Текст книги "Наши нравы"
Автор книги: Константин Станюкович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)
Тем не менее отношения их с каждым днем становились суше и натянутей. Они виделись друг с другом только за обедом и за завтраком. Разговоры как-то не клеились. Борис Сергеевич был любезен и изысканно вежлив, Евдокия была спокойна и ровна; но, глядя на них, видно было, что между ними не было никакого связывающего чувства. Случайность как-то свела их под одну кровлю, и каждый из них таил про себя вражду друг против друга.
О, как сердился Борис Сергеевич, оставаясь наедине, при воспоминании об этой маленькой тщедушной «дочери мужика», которая выказала с первых же шагов самостоятельность, для него неожиданную. Не он ли думал, что так легко будет подчинить эту «придурковатую» женщину своему влиянию и распоряжаться ее деньгами, как он захочет. Не он ли рассчитывал быть в ее глазах божком, перед которым она могла бы только благоговеть и слушать каждое его слово с почтением. И вместо всего этого она заявляет какие-то требования? Она холодно выслушивает, когда он удостоивает ее рассуждениями, когда поучает ее, высказывая перед ней свои трезвые взгляды, полные приличия, солидности и здравого смысла. Прежде она горячо спорила и он всегда разбивал ее в спорах, а теперь она даже и не спорит, а выслушивает за обедом его обточенные тирады с покорным видом деликатной собеседницы. Самолюбие его было оскорблено. Надежды разрушены. Мрачные предчувствия лезли в голову. Миллион, за которым, казалось, стоило только протянуть руку, вовсе не был так близок, напротив, он как будто все более и более отдалялся от него…
Когда Савва положил в банк семьсот тысяч и привез Евдокии билет на ее имя, Евдокия даже и не сказала ни слова мужу и он узнал об этом от своего тестя…
Борис Сергеевич, однако, сам заговорил о деньгах с женой. Однажды, войдя к ней в кабинет, он завел о чем-то речь и, между прочим, как будто нечаянно заметил:
– Кстати, мой друг, я пришел тебе предложить очень выгодное помещение денег… На днях продается огромное имение в Тамбовской губернии… Не хочешь ли купить?.. Покупка была бы очень выгодная…
– Нет… Я не рассчитываю покупать имения…
– Что ж ты думаешь делать?.. Неужели держать в банке на трех процентах, когда деньги могут давать верных шесть и даже более?..
– Пока я думаю держать их в банке!
Он ни слова более не сказал и ушел к себе, изумленный ее решительным тоном. Очевидно, она не допустит никакого вмешательства в это дело…
К чему же он женился?
Он ее не любил… Как женщина, она не удовлетворяла Бориса Сергеевича. В ней не было ничего пикантного, ничего кокетливого, ничего соблазняющего. Так, простенькое, смазливое, пожалуй, личико, стройная, но худенькая фигурка и ничего в ней бьющего в нос. Держать она себя не умеет, и Борис не раз краснел за нее пред порядочными людьми, приезжавшими к ним с визитами.
В других отношениях она казалась ему смешной, экзальтированной, странной…
Но он бы все простил, если бы она была покорной его рабой и отдала в распоряжение его деньги… Он бы поставил дом на широкую ногу, он бы сумел извлечь из этих денег большие доходы, а теперь он не смеет даже и говорить с ней о деньгах. Это черт знает что такое!
Такой благовоспитанный, деликатный джентльмен, как Борис Сергеевич, конечно, скрывал свое полное презрение к жене под маской приличия и любезности, но Евдокия очень хорошо понимала, как смотрит на нее муж и почему он на ней женился… Разрыв между этими людьми существовал уже со второго месяца после свадьбы, и дальнейшая участь этого брака являлась вопросом времени – не более. Евдокия все ж таки считала Кривского настолько порядочным человеком, что он не станет пользоваться правами мужа в случае, если она заявит желание разъехаться. Давно уже между ними не существовало никаких близких отношений. Это сделалось как-то незаметно, само собой, и Борис Сергеевич с деликатною покорностью нес бремя неудовлетворенного супруга, имея на стороне любовницу.
Но нарушения супружеских обязанностей со стороны жены Борис Сергеевич, разумеется, не потерпел бы. Он нередко вздрагивал и бледнел при мысли, что жена его превосходительства, Бориса Сергеевича Кривского, может сделаться любовницею какого-нибудь проходимца вроде Никольского.
А между тем ничего мудреного в этом не было… Его жена, несмотря на его предостережения, посещает черт знает какое общество. Мало ли с кем там она может встретиться?.. Мало ли теперь разных негодяев, которые, под видом блага человечества, захотят воспользоваться состоянием жены и увлекут эту блаженную женщину до забвения ею долга?
На его обязанности сберечь ее состояние для будущего ребенка, наконец сберечь свою репутацию. Он не захочет быть посмешищем людей. Он, будущий столп государства, не потерпит, чтобы жена его сбежала с каким-нибудь нигилистом, как описывают в романах…
Он тогда решится на все… Шутить с собой он не позволит!..
Так нередко размышлял Борис Сергеевич и следил пристально за женой. Казалось, что никаких серьезных опасений не было, и ему напрасно лезли в голову разные страхи. В последнее время Евдокия почти не выходила из дому; только гуляла по утрам, а остальное время просиживала одна.
И Борис Сергеевич заметил, что Евдокия как будто даже стала веселей и оживленней последнее время, после отъезда Никольского. Это утешало Кривского, и снова надежды на подчинение жены мелькали светлыми полосами в его сердце… Разве он бессилен против этой женщины?..
А Евдокия действительно в это время жила как-то полней и веселей. Она вела деятельную переписку с Никольским, и оба писали друг другу длинные письма. Как и прежде в разговорах, так и теперь в письмах не было ни слова о любви, хотя чувство и сквозило между строчками. В этих письмах они передавали друг другу свои впечатления и мысли. Евдокия рассказывала о своих планах, Никольский указывал ей предположения об употреблении ее состояния, хотя в каждом письме советовал ей хорошо взвесить все обстоятельства.
Кривский и не догадывался об этой переписке.
Но однажды он вошел в ее кабинет и заметил, с какою радостью Евдокия читает какое-то письмо. Ему даже показалось, что при входе его Евдокия сконфузилась. Он не спросил жену и ушел, не сказав о письме ни слова, но подозрение закралось в его голову, и он решил, что узнает, от кого жена получила письмо.
Мысль о Никольском кольнула его в самое сердце. На следующий день, когда жена, по обыкновению, ушла гулять, Борис Сергеевич зашел к ней в кабинет и стал шарить в ее столе… Он увидел большую связку писем, развернул и стал читать…
Невыразимая злоба искривила его черты, когда он прочитывал эти письма… Почтовые листки дрожали в его руках.
XVI
ПРИЯТНЫЕ НОВОСТИ
Борис Сергеевич не верил своим глазам, пожирая, одно за другим, письма Никольского.
Ах, если бы перед Кривским была любовная переписка!
Как ни обидно, но Борису Сергеевичу несравненно легче было бы узнать о любви жены к проходимцу, даже о неверности ее, чем то, что узнал он в этих проклятых письмах.
К сожалению, в них не было ни клятв, ни уверений, ни намеков о разбитой жизни, но было гораздо худшее.
В них были подробные и обстоятельные ответы на вопросы Евдокии об употреблении ее состояния. В этих письмах делались расчеты, указывались пути, как оформить дело и тому подобное.
«Вот как, вот оно что!» – злобно шептал Борис Сергеевич, укладывая письма обратно.
Лицо его было искажено злобой, когда он вернулся в кабинет. В бешенстве заходил он по комнате.
«Проходимец открывает пути ко спасению! – шептали его тонкие побелевшие губы. – Отдать все меньшей братии… О подлец!»
Борис Сергеевич ядовито усмехнулся, и с уст его срывались отрывистые фразы:
«Благородный подвиг… По всем правилам этих скотов! Возвратить неправедно нажитое… Мерзавец! Целое подробное исчисление наделов, которые можно выкупить!.. Негодяй! У него за душой ничего, так ему легко расписывать пути ко спасению!.. Проходимец!»
Кривский просто задыхался от бешенства.
Надо остановить дуру. Она не понимает, что делает. Это все влияние, этого негодяя, место которого не среди людей, а где-нибудь… Это все гнусные бредни. Борис Сергеевич не допустит. Он не позволит ограбить себя, будущего своего ребенка.
– Это, наконец, грабеж, насилие, преступление! – воскликнул он.
В глазах Бориса Сергеевича Никольский мгновенно вырос в гнусного, вредного злодея. Что делает он там в деревне у его жены?.. Вообще, это подозрительная личность… Он, может быть, под видом спасения, хочет обокрасть жену… Обязанность порядочного человека преследовать таких негодяев!
Солидный, хладнокровный и обыкновенно рассудительный, Борис Сергеевич совсем потерял самообладание. Он увлекался все более и более при воспоминании о семистах тысячах, ускользающих из-под носа. В эти минуты он самым искренним образом считал Никольского врагом общественного спокойствия, злодеем и негодяем, осмелившимся подавать советы жене, мошенником, запускающим руку в чужой карман, в карман Бориса Сергеевича.
О, как пожалел Кривский, что он не может немедленно же расправиться с этим «мерзавцем», как он того заслуживает! Он сделал бы это без всякой жалости. Он сгноил бы его в каком-нибудь тюремном замке… Какая наглость!!..
А жена, эта блаженная дура? Эта идиотка, ищущая спасения!..
Он не позволит ей спастись таким образом. Она – его жена. Он скажет отцу… Он примет меры. Дело идет об интересах семьи. Наконец, жена еще ребенок… Мало ли каких глупостей она может наделать под влиянием какого-нибудь проходимца-апостола?.. Дурак Леонтьев дал ей в руки деньги! Но закон должен прийти на помощь, тем более она теперь беременна, а во время беременности, – вспомнил Борис Сергеевич, – женщины подвержены умопомешательству.
Кривский стал разработывать эту идею, но скоро оставил ее… Идея была неподходящей…
Как же спасти состояние?
Когда Борис Сергеевич несколько успокоился, он с грустью сознался, что бессилен помешать Евдокии, не делая большого скандала. Состояние принадлежит ей. Она вольна распоряжаться. Ничего противозаконного нет в намерениях ее употребить деньги, как она хочет.
На кой же черт он женился? Что он от этого выиграл?
Под боком эта ненавистная дура, испортившая всю его жизнь, и нет исхода!..
Единственный исход – смерть жены.
Мысль эта явилась внезапно и понравилась Борису Сергеевичу до того, что он размечтался на эту тему. Он пробовал гнать эти мечты (все же неловко желать смерти человека!), но невольно снова возвращался к ним. Это был бы такой превосходный исход… Для такой натуры, как Евдокия, жизнь, пожалуй, будет и в тягость. Борис Сергеевич даже философски пожалел Евдокию. Она такая слабая, болезненная… Она не может быть счастлива. А между тем смерть ее развязала бы ему руки…
После родов часто умирают. Особенно после первых родов… «Первые роды трудны!» – дразнил Бориса Сергеевича какой-то голос.
Вошедший лакей прервал сладкие мечты Бориса Сергеевича.
– Господин Сивков просит позволения вас видеть! – проговорил лакей, подавая визитную карточку.
Кривский взглянул на карточку, пожал в недоумении плечами и сказал:
– Я не знаю Сивкова. Что ему надо? Проситель?
– Нет-с, по виду не проситель. Говорит, нужно видеть по делу.
– Ну, зови его…
Через минуту маленькая толстая фигурка, чистенько одетая во все черное, переступила порог кабинета.
– Сивков, поверенный отставного полковника Гуляева, – отрекомендовался сыщик, низко кланяясь.
Борис Сергеевич небрежно кивнул головой и сделал несколько шагов навстречу.
– Извините, что осмелился беспокоить вас! – продолжал господин Сивков. – У меня есть к вам маленькое дельце!
Борис Сергеевич брезгливо оглядел с ног до головы толстую фигурку господина Сивкова и сделал движение изумления, услыхав, что этот господин, выражающийся таким вульгарным тоном, может иметь к нему дело.
– У вас? – иронически переспросил Кривский.
– Точно так-с! – едва улыбнулся Сивков. – У меня. Оно, впрочем, касается не столько вас…
– Вы, верно, один из кредиторов брата? – перебил Борис Сергеевич. – В таком случае совершенно напрасно изволили пожаловать ко мне. Я не плачу его долгов.
– Прошу уделить мне десять минут, Борис Сергеевич; дело гораздо серьезнее, чем вы изволите предполагать! – проговорил господин Сивков серьезным и настойчивым тоном.
Кривский молча указал на кресло около стола и, опускаясь сам, сухо заметил:
– Я слушаю.
Господин Сивков откашлялся и начал:
– Вероятно, вы изволили слышать о пропаже, в июне месяце сего года, из квартиры отставного полковника Гуляева ста тысяч?
– Разве это воровство или, как вы говорите, пропажа относится к вашему делу?
– Немножко-с! – отвечал, опуская глаза, господин Сивков. – Если вы изволили слышать об этом деле, то, вероятно, припомните, что к делу был привлечен статский советник Трамбецкий, ныне умерший. Суд его оправдал, так как никаких веских улик не было, хотя в карманах пальто покойного Трамбецкого и было найдено несколько билетов, из числа принадлежащих господину Гуляеву. Таким образом, хотя дело и рассматривалось на суде, но настоящий виновник этого… этой пропажи, – поправился Сивков, – открыт не был… Для меня по крайней мере не было сомнения, что покойный Трамбецкий просто попался, что называется, как кур во щи… Тем не менее полковнику, как потерпевшему, как вы можете себе представить, было крайне неприятно, что настоящий виновник не найден и, таким образом, деньги безвозвратно потеряны.
– Я бы покорнейше просил вас, милостивый государь, поскорей к делу. Я не могу понять, к чему вы трудитесь рассказывать мне подробности покражи у вашего полковника!
– Полковник поручил это дело мне, – продолжал господин Сивков, как будто не замечая перерыва Бориса Сергеевича. – Действительно, дело было крайне интересное и донельзя таинственное, заставлявшее предполагать необыкновенного… участника.
Господин Сивков на этом месте остановился и, доставая из кармана носовой платок, мельком взглянул на Бориса Сергеевича. Кривский, видимо, начинал интересоваться.
– После долгих и упорных поисков, как, вероятно, вам небезызвестно, никаких следов найдено полицией не было. Но мне, после многих трудов и больших затрат, – я предпринимал по этому случаю два путешествия в провинцию! – мне, наконец, удалось напасть на следы и уяснить это таинственное дело…
– И что ж далее? – машинально произнес Кривский.
– И я счел долгом своим предварительно обратиться к вам, Борис Сергеевич!..
– Но я-то тут при чем? – воскликнул Кривский, чувствуя, как тревожно бьется его сердце.
– Вы ни при чем, но братец ваш, Александр Сергеевич! – произнес чуть слышно сыщик, не глядя на Кривского.
Слова эти, произнесенные таинственным шепотом, заставили Бориса Сергеевича вздрогнуть. Он проговорил с какою-то вдруг охватившею его серьезностью:
– Брат? Какое отношение может иметь мой брат к этому… этому делу?
Он уж избегал употреблять слово «воровство».
– Тут какая-нибудь ошибка, милостивый государь… Брат мой не может иметь отношения к пропаже ста тысяч, и я удивляюсь, как вы позволили себе, милостивый государь, обращаться ко мне с вашими соображениями! – воскликнул Кривский, словно бы желая ободрить себя звуками собственного голоса.
– К сожалению, ошибки нет. Разве позволил бы я себе, Борис Сергеевич, обращаться к вам, не имея осязательных доказательств? Я хоть и учился юридическим наукам больше на практике, а все-таки кое-чему научился… Но только осмелюсь заметить – напрасно изволите беспокоиться, Борис Сергеевич. Дело это поправимое. Можно его отлично уладить. Именно с тою целью я и счел долгом сперва обратиться к вам, чтобы не беспокоить напрасно его высокопревосходительство, Сергея Александровича… Я очень хорошо понимаю: родительские чувства, преклонный их возраст… А ведь, с другой стороны, быть может, одна шалость. Мало ли чего не бывает в молодости, каких увлечений… Может быть, дамочка или спешный карточный должок.
– Но где ж доказательства? говорите ясней, господин Сивков!
– Улики есть, и весьма веские улики, что в этом деле принимал участие Александр Сергеевич…
– То есть он… совершил? – произнес, глядя в сторону, Борис Сергеевич.
– Они-с… Они-с задумали и совершили эту… эту, можно сказать, шалость. Письмо ихнее есть у нас в руках, писанное к Фоме, бывшему камердинеру полковника… Оно хотя и не подписано, но сходство очень большое с почерком Александра Сергеевича… Кроме того, еще платок вашего братца, забытый ими в трактире, где они имели накануне того дня свидание с Фомой… Платок этот оказался у дочери этого самого лакея, как известно, кончившего жизнь самоубийством… Наконец есть еще…
– Довольно… Чего же вы хотите?
– Я преподал, по моему мнению, благоразумный совет моему доверителю не начинать дела, а покончить его миролюбиво, возвратив все компрометирующие документики в полную вашу собственность. Поэтому-то я и обратился к вам, как к старшему братцу и человеку состоятельному… Нам нет никакой нужды губить молодого человека, стоящего на такой прекрасной дороге, и потому, если бы полковник получил обратно пропавшую у него сумму, а равно и возмещение всех расходов, то дело это завтра могло бы окончиться, тем более что мы и просим немного: всего полтораста тысяч…
– Полтораста тысяч! – воскликнул Борис Сергеевич.
– Включая, разумеется, в эту сумму и деньги, принадлежавшие полковнику, то есть пропавшие сто тысяч… Согласитесь, что это не дорого?
Борис Сергеевич после некоторого размышления проговорил:
– К сожалению, я не располагаю такими средствами, чтобы заплатить полтораста тысяч!
«Пусть отец платит за своего любимца!» – решил Борис Сергеевич. А он не может отдать последних своих крох, оставшихся у него от приданого, полученного на руки. С чем он тогда сам останется?
– Очень жаль! – проговорил Сивков. – Следовательно, надо обратиться к его высокопревосходительству?..
– Мне кажется, это самый верный путь.
– Быть может, не угодно ли вам будет самим приготовить вашего батюшку к этому, для него неприятному известию?
– Все равно… удар будет тяжел… Обратитесь лучше сами… Я надеюсь, что вы постараетесь смягчить его… Нет сомнения, что это прискорбное дело уладится.
Сивков встал с места, поклонился и направился к дверям.
– Но если у вашего батюшки не найдется свободной суммы в настоящее время? – проговорил он, останавливаясь у дверей. – Позволите снова обратиться к вам или разрешите действовать на законном основании? Мы медлить не можем.
– У меня нет денег! – проговорил с усилием Борис.
Сивков еще раз поклонился и вышел.
Долго еще просидел Борис Сергеевич, раздумывая, какой негодяй Шурка, решившийся на такое нечестное дело. Кто мог бы ожидать этого от Шурки?.. Впрочем, к сожалению, у Шурки никогда не было никаких принципов, но все-таки подобная подлость… Надо посоветовать отцу отправить его в Ташкент… Подобный брат бесчестит фамилию.
По зрелом размышлении Борис Сергеевич вполне одобрил свое поведение. Отдавать последнее свое состояние за негодяя брата, конечно, глупо, тем более что отец может достать требуемые деньги и спасет честь своего любимца, а вместе с тем и честь имени Кривских! Конечно, он заплатил бы за брата, если бы состояние жены было в его распоряжении, но разве он распоряжается в этом доме?..
Кривский вышел из кабинета мрачный и недовольный. Скоро лакей доложил, что подано кушать.
– Барыне докладывали? – спросил Борис Сергеевич, входя в столовую.
– Их нет дома.
– И не возвращалась?
– Нет, возвратились, но уехали и приказали сказать, что не будут кушать дома.
«Хороша семейная жизнь!» – подумал Борис Сергеевич, садясь за стол.
Он в самом деле чувствовал себя обиженным и даже несчастным.
Совершенно случайно Евдокия слышала почти весь разговор, происходивший между мужем и Сивковым.
Вернувшись домой с прогулки, она собиралась пройти в кабинет сказать мужу, что сегодня не будет обедать дома, а поедет обедать к отцу, но, подойдя к дверям, неплотно затворенным, она поражена была долетевшим до нее именем Трамбецкого.
Евдокия хотела было отойти, но восклицание мужа о брате приковало ее к дверям.
– Подлец! – вырвалось у нее, когда она отошла от дверей, после того как услышала об отказе мужа заплатить деньги. Муж сделался ей отвратителен. Такого бессердечия она не ожидала.
Евдокия тотчас же решила заплатить эти деньги. Ей было жаль старика Кривского. Надо устроить, чтобы старик ничего не узнал.
– Это известие убьет его! – проговорила она.
Она прошла к себе в кабинет и написала записку, в которой просила господина Сивкова не ехать к Кривскому, а переговорить с нею. Она заплатит деньги.
Набросав торопливо несколько строк, она вернулась в залу, чтобы передать ее Сивкову, как только он выйдет из кабинета, но Сивкова уже не было. Он ушел.
Евдокия была встревожена. Что делать? Вероятно, этот господин поехал к старику? Она немедленно же собралась к Кривским, надеясь предупредить Сивкова, если он поехал туда… Она торопила извозчика, но, как нарочно, извозчик ехал тихо.
– Есть кто-нибудь у Сергея Александровича? – быстро спросила Евдокия, входя в швейцарскую.
– Только что один господин прошел к его высокопревосходительству.
– Кто такой?.. Вы не знаете?
– Господин Сивков!
– Опоздала! – тихо промолвила Евдокия печально и поднялась по лестнице.
Навстречу спускался, позвякивая саблей, Шурка, красивый, блестящий и сияющий. От него веяло свежестью и тонким ароматом духов.
Евдокия готова была убежать при виде того самого Шурки, о котором только что слышала.
«Не может же быть, чтобы после того… и такой веселый… довольный?» – подумала она.
Она даже усомнилась, и радость за старика мелькнула в ее сердце.
А Шурка, как ни в чем не бывало, приветствовал ее, ловко кланяясь и целуя ее руку.
Евдокия вся вспыхнула и поспешила отдернуть руку.
– Что с вами, Евдокия Саввишна? Вы сегодня какая-то странная…
Он взглянул на нее светлым, чуть-чуть наглым взглядом.
Евдокия посмотрела на эти выпуклые, безвыразительные глаза и вдруг поняла, что это могло случиться…
– Нет… ничего… Ничего!.. – проронила она совсем тихо и бросилась почти бегом по лестнице.
После она вспомнила, что будто и Шурка сконфузился.
Евдокия подошла в волнении к кабинету, но войти не решилась.
«Бедный, бедный старик!» – вздохнула она и прошла наверх к барышням, попросив камердинера Сергея Александровича тотчас же дать знать ей, когда Сергей Александрович останется один.
– Что с вами?.. На вас лица нет!.. Что случилось? – допрашивали молодую женщину наверху.
Она объяснила свое волнение болезнью и, слушая болтовню двух сестер, тревожно думала о том, что происходит в настоящую минуту в кабинете.
– А Анна Петровна дома? – спросила машинально Евдокия.
– Maman нет дома… Она уехала с визитами…
– А что же вы?..
– Скучно… мы вечером сегодня в театре. Шурка взял ложу во французский театр… Он привезет Денисова.
При имени Шурки Евдокия опять вспыхнула, и перед ней почему-то пронеслось воспоминание из детства, как в кабаке поймали мужика-вора и били его, а он покорно как-то взглядывал…
Невольно Евдокия сравнила…
«Что-то там внизу со стариком?..» – опять подумала Евдокия.
А там происходила следующая сцена.
