Текст книги "Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы"

Автор книги: Кришан Чандар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

То было тяжелое время для всей нашей семьи. Дома я был единственным маленьким ребенком своих родителей, и этот ребенок лежал в постели с забинтованной головой. Дома лежала в постели моя мама, страдая от боли в почках. Папа давал ей лекарства, и боль стихала. Потом боль исчезала совсем. Мы постепенно поправлялись, но однажды маме вдруг стало так плохо, что она потеряла сознание.

Не помню своего отца в большей тревоге, чем в те дни. Его считали опытным и знающим врачом, однако, увидев маму в таком состоянии, отец растерялся. Я помню, что весь этот день он просидел у маминой кровати, сам ухаживал за ней, а когда, придя в сознание, мама начала кричать от боли, он тут же сделал ей укол. Это не могло, конечно, вылечить маму, но на какое-то время позволяло ей забыться сном. Мама проспала часов до семи вечера, проснулась, и отец дал ей другое лекарство, от которого боль немного унялась. Пока мама спала, отец что-то читал в своих книгах, отчаянно листал страницы в поисках еще какого-то средства, как думал я. Он закрыл последнюю книгу, долго сидел над рецептом, потом сам пошел в аптеку и сам составил микстуру.

Ночью, когда отец уже ложился в постель, с маминой кровати послышался слабый голос:

– А как малыш?

Меня уложили в ту ночь в родительской спальне. Я смирнехонько лежал в своей постели и по привычке внимательно слушал, о чем говорят мать и отец.

– Все пройдет, – устало сказал отец.

Некоторое время в комнате было тихо, потом опять заговорила мама:

– Никак эта злополучная Тарон не оставит его…

– Что поделаешь – дети, они всегда стремятся играть со сверстниками.

– Но эта гадкая Тарон когда-нибудь погубит моего мальчика. Бог его уберег в этот раз. Только всемогущий. Ты же сам говорил, что ребенок чудом избежал гибели… Нет, выход один, я тебе уж говорила: его нужно поместить в интернат в большом городе.

– Это одни разговоры, а как наступает время отсылать мальчишку, ты противишься.

– Ну что поделаешь? Один он у меня, знаешь, материнское сердце… какая уж тут логика? Тебе не понять. Если б ты носил его девять месяцев в утробе, может быть, и понял бы…

– Я сейчас больше за тебя тревожусь, – ответил отец. – Боюсь, как бы у тебя камни не обнаружились в почках.

– Ты уж третий год об этом говоришь!

– И только теперь все больше в этом убеждаюсь.

– Давай тогда сделаем поскорее операцию. Если суждено, выживу. Хоть от болей избавлюсь, сил нет больше терпеть.

– Я сам тебя не могу оперировать. Даже подумать об этом страшно.

– Почему? Ты сделал столько операций на почках. В прошлом году приезжал староста из Маузу-Бага. У него тоже почки больные. Ты его прекрасно прооперировал, и он уехал здоровый. Помнишь?

– Помню. Но я и другие случаи помню. Я оперировал Лакшми, жену чаудхри Тата Рама, тоже по поводу почек. В нашей больнице она и скончалась.

– Значит, такова ее судьба. Если суждено, так и я умру. Хорошо еще, если от твоей руки умру.

– Ты о смерти, а я обдумываю, как тебя отправить в Лахор.

– В Лахор? – изумилась мать.

– В Лахор. Там живет полковник Бхатия, у которого я когда-то учился. Он крупный специалист по почкам и оперирует с такой легкостью, как я бреюсь. Если он возьмется тебя прооперировать, я буду спокоен.

– А как я доберусь до Лахора? – раздумчиво спросила мать. – Три дня пути на лошадях, потом день машиной и ночь в поезде. И где взять столько денег?

– Все упирается в деньги. – Отец, видно, что-то подсчитывал в уме. – Значит, примерно так: на дорогу в оба конца, на больницу, отдельно за операцию – меньше чем в две тысячи не уложишься.

– Ну, и где нам взять эти две тысячи? – Мамин голос звучал озабоченно. – Твоего жалованья только на месяц и хватает.

– Вот если бы твои драгоценности…

– Мои драгоценности?!

Мама сказала это, будто ей вдруг приставили к горлу нож и она от страха еле выдавливает из себя слова.

Расстаться ради собственной жизни с драгоценностями, которые она предназначала в дар жене своего сына?!

– Как тебе это все в голову могло прийти?! Я думала, сыграем свадьбу сына – дай, милосердный бог, ему вырасти поскорее, – станет взрослым, и я своими руками внесу свадебный паланкин для невесты и все свои украшения на нее надену…

Мама надолго замолчала, и очень странными показались мне ее глаза в мягком полумраке комнаты, освещенной затененной лампой. Счастливые глаза размечтавшейся матери… Вот уже вырос ее сын, вот он едет на коне впереди свадебной процессии. Громко играют флейты. К дому подносят свадебный паланкин, и она, мама, откинув покрывало с невестиного лица, любуется его прелестью… Изнемогающая от боли, истерзанная болезнью, которая могла оказаться смертельной, обессиленная мать… О чем ее материнские мечты? Ей ничего не надо для себя: она мечтает о счастье мужа и прежде всего сына, но никогда не думает о собственном счастье. Эта истина открылась мне в полутемной спальне в глазах, светившихся необычайной нежностью…

– Ты спишь? – нарушила, мама молчание.

Отец ничего не ответил, а тихонько замурлыкал:

– «Когда ушко порвалось…»

– Опять эта песня! – сердито заметила мама. – Ночь, лучше бы ты помолился или что священное спел.

– «Когда ушко порвалось», – продолжал напевать отец.

Мне уже давно мучительно хотелось спать, и я заснул под папину песню.

Вот уже три недели, как мама слегла. Боль то отступала, то возобновлялась с новой силой. Мама очень исхудала, а на лице отца залегли морщины тревоги. В доме поселилась пугающая печаль. Мама настаивала на операции, отец упорно оттягивал сроки – он понимал, к каким опасным последствиям она может привести. На лице его появилась мучительная неуверенность, он никак не мог решиться.

Однажды ночью, когда он думал, что я уже сплю, а слуги ушли к себе, он встал с постели, тихонько подошел к своему халату, висевшему на стене, достал что-то из кармана и положил в изголовье маминой кровати:

– Спрячь.

– Что это?

– Кошелек с двумя тысячами.

Мама рывком села в постели и зажгла свет. В руках у нее оказался голубой полосатый кошелек, она открыла его и заглянула внутрь. Из кошелька торчала пачка денег. Взглянув на отца, мать пересчитала деньги. Две тысячи рупий.

– Где ты их взял?

Отец не ответил.

– Я спрашиваю – где ты их взял?! – настаивала мать.

– Взятку дали! – сказал отец, понурив голову.

Мать молчала, пачка денег подрагивала в ее ослабевшей руке. Отец медленно заговорил:

– Подрались раджпуты, что живут возле озера. В поле подрались два родных брата: тхакур Чайн Сингх и тхакур Найн Сингх. Известные люди и очень богатые. Денег у них куры не клюют, им раджа джагир пожаловал. И поле это им не нужно, но, видишь ли, это для них вопрос престижа. Оба за ножи схватились, обоих вчера привезли в больницу с ножевыми ранами…

– Ты вчера рассказывал…

– Чайну Сингху стало хуже, а у Найна Сингха легкие ранения. Если они не поладят миром и дело дойдет до суда, Найн Сингх наверняка получит три года. Вот он и хочет, чтоб я в медицинском заключении написал, что он тяжело ранен. Тогда три года рискует получить Чайн Сингх. А Чайн Сингх хотел бы, чтоб я написал, как он сильно пострадал, и уж тогда Найну Сингху от тюрьмы не уйти. И тот и другой со вчерашнего дня предлагают мне деньги. Ну, Чайн Сингх действительно в тяжелом состоянии, поэтому он предложил мне пять сотен, а Найн Сингх сегодня уже поднял цену до двух тысяч. Я согласился.

– И за две тысячи рупий ты напишешь ложное заключение? – в ужасе спросила мать.

– Напишу, – отрезал отец. – Но я напишу не то, что хочется Найну Сингху, и не то, что хочется Чайну Сингху.

– Что же ты напишешь?

– Напишу, что Чайну Сингху нанесены не тяжелые ранения, а легкие. Они же родные братья, и, если в заключении будет сказано, что ни один из них сильно не пострадал, будет проще заставить их помириться.

– Получается, будто ты еще и доброе дело делаешь? – в мамином голосе послышалась насмешка.

Но я видел ее лицо: она колебалась. Мама то тянулась к кошельку, то отдергивала руку. Наконец она решилась:

– Ты стал взяточником из-за меня. Чтобы спасти мою грешную жизнь, человек, равный богам, согласился взять взятку! Человек, в жизни не касавшийся нечистых денег! Боже мой!

Мама рыдала, ругала себя и снова принималась рыдать. Отец не проронил ни слова. Мать спрятала деньги обратно в кошелек, положила кошелек под подушку и собралась тушить свет, но перед этим взглянула в сторону отцовской кровати. Отец лежал отвернувшись, накрывшись одеялом с головой.

Мать потушила лампу. Прошло несколько минут, и она спросила:

– Ты спишь?

– Нет.

Отец откинул одеяло.

– О чем ты думаешь? – спросила мама.

Мне показалось, будто я слышу слезы в голосе отца.

– В книгах написано, в очень священных книгах написано, что Адам, наш праотец, от которого мы все ведем наш род, изгнан был из рая за то, что раз посмел нарушить запрет бога. Вот я думал, что изгнали из рая не одного Адама. Так уж повелось, что каждый человек хоть раз в жизни должен испытать, что это такое – быть изгнанным из рая.

Отец опять натянул на себя одеяло.

Оглядываясь на ту ночь почти через полстолетия, я представляю себе мужское лицо, залитое слезами, и думаю, что мой отец был изгнан из рая только раз. О, сколько раз на протяжении жизни изгоняли из рая меня и сотни тысяч мне подобных!

Так жить нельзя. Во сне и наяву я страстно мечтаю о новом мире, где человека никто не сможет лишить счастья.

Однажды разнесся слух, что убили Фаджу-разбойника и что полиция везет его труп в больницу для вскрытия.

Этот Фаджа давно уже сеял смуту в княжестве, и раджа, не в силах больше терпеть его грабежи и беззаконие, объявил, что тот, кто доставит в его дворец отрубленную голову Фаджи, получит в награду десять тысяч наличными, придворную одежду и надел земли. Фатехгархский сардар Муса-хан давно выслеживал Фаджу и даже ухитрился окружить его своими людьми. И вот как-то в полночь, когда Фаджа, обходя сторонкой Фатехгархскую крепость, пробирался через деревню Муса-хана, Муса-хан подстерег его на базаре и всадил в него шесть пуль. Теперь Муса-хан вместе со свидетелями его отваги и героизма вез мертвого разбойника, чтобы получить за него придворную одежду, земельный надел и десять тысяч рупий.

Сардар Муса-хан несказанно гордился ловкостью, с какой он провел эту операцию. Фаджа – его настоящее имя было Файз Мухаммад-хан – много лет подряд был грозой Фатехгарха и его окрестностей. Самим Фатехгархом управлял раджа, а округ Дохала подчинялся британской администрации. Но люди говорили, что лет сто назад всем этим правили разбойники и было у них свое царство. Прошло время, и начали это свободное царство теснить с одной стороны англичане, а с другой – дедушка нынешнего раджи; захватили они царство и поделили между собой. Не могли разбойники одновременно воевать со всеми и решили сдаться, хоть и воевали они отважно и хоть были они бесстрашны. Но и после разгрома их войска не стали спокойными наши места, и народ здесь и по сей день живет независимый, воинственный и притеснений не терпящий. И по сей день в наших местах нет-нет да и вспыхивают бунты. Поэтому английское правительство держало в Дохале большое войско, да еще всегда стояла в крепости Фатехгарха и Кот Балерхан треть армии раджи на случай необходимости подавления бунтовщиков.

Фаджа никогда не трогал людей из своей округи. Раньше он совершал налеты на полицейские посты, но, когда в дело вмешалась английская полиция и окружила Фаджу своими осведомителями, Фаджа переправился через реку Соан и ушел в княжество. Районом его действий стал Фатехгарх. Сперва английские власти назначили пять тысяч за его голову, но когда Фаджа среди бела дня ограбил кассу налогового управления в Фатехгархе, то и раджа стал его смертельным врагом. Раджа не пожалел десяти тысяч за голову Фаджи. Но прошло полтора года, а Фаджа по-прежнему разгуливал на свободе и совершал неслыханные по дерзости налеты. В Дохале и Фатехгархе трудно вылавливать бандитов – они укрываются в неприступных горах, в высоких долинах, где ничего не увидишь, кроме голых скал и колючего кустарника. Лишь кое-где на склонах сеют просо, ячмень и кукурузу. Люди там живут в тяжких трудах и в нищете, но согласны скорей терпеть нищету, чем пойти хоть на малейшее ущемление своей свободы. В каждой деревне в горах тайно делают оружие и потом нелегально продают в районах, где правят англичане. Этой торговлей, собственно, и живут горцы.

Фаджа родом из Кот-Балерхана. Отец его был кузнецом. Сам он хорошо знал ремесло и мастерил ружейные стволы. Оружие, сделанное руками Фаджи, славилось далеко за пределами его деревни. На торговле оружием он и попался однажды. Схватили его недалеко от Дохалы и посадили на три года. Но Фаджа был человеком ловким и характером обладал неукротимым. Через полтора года он умудрился бежать из английской тюрьмы, долго скрывался в горах на родине, потом начал разбойничать.

Может быть, Фаджа остался бы в живых, если б не любовь его к Ханум. Ханум была дочкой сардара Муса-хана, а сардар Муса-хан был старостой Фатехгарха, да и земли у него было больше, чем у остальных в округе. Ханум – его единственная дочь, и говорили, будто была она такой красавицей, что из самого Равалпинди и Гуджархана приезжали к ней свататься. Фаджа не на шутку влюбился в Ханум.

Впервые увидел он красавицу Ханум на ярмарке в Суне. Ярмарка устраивалась каждый год в сезон дождей на берегу Соана, а река отделяла княжество от областей, которыми управляли англичане. Река считалась границей. Каждый год шумела ярмарка всегда на одном и том же месте – где на одном берегу стояла Фатехгархская крепость, а на другом – мазар. На мазаре и устраивали ярмарку. Из Фатехгарха и из Дохалы приходили разбойники. Оставив оружие, забыв о распрях, собирались они, чтоб погулять на мазаре Шаха Назира. Говорили, что за все время существования ярмарки на ней ни разу не было больших драк и что нога полицейского туда никогда не ступала. Это было нечто вроде национального праздника разбойников, на который они стекались из самых отдаленных мест. Исчезало неравенство между высокими и низкими, забывались кастовые различия – все помнили только о единстве.

По случаю ярмарки устраивалось катание на лодках, выступали борцы и фокусники, но самое главное было в конце – состязание пловцов. Река Соан так же строптива, как люди, живущие по ее берегам, а между крепостью и мазаром ее течение особенно ненадежно. Берега там голые и каменистые, мимо них стремительно катит вода, через реку перекинут мост. Мост одним своим концом упирается в Фатехгархскую крепость, на другом его конце – таможенная будка, возвещающая собой начало английских владений. Нигде не течет Соан быстрее, чем здесь, а в сезон дождей, когда бывает ярмарка, по реке идут страшные валы мутной воды. Кажется, если обрушить в воду тысячетонную скалу, то и ее унесет, как пучок травы. Переплывать реку в эту пору все равно что смерть призывать на собственную голову. И все-таки каждый год молодежь с радостью принимала участие в состязаниях. Было несколько случаев, когда пловцы, обессилев от бешенства волн, не могли ни переплыть на другой берег, ни возвратиться назад, и их трупы находили потом в десятках миль вниз по течению. Но это не останавливало молодых пловцов, и состязания были самым главным событием ярмарки, потому что их победителя награждали званием первого героя разбойничьего царства. Каждый год семеро юношей выстраивались на берегу под крепостной стеной, готовясь переплыть реку к мазару, а семеро юношей из Дохалы готовились переплыть ее в противоположном направлении. Давали сигнал, и обе команды бросались в воду. Кто приплывал первым, получал в награду кинжал с серебряной рукояткой. По обычаю, приплывший первым подходил к старейшему из тех, кто встречал на берегу, и низко ему кланялся. Тот обнимал пловца, целовал в лоб и подносил ему почетный разбойничий кинжал. Пловец принимал кинжал, отступал на два шага и салютовал кинжалом старейшине.

Тогда старейшина возглашал:

– Говори! Чего еще желаешь, юноша?

Победитель должен был ответить:

– Покровительства Шаха Назира и добрых пожеланий старейшины.

При этих словах он низко склонял голову.

Старейшина поздравлял его и набрасывал на плечи победителя расшитое покрывало. Тот должен был расправить покрывало обеими руками, а старейшина сыпал в подставленное покрывало деньги – всегда сто одиннадцать рупий.

Церемония повторялась из года в год: традиционные вопросы и ответы, поклоны старейшине, поцелуй старейшины, разбойничий кинжал и салют. Потом следовал вопрос:

– Говори! Чего еще желаешь, юноша?

И ответ:

– Покровительства Шаха Назира и добрых пожеланий старейшины.

Затем расстилалось покрывало, которое победитель придерживал обеими руками, в молчании склонив голову. Старейшина бросал на покрывало сто одиннадцать рупий. Начинали бить барабаны, к победителю бросались друзья с шумными поздравлениями. Героя подхватывали на плечи и торжественно несли сквозь толпу.

Столетиями не менялся ритуал.

Но в тот год, когда в состязании принял участие Фаджа, за неделю до ярмарки начал лить дождь, и лил он не переставая. Самые древние из стариков не могли припомнить такого потопа в наших краях. Соан вздулась, ее волны почти касались моста и, поднявшись вровень с каменистыми берегами, колотились о подножие крепостных стен. На другом берегу вода подмывала надгробие Шаха Назира.

В том году Фаджа бежал из английской тюрьмы и скрывался в окрестностях своей деревни. Он уже совершил несколько налетов на полицейские посты и начал приобретать известность среди молодых разбойников.

В том же году Фаджа на ярмарке увидел Ханум. Высокая, черноглазая, длиннокудрая Ханум всех поражала своей ослепительной красотой, и, куда бы она ни шла, ее всюду провожали мужские глаза.

Но и Фаджа был тоже красавец парень: высокий, кожа золотистая, как зерно, широченная грудь и сильное, будто из скал высеченное, тело. Однако при виде Ханум он побледнел и дыхание в его груди остановилось. Ханум посмотрела на него равнодушным открытым взглядом и прошла мимо со своими подругами. А Фадже вдруг почудилось, будто густая тень наползла на яркое солнце.

Вот в ту минуту Фаджа и решил, что ему необходимо принять участие в состязании по плаванию. Пусть на ярмарке полно осведомителей, пусть те, кто прятал Фаджу, запретили ему нос совать на состязания и он дал им слово. Увидев Ханум, Фаджа – он и сам не знал почему – загорелся желанием переплыть реку первым. Как только забили барабаны, созывая всех на берег, он потуже стянул набедренную повязку и вышел на площадь. Команды уже были готовы. Фаджа оттолкнул своего друга Шаха Наваз-хана и занял его место среди пловцов. Шах Наваз только рот раскрыл от удивления, но Фаджа был его вождем, старшим в банде, и он покорно отступил в толпу.

Река так разбушевалась в тот день, что ни один из пловцов с фатехгархского берега не сумел достичь мазара и только два пловца с другого берега приплыли на этот, где их ожидал сардар Муса-хан, избранный старейшим и готовый, по обычаю, оказать почести победителю. Чуть поодаль за его спиной стояла его дочь Ханум, толпились его односельчане. По мосту уже спешил на церемонию народ с дохалского берега, уже захлебывались барабаны, подгоняя отстающих.

Первым приплыл Фаджа. Его ноги кровоточили, грудь вздымалась как кузнечные мехи. Он выбрался из воды, потуже затянулся и, со смехом обтирая мокрыми руками мокрое лицо, легко побежал к сардару Муса-хану. Фаджа встал перед ним и почтительно его приветствовал, как того требовал обычай.

Муса-хан обнял Фаджу и поцеловал его в мокрый лоб, затем, вынув из-за пояса кинжал, он вручил его Фадже.

Фаджа сделал два шага назад и поднял кинжал над головой, салютуя старейшине.

Сардар Муса-хан громко возгласил:

– Говори! Чего еще желаешь, юноша?

– Покровительства Шаха Назира и руки красавицы Ханум! – раздался неожиданно ответ.

Прямой и ясный взгляд Фаджи был обращен прямо на Ханум.

Ханум вздрогнула, но ее глаза внимательно осмотрели стройное тело Фаджи. Она застенчиво потупилась, и ярко запылала оливковая кожа ее щек.

Гул изумления прокатился над тысячной толпой. Это что же за смельчак, который, не задумавшись, нарушил стародавний обычай?! В один миг взял и опозорил самого знатного из сардаров, собравшихся на фатехгархскую ярмарку! При всем честном народе стал его дочки домогаться!

– Как ты посмел, Фаджа? – проговорил Муса-хан в ярости. – С каких пор разбойник смеет глаза поднимать на сардарскую дочку! Дурное семя! Бесчестный, при всей ярмарке нарушил обычай предков! Ты в куски изрезан будешь!

Люди Муса-хана плотно окружили Фаджу, но Фаджа рывком прорезал толпу и помчался обратно к реке. Никто не сообразил сразу, что происходит, а Фаджа уже взлетел на берег и прыгнул в воду.

Толпа замерла.

В этот раз Фаджа не сумел пересечь бурную реку и выплыть обратно к надгробию Шаха Назира. Его снесло вниз по течению и швырнуло о берег. Фаджа выкарабкался на утес, распрямился, поднес ладони раструбом ко рту и прокричал во всю мочь:

– Муса-ха-ан! Помни, Муса-хан! Моя теперь Ханум!

И вот он мертв и труп его доставлен в больницу под охраной полиции. В больнице полно народу. Я в жизни не видел в ней столько людей: просто как на ярмарке. Любопытные валом валили посмотреть на разбойника, за голову которого раджа назначил целых десять тысяч. Уже послали телеграммы в районы, управляемые англичанами, и шли разговоры, что дня через два прибудет английское начальство, чтоб опознать труп. До того времени труп должен был храниться в больничном морге. Морг находился на склоне холма пониже больницы. Я до дрожи боялся этого места и никогда к нему не приближался. Да и мама не разрешала. Она порассказала мне столько историй о привидениях и духах, что вконец запугала меня. Я всегда поражался отваге отца – и как только он может хладнокровно вскрывать трупы. Все это было в пору моего детства. Теперь, когда я стал взрослым, покойники не вызывают у меня ни страха, ни удивления. По-прежнему удивляют меня живые – они покорно мирятся с безжалостной судьбой, безропотно сносят удары жизни.

Мне недостало храбрости взглянуть на мертвеца. Я спустился с больничной веранды, замешался в притихшую, испуганную толпу и стал прислушиваться к разговорам людей, которые уже видели труп. Они выходили в сад и, разбившись на небольшие группки, переговаривались приглушенными голосами. Никто не придавал значения присутствию маленького мальчика. Я переходил от одной кучки людей к другой. Говорили, что Муса-хан упорно преследовал Фаджу, что, когда, спасая свою жизнь, Фаджа обратился в бегство, Муса-хан лично выпустил вслед ему пулю и она поразила его. Муса-хан предпочел бы захватить Фаджу живым и доставить его к радже, но раджа похвалил Муса-хана за героизм. Теперь ждали приезда английского чиновника. Он опознает труп, потом подпишут бумагу на выдачу вознаграждения Муса-хану, а Фадже отрубят голову, наденут ее на пику и будут возить по городу для устрашения всех, кто не чтит закон.

В больницу пожаловал и сам Муса-хан в окружении четырех десятков своих людей: пучеглазый, с кожей почти медного цвета, приземистый, уже в годах. Его сухой смех показался мне еще страшней, чем его глаза. Разговаривая, он все время машинально оттягивал патронташ на поясе, и я все сильней и сильней пугался. Глянув на него еще разок издалека, я убежал домой. Мне попало от мамы за то, что я ходил в больницу, и весь этот день меня больше не выпускали из дому.

Вечером, совсем поздно, из больницы возвратился усталый отец, но мама сразу же увела его на веранду. Она всегда так делала, если в больнице кто-то умирал, – не пускала отца в комнаты, не сбрызнув его водой из Ганга, жестянку с которой запирали в молельне. На веранде она побрызгала на отца священной водой, потом заставила его переодеться в новое, шуршащее дхоти, и только после этого отец вошел наконец в дом. Мама потащила его в ванную, где его уже ждала горячая вода. Когда господин доктор, вымытый и распаренный, явился из ванной, мама успокоилась. Поговорив немного о пустяках, мы все втроем уселись ужинать. После ужина отец пошел в спальню и улегся с большой книгой в руках. Листал он ее долго – часа три, не меньше. Когда он решил, что я заснул, он обратился к маме:

– Не спишь?

– Нет, – испуганно отозвалась мама.

– А что ж ты молчишь?

– Что тут скажешь… Страшно мне, этот разбойник, что в морге…

– Не был он разбойником.

– Не был? А кем же он тогда был? – удивилась мать.

Отец медленно ответил:

– Такой же человек, как мы с тобой. Хотел людям добро делать.

– Ах, перестань, пожалуйста! – Мама начала сердиться. – Как ты все умеешь запутать! Всем известно, что Фаджа был подлым грабителем и что раджа назначил награду за его голову, потому что во всей округе никому покоя не было. Господи, не оставь милостью своей этого Иса-хана, который убил негодяя.

– Не Иса-хан, а Муса-хан.

– Ну, не все ли равно! У этих мусульман все имена похожи, я их не запоминаю.

– А индусские имена не похожи? – Отец улыбнулся. – Индра, Махендра, Гаджендра, Раджендра – все Индры, Ендры какие-то!

– Ты вечно защищаешь мусульман, о чем бы ни заговорил. Сейчас у тебя Фаджа-разбойник уже не разбойник, завтра скажешь, что этот Иса-хан…

– Не Иса-хан, а Муса-хан, – опять поправил ее отец.

– Хорошо, хорошо! Пусть будет Муса-хан! Так ты все равно…

– Дело в том, что Муса-хан убил Фаджу не в бою, – сказал господин доктор.

– Так я и знала, что ты до этого договоришься! – возмутилась мама.

– Говорят, Фаджа полюбил Ханум, дочь Муса-хана. Ханум тоже понравился красивый парень. Но Муса-хан слышать об этом не хотел, а Фаджу искала полиция и в княжестве и у англичан, так что пришлось им с Ханум назначать тайные свидания. Целыми днями он скрывался в горных пещерах, в болотах, совершал налеты на почтовые конторы, изводил своими вылазками полицию и войска и таял в ночи, как блуждающий огонек. Вся окрестная молодежь преклонялась перед Фаджой и тайком помогала ему. Девушки слагали о нем песни. Фаджа стал настоящим героем, и Ханум не могла устоять перед его любовью. Фаджа и Ханум встречались темными ночами у крепостных стен. Перед рассветом Фаджа уходил либо к скалистым горам Фатехгарха, либо через реку в Дохалу. Поймать Фаджу никто не мог.

– Как же он все-таки попался? – недоверчиво спросила мама.

– Ханум посвятила в тайну свою тетку, которая сначала помогала ей, а потом вдруг взяла и выдала всех Муса-хану.

– Вот мерзавка! Старая женщина, родная тетка… и не стыдно ей?! – Мама уже успела перенести все свои симпатии на сторону Фаджи и Ханум. – За грехи своего мужа потерявшая… Подумать только!

Мама говорила так, будто обращалась непосредственно к самой тетке:

– Нет, не будет тебе в жизни радости – ведь ты погубила любовь двух сердец!

Она повернулась к отцу:

– И что же дальше?

– Как только Муса-хан узнал об этом, он стал готовить засаду на Фаджу. Однако войска, что были в крепости, он ни о чем не известил, чтобы они не могли потом потребовать часть награды. Каждую ночь ждали в засаде Фаджу, ждали почти все люди Мусы. Оставалось только несколько человек – они должны были следить за Ханум, если девушка выйдет из дому ночью.

– И что же? – У мамы перехватило дыхание.

– Первые три ночи прождали зря. Ханум спокойно спала в своей постели. На четвертые сутки, только полночь миновала – Ханум встает. Она причесалась, переоделась в голубые могольские шальвары и куртку, на голову покрывало набросила и вышла навстречу любимому.

– Боже мой! – выдохнула мама.

– Тетка с ней, – продолжал отец.

– Негодница старая, чтоб ее тело стало обителью червей! – Мамин голос дрожал от негодования.

– …встретились они, как всегда, у крепостных стен. Ханум и Фаджа. Перед рассветом Фаджа заставил себя оторваться от Ханум и пошел прочь в сторону гор. Там находился его лагерь. Туда и пробирался Фаджа низовыми тропинками. А Ханум – и тетка с нею – возвращались верхней тропинкой домой. Они едва видели друг друга в темноте, но радовались и этому.

– Ну?

– Когда Фаджа добрался до места, откуда ему нужно было сворачивать к реке, из-за скалы ему выстрелили в спину. Целый залп дали. У него шесть пуль в спине. Фаджа закричал: «Ханум»! Ханум сверху услышала залп и задрожала от ужаса. Прямо по камням сбежала она вниз – там в пыли, окровавленный лежал ее любимый. Он был мертв. Рядом с трупом, зажав пистолет в руке, стоял ее отец Муса-хан и смеялся…

Мама долго лежала не двигаясь. Потом стало слышно, как она сморкается и вытирает глаза.

– Ты рассказываешь, будто сам при этом присутствовал…

– Меня там не было, – ответил отец. – Но человек, от которого я слышал это, действительно был там.

– Кто это?

– Ханум.

– Ханум здесь?! Ханум в городе?!

– На веранде сидит, – прошептал отец.

Мама вскочила с постели и шепотом спросила:

– Зачем она явилась в твой дом? Что ей надо?

– Ей надо еще раз взглянуть на Фаджу.

Мама опять надолго замолчала.

– А если ее отец узнает, что она здесь? – наконец спросила она.

– Не думаю. Ханум скрывается. Она попросила, чтоб я ей разрешил посмотреть на мертвого.

– Но он же в морге!

– Ключ от морга у меня.

Маму начало трясти от страха:

– И ты пойдешь в морг в полночь?

– Ну и что?

– А если кто-нибудь узнает? А если на тебя донесут? А если до самого раджи дойдут слухи?

– Кто меня увидит в такой темноте?

– Я тебя не пущу! – решительно заявила мама. – Ты совсем рехнулся и не понимаешь, что говоришь. Я сейчас выйду и сама поговорю с Ханум.

– Не смей! – испугался отец. – Не терзай ее больше! В конце концов, она просит о малом!

– Ого! Лучше бы попросила, чтоб я к ней в прислуги пошла! Мертвец уже все равно на том свете, зачем же теперь живых за собой тащить?

Мать выбежала из комнаты. Отец бросился за ней, а за ними на цыпочках крался я. Выйти на веранду я, конечно, не решился и спрятался за приоткрытой дверью. На веранде сидела девушка. Свет фонаря, висевшего между двух деревянных столбов, падал на ее измученное лицо. Увидев маму, девушка встала, и мне показалось, что она еще выше мамы. Ее черные волосы были распущены и спускались чуть не до колен. Ни разу в жизни я не видел таких длинных волос. Лицо было бледно, а глаза черные-черные. Девушка ни слова не сказала, увидев маму. Просто молча встала.

– Уходи! – приказала мать.

– Нет-нет, ну что ты такое говоришь… – вмешался было отец, но мать на него прикрикнула:

– Замолчи!

Мать нацелила указательный палец в грудь Ханум:

– Немедленно убирайся прочь, не то я позову полицию!

– Хоть раз дайте мне посмотреть на него, – прошептала Ханум.

– Зачем это тебе? – спросила мать.

– Мне очень нужно сказать ему одну вещь, – просто произнесла Ханум.

– Ты сошла с ума! Разговаривать с мертвым?!

– Я поговорю с ним, – уверяла Ханум. – Дайте мне еще разок на него посмотреть. Только раз!