Текст книги "Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы"

Автор книги: Кришан Чандар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

От Белампалли до Паттипаду, от Паттипаду до Срипурама – по всей родной земле Рагху Рао гремел ликующий праздник жизни. Такого праздника здесь еще никто никогда не видел…

Рагху Рао вдруг почудилось, что в углах его темной камеры вспыхнули отблески праздничных огней, Казалось, свежее дыхание бури проникло сквозь тюремные стены и унесло с собой Рагху Рао в далекий Срипурам – словно уносит оно пену вскипающей морской волны. И Рагху Рао снова прошел свой путь из Паттипаду до Срипурама…

Вот оно, величественное шествие крестьян, растянувшееся от Паттипаду до Срипурама! Его открывает отряд из племени койя, за ним движется колонна пастухов, затем – ватти. Идут знаменосцы, трубачи, барабанщики бьют в барабаны…

Вместе с процессией плывет сверкающий яркими красками закрытый паланкин; по бокам его развеваются пурпурные занавески. В нем несут документы, отнятые у помещиков: закладные на землю, закладные на жизнь и честь людей. В некоторых поместьях эти документы не пришлось даже отнимать: заминдары бежали, побросав свои разбойничьи гнезда, дома-крепости – оплот грабежа и насилия.

За нарядным закрытым паланкином несут два открытых. В одном из них – Рагху Рао, в другом – Нагешвар, к этому времени уже вышедший из тюрьмы и догнавший своего друга в деревне Паттипаду. Друзья хотели идти пешком вместе со всеми, но крестьяне усадили их в паланкины, как они ни сопротивлялись. За ними движется плотная толпа, в ней мелькают барабанщики, танцоры. Веселые голоса выкрикивают лозунги. Дети, старики, женщины, юноши, слепые, хромые, инвалиды – все вышли из своих домов. Во всей деревне ни одной двери не было на запоре – сегодня нет воров и преступников, сегодня все стали хозяевами земли!

Шествие остановилось у ворот усадьбы заминдара. Во двор внесли и опустили на землю закрытый паланкин с развевающимися пурпурными занавесками; женщины, загодя пришедшие сюда, устроили ему торжественную встречу. Они совершали в его честь обряд арти, разбрасывали цветы и мелкие монеты, славили его радостными гимнами…

Рагху Рао был заворожен этим зрелищем. Сколько раз пытался он представить себе, какой будет долгожданная революция в его деревне! В воображении Рагху Рао она принимала самые различные формы: вихря, сметающего все на своем пути, могучей народной армии, леса штыков, обагренных кровью врага… Но он никогда не думал, что революция может предстать перед ним в виде застенчивой невесты в закрытом паланкине с задернутыми занавесками, что ее встретят гимнами и в ее честь будут совершать обряд арти, а на ружьях воинов-крестьян будут алеть знаки их касты.

И Рагху Рао понял, что все его прежние представления о революции были неверными. Революция в Индии будет индийской по форме. Она будет неразрывно связана с индийской культурой, с индийской цивилизацией, с индийскими обычаями; она придет, овеянная ароматами индийской родины, под звуки песен индийского народа. Она будет отличаться от революций, происходящих за пределами Индии. Своеобразная, особенная, она будет говорить с нами на нашем родном языке, и мы скажем:

– Да, эта революция – наша!

Размышления Рагху Рао прервал старейший крестьянин деревни Нарайян: он дал ему в руки джариб, которым до сих пор распоряжался только патвари.

– Ну, сынок, – сказал Нарайян, – приступай! Дели землю!

Приняв из его рук джариб, Рагху Рао обратился к крестьянам:

– В таком деле не обойтись без патвари. Где же он, где достославный Рама Пунтулу?

Раздался взрыв смеха. Из толпы послышался голос:

– Ведь он помещичий патвари. А среди них не найти тех, кто пошел бы с бедняками! Джариб в его руках работал на заминдара. Вместе с ним он и сбежал!

– А куда же девался деревенский жрец Шри Шиярам Шастри? – продолжал спрашивать Рагху Рао. – Можем ли мы справить сегодняшнее торжество без молений благочестивого старца?

Слушатели вновь разразились хохотом. За них ответил Нагешвар:

– Священнослужитель и приверженец лжи Шри Шиярам Шастри не преминул бы явиться сюда, если бы требовалось освятить власть заминдара. Но сегодня освящается власть крестьян!

В толпе раздались нетерпеливые голоса:

– Дели землю, Рагху Рао! Обойдемся без патвари и жреца! Хватит, заждались! Сотни лет ждали этого дня!

Рагху Рао поднял над головой джариб и сказал:

– Что ж, если так, бейте в барабаны, барабанщики! Трубите, трубачи! Началась новая жизнь для крестьян Срипурама!

Рагху Рао шел впереди. В такт его шагам мерно били барабаны. Радость людей была безгранична. Седобородые старцы плакали от счастья, Толпа запела хвалебный гимн. Сначала зазвенели высокие женские голоса, затем в общий хор вступили рокочущие басы мужчин – над полями Срипурама лилась многоголосая песня:

Сыны Андхры не знают

Ни трусости, ни малодушия.

Народ, для тебя наступил

День искуса, день испытанья.

Вставайте же, люди, смыкайте ряды!

Дорогу шествию Свободы!

Рагху Рао прижал ладони к влажным от слез глазам…

Если когда-нибудь он и был по-настоящему счастлив, то именно те пять дней – когда делили землю в Срипураме.

Не обходилось, конечно, без споров и недоразумений. Случалось, что крестьянин отказывался от надела, требуя другой приглянувшийся ему кусок земли. Иной раз ему хотелось получить больше, чем он был в состоянии обработать. Были и такие, кто пытался скрывать, что у них уже есть земля. Тогда на помощь приходили старики или члены панчаята, знавшие каждый клочок земли в своей деревне. В конце концов все споры разрешались мирно…

Тут Рагху Рао вспомнилось, сколько волнений он доставил тогда своему отцу. Он твердо решил, что нарежет ему землю в последнюю очередь, из того, что останется. Нельзя же иначе! Но Вирайя знать ничего не хотел. Он то и дело подбегал к Рагху Рао и, всхлипывая, как ребенок, нетерпеливо требовал свою долю. Рагху Рао молча улыбался и продолжал неторопливо и точно отмеривать участок за участком. Недоумевая, растерянный Вирайя жаловался крестьянам на равнодушие сына. К Рагху Рао подходили, уговаривали пожалеть отца, предлагали ему первому выбрать себе участок. Но Рагху Рао только улыбался. А когда Вирайя отчаялся и потерял всякую надежду на надел, ему дали наконец участок. Против воли Рагху Рао члены деревенского панчаята нарезали Вирайе столько земли, сколько он и не мечтал получить: на долю его самого, на долю Рагху Рао, будущей жены Рагху Рао и их будущих детей.

Вирайя выбежал на середину своего поля, поднял кусок жирной, красной земли, подбросил его высоко в воздух и закричал, приплясывая от радости:

– Моя земля! Моя!

Потом бросился к сыну, обнял его и заплакал.

На пятый день раздел был закончен, и землей стали владеть те, кто на ней трудился. Рагху Рао решил отдохнуть, побродить в окрестностях Срипурама. Близился вечер. Пальмовые рощи наполнились птичьим гомоном. Подхваченные порывом ветра, кружились в воздухе увядшие, сухие листья и с тихим шелестом ложились на траву. Рагху Рао шел не торопясь, погруженный в свои мысли. Деревня осталась позади. Казалось, ноги сами несли его к реке.

Догорали последние лучи заката, когда Рагху Рао очутился наконец на берегу Бхогавати. Нахлынули воспоминания. Чандри… Зеленые, озаренные любовью глаза, лукавая улыбка на губах, перевитые лентой волосы, бронзовые браслеты. Рагху Рао не мог бы точно сказать, в какую минуту она явилась ему, почему с таким волнением вглядывался он в ее черты, почему вдруг Чандри завладела всем его существом.

И Рагху Рао мысленно обратился к ней:

– Чандри! Где ты теперь? На берегу какой реки, у чьего шатра ты сидишь и кого поджидаешь? По-прежнему ли одна или встретила человека, который пришелся тебе по сердцу?

И вдруг Рагху Рао понял, что всю жизнь он будет ждать Чандри, никогда не удастся ему вытеснить из памяти ее образ. Неутоленную любовь всегда труднее забыть. Чувство Рагху Рао к Чандри нельзя было назвать возвышенной, необыкновенной, всепоглощающей страстью, ради которой идешь на смерть. Но разве не бывает так, что человек через всю свою жизнь проносит одну-единственную любовь; и где бы он ни был, что бы ни делал, за работой или на отдыхе, во сне или наяву, в шумной толпе или за тихой беседой – перед глазами его неотступно стоит все тот же знакомый образ. И не глядя он видит его, и не думая устремляет к нему свои помыслы. На смертном одре встает перед ним все тот же образ.

Если раньше Рагху Рао считал, что расстался с Чандри навсегда, что любовь к родной земле полностью вытеснила из его сердца любовь к женщине, то в эту минуту ему стало ясно: одно чувство не убило другое. Они очень различные, но могут жить в сердце рядом. И оттого, что на берегу Бхогавати не было теперь шатра Чандри, уныние и скорбь охватили Рагху Рао. Как быть ему дальше? Можно разделить землю, а любовь – разве ее разрежешь на части? Землю можно отмерить, но как найти меру для любви?

Рагху Рао покинул плачущую Чандри, но он был молод и не знал жизни. Его ослепил гнев, и он не подумал о том, как печально может сложиться судьба девушки. Люди ее племени – изгои: не было у них ни земли, ни имущества, ни крова. Они находились в полной зависимости от господ, и жилось им хуже, чем скоту! Он оскорбил ее, назвал распутной. Не понял ее… А ведь, может, его Чандри была лучше, чище, чем он, Рагху Рао!

Правильно поступили его товарищи, выделив землю койя и ломбару – самым забитым и отсталым племенам, бездомным лесным бродягам. Должно быть, товарищи знали, сколько слез пролили Чандри и ее подруги. Конечно, они знали, что человек, как правило, привязан к родной земле. Как старшая сестра, она помогает ему, вскармливает, лелеет. Когда у всех чандри будет своя земля, они ни перед кем больше не склонят голову.

Быть может, Рагху Рао никогда больше не встретит Чандри, никогда не увидит ее. Быть может, ему не придется строить для нее дом, ласкать детей, которых она родит. Быть может, ему не суждено насладиться жизнью, нежной, как шелк, к которому он прикоснулся в детстве на ярмарке. Теперь Рагху Рао был твердо уверен в одном – установленные в его деревне новые порядки настолько справедливы, что их благотворное влияние скажется на всех сторонах жизни и девушкам из племени ломбару или койя уж не придется оплакивать на берегу Бхогавати свою поруганную честь.

Мысль эта принесла облегчение Рагху Рао, и, хотя тоска по Чандри и тревога за ее судьбу по-прежнему не оставляли его, он поднялся с камня и пошел в деревню.

Любовь к Чандри – это его, Рагху Рао, личное, а вопрос о том, как поступить с усадьбой заминдара, касался всей деревни. Заминдар бежал, поместье опустело. Впервые крестьяне получили доступ в дом Джаганнатха Редди. Раньше они видели только высокие ворота, мощеный двор, куда их вызывали, чтобы взыскать налоги и феодальные поборы или дать наряд на работу; здесь над ними чинили суд и расправу, лишали земли, били. Мало кого из крестьян пускали на порог приемной заминдара; правда, иным несчастным женщинам пришлось, подобно Чандри, побывать в его покоях. Но ни один из жителей деревни не мог с уверенностью сказать, что происходит за высокой оградой, в большом доме, на крытых верандах и внутренних двориках, в комнатах, где полы выложены мраморными плитами, а потолок подпирают стройные колонны.

В первые дни, пока шел раздел земли, никто не вспоминал о злосчастной усадьбе, но, когда с разделом покончили, крестьяне, их жены и, опережая всех, детвора отправились в дом заминдара. Они внимательно осмотрели его внутри и снаружи, ребятишки с веселыми криками бегали вокруг колонн, ложились на мраморный пол, громко хлопали в ладоши в просторных залах с высокими потолками и радостно смеялись, услышав звучные раскаты эхо. Даже старики осматривали усадьбу с таким искренним интересом и удивлением, словно попали в музей. Усадьба же заминдара не представляла собой ничего особенного – в таких домах жили многие помещики Андхры. Каждый кирпич, уложенный в их стенах, был замешан на крестьянской крови.

Женщины сразу придумали, как поступить с усадьбой: отдать женскую половину дома «Истри сабха»!^[2] В часы досуга они будут собираться здесь за рукоделием.

Приемной заминдара распорядились члены деревенского панчаята – пусть в этой прохладной комнате проходят их собрания. Раньше они сходились под открытым небом – на замощенном пригорке, посреди деревни, где солнце так жгло, где таким зноем отдавало от пылающих камней, что трудно было что-либо решать толком.

А в заминдаровых закромах будет храниться зерно, принадлежащее крестьянам.

– В просторной светлой комнате, спальне заминдара, надо открыть новую школу для деревенских ребятишек, – предложил Рагху Рао.

– Кто же будет учить детей? – спросила старая Пунамма.

Ответить на этот вопрос оказалось нелегко. Кроме школьного учителя, образованными людьми в деревне считались заминдар и его приближенные – полицейский, патель, патвари, жрец. После их бегства в Срипураме не осталось ни одного грамотного человека. Заминдар утверждал, что образование приносит только вред крестьянам: в головах рождаются опасные мысли, которые толкают людей к революции, к бунту. Стоит крестьянину, который прежде покорно, как буйвол, ходил по кругу, приводя в движение маслобойку, научиться читать, и он вообразит себя человеком. А заминдару нужен рабочий скот.

– Пригласим учителя из Хайдарабада! – сказал Рагху Рао.

– А как быть до его приезда? – встревожилась старая Пунамма.

– Пока я сам буду учить детей!

Пунамма просияла. Она одобрительно закивала головой.

– Ты-то чему радуешься, матушка? – удивился Рагху Рао. – Ведь у тебя нет ни сына, ни дочери. Зачем тебе школа?

– Я сама хочу учиться! – ответила старуха.

Рагху Рао поднялся с холодного каменного пола, выпрямился, расправил плечи, потом, опустив голову, медленно зашагал по камере. Воспоминания о дальнейших событиях наполнили его душу щемящей тревогой.

Сотни деревень последовали примеру Срипурама, и за три-четыре месяца крестьяне поделили около миллиона акров земли. Заминдары и их челядь укрылись в городах и оттуда при поддержке войск низама, полиции и разакаров повели наступление на деревни. Дважды пытался Джаганнатх Редди напасть на Срипурам, но оба раза крестьяне ответили ему решительным отпором; они мужественно отстаивали свои дома, честь своих жен и дочерей. Джаганнатху Редди пришлось отступить с большими потерями. В борьбе с отрядами заминдара погибло много крестьян. В одном из столкновений Рагху Рао ранили.

Потом до жителей Срипурама дошли слухи, что центральные власти введи войска в Хайдарабад. Известие это взволновало крестьян.

В небе раздался шум мотора. Люди увидели самолет. Покружив над деревней, летчик сбросил тучу листовок, а потом, набрав высоту, исчез. Крестьяне бросились подбирать их; листовки были всюду – на ветках деревьев, на крышах хижин, дети приносили их с полей. Одна листовка упала прямо на колени какой-то женщины, и она тут же отдала ее Рагху Рао. Вскоре перед ним лежали уже сотни листовок.

– Прочитай нам, Рагху Рао, что напечатано на этих бумажках?

– А что написано здесь? Разбери-ка, что в моей сказано! – Сотни рук потянулись к Рагху Рао.

Пробежав глазами несколько листовок, Рагху Рао пояснил:

– Это листовки властей. Все они одинаковые, и написано в них одно и то же.

– Разве? Читай же скорее!

– В них говорится, что крестьяне должны вернуть землю заминдарам, потому что заминдары – их братья. А брат не должен посягать на достояние брата. Крестьян просят добровольно отдать землю заминдарам.

Рагху Рао прочитал листовку и внимательным взглядом обвел лица собравшихся. Толпа, казалось, оцепенела. Долгое время никто не мог вымолвить ни слова. Наконец один крестьянин с жаром заговорил:

– Земля принадлежит тому, кто ее пашет, обрабатывает, трудится на ней! Разве имеет право на землю тот, кто на похищенные у крестьян деньги строит для себя дворцы, а нас втаптывает в грязь? Нам говорят: отдайте землю заминдарам… Почему же никто ничего не требует от заминдаров, веками сидевших на нашей шее и владевших нашей землей?

– Они твои братья. Так сказано в листовке, – горько улыбнувшись, заметил Рагху Рао.

– Может быть, они и братья, только не нам! – крикнул кто-то из толпы. – Нам они враги!

– Пусть болтают все, что угодно! – гневно сверкнула глазами старая Пунамма. – Пусть хоть всевышнего пришлют сюда на самолете! Не отдам свою землю заминдару!

Задыхаясь от гнева, старуха бросилась к воротам усадьбы, сорвала зажженный фонарик и с размаху швырнула наземь. Потом один за другим крестьяне стали тушить остальные фонари.

Усадьба погрузилась в темноту. Погасли огни и в деревне. Взволнованные, испуганные крестьяне спрашивали друг друга, как же быть, что делать.

Несколько дней спустя в Срипурам ворвались отряд полицейских и солдаты. За ними следовали Джаганнатх Редди и его сын Пратаб Редди. Рагху Рао занимался с детьми в школе. Его арестовали в классе, во время урока.

Рагху Рао предали суду по обвинению в убийстве разакара. Приговор гласил: смертная казнь через повешение.

Завтра, в семь часов утра…

Неужели он в самом деле убийца? Нет, это не так! Иногда совершивший убийство с отвращением и мукой вспоминает о своем преступлении. Порой убивают из мести – одержимые либо чувством любви, либо ненависти. Но разакары, солдаты и полицейские под покровом ночи напали на его деревню. Они зверски расправлялись с крестьянами. А до этого Рагху Рао видел объятые пламенем деревни, выжженные поля, застывшие глаза Иллы Редди, мертвое тело девушки, горы трупов, обугленные жилища, следы варварского насилия над беззащитными людьми. Свидетель страшных злодеяний, он решил положить им конец. Разве это преступление? Над его родной деревней, веками страдавшей от гнета и произвола, сгустились черные тучи… Мог ли Рагху Рао остаться в стороне?

Но если сопротивление насилию считается противозаконным, если, защищая свою жизнь и честь своей матери, спасая от огня снопы золотой пшеницы, взращенные твоими руками, ты совершаешь преступление, то, стало быть, и сама жизнь твоя преступление, и дыхание твое, и биение сердца преступны!

Рагху Рао не мог найти в своих действиях ничего преступного. Нет, ему нечего стыдиться, за ним нет никакой вины. Он перевернул последнюю страницу повести своей жизни и приготовился к встрече со смертью. Он сможет смело взглянуть ей в лицо.

Дверь камеры приоткрылась, и в узком просвете Рагху Рао увидел отца, его худое, изборожденное морщинами лицо. Из-за плеча Вирайи выглянула голова старика надзирателя, в руках он держал фонарь. Глаза Вирайи были влажными от слез. Он робко шагнул к сыну и в нерешительности остановился.

Рагху Рао кивком приветствовал отца и негромко сказал:

– Садись, бапу.

Старик сел на пол, рядом с сыном.

Губы у Вирайи дрожали, голова тряслась, пальцы судорожно сжимались и разжимались. Многое, очень многое хотел он сказать сыну и не мог произнести ни слова. Рагху Рао видел, как тяжело отцу, и сердце его переполнилось жалостью. Усилием воли он сдержал свои чувства.

– Ну, как дела в деревне?

– Теперь там почти никого не осталось, сынок. Молодежь арестовали, а те, кто уцелел, прячутся в лесу. Солдаты и полицейские рыщут по всей округе, вылавливают беглецов. И когда ночью в лесу стреляют, старуха Пунамма говорит: «Ну вот, еще одного убили», а сама хохочет.

– Ты это о матушке Пунамме?

– Да. Она ведь сошла с ума…

– А что Джаганнатх Редди? – помолчав, спросил Рагху Рао.

– Заминдар носа не кажет из усадьбы! Сидит там под охраной солдат и полиции. Во всех концах деревни расставили сторожевые посты… Ватти даже в соседнюю деревню нельзя пройти спокойно – на заставе непременно обыщут…

Они снова помолчали. Потом Вирайя тихо заговорил, и губы у него при этом задрожали еще сильнее:

– У нас в деревне слух прошел, что тебе отказали в помиловании…

– Это верно.

– Дхоби Рангду говорит, будто слышал от самого Джаганнатха Редди, что, если ты покаешься, попросишь прощения, заминдар выхлопочет тебе помилование…

– Покаяться? В чем? – гневно спросил Рагху Рао.

– Я-то ведь ничего не говорю. Это Рангду передавал…

– А ты как считаешь, бапу? – уже спокойнее спросил Рагху Рао.

Медленно, запинаясь, Вирайя произнес:

– Иногда мне кажется… все, что ты сделал, – правильно. А иногда я думаю о том, что ты у меня один-единственный…

Вирайя понурил голову.

Рагху Рао положил руку на плечо отца.

– Бапу! Ты учил меня ненависти. Неужели сегодня ты пришел затем, чтобы отнять ее у меня?

– Нет! – вырвалось у Вирайи. – Но, сын мой, я ведь темный, неграмотный. Вот думаю, думаю и никак не могу понять, за что лишают меня единственного сына? И очень уж мрачной и темной кажется ночь, когда слышишь выстрелы в лесу!

Рагху Рао крепко обнял отца. Он говорил тихо, но то, что он говорил, имело глубокий смысл:

– Бапу! Помнишь, когда мы были с тобой на ярмарке, я остановился у лавки Рамайи Сетти и дотронулся до шелковой ткани? Рамайя Сетти обругал нас, и ты оттащил меня от прилавка. Неужели ты не догадался тогда, чего жаждет сердце твоего сына? Он мечтал о шелковой рубашке, такой, как у сына заминдара – Пратаба Редди. Ты, должно быть, считал, что шелк создан не для ватти. Нам – домотканый, грубый холст, а им – мягкие шелка; нам – голод, а им – весь урожай; нам – все унижения, а им – почести! Бапу! Твой сын виноват только в том, что посмел прикоснуться к шелку. Он пытался приблизить тот час, когда трудовому человеку не придется больше тосковать о пшеничном колосе, клочке земли, шелковом коконе, когда все эти блага перейдут в его руки. И за то, что твой сын посмел заглянуть слишком далеко в будущее, его повесят. Завтра утром, в семь часов… Вот и вся моя вина!..

Вирайя заплакал.

– Отец! – воскликнул Рагху Рао. – Что подумают люди, узнав, что ты плачешь? Что скажут наши крестьяне? Как обрадуются заминдар и его приближенные при виде твоих слез!

Вирайя вытер глаза. Рагху Рао долго утешал отца. Никогда еще он не беседовал с ним так задушевно, никогда еще не вкладывал в свои слова столько любви. Ему хотелось вдохнуть в отца всю свою волю к свершению того, что сам он сделать не успел, передать ему свои мысли, мечты. Рагху Рао неспроста напомнил отцу о давнем случае на ярмарке. Этот пример был понятен Вирайе. И Рагху Рао повел рассказ о том, как он жил в Хайдарабаде и все так же, как в детстве, мечтал о шелковой рубашке. Он и в упряжку встал для этого. Однако зарабатывал одни гроши. Его заветное желание так и не исполнилось. А было оно очень скромным. Но даже то малое, к чему он стремился – кусок хлеба, шелковая рубашка, луч радости, человеческое достоинство, – неосуществимо в черном, беспросветном мире ватти. До каких же пор можно терпеть? Ведь, если они сами не возьмутся за дело, никто не изменит их положения. И впредь, как многие тысячелетия назад, у одних людей будет шелк, а у других голод и нищета.

Рагху Рао долго говорил, и старик внимательно слушал. Они сидели рядом, и беседа их была такой мирной и свободной, словно находились они не в темнице, а у себя дома, в деревне. Но дверь камеры снова приоткрылась. На пороге появился старик надзиратель.

– Моя смена скоро кончается, – сказал он, словно оправдываясь. – Вирайе надо уходить. Если его застанет здесь другой надзиратель, худо будет. Он дурной человек.

Вирайя встал, крепко обнял Рагху Рао и обещал, что вернется к утру: только сходит в деревню и тут же назад…

– Почему в деревню? Оставайся в городе, переночуй где-нибудь неподалеку от тюрьмы…

– Нет, – твердо сказал старик, – я пойду домой, а утром вернусь. Уж лучше мне прошагать всю ночь, не то…

Не договорив, Вирайя ушел.

Когда Вирайя добрел до Срипурама, деревня была уже погружена во мрак. Только в окошке хижины Пунаммы мерцал огонек, дверь была открыта, и Вирайя осторожно заглянул внутрь. Пунамма еще не спала. Глаза ее были полны скорби и тревоги.

Увидев Вирайю, она быстро встала с постели и подошла к нему.

– Ну, как он там, мой сыночек? – шепотом спросила старуха, беспокойно оглядываясь по сторонам.

– Велел тебе кланяться…

– Жив!.. Родной мой! – Из груди Пунаммы вырвался вздох облегчения.

Потом среди безмолвной ночи раздался ее страшный, бессмысленный смех. Вирайя удивленно посмотрел на старуху. Она перестала смеяться.

– Вирайя! Ты не думай, что я лишилась рассудка! Правда, к сердцу иногда подкатит такая боль, что кажется, если не засмеешься, оно разорвется…

Вирайя молчал. Внимательно поглядев ему в лицо, Пунамма сказала:

– Тебя что-то мучает. Уж кто-кто, а я-то тебя знаю! Да-да! Какая тяжесть у тебя на душе?.. Что случилось? Скажи!..

– Да нет же, мать! Право, я ничего не скрываю!

– Говори… не то я опять буду смеяться.

– Знаешь, мать, – смущенно начал Вирайя, – сдается мне, что сынок мой хочет перед смертью надеть шелковую рубашку.

– Шелковую рубашку? – удивилась Пунамма. Шелковую рубашку! Что ты плетешь? Неужели Рагху Рао просил тебя об этом?

– Конечно, нет, мать. Ничего он не говорил. Я сам так думаю. Мне все кажется, если я достану для него шелковую рубашку, ему легче будет умирать.

– Шелковая рубашка! – пронзительно засмеялась Пунамма. – Шелковая рубашка! Ну и шутник же ты! Вирайя, ты как был дураком, так и остался… Шелковая рубашка!.. Да у кого в нашей деревне есть она?

Пунамма неудержимо смеялась.

– Не понимаешь ты моего отцовского сердца, – виноватым голосом сказал Вирайя. – А я вот вспоминаю, как однажды подарил сыну самодельную дудочку. С какой благодарностью посмотрел на меня тогда Рагху Рао! Я помню все его игрушки. Сама знаешь, как балуют своих детей ватти: наши дети почти не видят игрушек и всегда мечтают о них. И теперь, когда мое дитя… мой сын… мой Рагху Рао, которому всего-то двадцать два года, говорил о шелковой рубашке, я заметил, что глаза его заблестели, совсем как в детстве, когда его манила дорогая игрушка. Мое сердце обливается кровью! Ты была матерью, Пунамма! Неужели тебе незнакомо это чувство?

– Все мои дети умерли, – печально опустив голову, сказала Пунамма. – Никого не осталось. Одного унес голод, другого – холера, третьего в тюрьме сгноили. Остальных погубил заминдар… Все мои дети умерли, Вирайя… и теперь я ничего, ничего больше не знаю…

– Может быть, у кого-нибудь в деревне все-таки есть шелковая рубашка? – спросил Вирайя, не теряя надежды.

Пунамма опять засмеялась, и на этот раз так громко, что обитатели соседних хижин крадучись подошли посмотреть, что случилось. Увидев Вирайю, они осмелели.

– Что тут происходит? Почему Пунамма смеется?

– Он вот уверяет, что ему нужна шелковая рубашка для сына! Разве не смешно?! Еще неизвестно, кто из нас двоих сошел с ума! – сказала Пунамма.

Вирайя объяснил крестьянам, зачем она ему понадобилась, и те, боязливо озираясь, шепотом принялись его увещевать:

– Мы понимаем тебя, Вирайя! Но где достать шелковую рубашку? У кого ты ее найдешь? Зачем попусту тратить время? Рагху Рао утром казнят, а ты ищешь ему рубашку! Он рассердится, если узнает, как ты вел себя в его предсмертный час!

– Гурамма собирается жениться, – заметил кто-то из крестьян. – Пойдемте к его отцу. Может быть, он приберег шелк к свадьбе сына? Вот и исполнится желание Рагху Рао!

– Глупости! – возразил другой крестьянин. – Откуда у отца Гураммы возьмутся деньги на шелк?

– Спрос не беда, – с дрожью в голосе проговорил Вирайя.

Несколько человек вызвались пойти с Вирайей к Гурамме. – А если явятся полицейские и спросят, о чем вы тут шепчетесь? – вмешался старый крестьянин. – Что тогда будет?

– Тогда… мы им покажем, – вспыхнув, ответил старику сосед. – Ну, пойдем к Гурамме!

Они шли мимо крестьянских хижин. Люди просыпались и присоединялись к ним. Все только и говорили что о шелковой рубашке. Когда Вирайя со своими спутниками подошел к хижине отца Гураммы, тот уже ждал их.

– Вот поглядите, на постели лежит все, что я смог достать ко дню свадьбы Гураммы, – сказал он, разводя руками. – Нет у меня шелка! Хоть весь дом обыщите. Не то что рубашки, я бы жизни своей не пожалел для Рагху Рао!

Но крестьяне на том не успокоились. Они заходили в каждый дом, перебудили всю деревню. Особенно старались старики. Молодежь не отставала от них, хотя и считала затею Вирайи нелепой. Так они безуспешно ходили от двери к двери, пока Вирайю не догнал Рамлу-дхоби. Он протянул Вирайе небольшой узелок.

– Тут две шелковые рубашки: одна – Джаганнатха Редди, другая – Пратаба Редди.

– Ты хочешь, чтобы мой сын надел рубашку заминдара?! – воскликнул Вирайя, и в голосе его звучали ненависть и отвращение. – Подумай, Рамлу, что ты говоришь?..

– А где же еще найдешь в нашей деревне шелковую рубашку? – смутился Рамлу.

Вирайя молчал. Один за другим возвращались ватти – все с пустыми руками. Вдруг Вирайя что-то вспомнил. Он кинулся к своей хижине и открыл деревянный сундук. На дне сундука хранилось приданое его жены. Все вещи были потертые, поношенные. Но среди них оказалось шелковое покрывало, которое мать Рагху Рао берегла для своей будущей невестки.

Время от времени она доставала его и с гордостью показывала мужу, приговаривая:

– Погляди-ка! У кого из жен ватти найдется такое прекрасное покрывало? Я подарю его своей невестке, когда будем женить сына!

Вирайя осторожно вытащил со дна сундука помятое, слежавшееся покрывало. Оно было алое, очень красивое и при свете фонаря ослепительно сверкало. Все дружно и радостно воскликнули: «Есть! Наконец-то!»

– Вот только выйдет ли из него рубашка? – с сомнением спросил Вирайя.

– Выйдет! Надо сейчас же позвать портного Сома-аппу! Времени осталось в обрез!

Кто-то из крестьян привел портного. Осмотрев покрывало, Сома-аппа объявил:

– Мало. Настоящая рубашка не выйдет, а банди, пожалуй, получится.

– Тогда шей банди, – решили люди. – Да поторапливайся.

– Я не захватил с собой машину, – сказал Сома-аппа.

Молодые парни бегом отправились за швейной машиной, а тем временем Сома-аппа развернул покрывало и принялся его внимательно разглядывать. В нескольких местах оно было побито молью.

– Ну как, Сома-аппа? – с тревогой спросил Вирайя.

– Не беспокойся, – улыбнулся Сома-аппа. – Я сумею скроить так, что на рубашке дырок не будет.

Принесли швейную машину. Сома-аппа осторожно разрезал ножницами покрывало, вдел нитку в иголку и приступил к делу. Полдеревни следило за его работой. Никогда ему, Сома-аппе, не приходилось шить такую удивительную рубашку. Ему казалось, будто каждый стежок на шелковой ткани вбирает в себя горе крестьян, будто в каждой ее складке затаились их надежды и чаяния. Один раз, когда слишком плотно натянутая ткань лопнула у шва, из сотен уст вырвался стон – словно сердца всех присутствующих рвались на части. Сома-аппа работал с осторожностью.

– Торопись, Сома-аппа, – сказала одна из женщин. – Мы должны еще вышить на рубашке цветы.

Все с удивлением посмотрели на женщину.

– Так решило «Истри сабха», – пояснила она.