Текст книги "Пощечина"

Автор книги: Кристос Циолкас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

К десяти Гэри все еще не появился. Она потягивала уже третий бокал вина, приняла полтаблетки просроченного валиума, который нашла в шкафчике ванной. Но сон не шел. В будни Гэри никогда не гулял допоздна. Свой мобильный он оставил дома, связаться с ним она никак не могла. Она попыталась заснуть рядом с Хьюго – не удалось. Ей не давала покоя мысль, что Гэри может сделать с собой что-то ужасное. Не в силах усидеть на месте, она мерила шагами кухню, поглядывая на часы. В половине одиннадцатого она приняла решение. Дрожащими пальцами набрала номер. Шамира сняла трубку после третьего звонка:

– Рози, что стряслось?

Она разразилась громкими судорожными всхлипами, сквозь которые прорывались нечленораздельные слова. Сначала она хотела позвонить Айше, но побоялась нарваться на Гектора. В ее сознание стал проникать встревоженный голос Шамиры: та засыпала ее вопросами. Она слышала, как Билал на другом конце провода спрашивает жену, что случилось.

Она несколько раз глубоко вздохнула, обрела дар речи:

– Я не знаю, где Гэри. Мне страшно.

– Хочешь приехать к нам? – Она услышала, как Билал выразил протест, но Шамира быстро его осадила. – Приезжай. Приезжай прямо сейчас.

Хьюго захныкал, когда она понесла его в машину, но мальчик тут же вновь погрузился в сон, едва она пристегнула его в автокресле. Она плохо понимала, как ей удалось доехать до дома подруги, ведь она была пьяна, взвинчена, с трудом видела дорогу сквозь слезы.

Шамира забрала у нее Хьюго и положила его спать рядом с Ибби.

Билал, в спортивных штанах и толстовке с капюшоном, пил чай, когда приехала Рози.

– Я боюсь, он сделает с собой что-нибудь ужасное.

– Ты знаешь, где он?

Рози покачала головой:

– Он сказал, что пойдет в паб.

– В какой?

Билал задавал вопросы отрывистым резким тоном. Она не могла ему отвечать – смотрела на свои ноги. Ей нужны новые тапочки. Те, что были на ней, протерлись на швах, разваливались. Она понятия не имела, в какой паб отправился ее муж; она не знала, в какие пабы он ходит. Это была его другая жизнь, в которой не было места ни ей, ни Хьюго. И она не хотела знать, какие заведения он посещает, с кем встречается, что делает в пьяном угаре.

– Не знаю.

Билал одним глотком допил чай:

– Я найду его.

Рози заметила, как ее подруга с мужем переглянулись. Глаза Шамиры полнились откровенной, неприкрытой благодарностью.

Она неуклюже поднялась на ноги:

– Я с тобой.

– Нет.

Она вырвалась от Шамиры и последовала за Билалом в прихожую.

– Билал его найдет, – крикнула ей вслед подруга.

– Нет, я иду с ним. Он – мой муж. Я должна пойти.

Сначала они отправились в «Клифтон», находившийся поблизости от ее дома, но этот паб уже закрылся. Они заглянули в «Терминус», потом в ирландский паб на Квинз-парейд и затем отправились в Коллингвуд. Гэри они нашли в пабе на Джонстон-стрит. Он сидел в глубине зала, за одним столиком с тремя незнакомыми ей мужчинами. Когда они приблизились к ним, она увидела, что двое из мужчин – аборигены. Она была рада, что с ней Билал. Он знал, что сказать, как действовать, что делать. Он защитит ее.

Гэри был мертвецки пьян. Ему пришлось прищуриться, чтобы сфокусировать взгляд. Узнав их, он разразился хохотом. Повернулся к одному из своих собутыльников. Это был огромный тучный мужчина – сплошь одно толстое, ходящее ходуном брюхо. Его круглое, как луна, лицо и обритая голова имели цвет темного эля; кожа обветренная, жесткая, как подошва. Один глаз был полузакрыт, под ним расплывается багровый синяк. Гэри ткнул пальцем в Билала.

– Это он, – заплетающимся языком произнес он. – Тот самый мужик, из ваших, про которого я вам говорил.

Вид у Гэри был горделивый, будто Билал появился в пабе по его повелению.

Жирный абориген протянул ему руку. Рози отметила, что он несколько раз ломал нос, что его руку, словно паутина, оплетают поблекшие татуировки.

– Как дела, братан?

Билал пожал руки обоим аборигенам. Третий из незнакомцев, белый, тщедушный молодой парень в надетой козырьком назад замусоленной бейсболке с надписью «Мэгпайз» [100]100
  «Мэгпайз» (букв. «Сороки») – название нескольких футбольных команд и клубов Австралии (от черно-белой формы игроков).


[Закрыть], тарабанил пальцем по столу. Билал его проигнорировал.

– Давай пивка с нами, братан.

– Я не пью.

Жирный абориген расхохотался. Глыбы жира на нем затряслись, заколыхались по всему телу.

– Всего один бокал. Давай.

Билал выразил свой отказ почти незаметно – лишь слегка качнул головой. Он показал на Гэри:

– Я пришел за ним. Он – семейный человек. Дома его ждет маленький сын.

– Выпьем, и забирай его. Какие проблемы? – Жирный абориген подмигнул Рози: – Хочешь выпить, красавица, а?

Билал не позволил ей ответить. Он тронул Гэри за плечо.

Тот отпрянул от него:

– Отвали. Я хочу выпить. Угости меня или проваливай.

Его собутыльники за столом захохотали. Гэри сначала удивился, потом самодовольно засиял, улыбаясь своим приятелям.

Жирный абориген, глядя на Билала, предостерегающе поднял руку:

– Похоже, твой друг хочет остаться здесь, братан. Не волнуйся, мы о нем позаботимся, – обратился он к Рози.

Она сознавала, что теперь все, кто был в пабе, смотрит на них, что хозяин заведения за стойкой бара насторожился.

– Гэри, пойдем домой, прошу тебя, – умоляюще произнесла она.

Гэри тряхнул головой – яростно, непреклонно, как ребенок. Сейчас он был похож на Хьюго.

– Не хочу домой. Не хочу иметь ничего общего с домом.

Это произошло внезапно. Билал схватил Гэри за шкирку и вытащил его из-за стола. Она услышала треск рвущейся ткани и вскрикнула. Она испугалась. Билал вновь превратился в Терри – в того молодого парня, который любил выпить, любил подраться, в того молодого парня, который наводил на нее страх. Она боялась, что он ударит ее мужа. К их столику с криком ринулся хозяин заведения.

Жирный абориген стал неуклюже подниматься, но владелец паба положил руку ему на плечо:

– Я сам все улажу, приятель.

Билал все еще держал Гэри за ворот рубашки. Тот, шокированный, перепуганный, опять стал похож на ребенка.

Хозяин паба, маленького росточка, но крепкий, с бочкообразной грудью, впился в Билала свирепым взглядом:

– Уходи, или я вызову полицию.

На какое-то мгновение Рози показалось, что Билал его ударит. Но тот выпустил Гэри, развернулся и вышел из паба. Тщедушный белый парень, сидевший за столиком Гэри, насмешливо заулюлюкал ему вслед:

– Что, мужик, не тянешь на Энтони Мандайна [101]101
  Энтони Мандайн (р. 1975) – австралийский регбист и боксер-профессионал в среднем весе. Является действующим чемпионом по версии ВБА (Всемирной боксерской ассоциации).


[Закрыть]?

Оба аборигена молчали, сидя с каменными лицами.

– Гэри, пойдем домой, прошу тебя.

– Отвали.

Она не знала, как ей быть.

Гэри вздохнул и с жалостью посмотрел на нее:

– Рози, иди домой, ладно? Я не наделаю глупостей. Я просто хочу напиться, неужели не ясно? – Он взглядом умолял ее. – Я просто хочу напиться, чтобы забыть и тебя, и Хьюго.

Билал ждал ее в машине. Едва завидев ее, он тут же завел мотор. Она села, пристегнулась ремнем безопасности:

– Прости.

Билал показал на человека, следом за ней вышедшего из паба. Тот, закурив, смотрел на их автомобиль.

– Знаешь, зачем он вышел?

Рози глянула на стоявшего у входа мужчину – она впервые его видела – и покачала головой.

– Это доброхот, – тихо сказал Билал, трогая машину с места. – Следит, чтобы я не причинил тебе зла. Дает мне понять, что он запомнил номер моей машины. Недоумевает, что может связывать такую милую белую женщину, как ты, с черным парнем вроде меня. – Билал захохотал, всем телом раскачиваясь взад-вперед, спиной то и дело ударяясь о спинку кресла, – так ему было смешно.

Он не позволил ей сесть за руль, сам отвез ее и Хьюго домой. Ты пьяна, сказал он. Она отнесла сына в кровать и пришла на кухню. Билал курил сигарету. Все ее существо будто пронзил электрический разряд. От него исходил запах ночи, запах адреналина, пота – резкий, возбуждающий. Казалось, он заполнил собой всю ее кухню. Его лицо, его грубая кожа, блестящие черные глаза были одновременно красивы и безобразны. Что если я упаду перед тобой на колени? – вдруг подумала она. Что если возьму в рот твой член? Стал бы ты лучше относиться ко мне, если б я сделала тебе минет? В воображении замелькали кадры из коллекции порнофильмов Гэри: «Тебе нравится черный член? Хочешь пососать мой большой черный член?»

Билал жестом показал на один из стульев, и Рози села напротив него. Он протянул ей пачку сигарет. Она взяла одну дрожащими руками. Он дал ей прикурить:

– Сейчас я скажу тебе кое-что, и хочу, чтобы ты выслушала меня не перебивая. Понятно?

Она кивнула. Почему она перед ним робеет?

– Сегодня впервые после долгого, многолетнего перерыва я побывал в пабе… – Он он произнес это странным тоном, словно сам удивлялся собственным словам. – Сам не понимаю, как мне могли нравиться такие места. Они отвратительны. – Он прищурился.

Она не должна отводить взгляд, не должна его бояться.

– Я не хочу, чтобы ты, твой муж или твой сын имели что-то общее с моей семьей. Вы напоминаете мне ту жизнь, в которую я не хочу возвращаться. Я не хочу, чтобы ты общалась с моей женой, не хочу, чтобы ты была ее подругой. Я просто хочу быть хорошим человеком, просто хочу защитить свою семью. Я не думаю, что ты – хороший человек, Рози. Прости, но ты не нашего круга. У тебя плохая кровь. Мы с Сэмми избегаем таких, как вы. Это ясно? Пообещай, что не будешь звонить моей жене, не будешь видеться с ней. Я просто хочу, чтобы ты пообещала, что ты оставишь мою семью в покое.

Она ничего не чувствовала. Нет, не совсем так. Она испытала облегчение. Она оказалась права: он никогда ей не доверял. Он знал, что она представляет собой на самом деле.

– Да, обещаю, – ответила она.

– Вот и хорошо. Утром я пригоню сюда твою машину. Ключи оставлю в почтовом ящике. – Билал затушил сигарету, взял свои ключи и, не сказав больше ни слова, удалился. На протяжении долгого времени она сидела не шелохнувшись. Потом подошла к холодильнику, достала бутылку вина и налила себе еще один бокал.

Она была шлюхой. Превратилась в шлюху после того, как их бросил отец и они потеряли дом. Ей было шестнадцать. Девочки в школе перестали с ней разговаривать. Не все сразу, и даже не демонстративно. Они просто не стали приглашать ее к себе, и никто из ее школьных друзей не пришел посмотреть ее новую квартиру. Сказали, что это очень далеко, все равно что за тысячу миль от их побережья. Вот тогда-то она и узнала, что такое деньги, поняла, что деньги – это все.

Она им отомстила. Спала с их парнями, с их братьями. Спала с их отцами. Она продолжала блудить и в новой школе, в государственной школе, где было полно парней, готовых с ней поразвлечься. Она трахалась и трахалась; однажды вечером отдалась сразу семерым. Тогда она сильно порвалась, истекала кровью. Все в новой школе знали, что она собой представляет. Новенькая была шлюхой.

Одна лишь Айша ее защищала. Как же она жалела, что Айша не вышла замуж за Эдди. Но, разумеется, Айша была слишком хороша для Эдди. Айша ее защищала, познакомила ее с Анук. Она с благоговением взирала на старших подруг, рисовавших ей жизнь за пределами Перта и пустыни, вдали от ее океана, советовавших ей бежать из болота, в котором она жила. В их присутствии она никогда не распускалась. Она прятала от них свое истинное «я». Потом они обе уехали, отправились на восток, в Мельбурн, и она осталась одна. Познакомилась с Цюи. Ему было всего тридцать пять, но для нее он был почти старик. Он был ей отцом, возлюбленным, ее любовником-бизнесменом из Гонконга. Цюи заботился о ней, стал первым человеком, который покупал ей вещи. Она перестала спать с другими парнями. Она стала шлюхой Цюи. Потом он уехал. Без предупреждения. У нее не было ни его телефона, ни адреса, она даже не знала его фамилии. Он просто исчез. Она ему надоела. Цюи знал, какая она – видел ее насквозь. Люди, которых она любила, понятия не имели, какая она, кем была. Айша не знала, Гэри не знал, Анук. И Хьюго никогда не узнает. Она была той, кого разглядел в ней Билал. Он всегда видел ее насквозь. Так же, как и ее мать. Ты потаскуха, Розалинда. Дрянь, отребье. Ты – шлюха.

Нет. Она – мать. Казалось, нужна целая вечность, чтобы встать со стула. Но она заставила себя встать. Заковыляла по коридору, открыла дверь в спальню и рухнула на постель рядом с Хьюго. Мальчик проснулся в слезах. Она обняла его крепко, так крепко, что буквально слилась с ним. Все хорошо, Хьюго, плохого дяди больше нет, плохой дядя больше нас не обидит. Повторяя это снова и снова, она заснула вместе с сыном.

На следующее утро она обнаружила мужа мертвецки пьяным на полу в гостиной. Ее чуть не стошнило от его вони: он обделался в штаны. Она подняла его, дотащила до ванной. Там сняла с него грязную одежду, выкупала его и уложила в постель. Потом накормила Хьюго, позвонила начальнику Гэри, сказала ему, что ее муж болен и не сможет выйти на работу. После повела Хьюго в парк, покачала его на качелях. Когда они вернулись, ее автомобиль стоял у дома, ключи от него лежали в почтовом ящике. После обеда она позвонила на мобильный Айше, и, когда подруга стала ее утешать, она расплакалась. Ему это сошло с рук, Айша, он вышел сухим из воды.

Гэри, раскаивающийся, виноватый, не притрагивался к спиртному до пятницы. В субботу вечером она запекла рыбу и поджарила картошку для Хьюго. Когда они смотрели фильм «Вилли Вонка и шоколадная фабрика», позвонила Айша. Она сообщила, что Шамира с Билалом выиграли аукцион и теперь дом в Томастауне принадлежит им. Они выиграли, дом их.

– Я так рада, – выпалила в трубку Рози и, хотя Айша не могла ее видеть, широко, лучезарно улыбнулась. – Я так рада за них, – повторяла она. – Так рада.

Манолис

Это ужасно, просто ужасно, думал он, глядя на черно-белую фотографию. Такой молодой – и умер. Парню было всего тридцать два года. Он поправил на лице очки, прищурился, посмотрел на короткий некролог рядом с фотографией. Стефанос Хаклис, тридцати двух лет, любимый сын Пантелиса и Евангелики Хаклис. Наш ненаглядный любимый сынок. Отпевание будет проходить в церкви Богоматери в Болвине [102]102
  Болвин – пригород Мельбурна, расположен в 10 км к востоку от центра города.


[Закрыть]. Ни жены, ни детей. Ни слова о том, чем была вызвана его смерть. Манолис вновь впился взглядом в фотографию. Молодой парень лениво улыбается в объектив; аккуратная короткая стрижка, как у солдата. Должно быть, снимок сделан на свадьбе или на крестинах. Видно, что парень чувствует себя неловко в пиджаке, тесной сорочке и галстуке. Такой симпатичный мальчик, и умер, не успев стать отцом. Ужасно, когда умирают молодые.

Манолис посмотрел поверх очков, воздевая глаза к небесам, где, как говорили, находится рай. Господи, если Ты не выдумка, значит, Ты – глупец. Нет ни логики, ни справедливости в мире, что Ты сотворил. Как же можно считать Тебя Вседержителем? Он тотчас же молча извинился перед Девой Марией за свое богохульство, хотя стыдно ему не было: он ничуть не сожалел о том, что его посещают столь нечестивые мысли. В свои шестьдесят девять лет Манолис был все еще благословенно крепким, разве что от случая к случаю ревматизм давал о себе знать, но от Бога и церкви сейчас он находился дальше, чем в любой другой период своей жизни. В молодости, опасаясь гнева Божьего, он не осмеливался ставить под сомнение Его замыслы. Теперь ему было все равно. Плевать. Нет ни рая, ни ада, а Бог, если Он и существует, это нечто непонятное, непостижимая тайна. А вот смерть тридцатидвухлетнего парня, скончавшегося – может, от рака или в результате автомобильной аварии либо покончившего с собой, – в неприлично молодом возрасте, – это факт, голая, жестокая правда. Манолис поежился – будто почувствовал дыхание смерти – и, свернув газету, продолжал читать некрологи. Лицо молодого парня стояло перед глазами. Он хотел его забыть.

Анна Паксимидис, семидесяти восьми лет. Ну, это еще ничего. Анастасиос Христофорус, шестидесяти трех лет. Не очень старый, но на фотографии вид у него тучный и нездоровый. Слишком хорошо ты жил, Анастасиос, пожурил лицо на снимке Манолис. Димитриос Кафенцис, семидесяти двух лет. Отлично, отлично, подходящий возраст: и жизнь повидал, и в немощного старика не успел превратиться. Чего он сам особенно боялся.

– Маноли! – неожиданно раздался пронзительный крик жены, наверно вспугнувший души умерших, плененные на газетной странице. – Кофе хочешь?

– Да, – буркнул он.

– Что? – крикнула она опять.

– Да, – на этот раз громко отозвался он, вновь утыкаясь взглядом в газету.

Тимиос Караманцис. Фотографии нет. Указан только возраст почившего. Семьдесят один год. Похороны состоятся в Донкастере [103]103
  Донкастер – пригород Мельбурна, расположен в 15 км к северо-востоку от центра города.


[Закрыть]. Его кончину оплакивали жена – Параскеви, дети – Стелла и Джон – и внуки – Афина, Сэмюэль и Тимоти. Манолис отложил газету и быстро произвел в уме некоторые расчеты. Возраст приемлемый: Тимиос был лишь на пару лет старше его самого. Что касается Донкастера, мало ли где приходится заканчивать свою жизнь. Но, конечно, это тот самый Тимиос. Та же фамилия, жену зовут Параскеви. Да, это он. Когда они виделись в последний раз? Маноли обругал себя за тугодумство. Соображай быстрей, подстегнул он себя. Неужели на крестинах Елизаветы? Бог мой, надо же, более сорока лет назад.

Жена вынесла кофе и опустилась на старый кухонный стул, который выставили на веранду еще тогда, когда дети жили дома. Несколько поколений кошек в хлам изодрали его обтянутые винилом спинку и сиденье, проржавевшие ножки приобрели почти что цвет золота, но у них с Коулой не хватало духу его выбросить. Этот стул служил им с тех пор, как они приобрели свой первый дом на севере Мельбурна. Коула взяла первую полосу «Неос космос» [104]104
  «Неос Космос» – самая крупная греческая газета в Австралии и самое влиятельное греческое издание за пределами Греции; издается с 1957 г.


[Закрыть]и принялась читать, осторожно дуя на кофе. Горячим этот напиток она никогда не пила.

– Что пишут, муж?

Он крякнул:

– Да я просто некрологи читаю.

– Почитай вслух.

Манолис начал читать, медленно, одним глазом наблюдая за женой.

Она печально зацокала языком, услышав про смерть тридцатидвухлетнего парня. В отличие от мужа она не стала проклинать Бога, а лишь горько посетовала на несправедливость судьбы. Он прочитал о кончине Тимиоса, и поначалу она никак не отреагировала. Он перешел к следующему некрологу, и вдруг услышал, как она охнула. Он остановился, глядя на жену поверх очков.

–  Manoli mou [105]105
  «Мой Маноли» (греч.).


[Закрыть], думаешь, это Тимио из Эпира [106]106
  Эпир – округ на северо-западе Греции.


[Закрыть]?

– Возможно.

– Бедняга.

Они умолкли, сидели в тишине, каждый вспоминал свое. Манолис и Тимиос вместе работали на заводе по производству «фордов», угробили молодость на этой работе. Тимиос был прилежным работником и, что более важно, хорошим другом. Самые лучшие вечеринки всегда проводились в доме Тимиоса, он был щедрый и радушный хозяин. Его жена, очаровательная брюнетка со славянской внешностью, тоже была полна жизни и любила принимать гостей. В их доме всегда звучала музыка. Тимиос играл на гитаре, и Коула, по его настоянию, часто пела вместе с ним. У Манолиса никогда особо не было времени на ту крестьянскую ерунду, которая нравилась Тимиосу и Коуле – на заунывный бред об орлах, пастухах и забытых богом каменных глыбах, однако у его жены в молодости был чудесный голос. Именно в доме Тимиоса он с ней познакомился. Поначалу он не обратил на нее внимания – она была довольно мила, разве что мала ростом, впрочем, как и многие юные селянки из Греции, в те дни толпами прибывавшие в Австралию на кораблях. Он почти не замечал ее, пока не услышал, как она поет. Она улыбалась, как само счастье, когда пела. Голос у нее был чистый, бодрящий, будто прозрачный горный поток, будто первые теплые лучи летнего солнца.

На следующий день, работая на конвейере, он спросил про нее у Тимиоса.

– Хорошая девушка. И красивая.

Им приходилось перекрикивать оглушительный грохот станков.

– Маленькая очень.

– А кого ты ищешь, Маноли? Немка, что ль, тебе нужна? Коула красива, настоящая хозяйка. Параскеви знала ее семью, когда жила в Греции. Она хорошего рода.

В следующие выходные Параскеви с Тимиосом устроили очередную вечеринку. Манолис почти не разговаривал с Коулой, но глаз с нее не спускал. Она была не Софи Лорен, но вполне симпатична, а когда улыбалась, так и вовсе расцветала. И еще она была сильной личностью, обладала мужеством. Это было видно по тому, как она поет, как смело возражает, спорит с мужчинами. На следующей неделе на работе Манолис стал расспрашивать Тимиоса о ее семье.

– Ну, что тебе сказать? Насколько я знаю, они – порядочная, хорошая семья, из селения неподалеку от Янины, как и Параскеви. Не богаты, так ведь кто из нас богат? Здесь у нее только двоюродный брат. Хороший человек, из правых, но не фанатик. С ним можно спорить. Коула живет у него и его жены в Ричмонде… – Тимиос хитро улыбнулся: – Что, берешь ее в жены?

Что он ответил другу, прямо тогда, утром, на заводе? Старость – не радость. Есть случаи из далекого прошлого, которые он помнит ясно, во всех подробностях, более живо, чем события недельной давности. Ясно помнит, как пела Коула, как Тимиос играл на гитаре, помнит высокий викторианский потолок с нарядным орнаментом в доме друга. Но не может вспомнить, что ответил ему в тот день. Тогда ли он принял решение сделать предложение Коуле? Или через несколько дней после того разговора? Через несколько недель? Через несколько месяцев? Плохо, что он не может это вспомнить. Впрочем, какая разница? Через какое-то время после того разговора вместе с Тимиосом он пришел в дом двоюродного брата Коулы и попросил у него ее руки.

Воспоминания Коулы были сродни его собственным:

– Мы познакомились в доме Тимио и Параскеви.

Манолис кивнул, посмотрел на жену. Ее пухлые щеки опали, на газету медленно капали слезы. Он перегнулся и заключил ее руку в свою ладонь. Она улыбнулась ему, обозвала себя глупой старухой, но руки его не выпустила. Старение – неприятный процесс, мучительный, но у старости тоже есть свои преимущества. Когда ему шел пятый десяток и даже шестой, пожалуй, не проходило и дня, чтобы он не пожалел о том, что женился, обременил себя женой и детьми. Но старость заглушила мечты, смягчила желания, даже самые страстные и причудливые. Теперь ему было ясно, что Коула – хорошая супруга. Стойкая женщина. Много ли мужчин могут сказать такое о своих женах?

– Надо бы сходить на похороны.

Коула энергично кивнула. Ее кофе немного остыл, и она теперь пила его маленькими глоточками.

– Тебе с ним всегда было весело, да?

– Да, большой был шутник, – улыбнулся Манолис.

– Приятно будет повидаться с Параскеви.

– Да, вы были как сестры.

Коула громко фыркнула. Ее лицо сморщилось в презрительную усмешку.

– Ближе, чем сестры. Мои сестры меня забыли.

Манолис не отреагировал на ее слова. Он был не в настроении слушать подобную чепуху. Разумеется, родные ее не забыли. Просто они находились слишком далеко, у каждого из них была своя жизнь – семья, работа, дети, внуки, каждый переживал собственные потери и смерть близких. И они не могли поделиться с ней своими горестями и радостями. Океаны, полмира отделяли их от нее. Так уж сложилась судьба. Кого тут винить?

– Ни одна из них даже не потрудится поднять трубку телефона.

– Мария звонила на именины Адама.

Коула опять фыркнула:

– Не говори мне о ней. Она позвонила лишь для того, чтобы рассказать мне про то, как она отдыхала в Турции и Болгарии. Ей просто хотелось похвастаться, показать, какая она стала культурная. Тоже мне. Строит из себя европейку… – Коула допила кофе и со стуком поставила чашку на блюдце. – Пусть убираются ко всем чертям.

– Может, съездим к ним?

– Опять? Муж, ты чокнулся. Они бы хоть раз нас навестили. Я уже более сорока лет живу в этой забытой богом стране, и за это время ни одна сволочь не взяла на себя труд меня проведать. Ни один из них даже не подумал приехать на похороны брата. А мы зачем туда поедем? С какой стати? – Коула яростно затрясла головой. – Нет уж, Маноли, я отсюда ни ногой. Кто позаботится о внуках?

Чувствуя, как в нем закипает раздражение, он глянул на сад. Пришла пора сажать кормовые бобы. Мысли о земле, о природе успокоили его.

Но Коулу, опьяненную собственной оскорбленной гордостью и уверенностью в своей правоте, уже было не остановить.

– Кто присмотрит за малышами? – не унималась она.

– Их родители, – угрюмо ответил он.

Неожиданно зазвонил телефон. Он обрадовался, так как был не в настроении пререкаться. Коула кинулась к телефону, и Манолис решил воспользоваться случаем и поработать в саду. Со стоном он поднялся со стула. Чертовы ноги, ругался он, предатели. С трудом нагнувшись, он принялся копать грядки для бобов.

Вскоре вновь появилась Коула, остановилась в дверях:

– Рано еще их сажать.

Манолис продолжать копаться в земле, горстями опуская в почву сухие кормовые бобы.

– Это Эктора. Я сказала ему про Тимио. Он говорит, что не помнит его.

– Конечно, не помнит. – Стиснув зубы, Манолис медленно выпрямился. Отряхнул ладони. – Гектору было пять или шесть, когда мы уехали из Северного Мельбурна.

– Пожалуй, ты прав. Хотя помнишь, как Тимио всегда играл с ним, подбрасывал его вверх, а Эктора кулачком бил по потолку? Ему это нравилось.

– Что он хотел?

– Сегодня привезет детей на ужин. Индианка опять работает допоздна.

Его сын был женат на Айше почти пятнадцать лет, но Коула до сих пор редко называла невестку по имени.

– У этой женщины одна работа на уме, о семье вообще не думает.

А ты только и знаешь, что пилишь.

– А чем, по-твоему, она должна заниматься? У нее есть свои обязательства, профессия. Свой бизнес.

– Это и Гектора бизнес.

Манолис отвернулся от жены. Левую ногу пронзила боль. Он поморщился, чертыхнулся.

– Это ее бизнес. Гектор к нему не имеет отношения. Наш сын – государственный служащий, а жена его – деловая женщина. Оба хорошие работники. Оба преуспевают. Так что хватит ныть.

Коула поджала губы. Манолис прошел мимо нее. На веранде он снял свои садовые тапочки, побил их о бетон. В воздух полетели крупинки земли и мелкие камешки.

– Она отказывается идти на день рождения Гарри.

Манолис сел на ступеньках веранды и потер ступни. Посмотрел на небо. С севера медленно надвигались свинцовые тучи. Дождя не было уже несколько недель. Дай бог, скоро пойдет.

– Дура она, – заявила Коула. – Неблагодарная дура. Зачем нас позорит? Зачем позорит бедного Эктору?

Он не ответил ей. Огляделся, ища глазами кошку. Со вчерашнего ужина он приберег для нее несколько рыбных голов.

– Пенелопа, Пенелопа, – позвал он. – Кис-кис-кис.

Коула повысила голос:

– И чего он не женился на гречанке?

Это был не вопрос. Это было обычное брюзжание, которое он обречен был слушать до скончания своих дней. Он пропустит ее слова мимо ушей, не позволит, чтобы она втянула его в спор. Но он зачем-то поднял глаза. Недовольное лицо Коулы вызвало у него отвращение. Женская глупость порой просто невыносима.

– Зато твоя дочь вышла замуж за грека. И что, счастлива она? Этот грек ей всю жизнь поломал.

– Пошел к черту. – Рассерженная Коула презрительно показала ему кулак и отступила в дом. – Вечно ты защищаешь индианку, – упрекнула она мужа и захлопнула дверь.

Благословенный покой. Он услышал воркование голубей, шорох у забора. Пенелопа прыгнула в сад и затем подбежала к нему. Заурчала, когда он стал гладить ее по спине.

– Ну, как жизнь, моя красавица? – прошептал он. – Не слушай ту дуру в доме. Она с ума сошла.

Кошка замурлыкала. Не обращая внимания на боль, Манолис поднялся и пошел на кухню. Коула гремела посудой, готовя обед.

– Куда ты дела рыбьи головы?

Молчание.

– Коула, куда ты положила вчера рыбьи головы?

– Выбросила.

– Бог мой, жена, я же сказал, что хочу скормить их кошке.

– Меня тошнит от твоей кошки. Нужно от нее избавиться. Дети вечно лезут к ней. Еще заразу подцепят.

– Да эта кошка чище, чем они.

– И как только тебе не стыдно? О кошке ты думаешь больше, чем о внуках. – Яростно орудуя ножом – она нарезала огурец, – Коула в изумлении покачала головой: – Ты не человек. Буду утверждать это, пока не умру. Ты не человек.

Ты никогда не умрешь. Ты – ведьма, а ведьмы живут вечно. Манолис покопался в холодильнике и нашел рыбьи головы, завернутые в фольгу. Глубоко вздохнув, он пинком захлопнул дверцу холодильника.

– Коула, – спокойно начал он. – Ты же знаешь, мне не нравится ее отношение к той глупости с Гарри и Сэнди, я ее не защищаю. Я хочу, чтобы она пошла на день рождения Гарри.

– Тогда поговори с ней. Бог знает почему, но тебя она слушает. – Коула еще не была готова к примирению.

Дьявол бы тебя побрал.

– Сделай мне кофе.

– Я готовлю обед.

– Я хочу еще кофе.

– Ты поговоришь с ней?

Манолис обвел взглядом кухню. Коула завесила все стены фотографиями внуков. Новорожденный Адам; Мелисса в зоопарке; Сава и Ангелика в деревне в Греции; школьные и рождественские снимки; дети сидят на коленях у Деда Мороза. Почему они не остаются детьми навсегда? Вырастают, становятся эгоистами. Это происходит со всеми, со всеми без исключения. Как же он устал. Человек, как долго бы он ни прожил, продолжает отчаянно, безрассудно цепляться за жизнь. Будь он собакой, кто-нибудь уже давно бы всадил ему пулю в лоб.

– Ты поговоришь с ней?

Ну вот, опять. Значит, ссоры не избежать.

– Сделай мне кофе, чтоб тебя… – Манолис потер ногу.

– Болит?

– Немного.

– Когда ты поговоришь с ней?

Неприятный, противный запах рыбы. Это Тимиос научил его рыбачить. По воскресеньям они вставали на рассвете, бросали в задок фургона свои снасти и отправлялись прямиком в Порт-Мельбурн [107]107
  Порт-Мельбурн – район Мельбурна, расположен в 5 км к юго-западу от центра города.


[Закрыть]. Тогда они были молоды, страна была новая, законы другие. Свободные люди, они за рулем пили пиво, курили, пели, спорили, травили анекдоты. Никто не заставлял их пристегиваться ремнями безопасности.

– Я иду на похороны друга, – заявил он, выходя на веранду. – Умер мой друг. Гектор, Айша, Гарри, Сэнди и все прочие подождут. Вот похороню друга, потом поговорю с ней. И сделай мне чертов кофе.

Пенелопа цеплялась за его брючину. Он улыбнулся ей, бросил на бетон рыбьи головы. Потом опустился в старое кресло и стал смотреть, как кошка ест.

Поначалу он думал, что они зря поехали на похороны. В церкви, где проходило отпевание, он никогда не был, и они заблудились в переулках Донкастера. Он сидел за рулем, Коула указывала дорогу. В какой-то момент, устав от его криков, она закрыла карту и отказалась ему отвечать. Зимнее утро выдалось холодным, на газонах лежал иней, но солнце время от времени проглядывало сквозь темно-серые облака, и он запарился в своем костюме. Последний раз он надевал этот костюм очень давно, и теперь он был ему мал: ему пришлось приплюснуть рукой живот, чтобы влезть в брюки. Это вызвало на его губах улыбку. Теперь уж не похудеешь, приятель, сказал он своему отражению в зеркале ванной. Он обливался потом, когда они поднялись по ступенькам и вошли в церковь.

Служба уже началась. Они с Коулой перекрестились, поцеловали иконы и сели в заднем ряду. Церковь была заполнена народом, в основном такими же пожилыми людьми, как они сами. В первом ряду тихо плакала женщина в тяжелом бесформенном одеянии. Ее поддерживала сидевшая прямо молодая женщина, тоже в черном. Должно быть, это Параскеви и ее дочь, решил Манолис. Он вытянул шею, пытаясь лучше их рассмотреть, но сидевшие впереди заслоняли видимость. Он огляделся, надеясь увидеть кого-нибудь из знакомых. Его взгляд наткнулся на согбенного старика с абсолютно белыми волосами. Вроде бы он его знал когда-то, хотя трудно сказать. Коула рядом с ним начала тихо, сдержанно всхлипывать. Напомнив себе, что он пришел на похороны друга, очень хорошего человека, Манолис склонил голову, смежил веки и погрузился в воспоминания. Воображение нарисовало ему улыбающееся лицо Тимиоса, он вспомнил, как они вместе смеялись. Когда он открыл глаза, по лицу его уже текли слезы.