Текст книги "Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы"

Автор книги: Кришан Чандар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

ОТСТАВКА САТАНЫ

Перевод А. Сухочева

Однажды Сатана предстал перед богом и, низко склонив голову, сказал:

– Прими, всемогущий господь, прошение о моей отставке.

– А что случилось? – осведомился всевышний.

– Утомила меня моя работа, – усталым голосом молвил Сатана. – Каждый день жарить людей на адском огне, варить их в котлах, наполненных кровью и серой, кнутом сдирать с них шкуру, каждую минуту подбивать на грехи тяжкие – ох, нелегка задача. Ты ведь знаешь, я делаю это со дня сотворения мира и вот теперь совсем выбился из сил. Согласись, великий боже, самую трудную работу ты поручил мне. Твои ангелы изо дня в день наслаждаются прохладой рая, в сладостном восторге славят тебя и наставляют людей на путь добра и справедливости. Как прекрасно, необходимо и привлекательно их дело! О боже, мой повелитель, мой наставник, величайший из великих, самодержец мира, я не могу больше искушать людей. Прими же мою отставку и освободи меня от вечного кромешного ада! – Сатана встал на колени, припал к стопам бога и зарыдал.

Жалость смягчила сердце всевышнего, и он обратился к ангелам и святым:

– А вы что думаете об этом?

Слова Сатаны разжалобили ангелов, но ни у одного из них не хватило мужества выйти вперед и открыто сказать об этом. Наконец, заикаясь от страха, архангел Гавриил вымолвил:

– О милосердный и справедливый, Сатана уж сполна получил за свою дерзость, и мне воистину жаль его.

– Ну а ты возьмешься за его дело? – спросил бог.

– Я же твой вестник, боже, – скрестив на груди руки, смиренно ответил Гавриил.

– А я забочусь о пропитании всех в мире сущих, – заявил архангел Мисаил.

– А я обязан возвестить о наступлении Судного дня, – поспешно вставил свое слово архангел Исрафил.

– А я уношу души умерших, – добавил ангел смерти Азраил.

– С сего дня мы назначаем ведать делами ада того, кто уносит души умерших, – распорядился всевышний, – и освобождаем Сатану. Верните ему его крылья.

Когда Сатане вернули крылья, бог сказал:

– Отныне ты снова ангел. Теперь ты должен учить людей добродетели. Немедля спускайся с небес на землю. Там, в округе Лакшман Паттан сейчас продают Зохру – дочь крестьянина Карамдина. Ступай туда и расстрой эту мерзкую сделку.

Сатана, приняв вид почтенного седобородого старца, пришел в дом крестьянина Карамдина из Лакшман Паттана и стал уговаривать его:

– Если ты продашь свою дочь, гнев божий падет на тебя.

– Но на меня уже пал гнев ростовщика, – в отчаянии ответил Карамдин. – Если я не продам дочь, то вынужден буду продать землю, а если продам землю, то не смогу кормиться сам и прокормить жену, пятерых дочерей и двух сыновей, Ты видел нашу землю – сухой каменистый краснозем? На ней, кроме кукурузы и проса, ничего не родится. День и ночь трудишься, а еле сводишь концы с концами. Если продать землю, то хоть завтра ложись и помирай. Ты готов ответить за смерть моих дочерей, сыновей и жены? Вместо того, чтоб уговаривать меня, уговорил бы лучше лалу Мисри Шаха, нашего деревенского ростовщика, которому я задолжал семьсот пятьдесят рупий, тогда и мне незачем будет продавать Зохру.

Сатана поставил себе на лоб тилак, надел белое дхоти, перебросил через плечо покрывало с начертанным на нем именем Рамы, взял в руки четки и отправился в дом лалы Мисри Шаха.

Совершив богослужение, ростовщик отдыхал во дворе, сидя на топчане, когда Сатана предстал пред ним в образе набожного брахмана.

Выслушав его, лала Мисри Шах ответил в своей обычной слащавой манере:

– Пандит-джи, зачем вам меня запугивать именем божьим? Ведь не я продаю девушку, а Карамдин. Он получит деньги, на него и падут грехи, при чем же тут я? Мне только нужно получить от него семьсот пятьдесят рупий. Вернет долг – и пусть поступает, как хочет.

– Но если бы ты простил ему эти семьсот пятьдесят рупий, он не стал бы продавать свою дочь, – пояснил Сатана.

– Чей долг мне нужно простить? – спросил ростовщик, доставая свою красную книгу. – Взгляните вот сюда. Сунардас должен возвратить мне две тысячи, Гамме – пятьсот шестьдесят рупий, Гурудаял – восемьсот рупий, Мехтабрай взял у меня три тысячи. Крестьяне этой деревни задолжали мне двадцать одну тысячу рупий, не считая процентов. Если я прощу всем долги, как прокормлюсь тогда сам? На что буду содержать семью?

– А ты не прощай долг никому, кроме тех, кто из-за твоего долга вынужден продавать дочерей.

– Ну а что же делать мне? Я подал прошение о предоставлении мне лицензий на две водяные мельницы. Чтобы получить лицензии, я должен внести в государственную казну в течение недели семьсот пятьдесят рупий. Закладная на землю Карамдина у меня. Если он в течение четырех дней не возвратит мне долг, я продам его землю и получу необходимые мне деньги.

Перебирая четки, Сатана продолжал увещевать несговорчивого скрягу:

– Как же тебе не стыдно, Мисри Шах. Из-за каких-то семисот пятидесяти рупий ты хочешь взять в дом мусульманскую девушку и тем осквернить свою религию.

– Рам-Рам! Что вы говорите, пандит-джи! – испуганно вскричал лала Мисри Шах, пальцами касаясь своих ушей^[40].– Да я не могу даже подумать о таком низком поступке. Я не собираюсь брать эту девушку к себе в дом. Ведь ее продают Ходже Бадруддину, что содержит магазин оптовой торговли за мостом в Лакшман Паттане. У него уже есть четыре жены, но он готов заплатить семьсот пятьдесят рупий еще и за Зохру. Карамдин отдаст Бадруддину свою дочь, Ходжа Бадруддин отдаст Карамдину за девушку семьсот пятьдесят рупий, Карамдин в погашение долга отдаст эти деньги мне, а я за свои лицензии…

– Подожди, подожди, – нетерпеливо прервал его Сатана, – лучше посоветуй, как пресечь эту грязную сделку?

– Ее может приостановить, если захочет Ходжа Бадруддин. Зачем ему жениться в пятый раз? Ведь у него в доме есть уже четыре жены. Если он раздумает жениться, сделка может и не состояться.

– Кто это сказал, что я беру в дом пятую жену? – удивился купец Ходжа Бадруддин. – Верно, у меня четыре жены, но первая совсем одряхлела. Теперь она не может справляться даже с домашними делами. Я выделю ей ее долю, назначу содержание, потом дам развод и только тогда женюсь на Зохре.

– Но ведь тебе стукнуло шестьдесят пять. И что это ты вздумал жениться на старости лет? – недоуменно спросил Сатана.

– До сих пор ни одна из моих жен не подарила мне сына, всё дочерей рожали, – удрученно ответил Ходжа Бадруддин. – Мне же нужен сын, наследник, продолжатель рода.

– А вдруг и Зохра не родит сына? – заметил Сатана.

– На все воля божья, – смиренно молвил Бадруддин, воздев руки к небу. – Но я верю, он исполнит это мое желание.

– Неужели никак нельзя обойтись без этой подлой сделки? – в отчаянии спросил Сатана.

– Да никто никого и не принуждает, – недовольно ответил Ходжа Бадруддин. – Девушка взрослая, совершеннолетняя, сама разбирается, что для нее хорошо и что плохо. Если бы она была против этого брака, ни я, ни ее отец не смогли бы заставить ее решиться на такой шаг.

Сатана принял образ красивого стройного юноши и отправился на свидание с Зохрой, которая в это время сидела под кустом на берегу ручья и набирала в кувшин воду. С первого же взгляда она влюбилась в стройного юношу. Ее персиковые щеки зарделись румянцем от смущения, пальцы безотчетно стали гладить поверхность кувшина.

Сатана попросил ее стать его женой.

Рука Зохры замерла на кувшине. Девушка пристально посмотрела на юношу и чуть слышно спросила:

– А что ты умеешь делать и чем занимаешься?

– Славлю имя божие, – ответил Сатана.

– Все славят имя божие, – печально заметила Зохра. – Как же тогда ты прокормишь меня?

– Мы будем трудиться вместе.

– Я тружусь с утра до ночи всю свою жизнь. Сначала работала в доме родителей, потом в поле, но на заработанные деньги могу купить лишь грубое тряпье, чтобы прикрыть наготу, да раз в день недосыта поесть. Мне надоела такая работа.

Долго молчал Сатана, потом задумчиво проговорил:

– Зохра, ты молода и красива. Подумай, сможешь ли ты быть счастлива, выйдя замуж за шестидесятипятилетнего старика? Неужели можно продаться за несколько серебряных монет?

– Он даст мне дом, одежду и уж наверняка дважды в день покормит. – Лицо Зохры повеселело от надежды.

– Но он же старый, противный, – сказал Сатана, схватив Зохру за руку. – Подумай, разве ты будешь счастлива с ним?

Зохра медленно подняла длинные ресницы, кокетливо посмотрела на юношу и проговорила:

– А для счастья я иногда буду встречаться с тобой. Хочешь приходить на свидания? Тайком?

Тяжело вздохнув, Зохра пыталась прижаться к его груди, но Сатана резко вырвал руку и убежал.

Он пришел к тханедару Гурудаялу Сингху и сбивчиво заговорил:

– Как добропорядочный гражданин, я прошу вас помешать этой мерзкой сделке. Не допустите, чтоб жизнь девушки сломали. Господин тханедар, я вам сообщаю, что в округе Лакшман Паттан крестьянин Карамдин продает свою дочь Ходже Бадруддину за семьсот пятьдесят рупий. Карамдин же передаст эти семьсот пятьдесят рупий ростовщику Мисри Шаху и выручит свой клочок земли. Неужели за бигхи и акры должны продаваться человеческие души? В моральном отношении эта сделка – большая ошибка, в религиозном – греховна, в юридическом – это сущее преступление. Я вас предупредил. Вы начальник полиции в этом районе, не дайте же свершиться противозаконному делу.

– И не подумаю, – холодно ответил тханедар. – Мне уже известна эта история, и я принял необходимые меры. Я узнал, что за несколько минут до бракосочетания Ходжа Бадруддин передаст из своих рук в руки будущей жены семьсот пятьдесят рупий. Зохра эту же сумму передаст своему отцу. Сразу же после бракосочетания Карамдин отправится к ростовщику Мисри Шаху, передаст ему деньги и погасит свой долг. Но мои люди будут присутствовать во время бракосочетания, а деньги, которые передаст Ходжа Бадруддин Карамдину, будут заранее тайно помечены. Как только закончится обряд и свершится сделка, я тут же их арестую и отдам всех под суд по обвинению в продаже девушки.

– Зачем же доводить до суда? – забеспокоился Сатана. – Не лучше ли заранее предотвратить незаконную сделку?

– Ну и глупец же ты! – вскричал тханедар Гурудаял Сингх. – Надо быть последним дураком, чтобы упустить из рук такое дельце. Я смогу сразу взять за горло Ходжу Бадруддина, ростовщика Мисри Шаха, Карамдина и Зохру. От Ходжи Бадруддина я получу взятку по крайней мере в две тысячи рупий. Такую же сумму преподнесет мне и Мисри Шах. А Зохра, мне говорили, очень недурна собой.

– Но это же грех! – вскричал Сатана.

– На эти четыре тысячи рупий я смогу выдать замуж свою дочь.

– Ради свадьбы одной девушки вы ломаете жизнь другой. Это ведь страшный грех.

– Но я еще заработаю на этом и славу, дорогой господин, – продолжал просвещать Сатану тханедар. – Такого громкого процесса у нас еще не бывало. Вполне вероятно, что после успешно проведенного процесса меня повысят в чине – из помощника инспектора произведут в инспектора полиции.

– Но ведь это же преступление! – воскликнул Сатана.

– А ты что за птица, чтобы вмешиваться? – грозно вопросил тханедар.

– Раб божий, – смиренно склонив голову, ответил Сатана. – Учу людей уму-разуму.

Тханедар приказал бросить Сатану в тюремную камеру.

Через три дня, выйдя из камеры полицейского участка, Сатана прямиком отправился к богу и возвратил ему свои крылья.

– Что случилось? – спросил всевышний.

– Я думал, мне досталось самое трудное дело, – ответил Сатана, – а ангелам – самое легкое. Теперь я знаю, что моя прежняя работа намного легче. Боже, верни мое прошение об отставке и отправь меня снова в ад.

СПРАВЕДЛИВОСТЬ ВИКРАМАДИТЬИ^[41]

Перевод А. Сухочева

Помещение четвертого участка суда битком набито людьми. Было уже половина двенадцатого, а кресло судьи все еще пустовало.

Водителя такси Викрама вызывали в суд уже в одиннадцатый раз. Десять раз в течение четырех месяцев он являлся в суд, но каждый раз дело его откладывалось – не доходила очередь. Одиннадцатый день простаивало его такси за эти четыре месяца, а если не работает такси, стоят на месте дела, не ходят в школу ребятишки, замирает торговля у лавочника. Только язык жены начинает двигаться с еще большей скоростью.

И дело-то у него пустяковое – догнал мчавшуюся на большой скорости машину самого знатного в их городе человека и обогнал ее. Как ни хотел важный господин перегнать такси Викрама, ему это не удалось. И хотя машина важного господина была такой же огромной, как живот ее хозяина, скромное такси Викрама шло впереди нее. Дело тут вовсе и не в машине, а в искусстве водителя. Ведь все машины приходят в движение от рук человека, а большие люди частенько забывают об этом. Самый важный в городе господин был до глубины души оскорблен дерзостью ничтожного таксиста и на первом же перекрестке пожаловался на него полицейскому. В суде Викрама могли оштрафовать не более чем на десять рупий. Но важный господин был очень занятым человеком и никак не мог найти время заглянуть в суд. Вот почему Викрам вынужден был явиться сюда в одиннадцатый раз.

– Господин судья сегодня не придет? – спросил Викрам у своего адвоката.

– Как знать, – раздраженно ответил тот. Викрам пообещал адвокату платить по три рупии при каждом вызове и подумал при этом, что недорого сторговался. Но разве мог Викрам предполагать, что дело так затянется и вместо трех рупий ему придется уплатить тридцать три? Адвокат отвечал недружелюбно – а как еще прикажете отвечать за три рупии? Вот если бы дело приносило пятьдесят, хотя бы двадцать рупий – адвокат наверняка улыбался бы своему клиенту. У адвокатов улыбка на губах появляется только в определенных случаях. И у каждого, как на счетчике такси, существуют свои особые расценки. У одного улыбка появляется при пяти рупиях, у другого – при пятидесяти, а некоторым для появления улыбки надо не меньше тысячи.

«Я отдал этому кровопийце тридцать три рупии, – подумал Викрам, – а он даже слова по-человечески не скажет. Оштрафуют, наверное, не больше чем на десять рупий, а адвокату отвалил уже тридцать три».

– Спросите, пожалуйста, у секретаря: придет сегодня судья или нет, – умоляюще попросил Викрам адвоката. – Машина стоит, а я несу на этом большой убыток.

Адвокат взглянул на часы и заторопился:

– Уже без четверти двенадцать, а у меня еще одно дело во втором участке. Бегу туда. Ты посиди пока здесь, в помещении. Если тебя вызовут, немедленно дай мне знать.

Адвокат поправил потертый воротник пиджака, подтянул повисшие мешком брюки и направился во второй участок. Много лет назад он женился на неказистой дочке известного адвоката в надежде, что тесть поможет продвинуться по службе и своему зятю. Но вскоре тесть умер. Потом у адвоката один за другим появились на свет семеро детей. А тут еще протерся воротник пиджака. «Что сделаешь на три рупии? Если в жизни касаешься только горя, откуда возьмутся сладкие речи?» – думал адвокат по пути во второй участок.

Викрам попытался было разузнать о судье у секретаря, но секретарь накричал на него, и Викрам испуганно отошел в сторону и в растерянности поглаживал свою бородку. У него была удивительно красивая борода и большие выразительные глаза. У всех мужчин в их семье красивые глаза, и все они носят огромные тюрбаны. Эти тюрбаны и пучок волос на макушке были признаками величия его древней религии и культуры. Из рода Викрама вышли известные ученые, знатоки священных книг, пандиты. Ну а Викрама обстоятельства вынудили сесть за руль.

Викрам долго беспомощно оглядывался по сторонам. Вдруг в самом дальнем уголке зала он заметил рассыльного господина судьи. Рассыльный был приставлен к судье, и, когда тот выходил из своего кабинета и направлялся в зал заседаний, рассыльный шел в двух шагах впереди и громко оповещал переполненный зал о появлении господина судьи. Когда появлялся господин судья в черных очках, черной мантии с белым воротничком, все присутствующие вставали в знак уважения к нему и стояли до тех пор, пока господин судья не садился в высокое судейское кресло.

– Когда придет судья-сахиб?

– Обычно он приходит ровно в двенадцать, – ответил рассыльный. – Не знаю, что с ним случилось сегодня.

– Не заболел ли?

– Если заболел, может, и совсем не придет.

– Конечно. А не заменит ли его другой судья?

– Бывает и такое. Может быть, судья-сахиб еще позвонит по телефону.

Не успел он закончить свою мысль, как зазвонил телефон, и рассыльный направился в кабинет судьи. Вслед за ним побрел и Викрам.

Рассыльный снял трубку и внимательно слушал, а Викрам тем временем осматривал кабинет. Чистая светлая комната. С одной стороны – стол судьи-сахиба, с другой – мягкое кресло, в котором отдыхал господин судья, несколько стульев и табуретов, несгораемый шкаф. На противоположной стене прибита вешалка, на ней – судейская мантия. Очки в черной оправе, воротничок и мадрасский тюрбан господина судьи лежали тут же на табурете.

Рассыльный положил трубку и повернулся к Викраму:

– Судья-сахиб не придет. У него грипп. – И вдруг, изменив тон, он закричал: – Как ты посмел войти? Разве не знаешь, посторонним не позволено входить сюда! Ну-ка, немедленно убирайся!

И рассыльный с грозным видом двинулся на Викрама. В тот же миг крепкий кулак Викрама опустился на голову рассыльного.

Зал заседаний четвертого участка до отказа набит людьми. На этот раз в судейском кресле восседал новый судья, и все с нетерпением ждали, какие решения он будет выносить.

В первом деле истцом выступал Бала Чандран. Он возбудил дело против старухи, которая вот уже десять лет снимала в его доме комнату. У старухи полгода назад в катастрофе на улице погиб сын, и с тех пор она не могла платить за квартиру.

– Сколько комнат в твоем доме? – спросил судья у Балы Чандрана.

– Десять, – ответил тот.

– А сколько человек в твоей семье?

– Один я, – пробормотал Бала Чандран.

– Сколько тебе лет?

– Уже семьдесят, господин!

– К чему семидесятилетнему старцу десять комнат?! – воскликнул судья. – Разве ты не можешь одну из них отдать старухе, которая полгода назад потеряла сына?

– Господин судья, – вмешался адвокат Балы Чандрана, – в главе такой-то, статье такой-то, параграфе таком-то закон говорит…

– А что говорит человек? – повысил голос новый судья, и адвокат Балы Чандрана испуганно смолк.

Потом судья с улыбкой посмотрел на Балу Чандрана, тщедушного семидесятилетнего старикашку с запечатлевшимися на лице следами многолетней скупости.

– Сколько слуг у тебя в доме? – спросил новый судья.

– Ни одного, – ответил истец.

– Ты не чувствуешь себя одиноким?

Адвокат хотел было заявить судье протест – что за вопросы он задает, какое отношение они имеют к делу.

– Иногда чувствую, – ответил Бала Чандран.

– И не хочется тебе, чтобы кто-нибудь прибрал твою комнату, вовремя подал тебе белье, согрел воды, приготовил и подал завтрак, чтобы вечером, перед сном, кто-то помассировал ноги?

– Конечно, хочется, господин!

– И если бы этот человек за все услуги не попросил у тебя ни пайсы, а только комнатушку да еду дважды в день, неужели ты отказал бы ему?

– Но, господин, разве в целом мире найдешь сейчас такого человека? – с тоской в голосе ответил Бала Чандран.

– Вы согласны? – спросил новый судья, повернувшись к старухе.

Лицо старой женщины просияло. Воздев руки к небу, она стала молиться за здоровье судьи, а потом прикрикнула на Балу Чандрана:

– Пошли домой, старый. Время обедать.

Старуха взяла старика за руку, и все присутствующие дружно рассмеялись.

Перед судьей стояла теперь красивая молодая англо-индианка. Она была так хороша собой, что казалось, будто в ложе для истцов появилась не женщина, а ваза с прекрасными цветами.

– Значит, вы хотите развестись со своим мужем? – переспросил судья.

– Да.

– Ваш муж безработный?

– Нет, он машинист на железной дороге.

Машинист стоял рядом и то и дело вытирал платком лицо. Этот день стал для него большим бесчестьем. Если бы зал суда оказался в одном из вагонов его поезда, он, не колеблясь, пустил бы под откос весь состав.

– Почему же вы хотите развестись с ним?

– У мужа дурно пахнет изо рта. Он каждый день на ночь ест чеснок.

– Почему же вы не заставляете его чистить зубы на ночь?

– Я говорила ему, но он не обращает внимания на мои слова.

– Так выдавите на щетку зубной пасты и суньте ему в рот.

Молодая женщина немного помолчала, а потом добавила:

– Господин судья, он ежедневно вечером забирается ко мне в постель прямо в ботинках.

– Тогда и вы не разувайтесь на ночь, – предложил судья. – Очень легкий способ в два счета отучить его от этой дурной привычки.

– Но, – вмешался адвокат, – по статье такой-то раздела такого-то главы такой-то уголовного кодекса Индии, если муж с женой…

– Помолчите вы, – прикрикнул судья на адвоката. – Кто вам позволил вмешиваться в отношения мужа с женой? – Потом судья продиктовал машинистке решение:

– Если муж и дальше будет пытаться лечь в постель в обуви, жена тоже имеет полное право ложиться спать, не разуваясь.

Теперь перед судьей стоял владелец текстильной фабрики «Чари текстайл милз» Кришнамачари. Он был очень высок и строен. В белой шелковой рубашке и таком же дхоти он был словно божество, только что вышедшее из храма. Его руки, казалось, всю жизнь только и делали, что считали деньги. Он стоял перед судьей спокойно и непринужденно.

– Так вы признаете, – спросил судья, – что ваш рабочий Редди потерял во время аварии на фабрике руку?

– Да, признаю.

– И тем не менее даже после такого признания вы отказываетесь выплатить Редди компенсацию за увечье?

– Да.

– Почему?

– Потому что руку Редди оторвало из-за его же небрежности. Кроме того, из-за его небрежности испорчена машина на моей фабрике.

– На вашей фабрике? А как она стала вашей?

– Господин, я ее хозяин.

– Как стали вы ее хозяином?

– Господин, я вложил в нее капитал. Я потратил на нее семь миллионов рупий.

– А сколько получили прибыли?

– Тридцать четыре миллиона четыреста тысяч.

– А если бы на фабрике не работало ни одного рабочего, какую прибыль получили бы вы?

– Как можно, господин? Откуда взяться прибыли, если на фабрике не будет рабочих?

– Значит, вы признаете, что ваши семь миллионов сами по себе ничего не значат, пока к ним не приложены рабочие руки?

– Выходит, что так, господин, – запинаясь, признал Кришнамачари.

– Почему же вы считаете, что руки, создающие эту прибыль, не владеют фабрикой? Почему не считаете хозяевами фабрики тех, кто приводит ее в действие? И если у одного из них по небрежности – его или вашей – оторвало руку, почему вы не назначаете ему пожизненную пенсию?

– Но ведь это социализм.

– Наше правительство признает социализм.

– Но по параграфу такому-то раздела такого-то главы такой-то хозяином считается… – возразил адвокат.

– Адвокат, лучше защищайте благородных людей, – одернул судья адвоката, а потом повернулся к машинистке и продиктовал:

– Пишите. Кришнамачари вложил в фабрику «Чари милз» семь миллионов рупий, а получил прибыль в тридцать четыре миллиона четыреста тысяч рупий. Следовательно, он вернул себе вложенные им деньги с большими процентами. Поэтому с сегодняшнего дня эта фабрика принадлежит не ему, а тем людям, которые вкладывали и вкладывают в нее свой труд. Далее. Хотя Кришнамачари сам не вкладывал в дело труд, тем не менее он стал единственным собственником этой прибыли. Поэтому суд постановляет – установить пожизненную пенсию Редди, а Кришнамачари отрубить обе руки, так как они не приносят никакой пользы, а нашей стране нужны только работящие руки.

– Что за вздор?

– Судья это или сумасшедший? – зашумели собравшиеся в зале адвокаты.

Новый судья хотел что-то еще добавить, но тут в помещение суда вбежал, поправляя на ходу потертый воротник пиджака, еще один адвокат и закричал:

– Держите его! Это не судья, а мой подзащитный, таксист Викрам… По какому праву уселся он в кресло судьи?!

Когда таксист Викрам явился в суд, судья спросил у него:

– Ваша фамилия?

– Викрамадитья.

– Возраст?

– Две тысячи лет.

– Профессия?

– Водитель такси.

– Признаете себя виновным в том, что в отсутствие уважаемого судьи сели в судейское кресло и тем самым оскорбили уважаемый суд?

Все присутствующие внимательно смотрели на таксиста Викрама. Долго стоял он молча, низко склонив голову, потом медленно поднял ее и ответил:

– Господин судья, жизнь бежит, как такси, а закон ползет не быстрее старой арбы. Я не виноват, господин. Считайте, что я не садился в судейское кресло. Я лишь немножко нажал на педаль акселератора.

– Шесть месяцев тюрьмы, – объявил судья.

Двое дюжих полицейских схватили Викрама и потащили из зала суда.

ДРЕВО ВОДЫ

Перевод И. Рабиновича и И. Кудрявцевой

Наша деревня расположена в долине между грядами каменистых гор. Восточная гряда – голая. Ни деревца, ни кустика, ни травинки. В глубине ее залегли соляные копи. Западная гряда поросла кустарником и акацией. Кое-где над зеленью возвышаются мрачные нагромождения скал. Но под этой угрюмой грядой текут два драгоценных источника – два ключа пресной воды. Около них-то и приютилась наша деревня.

Нам не хватает воды. С детства запомнились мне раскаленное небо, потрескавшаяся, тяжело дышащая земля, темные руки крестьян, бурый блеск их лиц, говорящий о вековой жажде. Лица женщин светлее, они золотисты, но ведь женщины носят воду из ключа. На всем остальном лежит тот же бурый налет: на одежде крестьян, на домах, на земле. Баджра тоже чуть темнее, чем везде, черноватая.

Все воспоминания моего детства связаны с водой – жажда воды, убыль воды, поиски воды. Сердце каждого жителя нашей деревни хранит память о воде и об ужасе разлуки с нею.

Помню, как я еще малышом ходил с бабушкой Амман стирать белье на речку Кхель. Бабушка полоскала, а я колотил белье на сверкающем песке. Воды в речке было мало. В сущности, это был узкий ручеек, спокойный и ласковый, как Бало, дочка нашего соседа сардара Сада-хана. Я любил играть с речкой не меньше, чем с Бало. Обе они, и речка и Бало, улыбались мне светлой улыбкой. Только тот, кто, как я, работает в копях, может оценить радость, которую дарили мне эти улыбки.

Но речка наша жила не больше шести месяцев в году. Уже в месяце чет она пересыхала. Тогда на обнажившемся дне можно было видеть маленькие синие камушки, а ноги ступали по мягкому илу, как по шелковому ковру. Проходило несколько дней, ил высыхал, и дно речки покрывалось густой сетью морщин. Затем оно трескалось, как губы крестьян, будто этот горячий песок не впитывал в себя влаги.

Когда я в первый раз увидел пересохшую речку, я так испугался, что вечером долго не мог заснуть. Укачивая меня на коленях, бабушка рассказывала удивительные истории, а я вспоминал Кхель и свои игры с нею. Спокойно журча, она вдруг резвым потоком огибала груду камней, и, словно Бало, рассердясь, убегала от меня в укромный закоулок. Однажды мы с Бало устроили возле двух камней мельничное колесо из колосков баджры, и, играя, воображали, что мелем спелое зерно. Как быстро вертелась наша мельница, несмотря на тихое течение! И вот – пересохла наша Кхель…

– Бабушка Амман, а куда ушла наша речка? – спросил я, следуя собственным мыслям.

– Спряталась в землю.

– Почему?

– Боится солнышка.

– Ух! Да чего же она боится? Солнышко доброе, хорошее.

– Солнышко не одно, внучек, их два. То, которое светит зимой, – хорошее, ласковое. А летнее солнышко – сердитое, жаркое. Они к нам в деревню приходят по очереди. Пока гостит зимнее солнышко – речке радость, а как подкрадется летний разбойник, так и пойдет стаскивать с речки ее платье. Каждый день уносит этот злодей какую-нибудь одежду, и к концу лета речка остается лишь в тоненькой рубашонке. Тогда наша речка прячется от стыда в землю, поджидает зимнее солнышко. Придет оно и даст ей новое платье.

– Летнее солнышко гадкое! – сказал я, протирая глаза.

– Верно, дурное. А теперь спи, внучек, спи.

Но мне не спалось, и я снова спрашивал:

– Бабушка Амман, почему вода с нашей соляной горы горькая?

Много вопросов о воде задавали дети нашей деревни. Их мечты всегда были связаны с водой. В других деревнях, где воды было достаточно, ребята, наверно, открывали золотые острова или искали дорогу в страну пери. В нашей деревне ребята с раннего детства открывали воду. Где бы ни играли они, в лощине или в горах, вода была обязательной участницей этих игр.

И я, еще малышом, нашел воду – в соляной горе я открыл несколько ключей. До сих пор помню радость, пережитую мной, когда я увидел первый ключ. Весь дрожа, манил я к себе пальцами струйку, бившую из расселины скалы. Я набрал целую пригоршню воды, и она трепетала в моих ладонях, как только что пойманная в силки птица. Каким же отвращением сменилась моя радость при первом глотке! Вода ужалила язык, словно скорпион, своей соленой горечью. Отплевываясь, я принялся искать другой источник. Но до сих пор – а прошло немало лет – не удалось мне найти на соляной горе пресного ключа.

Речка пересохла, и мечты о пресной воде неотступно томили меня.

– Бабушка Амман, – приставал я, – почему же вода с соляной горы горькая?

– Об этом в сказке говорится.

– Так расскажи.

– Как-нибудь потом… А сейчас спи!

– Сейчас расскажи, ба-буш-ка!..

– Ну ладно, расскажу, только не перебивай.

– Не буду, не буду!..

– Ну так слушай. Когда-то это была не соляная гора, а женщина. Она была женой дэва – бога горы, откуда сейчас течет пресный источник.

– Ну, бабушка, рассказывай!..

– А дальше было вот как. Дэвы пошли войной друг на друга. И наш дэв, оставив свою жену, тоже пошел воевать. Перед уходом он строго-настрого наказал жене: «Никуда не ходи, ни с кем не говори, занимайся хозяйством и жди, пока я вернусь…»

– Ну, бабушка, дальше…

– Вот ждет жена своего мужа, поджидает, а его все нет и нет. И однажды пришел к ней – только не муж, а…

– Кто?!

– Пришел белый дэв и сказал: «Я тебя люблю».

– Бабушка, как это – люблю?

Чуть помолчав, бабушка Амман сказала:

– У нас с тобой был уговор не перебивать!

Я испугался. Если бабушка Амман рассердится, она не станет рассказывать, а ведь дальше-то самое интересное! Надо слушать молча. Успею еще спросить, что такое любовь.

И я принялся упрашивать:

– Дальше, бабушка, дальше, я не буду перебивать!

– Жена западной горы нарушила клятву, – продолжала бабушка. – Обманул ее белый дэв. Он сказал ей: «Твой муж убит на войне дэвов». И тогда она вышла замуж за белого дэва.

Бабушка казалась недовольной, будто сказка все меньше нравилась ей.

– Почему же дэвы начали воевать? – сорвалось у меня с языка.

– Опять перебиваешь, – сказала бабушка Амман, нахмурясь. – Не стану я тебе больше рассказывать. Спи!

– Нет, нет, не буду, не буду!.. Бабушка, хорошая моя, дорогая, не буду я больше… Ну, бабушка!..

– Ладно, слушай дальше… Через много, много лет вернулся в долину старый дэв – первый муж неверной женщины. Увидел он свою жену с белым дэвом, рассердился, схватил топор и зарубил обоих. Тогда Большой пир заколдовал дэвов, превратив их в каменные горы. Вода западной горы сладкая, потому что дэв любил свою жену. А вода восточной горы всегда будет горькой, соленой – это неверная жена плачет, раскаивается в своей измене. Слезы ее засыхают крупинками соли. Эту-то соль твой отец и вырубает каждый день в копях…