвонила Шамире. Ее подруга отреагировала именно так, как она хотела, – тепло, по-доброму выразила ей свою безоговорочную поддержку. В которой Рози сейчас особенно нуждалась.

Проклятие, опять беззвучно произнесла она, глубже погружаясь в ванну, так что вода залила ее подбородок, губы, лоб. Она могла бы открыть рот, и тогда вода хлынула бы в нее, заливая ее легкие, кишечник, клетки, пока она не взорвалась бы. Рози резко села в ванне, забрызгав водой пол и кафель. Будь он проклят, мерзавец. Она не в состоянии расслабиться, она не хочет расслабляться. Это ее битва, ее бой. Будь он проклят. Она надеялась, что его четвертуют, что весь мир узнает о преступлении, которое он совершил против ее сына, против нее самой, против ее семьи. Ее душила ярость. Она осторожно сдавила правый сосок, и на поверхности воды стала расползаться тонкая струйка молока.

Раздался громкий стук в дверь.

– Вода скоро совсем остынет.

Она окунулась еще раз и встала в ванне. Гэри распахнул дверь. Она повернулась к нему, невинно улыбнулась:

– Подай, пожалуйста, полотенце.

Она заметила в его глазах вожделенный блеск. Сексуальное желание у него возникало на рефлекторном уровне, как у животного. С нее стекала вода. Она прилизала мокрые волосы, взяла у него полотенце и ступила на коврик. Ей нравилось вытираться у него на глазах.

– Залезай, пока вода не остыла, – сказала она.

Он быстро разделся. Склонившись над раковиной, она вытирала руки, шею, плечи, делая вид, будто не замечает его. Комбинезон упал к его ногам, и она видела, что он начинает возбуждаться. Он стянул с себя майку и трусы, швырнул белье на пол и ступил в ванну.

Рози обернулась:

– Теплая еще?

Он кивнул, хитро, по-мальчишески улыбаясь. Точно так же улыбался Хьюго. И, как у Хьюго, эта улыбка появлялась на лице Гэри, когда он что-то хотел от нее. Его пенис торчал из воды. Он тронул ее за руку и показал на свой пах. Из гостиной донесся голос Хьюго. Мальчик звал ее. Она колебалась. Гэри крепче взял ее за руку, его пальцы оплели ее запястье.

– Хьюго зовет, – прошептала она, пытаясь выдернуть руку из его ладони.

Гэри разжал пальцы. Она больше не смотрела на него. Обмотавшись полотенцем, она вышла из ванной и закрыла за собой дверь.

Когда Гэри вернулся в гостиную, она, сидя на диване, кормила грудью Хьюго. Концы его зачесанных назад мокрых волос образовывали гладкий клин, касавшийся ворота его рубашки. На нем были его любимые спортивные штаны, уже давно старые, все в дырках. Он остановился подле них, наблюдая, как его сын с наслаждением сосет грудь матери.

– Я тоже хочу.

Рози нахмурилась:

– Не надо, Гэри.

– Почему? Я тоже хочу твою сисю.

Хьюго выпустил изо рта сосок и с вызовом посмотрел на отца.

– Нельзя. Это мое.

– Вовсе нет.

Хьюго перевел взгляд на мать, ища у нее поддержки:

– Чьи это сиси?

– Наши общие, – со смехом ответила она.

– Нет, мои, – возразил ее сын.

Гэри бухнулся на диван подле нее и спустил на ней блузку. Потом больно ущипнул один сосок и обхватил его губами. Она ощутила резкую боль, затем вызывающее онемение приятное пощипывание. Зубы Гэри плавно скользили по ее соску.

Пораженный Хьюго в ужасе смотрел на отца. Потом принялся колотить Гэри кулаками.

– Прекрати! Прекрати! – кричал он. – Ты делаешь маме больно!

Гэри поднял голову.

– Нет, – поддразнивающим тоном ответил он. – Ей нравится.

– Прекрати, – не унимался малыш с искаженным от гнева лицом.

Рози видела, что он сейчас заплачет. Она отпихнула Гэри и посадила Хьюго на колени. Качая головой, Гэри встал с дивана. Она услышала, как он достает из холодильника пиво. Хьюго, отстранившись от груди, смотрел на нее. Бедняжка был напуган.

– Папа сердится на нас?

– Нет, нет, – воркующим голосом стала утешать она сына. – Вовсе нет. Папа нас любит.

Гэри принес пиво, сел в кресло напротив них и взял пульт. Телевизор взвизгнул, потом в комнате загремел голос диктора, читающего сводку новостей. Сделай потише, беззвучно сказала она мужу. Несколько секунд Гэри не реагировал на ее просьбу, но после убавил громкость. Хьюго в изумлении смотрел, как Немо и его друзья пропали с телеэкрана. Беззвучно хлопая ртом – как рыба, подумала Рози, – мальчик перевел взгляд на отца, потом удобнее устроился у нее на руках и вновь стал сосать грудь. Все вместе они смотрели новости. Она гладила сына по волосам.

Она стремилась как можно дольше не подпускать Хьюго к телевизору, и на первых порах Гэри, хоть и неохотно, в этом ее поддерживал. Еще бы он стал возражать! Он всегда твердил, что по телевизору показывают сплошной идиотизм, а если и не идиотизм, то нечто компрометирующее и капиталистическое или компрометирующее и политкорректное. Когда они познакомились, она решила, что в сравнении с ним глупа как пробка, что ей никак не угнаться за его интеллектом. В любых областях, будь то искусство или политика, любовь или житейские сплетни, у Гэри обо всем было свое мнение – мнение, как правило, нетрадиционное и неприемлемое. Он – коммунист или ярый поборник полной свободы мысли и деятельности? Искусство создается на благо человечества или ценность имеет только элитарное индивидуалистическое искусство? Он любит своих соседей или желает им смерти? Он был категоричен и нелогичен в своих высказываниях. И только теперь, спустя годы тщетных попыток уследить за его вечно меняющимися взглядами, она поняла, что ее муж просто не в состоянии отделить интеллектуальную мысль от эмоционального выражения. В первые годы после рождения Хьюго Гэри считал, что телевизор смотреть вредно, что телевидение плохо влияет на мировосприятие человека. Теперь же, когда он уже более полугода работал в штатной должности, телевидение стало благотворной силой.

Рози, как всегда, когда ее муж требовал беспрекословного подчинения его капризам, занимала нейтральную позицию, но ненавязчиво, так, чтобы он не заметил, гнула свою линию. Днем, когда она была дома одна с Хьюго, телевизор всегда был выключен; Хьюго она позволяла смотреть только видео или DVD. Когда Гэри включал телевизор, она неизменно открывала книгу или журнал – в мягкой форме выражала свой протест, что Гэри, она была уверена, даже не замечал, но на Хьюго это оказывало воздействие. Она считала, что телевизор не должен быть средоточием их семейной жизни. Она глянула на мужа. Потягивая пиво, Гэри тупо смотрел на телеэкран. Она перегнулась, взяла старый конструктор «Меккано», купленный в комиссионном магазине, и начала строить высокую башню. Хьюго оторвался от ее груди и, что более важно, отвел взгляд от телевизора, наблюдая за матерью. Потом стал вместе с ней строить башню. Рози еще раз украдкой посмотрела на мужа. Он был измотан и хотел одного – погрузиться в забытье.

Она знала, что поступила правильно, решив до пятницы не сообщать ему про уведомление о судебном слушании. В любой будний день Гэри к вечеру сильно уставал и потому был склонен к раздражительности, мог вспылить из-за пустяка и все видел в пессимистическом свете. Нам вообще не следовало обращаться в полицию, зарычал бы он на нее, это ты меня заставила. А в пятницу вечером, по окончании трудовой недели, он не откажется ее выслушать. Она приняла решение сразу же, как только прочитала педантичное бюрократическое письмо. Их делу был присвоен номер D41/543. Уже одно это могло бы вывести Гэри из себя. Обычный номер в его глазах олицетворял собой порочность власти; это означало бы, что теперь они находятся в тисках неумолимой подавляющей системы. Причем по ее вине. Паранойя, гнев, обида – со всем этим Гэри не смог бы совладать, зная, что завтра ему опять идти на работу. А в пятницу вечером, в преддверии выходных, она могла рассчитывать на то, что он будет мягким, милым, добрым.

Проклятие, думала Рози, наблюдая, как ее сын, попирая закон силы тяготения, возводит высокую качающуюся башню. Если б у нас были деньги…

Она глянула на телеэкран. Передавали прогноз погоды, и она обратила внимание на дату внизу экрана. Боже, вспомнила она, сегодня же день рождения ее матери. Она могла бы поклясться, что ни слова не произнесла вслух, однако Хьюго оторвался от своего занятия и спросил:

– Что случилось, мама?

Наверно, это прозвучало бы как глупость, нелепое предубеждение, но ей порой казалось, что она читает мысли сына, а он – ее. Не все время, нет, конечно, но очень часто.

– Ничего, милый, – ответила она. – Просто вспомнила, что сегодня у твоей бабушки день рождения.

Для Хьюго бабушка ничего не значила. Так не должно было быть, но с этим Рози ничего не могла поделать. Ее семья, равно как и семья ее мужа, не были любящими родными.

И опять Хьюго поразил ее своей проницательностью:

– Бабушка плохая. Она меня не любит.

– Детка, ты ошибаешься. Она тебя любит, просто не знает, как выразить свою любовь.

Гэри фыркнул. Прошу тебя, не надо, молча взмолилась она, не пестуй в нем ненависть к моим родным.

Но, чувствуя поддержку отца, Хьюго, кивая, упрямо добавил:

– Она на меня кричала.

Сколько раз он видел свою бабушку? Три раза. Причем первый раз ему еще не было года, значит, он не мог помнить ту встречу. Такая уж ты есть, мама, горестно думала Рози, холодная и равнодушная. Печаль, владевшая ею, не была вызвана чувством вины. Давно уже это чувство не ассоциировалось у нее с матерью. Она просто жалела мать: та была одинокой сварливой старухой.

Рози посмотрела на сына. Ей хотелось сказать ему: твоя бабушка просто не способна любить. Но она не испытывает к тебе ни ненависти, ни антипатии. Ты ей просто неинтересен. Хьюго был слишком мал, чтобы это понять, поэтому она схватила его и посадила к себе на колени.

– Хьюгс, – сказала она, зарываясь лицом в его животик. – Бабушка очень тебя любит.

В Перте еще не было шести; только через два часа солнце сядет над Индийским океаном. Но она знала, что звонить матери после половины восьмого бесполезно. Та во всем ценила порядок, неукоснительно соблюдала режим, внушавший ей чувство надежности, и не ответила бы на ее телефонный звонок. Может, оставить ей сообщение на автоответчике? Рози поморщилась при этой мысли. Она хорошо представляла, как отреагирует мать на ее забывчивость. «Вечно ты все делаешь в последнюю минуту».

– Пойду позвоню, – объявила она. Оба – и муж, и сын – оставили ее слова без внимания.

Он взяла радиотелефон и села, скрестив ноги, на кухонном столе, прямо под плакатом, рекламирующим фильм «Дикие сердцем». Этот массивный стол из мореного красного дерева, длинный и широкий, был ее любимым предметом мебели. Утром Гэри мог на нем развернуть газету. На нем можно было разложить мелки, карандаши и альбомы. За ним спокойно умещалась вся их семья. А еще она любила этот стол потому, что его сделал Гэри.

Позвони, подначивала она себя, позвони. Ее пальцы забегали по наборной панели. Потом она вдруг сбросила вызов и набрала другой номер.

Трубку взял Билал.

Она хотела позвонить Айше, но время было неурочное. К телефону мог подойти Гектор, а слышать его голос было выше ее сил.

– Привет, Рози. Сэмми как раз уложила детей. Сейчас ее позову. – Густой баритон Билала плохо вязался с его австралийским акцентом, которому были свойственны ленивая отрывистость произношения и бойкий мелодичный перезвон гласных. Это был акцент местных аборигенов, резко отличавшийся от глухого тяжеловесного произношения белых, будто разговаривавших с закрытым ртом.

К телефону подошла Шамира:

– Боже, и зачем только мы решились завести детей?!

– Кто на этот раз?

– Ибби. Соня просто ангел. А Ибби только ноет и ноет. Не хочет ничего есть, не хочет вовремя укладываться, не хочет спать в одной комнате с сестренкой. Неужели все мальчишки такие нытики?

Они поговорили о детях, о мужьях. Рози глянула на кухонные часы. Ей еще не хотелось прощаться с Шамирой, хотя они проболтали уже почти час. Хьюго и Гэри все еще находились в гостиной – возможно, оба спали. Нужно позвонить матери. Ее пальцы забегали по наборной панели.

Включился автоответчик Анук. Она услышала бесстрастный скучный голос подруги. Рози стала наговаривать сообщение, но тут Анук сняла трубку:

– Привет.

– Привет.

Они не общались уже несколько недель.

– Что случилось?

– Да так, ничего. – Рози зажала трубку под подбородком и стала сворачивать сигарету из табака Гэри, но потом сообразила, что сигарета ей не нужна: курить она бросила.

– Вообще-то, мы только что получили письмо из суда. Они назначили день слушания.

– Вот как? – ничего не выражающим тоном отозвалась Анук.

Рози охватил гнев. Ей хотелось, чтобы ее подруга поговорила с ней, сказала что-нибудь. Рози не отвечала.

– Нервничаешь?

– Конечно!

Рози осознала, что впервые за долгое время она общается с Анук без примиряющего посредничества Айши. Она уже жалела, что позвонила Анук, ее била нервная дрожь, она боялась выдать свой гнев. Но, черт возьми, ей нужна была поддержка подруги.

– Желаю удачи.

Она немного успокоилась, и теперь ей хотелось плакать. Она вытерла слезинку в уголке глаза:

– Спасибо. Я ценю твою поддержку.

– Только не очень-то раскатывай губы, ладно?

В этом была вся Анук – вечная язва, вечная пессимистка. И все равно она была благодарна подруге за добрые слова.

– Гэри то же самое мне говорит.

– Что ж, он прав… – И опять голосом Анук не выдала своих чувств. – Полагаю, он рад, что скоро все будет кончено.

Нет, она ни за что не признается ей в том, что еще не сообщила мужу об уведомлении. Это ведь так унизительно.

– Что делаешь сегодня вечером?

– Репетирую с Рисбо его роль для завтрашних съемок. Даже не верится, что я столько лет потратила впустую, сочиняя подобную чушь. – Анук громко рассмеялась. – Он грозит мне пальцем.

– Сегодня у мамы день рождения.

– Еще не звонила?

– Пока нет.

– Так ты не тяни, детка. Позвони – и дело с концом. – На этот раз голос у Анук был теплый, ободряющий.

У Рози стало легче на душе. Хорошо, когда есть подруга, с которой тебя связывают общие воспоминания.

– Да я и сама знаю. Только веришь или нет, столько лет прошло, а я все равно нервничаю?

– Радости от своих родителей ты видела немного, – заявила Анук с почти жестокой прямотой в голосе, в котором опять зазвучали холодные металлические нотки. – Просто позвони. Она испортит тебе настроение. Но от матерей ничего другого ждать не приходится.

Матери не должны портить настроение своим детям. Она никогда не будет такой матерью.

– Рейчел была не такая.

– Ну да, моя мама была святая, – съязвила Анук.

– Ладно, мне пора. Нужно ей позвонить.

– Вот и умница… – Помедлив в нерешительности, Анук вдруг быстро спросила: – Не хочешь после мне перезвонить?

– Нет, нет, все будет нормально. Надо бы нам как-нибудь собраться вместе.

Под «вместе» подразумевались она сама, Анук и Айша. Без мужей и любовников. Нехотя Рози пришлось признать, что для Анук «вместе» означало, что они должны собраться без Хьюго. Без детей.

– На следующей неделе.

– Ловлю на слове.

Рози хотела попрощаться, но Анук уже положила трубку.

Она все еще никак не могла собраться с духом, чтобы позвонить матери. Все откладывала и откладывала. Пошла проверить, чем заняты Хьюго и Гэри. Оба спали. Ее сын сопел, развалившись на коленях у ее храпящего мужа. На губах Хьюго блестели слюни. Рози всегда нравилось смотреть на отца и сына, когда те были вместе. Она завидовала их непринужденной близости. А в ее отношениях с Хьюго превалировала напряженность чувств. Он никогда не был расслаблен, сидя у нее на руках. Всегда крепко обнимал ее, завладевая ею так же, как она завладевала им. Она понимала, что скоро, очень скоро ей придется окончательно отнять его от груди. Это должно произойти в следующие несколько месяцев, до того, как он пойдет в детский сад. Ей хотелось коснуться спящего сына, но она подавила свой порыв, решив, что не станет их будить и требовать, чтобы они перебрались на постель. Они оба казались такими счастливыми. Рози выключила телевизор и с книжной полки тихо взяла один из фотоальбомов. Погасила свет, вышла на кухню.

Взглянув на потертый пурпурный корешок фотоальбома, она перенеслась в ту пору, когда еще не было Хьюго, когда она еще не встретила Гэри. Она до сих пор помнила, как купила этот альбом в маленьком пыльном газетном киоске в Лидервилле [86]86
  Лидервиль – пригород Перта.


[Закрыть]. Она тогда работала официанткой, снимала комнату в одном доме, где кроме нее обитала еще смурная пара – Тед и Даниель. Она увлекалась «спидом», плыла по течению, жила как бог на душу положит. В то лето Айша переехала в Мельбурн. Рози быстро перевернула несколько страниц и нашла фотографию, которую искала. Боже, какая же она здесь юная, этакая крутая пляжная цыпочка. Впрочем, такой она и была.

На ней яркий мандариновый – теперь этот слепящий цвет кажется ей шокирующим – купальник, ее любимый. Выпятив вперед подбородок – по совету какого-то юношеского журнала, – она восторженно улыбается в объектив. Рейчел стоит рядом. На ней бикини скучного голубого цвета, на плечи небрежно накинута белая мужская сорочка. Рейчел нет нужды выпячивать подбородок. Вид у нее спокойный, уверенный. Она улыбается сдержанно, словно насмехаясь над лучезарностью юной Рози. В руке у Рейчел сигарета. Они в доме Анук, в том самом, с видом на фримантлский [87]87
  Фримантл – город-спутник города Перт, порт в устье реки Суон, в 19 км к юго-западу от центра Перта.


[Закрыть]пляж, где Рейчел позже и умерла. Сегодня, разговаривая с ней по телефону, Анук пыталась быть ей хорошей подругой. Рейчел совсем не была похожа на ее собственную мать. Да, она бывала безжалостной, но эта ее жестокость всегда была продиктована честностью; она никогда не обижала умышленно. Рейчел была умна, предприимчива, свободна от национальных предрассудков. Не боялась рисковать. И ждала, что ее дочери будут такими же смелыми. В этом она была неумолима. Именно Рейчел сказала ей, чтобы она уезжала из Перта, последовала за Айшей в Мельбурн. Уматывай к черту из Перта, девочка. Здесь ты впустую прожигаешь свою жизнь. Закончится тем, что ты станешь домохозяйкой при каком-нибудь скучном избалованном адвокатишке, проживающем в Пепперминт-Гроув [88]88
  Пепперминт-Гроув – запаодный пригород Перта, расположен на северном берегу р. Суон.


[Закрыть], или, того хуже, занюханной женой бессловесного недотепы из Скарборо [89]89
  Скарборо – западный пригород Перта.


[Закрыть]. Уезжай немедленно, девочка. Откровенно, ничего не скажешь. Анук, вне сомнения, была дочерью своей матери.

Это было жестоко. Несправедливо. Раковая опухоль поразила обе ее груди, и она сгорела за год. Жизнелюбивая, бесстрашная Рейчел. Рейчел, так непохожая на ее собственную мать.

И все же надо позвонить. Рози бережно закрыла фотоальбом и опять взяла телефон.

Один гудок, потом настойчивый сигнал междугороднего соединения, и ее мать сняла трубку.

– С днем рождения.

– Розалинда, поздно ты спохватилась.

Она не станет извиняться.

– Хьюго долго спать укладывала.

– Он уже девятый сон должен видеть.

Я не стану отвечать. Я не стану отвечать.

– Хорошо отметила?

– Что за глупости, Розалинда?! Мне восьмой десяток. Дни рождения я уже давно не отмечаю.

Поразительно, думала Рози. Ее мать всю жизнь провела в трущобах Перта, а до сих пор изъясняется, как истинная англичанка, на правильноманглийском.

Безукоризненный английский Рози научилась понимать, когда жила в Лондоне, хотя никто из выходцев с Британских островов эту речь не признал бы. Потому что так говорили дикторы Эй-би-си и Би-би-си несколько поколений назад.

– Джоан заходила? – Джоан была лучшей подругой ее матери. Джоан – единственнаяподруга матери, злорадно подумала Рози.

– Заходила.

Спроси про своего внука. Спроси, пожалуйста, про своего внука.

– Эдди звонил?

– Нет, Эдвард не звонил.

– Он позвонит, я знаю.

Ее мать на другом конце провода презрительно фыркнула:

– Твой брат наверняка сейчас напивается в каком-нибудь баре. Он вряд ли помнит, какой сегодня день недели, не говоря уже про день рождения матери.

Сколько ожесточенности, сколько недовольства в ее тоне! Рози почувствовала, что ее неприязнь испаряется, остается только жалость к матери. Она успокоилась. Скоро они попрощаются, и жалеть будет не о чем.

– Одна только Джоан и думает обо мне.

Ей следовало бы сказать: «Я же позвонила». Ей следовало бы сказать: «С тобой так трудно». Ей следовало бы сказать: «Мы не звоним, потому что не любим тебя». Но Рози вообще не ответила. Скоро, очень скоро неприятный разговор будет окончен.

– Твой брат – пьяница. В нашей семье все мужчины пьют, а все женщины выходят замуж за алкоголиков.

Рози покраснела. Жар опалил ее лоб, щеки, шею. Все добрые чувства, что она испытывала к одинокой пожилой женщине, исчезли. Злая карга! Ты все выдумала. Гэри не алкоголик. В представлении ее матери, исповедующей мещанскую узколобость христиан среднего класса, всякое употребление спиртных напитков считалось грехом. Почему она не хочет честно признать, что не выносит Гэри лишь по той простой причине, что он – скромный работяга?

– Ладно. Я ведь позвонила просто, чтобы поздравить тебя с днем рождения.

– Спасибо.

– Не буду тебя задерживать. Ложись спать.

– Вообще-то, Хьюго следовало бы укладывать раньше.

Ей не удалось быстро сориентироваться, не удалось быстро сообразить, как выпутаться из западни, устроенной матерью. Поэтому она солгала. В этой ситуации ничего умнее придумать было нельзя.

– Обычно он засыпает гораздо раньше. Приболел, наверное.

– Ты работаешь? Неработающие матери всегда находят себе проблемы на одно место.

Да, мама, я работаю, воспитываю своего сына.

– Устроюсь на работу в следующем году, когда Хьюго пойдет в сад.

– Надеюсь, ты больше не кормишь его грудью?

На это можно было ответить лишь очередной ложью.

– Нет.

– Слава тебе Господи. Мне непонятно стремление молодых мамочек вернуть то время, когда женщины были дойными коровами. Я не приемлю кормление грудью.

А то я не знаю.

– Когда ты отняла его от груди?

– Четыре месяца назад, – в очередной раз солгала она.

– С ума сойти. Ему ведь уже четыре года?

– Только что исполнилось. Между прочим, ты не позвонила на его день рождения, – не сдержалась Рози.

Она глянула на дверь. Гэри тащился в туалет.

–  Я послала открытку.Только за этим ты мне позвонила? Чтобы обидеть? – разъяренным тоном заявила ее мать.

Гейм, сет и матч. В ответ она могла сказать только то, что ждала услышать от нее мать.

– Извини.

– Спокойной ночи, Розалинда. Спасибо за звонок. – Ее мать повесила трубку.

С минуту Рози не шевелилась. Сидела, прижав трубку к уху, слушала шипение невидимого электричества. Потом со стуком положила телефон на стол, вновь чувствуя себя шестнадцатилетним подростком. Ей хотелось переспать с мальчиком, переспать с мужчиной, переспать хоть с кем-нибудь, напиться, наширяться, отключиться, стащить что-нибудь из магазина, ей хотелось сквернословить и визжать. Она готова была сделать что угодно, лишь бы мать возненавидела свою дочь так же сильно, как она сама ненавидела ее. Она потянулась за табаком мужа. Сейчас в самый раз покурить.

– Тебе это не нужно.

Она не отдернула руку, хотя, пойманная с поличным, чувствовала себя виноватой.

– Нужно. С мамой только что говорила.

Они смотрели друг на друга. По лицу мужа она не могла определить, о чем он думает. Не кричи на меня, не строй из себя умника, не доставай. Гэри подошел к ней, наклонившись, поцеловал ее в макушку, стиснул ее плечо. От его нежности у нее на глазах проступили слезы. Он отер ее глаза, взял у нее из руки мешочек с табаком и принялся скручивать для нее сигарету.

– После разговора с ней всегда остается такой неприятный осадок. Мне кажется, что я плохая дочь, плохая жена, плохая мать.

Гэри фыркнул:

– Это все вздор, ты же знаешь. Ты самая лучшая мать.

Она была хорошей матерью. Она это знала, хотя ей понадобилось много времени, чтобы открыть в себе этот талант. Когда она стала матерью, у нее появилось ощущение полноценности, она поняла, чем были вызваны тревога, гнев и страх, так долго доминировавшие в ее жизни. Став матерью Хьюго, она наконец-то обрела покой. Рози курила, пуская изо рта дым. Сейчас Гэри был весь во власти нежных чувств к жене, и она хотела, воспользовавшись этим редким мгновением, сказать ему: «Пожалуйста, подари мне еще одного ребенка». Она прикусила язык, зная, что он рассердится, отстранится от нее. Она со страхом ждала наступления предстоящего года, ведь Хьюго пойдет в детский сад, и она опять останется одна. Ее муж, она знала, на предстоящий год возлагал большие надежды: рассчитывал, что она найдет работу, а сам он перейдет на неполный рабочий день и снова займется искусством. Своей дурацкой бессмысленной живописью. А ведь в следующем году им обоим нужно работать, чтобы скопить деньги на дом. Им нужно больше денег.

– Я пошел на боковую, – шепнул ей Гэри. – Хьюго уже спит. Идешь?

Он поцеловал ее в губы. Она вздохнула с облегчением, услышав, как он идет в спальню.

Улыбка на ее губах угасла, она посмотрела на телефон. Ты ошибаешься, мысленно доказывала она матери. Я – хорошая мать. Хорошая.

Ничто из того, что рассказывали ей подруги, не подготовило ее к тому кошмару, который она пережила во время родов. Она так долго мечтала о ребенке, всячески – угрозами, уговорами, нытьем – пыталась заставить Гэри уступить ее желанию. Ей и в голову не могло прийти, что она возненавидит его. Ей нравилось ходить беременной, ее завораживали перемены, происходившие в ее теле, которое, казалось, существовало независимо от нее самой. Ее прежде угловатая мальчишеская фигура округлилась, приобрела женские формы. Но роды вытряхнули ее из блаженного состояния. Их она могла описать только одним словом – ад. Если беременность была для нее уходом от самой себя в свое тело, то схватки возродили все, что было в ней двуличного, фальшивого, безобразного, все то, что она в себе ненавидела. Она верила в святость «естественных» родов в домашних условиях. Потом, когда схватки начались, она поняла свою ошибку, но к тому времени уже было поздно просить, чтобы ей сделали анестезию. Слава богу, о самих родах у нее сохранились лишь отрывочные воспоминания – неясные вспышки галлюциногенного кошмара. Зато до сих пор она живо помнит – никогда не забудет, – что, когда из нее пытались извлечь ребенка, она точно знала и хотела одного – чтобы его забрали у нее. Она совершила чудовищную, непоправимую ошибку.