Текст книги "Чародейский рок. Чародей и сын"
Автор книги: Кристофер Зухер Сташеф (Сташефф)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)
2
Магнус ехал в сгущающейся тьме. Злость, обида и непонимание происходящего переполняли его сердце. Отец отказался от него? Он ему не нужен? Отлично! А ему не нужен отец! На какое–то мгновение мелькнула мысль – не вернуться ли домой. В конце концов отец дал ему волю выбирать.
Но зачем ему было возвращаться? Он стал взрослым мужчиной и не обязан был жить в родительском доме. Большинство молодых людей, его ровесников, уже были женаты, обзавелись собственными домами, растили детей. Дома, с родителями, жили только закоренелые холостяки, потерпевшие вереницу неудач на любовном фронте.
Но чтобы быть старым холостяком в двадцать один год!
Конечно, в средневековом обществе другой альтернативы не было – ну разве что пойти служить в королевское войско или податься в монастырь. Ты жил с родителями, потом женился. Или шел служить в армию. Или постригался в монахи. Магнус вдруг задумался о том, сколько молодых людей вступали в брак только ради того, чтобы уйти из–под родительского крова и стать хозяевами собственных жилищ…
Правда, некоторых из них назвать хозяевами можно было с большой натяжкой. Магнусу были знакомы несколько бедолаг, которые избавились от родительской опеки и с изумлением обнаружили, что оказались под каблучком у своих драгоценных женушек. Ну, допустим, не все становились в прямом смысле подданными дражайших супруг, но многим приходилось терпеть рядом с собой сварливую мегеру. Да, да, таких было немало, насколько знал Магнус. При мысли о таком безвыходном, беспросветном житье молодому человеку стало зябко. Еще сильнее его зазнобило, когда он подумал, как такая жизнь сказывается на детях. Правда, большинство знакомых ему семей казались довольно–таки счастливыми – мужья многого от жизни не ждали, жены ждали еще меньше, так что никто не был разочарован.
Неужели это – все, что он мог выбрать для себя?
Немного успокоившись, он напомнил себе о том, что по большому счету был мало с кем из своих ровесников близко знаком. Отпрыски благородных родов не общались с простолюдинами, а дети, не наделенные псионными способностями, так или иначе сторонились волшебниц и чародеев. Юные эсперы, двадцать лет назад откликнувшиеся на призыв королевы и составившие ее магическое войско, переженились между собой и завели детей, чему были очень рады как отец Магнуса, так и орден Святого Видикона. Увеличение числа действующих эсперов входило в сферу их первостатейных интересов. Но к тому времени, когда молодое поколение грамерайских эсперов обзавелось первенцами, Магнусу уже исполнилось десять. Даже его младший брат Грегори был на год–два старше потомков королевских чародеев. Детство у детей Гэллоуглассов получилось одиноким – но, с другой стороны, сами они этого почти не замечали, поскольку довольствовались обществом друг друга, а этого большей частью хватало за глаза. Чудесный подарок Магнус, Корделия, Джеффри и Грегори получали, когда выпадала возможность пообщаться с ровесниками – сыновьями короля и королевы, принцами Аланом и Диармидом, но это случалось редко. Другие же контакты со сверстниками у Магнуса бывали краткими и зачастую враждебными. И вообще по общению он не тосковал – до сих пор.
Вдруг в вышине послышался жуткий вой. Магнус поднял голову, насторожился. При мысли о грозящей опасности сердце у него забилось чаще – не от страха, а от волнения, потому что он, пожалуй, даже хотел сейчас с кем–нибудь сойтись в лихом бою. Но в следующее мгновение полы плаща Магнуса взметнул порыв ветра, и он понял, что никто не кричал, что просто ветер взвыл в ветвях.
Но как только молодой человек опустил голову, он увидел прямо перед собой незнакомца.
Магнус вздрогнул он неожиданности, но тут же нахмурился и возмущенно спросил:
– Кто ты такой, чтобы являться вот так бесцеремонно, без предупреждения?
Вопрос был хороший. Незнакомец выглядел совсем не по–грамерайски: остроконечная шляпа, плащ с капюшоном в викторианском стиле, брюки и резиновые сапоги с отогнутыми голенищами, причем все какое–то изношенное, потрепанное. Посох у незнакомца был украшен затейливой резьбой, а еще обращали на себя внимание его широченные бакенбарды – тоже, кстати, имевшие вид растрепанный и неряшливый.
– Кто ты такой? – еще более требовательно вопросил Магнус, и его рука легла на рукоять меча.
– Твой злой гений, Магнус, – ответило видение.
Магнус прищурился.
– Тебе известно мое имя?
– Разве не всем в Грамерае знакомо имя сына Верховного Чародея?
Удар попал в цель – намек на то, что он как бы сам себя не знает. Магнус сменил тему.
– Никогда не видел прежде таких одежд, как на тебе…
– Видел, – возразил незнакомец. – В своих книжках по истории.
– Разве что там. – Магнус нетерпеливо тряхнул головой, но сердце у него екнуло от страха. Что этому типу известно о его книгах? – Откуда ты взялся?
– Из Лондона, который описан в твоих книжках, – отвечал незнакомец. – Я тот, кто подбирает обрывки чужих мыслей, а потом копается в них, отыскивая то, что для меня забавно. Что не могу взять сам – покупаю, а все, что мне прискучивает или не представляет для меня ценности, – отдаю другим. У меня есть для тебя подарочек.
– Он мне не нужен!
– А я думаю, он тебе понадобится, потому что это заклинание на неприкосновенность.
– Чтобы мое тело не могло поразить никакое оружие? – уточнил Магнус и брезгливо скривил губы. – Такого не бывает. Это просто иллюзия!
– Тебе ли говорить о том, что бывает, а что нет, – негромко произнес старьевщик. – Нет, не все твое тело я мог бы сделать неуязвимым, а только твое сердце.
Магнус задумался. Ему частенько встречались юные особы, с виду достойные любви, но на самом деле желавшие только использовать его – так или иначе. Поэтому молодому человеку была понятна ценность заклинания, предложенного старьевщиком.
– А тебе–то что с этого будет? Что я могу дать взамен?
– Да ничего. – Старьевщик ответил тихо и, пожалуй, слишком небрежно. – Я же сказал тебе: эта безделица мне ни к чему, потому я и готов отдать ее тебе.
– Я не поверю никому, кто проявляет подобное бессреб– реничество, – проворчал Магнус. – А уж тем более нет у меня веры тому, кто не отсюда и не из этого времени, но при этом так много знает обо мне. Не желаю иметь с тобой ничего общего! Изыди!
Старьевщик пожал плечами и улыбнулся.
– Очень скоро ты передумаешь. Я посещу тебя вновь, когда мое предложение покажется тебе более ценным.
С этими словами он резко махнул рукой, как бы отсекая себя от Магнуса, и исчез.
Магнус некоторое время неотрывно смотрел на то место, где только что стоял незнакомец.
Потом он пришпорил коня и продолжил путь, потрясенный гораздо сильнее, чем ему хотелось в том себе признаться. Он постарался взять себя в руки, стал дышать ровнее и через некоторое время успокоился настолько, что начал обращать внимание на все, что его окружало. Дорога пошла на подъем. Конь сам шагал по оленьей тропке. Магнус осознал, что понятия не имеет о том, где находится.
И это его очень порадовало.
На самом деле находился он где–то посреди леса Геллорн – самого обширного во всем королевстве, чащобы которого были настолько же не исследованы, как материковая часть суши планеты Грамерай. К слову сказать, материковая часть в своем развитии застряла на каменноугольном периоде. Магнус догадывался, что скорее всего дорога завела его в район предгорий у северного края леса, а узнавать более точно у него охоты не было.
Еще он почувствовал, что дрожит от холода. Он натянул поводья и не без удивления обнаружил, что промок до нитки. Нужно было найти место, где можно было бы развести костер и обсушиться. В принципе не исключалась возможность телепортации в населенные края, но Магнус пока был не готов общаться с другими людьми. Он впал в тоску, это верно, но пока наслаждался одиночеством и хотел, чтобы оно продлилось подольше. Магнус старательно прислушался, прощупал ночь с помощью системы псионных ощущений…
…И услышал глуховатое непрерывное постукивание музыкального камня где–то неподалеку. Такие камни буквально наводнили Грамерай. Кудесник Ари, которого обманом заставили создавать камни, из–за которых чуть было не пала жертвой добрая часть грамерайской молодежи, пожелал исправить свою ошибку и принялся один за другим сотворять камешки, которые распевали о доброте, участии и милосердии. Однако кудесники средней руки, наспех обучившиеся этому ремеслу, стали штамповать собственные музыкальные камни. Вот только мелодии у них выходили не такие красивые, как у Ари.
Но эта песенка являлась исключением. Магнус сосредоточился, сдвинул брови и различил слова.
Раз старая ведьма поймала меня,
Заманила в свои подлые сети.
А страшней той ведьмы, признаюсь, друзья,
Я не видел ни разу на свете.
Уж она привечала, ласкала меня,
И корявыми гладя руками,
Говорила: «Вот если полюбишь меня,
Я осыплю тебя дарами!»
«Прочь поди, прочь скорее поди от меня,
Отпусти ты меня, в самом деле!
Полюбить никогда не сумею тебя,
И глаза б на тебя не глядели!»
Тут она завертелась, представьте, волчком,
Ну я как в ознобе забился.
Вдруг как крикнет: «Ах так? Пожалеешь о том!
Будешь клясть день, в который родился!»
Интересно… Магнус отвлекся от песни и стал гадать, кто же ее мог сочинить. Может быть, какой–то мелкий местный чародей, любовь которого отвергла некая смазливая молочница? А может быть, и вправду где–то здесь обитала старуха-колдунья, обозлившаяся на всех людей на свете?
Если так, то неплохо было бы с ней сразиться. Магнус был как раз в настроении, когда хочется драки – только дай повод, и не важно на каком уровне биться – физическом или магическом.
Увы, противник и не вздумал возникнуть. Промокший, продрогший и дрожащий, Магнус огляделся по сторонам в поисках укрытия. Он вспомнил о том, что звериные тропы обычно куда–нибудь, да ведут, что даже олень – и тот знает, где разыскать убежище от непогоды. Магнус прищелкнул языком, призывая коня тронуться с места, и конь зашагал по ночному лесу.
Через какое–то время они добрались не то чтобы до пещеры, а до наклонно стоявшей скалы, под которой нашелся клочок сухой земли, милосердно усыпанной прошлогодней листвой. Дождевыми потоками под скалу нанесло и обломанных веток. Оленей здесь уже давно не бывало. Магнус догадался, что олениха весной выхаживала тут оленят, а сейчас была уже глубокая осень. Магнус сгреб в кучу листья, положил поверх них тонкие прутики. Затем он пристально воззрился на маленькую пирамидку и стал целенаправленно думать о молекулах, слагавших те листья, что лежали в самой серединке. Он представил себе, как движутся эти молекулы – хаотично, неправильно, а потом вообразил, что их движение ускорилось, стало быстрее, еще быстрее…
В середине пирамидки вспыхнул огонек.
Молодой чародей улыбнулся. Всегда приятно было убедиться в том, что твое дарование тебя не подводит. Практика оттачивает навыки, поэтому время от времени нужно было упражняться хотя бы в таких мелочах – как знать, а вдруг скоро придется работать по–крупному. Магнус подбросил растопки, а когда пламя разгорелось по–настоящему, отошел и принес сырых сучьев покрупнее, наломал их и воткнул в землю вокруг костра, чтобы подсохли. На паре веток он развесил свой промокший плащ, потом расседлал коня, постарался отряхнуть влагу с его шкуры, повесил ему на голову торбу с овсом и покопался в седельных сумках. Сухари, сыр и колбаса. Весьма спартанский получился перекус, но скудная пища вполне соответствовала настроению Магнуса. Он поел, попил холодной воды из бурдюка, снял с головы лошади торбу, налил для нее воды в ямку на камне, потом разделся догола, развесил одежду для просушки, а сам завернулся в подсохший плащ. Затем Магнус развернул одеяло, уселся на него, подоткнул с боков, вынул из седельной сумки небольшую арфу и настроил ее.
Он взял несколько аккордов и сознательно погрузился в рассеянное расположение духа. Разочарование и гнев растворялись, мысли странствовали, куда пожелают.
И сразу же его охватила тоска, которую он всегда старательно скрывал от других. Теперь же это чувство обрело волю, и Магнус стал думать о том, как было бы славно, если бы его утешила, приласкала некая прекрасная незнакомка. Она ждала его где–то – по крайней мере так утверждали книжные истории. Он непременно должен был ее встретить… Сестра Магнуса считала, что подобная уверенность граничит с религиозным убеждением, а мать пела про это в колыбельных песнях, когда дети были маленькими. Магнусу и в голову не приходило спорить с этим – он просто гадал, как и теперь, какова будет собой его избранница. О том, каково ему будет рядом с ней, он и не думал, потому что точно знал из песен и стихов, что его ждет блаженство.
Особого опыта общения с женщинами своего возраста у Магнуса не было – по той же самой причине, по которой он не слишком часто заводил знакомство с молодыми аристократами. Простолюдины с дворянами никогда не сходились накоротке, так же как эсперы с не эсперами. Дети из придворного окружения, наделенные псионными способностями, в среднем были лет на десять моложе Магнуса.
Конечно, молодые дворяне порой сходились с крестьянками, правда, никто подобных связей не афишировал. Магнус же был взращен в лоне церкви, его учили соблюдать заповеди, и кроме того, у него было воспитано высочайшее чувство ответственности. Ему и в голову не приходило соблазнить крестьянскую девушку – ведь это было бы нарушением кодекса дворянской чести. Как можно было овладеть женщиной, не имея намерений на ней жениться…
Или женщиной, в которую ты не влюблен.
Ведь, конечно же, любовь представляла собой волшебные чары, противиться которым не было никакой возможности. Если любовь приходила, а ты отворачивался от нее, потом ты мог никогда вновь не полюбить и до конца своих дней страдать от одиночества. О таком исходе предупреждали песни, предостерегали истории, описанные в книгах. С другой стороны, и песни и истории обещали вечное блаженство, которое сулила истинная любовь, когда бы она ни пришла, куда бы ни повела за собой, независимо от титулов, богатства и благоразумия.
Родители, конечно, давали подросшим детям совершенно противоположные советы, но к тому времени мечта об Истинной Любви успевала пустить корни и не желала слушаться никаких предостережений. Магнус жаждал блаженства такой любви, хотя никогда бы в этом не признался, он мечтал о телесных радостях, которые бы она принесла.
Порой Магнусу случалось ловить на себе похотливые взгляды женщин постарше или крестьянских девушек, но он всегда знал, что это враги его отца и короля, что они только хотят использовать его для каких–то своих целей. Ну если эти женщины и не принадлежали к лагерю неприятелей, все равно они мечтали тем или иным способом чего–то добиться за счет Магнуса – даже при том, что были готовы предложить ему воспользоваться ими. Магнус упорно избегал таких женщин, отворачивался от них. То, что они предлагали ему, не называлось Истинной Любовью. Если женщина тебя по– настоящему любит, она ни за что не попытается использовать тебя, не будет стараться достичь чего–то, связав с тобой свою судьбу. Она лишь будет желать счастья с тобой и счастья тебе.
Ну а Магнус был готов приносить радость своей избраннице – всегда и во всем.
Однако пока все это были прекрасные мечты. Магнус взял последний аккорд и убрал арфу в мешок. Он подбросил сучьев в огонь, пощупал одежду. Она оказалась еще влажной. Только нижнее белье просохло. Магнус обмотался набедренной повязкой, подложил под голову седельную сумку вместо подушки, завернулся в плащ и одеяло и улегся на землю.
Ему приснился сон. Прекрасная дева с лучистой улыбкой, покачиваясь в танце, приближалась к нему и сбрасывала с себя одежды – одну за другой. Улыбка не сходила с ее лица, искренняя, без малейшей тени фальши. Ей был нужен только он, она жаждала подарить ему счастье, чтобы самой обрести в этом радость. Сердце Магнуса трепетало от блаженства, он понимал, что это и есть Истинная Любовь, а обнаженная красавица прижималась к нему все теснее, и ее тело казалось ему чудесным видением. Магнус был готов обнять ее и погрузиться в экстаз…
Он очнулся.
А она не исчезла. Она смотрела на него из–под полуприкрытых век и призывно улыбалась. При этом она была одета и манила Магнуса к себе пальчиком.
Магнус вытаращил глаза, был готов вскочить, но застыл, поскольку смутился – ведь он–то был одет весьма приблизительно. Но она все манила его, гортанно ворковала, потом наклонилась и взяла его за руку.
И как только ее пальцы коснулись его кожи, Магнус мгновенно позабыл о всех сомнениях, стыдливости, скромности. Он поднялся, завороженный ее взглядом. Для него перестало существовать что–либо, кроме ее глаз. Они словно притягивали его, а он будто бы тонул в них…
Она повела его от костра в темноту. Очарованный в прямом и переносном смысле, Магнус последовал за нею, не чувствуя ни холода, ни дождя.
Род устроился на ночлег неподалеку от сына и спал – покуда спал Магнус. Веке, который бодрствовал всегда, своим радаром засек момент, когда молодой человек покинул свою стоянку. Почему – этого робот не понял, вот и разбудил Рода.
– Что такое? – Род выгнул шею, прищурился, пытаясь хоть что–нибудь разглядеть во тьме. – Сколько я проспал? Часика два?
– Один, Род.
– Только час! И зачем ты меня разбудил?
– Подумал, что ты не захочешь дожидаться завтрака, Род. Магнус ушел со своей стоянки.
– Ушел! Посреди ночи? Почему?
– Понять трудно, Род, но судя по показаниям радара, лошадь он с собой не взял.
Род пару минут лежал не шевелясь. Он обдумывал происшедшее, и его воображение рисовало картины, одну неприятнее другой. Наконец он порывисто встал и свернул спальный мешок.
– Надо забрать конягу, если так. Вперед.
Но несмотря на то что Веке был оборудовал прибором ночного видения, шли они очень медленно, поскольку конь– робот не знал дороги.
Зато ее хорошо знала девица, явившаяся к Магнусу.
Она вела молодого человека вверх по склону высокого холма, к башне, которая стояла на вершине. Войдя в башню, она повела Магнуса по винтовой лестнице. Лестница привела в покои, увешанные гобеленами. У одной стены стояла широкая кровать с пуховой периной и горами шелковых подушек, напротив ярко горел камин. Красавица начала раздеваться, пританцовывая, улыбаясь и не спуская глаз с Магнуса.
Почему–то сомнения не до конца покинули сына Чародея. Возможно, полностью предаться созерцанию женских прелестей ему мешали какие–то детские страхи перед неизвестным. Как бы то ни было, некая часть сознания Магнуса бодрствовала, и потому он заметил, что фигуры, вытканные на гобеленах, сливались в порывах любовной страсти. Более откровенных изображений соития молодому человеку до сих пор видеть не доводилось. Однако за этими сценами открывались другие, более экзотичные, непривычные, даже…
Жестокие.
Боковым зрением Магнус ловил сюжеты, где сценам любви сопутствовали хлысты и цепи, связанные по рукам и ногам мужчины и женщины в карнавальных полумасках. Эти сцены шокировали Магнуса. Как любовь могла сопрягаться с жестокостью?! Что–то заставило его осознать: его, чародея, одурманил, заманил в ловушку некто более искушенный в магии. При мысли об этом Магнусу стало не по себе – ведь он был самым опытным эспером в своем поколении. Кто же она была такая, эта женщина, если сумела зачаровать его, приманить своей красотой, этим роскошным миражом? Как она могла завладеть им до такой степени, что он и не подумал сопротивляться?
Да была ли она женщиной?
Его словно хлестнули по щеке наотмашь. Магнус напряг всю свою волю ради того, чтобы разрушить чары, чтобы увидеть в истинном свете все, что его окружало. На мгновение перед ним предстали голые каменные стены, увешанные паутиной, полусгнившая солома на полу… и самая отвратительная старуха, какую только можно было себе вообразить.
Лишь несколько жалких седых волосков украшали ее покрытую старческими пятнами макушку. Огромный крючковатый нос торчал из груды бородавок, светились желтые злобные глаза, в глубоких складках почти не виден был рот, но когда старуха разжимала губы, обнажались коричневые гнилые зубы. Старая карга, шамкая полубеззубым ртом, приговаривала:
– Нет, нет, шпи, шпи, жабудь про эту ужашное видение, оно ненаштояшшее… Вернишь к правде, к тому, што ешть, и ты опять увидишь мои прелешти, мои шокровишша…
Шепелявое пришепетывание вдруг сменилось зазывным пением – гортанным, мелодичным, чуть хрипловатым, полным желания, и красавица вернулась, а за ее спиной заиграли яркими красками гобелены. Женщина обнажилась до пояса и превратилась в средоточие земных радостей. Она принялась расстегивать крючки на юбке, приговаривая:
– О, я люблю тебя! О, я тебя желаю! Иди ко мне, приласкай меня, мое сокровище!
Но опыт, натренированный с детских лет, помог Магнусу ощутить, как чужое сознание обволакивает его разум, ищет найденную им лазейку, пытается закупорить ее, ищет трещинку вожделения в выставленном им щите обороны, пробует расширить ее, упрямо тянется к самой сердцевине его сознания. На миг у Магнуса перехватило дух. Он был потрясен талантом колдуньи. Ее дар по силе намного уступал его собственному.
Зато намного превосходил по ловкости, рожденной из долгой практики.
Скольких же молодых людей она покорила своей воле, если обрела такие прочные навыки?
И чего она хотела от него?
– О, только той радости, которую ты жаждешь подарить мне. – Юбка упала на пол, а под ней не оказалось более никаких одежд. Красавица порывисто шагнула к Магнусу. – Иди же ко мне, любовь моя. Я открыта для тебя. О, как я тебя желаю! Иди!
– Нет, – процедил Магнус сквозь стиснутые зубы, снова напрягся изо всех сил и опять увидел все в истинном свете. Перед ним предстала обнаженная грязная старуха, пытавшаяся прижаться к нему. Он в отвращении отшатнулся.
Но вновь вернулась зачарованная комната, и женщина опять стала прекрасной и чувственной. Теперь ее озарял свет солнца, лившийся сквозь высокое окно, и из–за этого шелковистые волосы красавицы отливали золотом.
– Иди ко мне, – выдохнула она, пронзая Магнуса взглядом. Ее пальцы потянулись к его набедренной повязке. – Возьми меня!
Она запрокинула голову, закрыла глаза, разжала губы…
На миг сознание Магнуса озарила вспышка, и он увидел провал беззубого рта, вновь испытал отвращение… Но воспоминания мгновенно отступили при виде обнаженной прелестницы – гордой, желанной, зовущей, стоящей в лучах солнца. Тело Магнуса потянулось к ней с желанием, граничащим с болью. А она улыбнулась и поманила его к себе, и он, почти против собственной воли, пошел к ней неверными, медленными шагами. Ему так хотелось коснуться ее прекрасной, совершенной кожи… И вот он склонился к ее губам, был готов поцеловать их…
И выдавил единственный слог, полное желания слово. Он простонал:
– Нет!
– Не может быть! Только не говори «Нет!».
Слезы застлали большие, чудесные фиалковые глаза, потекли по щекам. Чудесная головка склонилась, плечи сотряслись от рыданий.
– О, ты не заставишь меня страдать!
Чувство вины охватило Магнуса. Ему стало совестно из– за того, что он заставил женщину плакать. Он был готов протянуть к ней руки, прижать ее к себе в лучах закатного солнца, от света которого разгоралось желание в них обоих… Ему так хотелось шагнуть вместе с ней к белоснежному пышному ложу. Он желал ее, желал до боли.
Боль напомнила Магнусу о картинах, вытканных на гобеленах. Он взглянул на них краешком глаза и в ужасе отшатнулся.
Неожиданно гобелены исчезли, снова появились голые стены, затянутые паучьими сетями, и отвратительная голая старуха. Стоя перед Магнусом, она завопила:
– Глупец! – Омерзительная в своей наготе, она прошипела: – Злодей! Подлый мержавец! Ты не мужшина! Не желаешь вжять, што тебе предложили, так штань же тем, што ты ешть – нижайшим иж нижких!
Она взметнула руками, и Магнус ощутил, как ее воля подавила его волю. Глаза колдуньи выпучились, ее взгляд поглотил его, увлек в страшный, кроваво–желтый водоворот. У Магнуса закружилась голова, навалилась слабость, он упал на колени, стал извиваться на полу.
– Стань жмеем, каков ты и ешть, – прошипела старуха, и ее глаза полыхнули мстительной радостью. – Ты оштанешься им вовеки веков.
Магнус попытался отрешиться от жутких чар, но вновь воля более опытной колдуньи одолела его, лишила возможности сопротивляться. Умом он понимал: колдунья только убедила его в том, что он – змей, что физически он остался таким же, каким был. Но подсознание говорило о другом. Подсознание настолько же поверило в то, что он превратился в змея, как сознание верило в то, что он – человек. Колдунья сковала чарами самый разум Магнуса, да так ловко, как не удавалось никому до нее. От уверенности в этом было некуда деться. Это было настолько же верно, как то, что он не смог бы просто так взять да и допрыгнуть до луны.
– Убирайшя прочь! – прошипела старая карга и злорадно скривилась. Магнус пополз по полу, извиваясь, спустился по лестнице. Его мутило от отвращения, но он чувствовал, как его тело изгибается подобно телу змеи. Старуха противно расхохоталась и зашаркала следом за ним по ступеням. Вниз, вниз, вниз, во тьму ночи.
В сотне ярдов от башни тело Магнуса рухнуло у подножия раскидистого векового дуба. Неожиданно для самого себя он обернулся вокруг ствола, прижался к шершавой коре.
– Тут ты и оштанешшя, – прошамкала колдунья. – Будешь штеречь это дерево, покуда не подохнешь! А твои кош– точки будут тут лежать и вшякий, кто ни глянет на них, поймет, што должен покоритьшя Ведьме из Башни!
Она отвернулась и пошла прочь, а Магнус смотрел ей вслед. Как отвратительна была ее испещренная пятнами кожа, обвисшие ляжки. Только теперь он понял, что песенка музыкального камня была предупреждением, что нужно было прислушаться к ней внимательнее…
Но как она заканчивалась?
Он пытался вспомнить, но лишь слабо осознавал, что юноша каким–то образом сумел избежать судьбы, которую уготовила ему ведьма. Магнусу стало страшно. Он даже боялся посмотреть по сторонам: а вдруг вокруг окрестных деревьев обвились скелеты других молодых людей? «Музыка, – в отчаянии думал Магнус. – Может быть, песня подскажет мне, как спастись!» Он изо всех сил напрягал слух, но слышал только вой ветра. Даже птицы не пели здесь, так близко от логова колдуньи – наверное, их пугали миазмы ее злобы. Может быть, и музыкальные камни умолкли из–за мерзких чар старухи.
Магнус прижался к древесной коре. Впервые в жизни он по–настоящему осознал смысл слова «отчаяние».
* * *
На закате Род подъехал к деревне, лежавшей в небольшой долине. В ясное небо поднимался дым из печных труб. Крестьяне возвращались домой с полей, держа в руках серпы. Им осталось сжать совсем немного пшеницы.
Обстановка была самая тихая.
Род нахмурился. Что–то было не так. Крестьяне, возвращавшиеся с работы, должны были петь, как пели по всему Грамераю. Правда, сейчас, осенью, было прохладно, и с губ крестьян срывались клубы пара, и одеты они были в шерстяные куртки, но все равно грамерайские крестьяне по дороге на поле хохотали и перешучивались, а по дороге домой с работы пели песни. Пели и их жены, занимаясь домашними трудами, а дети за игрой распевали стишки и считалочки.
А в этой деревушке никто не пел.
Род поглядел на солнце и увидел на его фоне силуэт мрачной башни на вершине одного из холмов, протянувшихся цепью на горизонте. Местный князек? Тиран, более жестокий, нежели остальные в округе? Не потому ли так молчаливы местные крестьяне?
Выяснить это можно было единственным путем. Род направился к деревне.
Завидев его, крестьяне попятились в сторону с дороги, зашептались:
– Рыцарь! Рыцарь!
Род недоуменно сдвинул брови. Что же, рыцарь в этих краях был в диковинку?
Надо было спросить. Но как только он подъехал к первому попавшемуся дому, хозяйка вытаращила глаза от страха, созвала детей и загнала их в дом.
Так… Род слышал о том, что матери–крестьянки велят незамужним дочкам отворачиваться лицом к стене, когда мимо проезжают благородные господа. Но при чем тут малыши! Род обратился к старику, который шаркая шел по улице.
– Добрый вечер, дедушка!
Старик опасливо глянул на него.
– Чего тебе надобно от меня, сэр рыцарь?
– Скажи, что во мне такого необыкновенного? Что, рыцари сюда редко наведываются?
Старик пустился в пространные и запутанные объяснения, из которых понять что–либо не представлялось возможным, но у Рода было особое чутье на разные недомолвки. В итоге он понял: да, рыцари сюда наезжали нечасто, даже местный барон со свитой – не чаще раза в год. Остальное время он посиживал в своем замке, потому как до смерти боялся ведьмы из башни, и только раз в месяц засылал в деревню бейлифа под надежной охраной. Другие же рыцари сюда и вовсе не наведывались, а если какой–то случайный путник всходил по тропинке к башне, так потом его больше уж никто не видал.
Род нахмурился.
– Чем же так ужасна эта колдунья? Злая она, что ли?
Старик объяснил: да, жуть, какая злая, и добавил кое–какие подробности. Когда он завершил свое повествование, Род направился прямиком к зловещей башне, вознамерившись навсегда избавить жителей деревни от ига злой колдуньи. А еще он очень сильно опасался за судьбу сына.
