Текст книги "«То было давно… там… в России…»"
Автор книги: Константин Коровин
Жанр:
Прочая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 72 страниц) [доступный отрывок для чтения: 26 страниц]
Как я выбирал «Мисс Европу»
Второй раз мне приходится представлять Россию в международном жюри по выбору красивейшей девушки Европы и второй раз я переживаю незабываемое чувство радости, которое дается зрелищем самодовлеющей, абсолютной красоты.
Когда перед нами, судьями, проходили красавицы, посланные всеми странами Европы, трудно было отделаться от мысли, что это – какие-то особые существа, отмеченные печатью высшей милости. Не потому только, что они – красивы: нетрудно и в Париже набрать два десятка красивых женщин. Поражало меня в избранницах, во-первых, их личное обаяние, шарм, та невидимая атмосфера очарования, которая окружает всякую из них и действует на людей прямо магнетически. В них нет ни тени вульгарности, ни капли кокетства. Они несут свою красоту как высший дар и, в свою очередь, одаряют ею нас, простых смертных. И как все кажется серым, когда выходить потом на улицу, в повседневную, некрасивую жизнь!..
Второе обстоятельство, которое я хотел бы отметить, – глубокая «национальность» каждой кандидатки. По-видимому, выборы по отдельным странам производились правильно, в обстановке, исключающей какую-либо подготовку, ибо всякая отдельная «мисс» является, поистине, воплощением своего народа, живым выражением его главных национальных черт. Вот «мисс Франция», напоминающая прекрасную, гордую лань лесов Иль-де-Франс. Вот белокурая Гретхен, со скромной, застенчивой улыбкой красиво очерченного рта – «мисс Германия». Морем дышит цветущая неаполитанка, «мисс Италия»; ведь вот белокурая она, с голубыми глазами, – и все-таки какая типичная, какая несомненная неаполитанка! Мне думается, что, если нам показали бы всех конкуренток, не называя их национальности, – мы бы могли верно указать соответствующие страны…
Наша «мисс Россия» произвела на жюри чарующее впечатление. Веселая, приветливая, наивная – она была живым образом русской девушки. Все в ней русское – от родного, знакомого изгиба бровей и до открытой, радостной улыбки. Глядя на нее, я не переставал думать о нехитром крестьянском слове: «улыбнется – как рублем подарит». Выбор, сделанный жюри «Иллюстрированной России», следует признать в этом году сугубо удачным.
Подивился я еще тому, что некоторые красавицы казались сошедшими с картин известных художников. «Мисс Греция», на которой остановился после долгих колебаний наш выбор, напоминает женщин с полотен английского художника Альма Тадема. Белокурая англичанка напоминает тип Берн Джонса, а стройная как тополь «мисс Франция» заставила меня подумать о Пюви де Шаванне, о его грустных, тянущихся к небу женских силуэтах. Для меня было волнующей радостью это сопоставление: как верно должен был чувствовать художник женский тип, чтобы мы могли в один прекрасный день узреть на земле его реальное воплощение!
О самих выборах можно сказать одно: задача была бесконечно трудна. В наше жюри входили: от Франции – славный художник Альбер Бенар, чья патриархальная фигура производила не только на конкуренток, но и на самих членов ареопага сильное впечатление; от Германии – известный художник и издатель Кебнер; от Англии – также художник, академик Вильям Аблетт; от Австрии – художник Тишлер; от Бельгии – живописец Эмиль Баэс; от Болгарии – скульптор Георгиев; от Дании – художница Герда Вегенер; от Испании – скульптор Сантьяго Бономе; от Греции – художник Галанис; от Голландии – художник-портретист Ван Донген; от Венгрии – живописец Вертес; от Ирландии – художественный критик Ален Денкан; от Италии – скульптор Аутера Маразани; от Польши – скульптор граф Замойский; от Румынии – художник Стоенеско; от Чехословакии – художник Купка; от Турции – художник Мидхат бей; от Югославии – скульптор Ораоватц; и ваш покорный слуга – от России. Победила, как известно, мисс Греция. Она не воплощает тип древней Эллады, как приходилось читать в газетах: нос у нее с горбинкой. Но она прекрасна как богиня; особенно неотразимое впечатление производят ее глаза – бездонные и полные тайной жизни. И рот у нее под стать обитательнице Олимпа…
Я придаю выборам красивейших женщин большое облагораживающее значение. Женщина есть тайна жизни, ее красота и вдохновение. Недаром у Вагнера, в «Сумерках богов», когда увели Фрею, – «боги соскучились». Как посланницы небес, женщины спускаются на нашу серую землю, дают нам жизнь, окружают нас теплом и лаской, смотрят в наши глаза любовным взглядом, – и так же неслышно от земли отлетают… «Ehret die Frauen»[190]190
«Чтите женщин» (нем.).
[Закрыть] – пел юноша Шиллер. Но как чтить их иначе, чем дав им возможность поднести нам, как нездешний дар, вид их гордой и чистой красоты!
Врубель
В конце октября поздно вечером возвращался в свою мастерскую на Долгоруковской улице в Москве. Шел мелкий дождь.
Мимо меня быстро прошел человек, одетый в летнее пальто, с поднятым воротником, с опущенными в карманы руками.
И вдруг я услышал знакомый голос:
– Коровин…
Я обернулся: передо мною стоял Михаил Александрович Врубель. Я не ожидал, что он в Москве, и спросил:
– Давно ты в Москве? Отчего же ты до сих пор не отыскал меня? И Антон здесь…
«Антоном» мы звали Серова («Валентин – Валентоша – Антоша – Антон»).
– Я недавно приехал. Не в том дело. Пойдем в цирк…
– В цирк? Зачем? Поздно…
– Ты никогда не видел такой женщины. Понимаешь? Ты никогда не видел такой красоты…
Врубель стоял передо мной. Котелок его был надвинут на лоб. Худое прекрасное лицо Врубеля выражало в эту минуту какую-то особенную радость, какой-то полет.
– Что ты говоришь?.. Какая красота, – сказал я, – ну, пойдем…
Мы прошли за кулисы цирка мимо каких-то артисток, артистов, собак, лошадей…
– Постой… – остановил меня Врубель, – сейчас как раз ее номер.
Действительно, мимо нас проезжала нарядно одетая балериной – с бледным лицом и нежным взором темных глаз – сидящая высоко на лошади женщина.
– Вот она, смотри…
За ней двигались другие лошади. Несли большие кольца-обручи с натянутой бумагой, через которые прыгают в цирках. Несли высокие табуреты, какие-то другие предметы.
К нам подошел низкого роста человек, перевязанный у пояса красным шарфом, в синей вязаной рубашке, красивый, коренастый и с очень широкой сильной шеей. Он поздоровался с Врубелем, и они заговорили по-итальянски (Врубель говорил на восьми иностранных языках). Врубель познакомил меня с ним. Это был муж цирковой наездницы.
Издали я видел, как она на своей лошади носилась по арене. Она прыгала через обручи. За ней бегал рыжий клоун. Но вот ее номер кончился, и, возвратившись со сцены, она соскочила с лошади, подошла к Врубелю и быстро заговорила с ним по-итальянски. Познакомив меня и с ней, Врубель сказал:
– Мы сейчас поедем вместе… Я живу с ними… Здесь недалеко… Пойдем туда…
Мы пришли с ним в убогую московскую квартиру, где-то на Третьей Мещанской, в деревянном доме, на втором этаже.
На некоторое время мы остались с Врубелем одни. Он зажег лампу. Лампа осветила небольшой, покрытый вязаной салфеткой стол. На нем грудой лежали пустые коробки из-под папирос, краски, кисти. Тут же я увидел стоящие на диване две большие – до самого потолка – картины.
На одной из них огромное лицо женщины, с прямой, высящейся, как столб, шеей, большими глазами, прямо в упор смотрело на меня. В этих глазах была непостижимая глубина взора. Матовые губы, алые, извилистые, выражали печальную кротость. Лики мадонн вспоминались мне!..
На фоне картины были облака – мягко-ритмические, как бы излучающие пучки разложенного на цвета радуги спектра… Лицо женщины было подобно видению… Оно терялось в облаках, переходя в них, ритмически соединяясь с ними и очертаниями формы, и цветовыми созвучиями. Странная, невиданная картина!.. Она не походила ни на что, созданное доселе в живописи…
– Что? – сказал Врубель. – Это она… Ты увидишь… Большая потому, что я так хочу… Эти избитые, вечно одни и те же, размеры мне надоели… Они вовсе не нужны… К чему нужно это подобие правды?.. Все эти головы в прическах куаферов?[191]191
От фр. coiffeur – парикмахер.
[Закрыть] А вот я делаю ее так, как она является воображению… Я знаю, что это испугает всех. Но ведь ничего не существует в отдельности. Эти облака и она – они равно прекрасны. Но формы, формы!.. Я о них думаю… Вы, никто, не знаете, что такое форма… Вы просто все списываете… Как всегда… Ах, как мне все это надоело!..
На том же диване, рядом с картиной женщины, стоял такой же большой картон, и на нем было написано распятие поникшего головой Христа.
Все тело Христа было как бы из мелких-мелких филигранных бриллиантов, и каждая грань их светилась радужным сиянием. По обе стороны Христа – два херувима; и они сияли гранями рубинов и изумрудов. На расстоянии очертания самих фигур не были различимы за этим сиянием… Спускавшиеся драпировки и ткани были отделаны золотом. Фон – Поль Веронез[192]192
Правильно: Веронезе.
[Закрыть], a verte émeraude[193]193
Изумрудно-зеленый (фр.).
[Закрыть]. И на нем – пейзаж с склоняющимися оливковыми деревьями, каких-то удивительных форм, как мелкий-мелкий изысканный узор. Эти две картины, столь противоположные друг другу, были совершенно своеобразны. Они покоряли своей торжественной мощностью.
В комнату вошла артистка-наездница и с нею ее муж. Поспешно и ловко они убрали стол для чая. Муж и жена хлопотали оба. Откупорили красное вино, и хозяйка, посмотрев на меня, на ломаном русском языке сказала:
– Господин, раздевайтесь… Садитесь… Есть… Я вас любит… Вы друг Миша…
А тем временем Врубель и ее муж уже быстро и горячо говорили о каких-то делах цирка, о каких-то несправедливостях, о каких-то завистях и интригах артистической цирковой среды.
Я, невольно вглядываясь в лицо женщины, увидел какую-то особенную торжественность. Ее наряд – зеленая кофта из шерсти-жерсе[194]194
Современное название: джерси.
[Закрыть], красная юбка, пестрый безвкусный наряд, напоминающий попугая, – и бархатная лента на шее с большим помятым золотым медальоном – составляли чрезвычайный контраст с ее прекрасным лицом, как бы явившимся к нам из другого далекого века. Прямая посадка… Изумительной красоты удлиненное лицо… Его торжественность… Какой-то царственной формы лебединая шея… И на ней прекрасная голова с опущенными вниз глазами – глазами невыразимой кротости – такие прекрасные глаза бывают у лошадей и оленей…
Я помню – у одного убитого на моей охоте лося были такие же чистые, такие же кроткие глаза…
Мы долго сидели за столом, и разговор Врубеля с хозяином квартиры продолжался по-прежнему оживленно. В их разговор, все о той же цирковой жизни, изредка вмешивалась и она, вставляя в него отдельные замечания.
«Странно, – подумал я, – какой особенный человек Врубель!.. Почему он увлечен этими далекими от него интересами цирка?.. И как он оживлен, разговаривая о том, что кто-то кого-то победил в цирковом трюке и что кто-то не смог спрыгнуть с трапеции на каком-то восьмом кругу… Странно…»
Так прошел этот вечер.
Я поднялся из-за стола и стал прощаться. Я условился с Врубелем, что он на другой же день утром придет в мою мастерскую.
Помню, помогая надеть пальто, артистка-наездница сказала мне:
– Я вас очень любит… Картины Врубель тоже… Он Джотто… Да, да, даже больше… Искусство понимайт очень трудно… Мало понимайт искусство… Бог и искусство мало понимайт…
По дороге домой, на Долгоруковскую улицу, на убогом московском извозчике, в 2 часа ночи, я думал:
«Особенный человек Врубель… Какой замечательной, какой искренней души!.. Но что это такое?.. Поклонение красоте этой женщины?.. Да, она красива – особенно красива. „Искусство и Бога мало кто понимает“… Как странно было услышать это из уст цирковой артистки».
* * *
На другое утро, в 10 часов, Врубель приехал ко мне. Моя большая деревянная мастерская в саду архитектора Червенки на Долгоруковской улице в Москве была прекрасна. Врубель восхищался ею. Я предложил ему поселиться у меня. И спустя два часа Врубель и его картины поместились у меня в мастерской.
Кроме картин, красок и кистей у Врубеля не было ровно ничего. И в то же время, как всегда, он был чрезвычайно элегантно одет. Мы поехали с ним завтракать в «Эрмитаж». Дорогой, по его желанию, мы заехали на Кузнецкий Мост, в магазин Дарзанс[195]195
магазин Дарзанс – располагался на Кузнецком Мосту в известном на всю Москву доме Татищева, славившемся магазинами; магазин купца Дарзанса «Город Париж» поражал современников универсальностью товаров.
[Закрыть], – и он накупил там одеколона, парижских духов, модных рубах, галстухов…
Помню, за завтраком в «Эрмитаже» он очень интересовался разными сортами вин и поспорил по поводу марки поданной нам бутылки с метрдотелем. Тут же, в «Эрмитаже», я познакомил тогда его с Мамонтовым, Саввой Ивановичем…
* * *
Когда к нам в мастерскую пришел Серов, он недоуменными глазами посмотрел на большие картины Врубеля и опустил голову.
– Замечательно… – сказал я. – Не правда ли?..
– Не знаю… – ответил Серов.
– По-твоему, это не то? – спросил Врубель, обращаясь к Серову. – А т-а-к я не хочу… Скучно… Все одинаковы, как гробы… Я не хочу этого… Я не интересуюсь, кто как умеет… Все уже написано так, как никому уже не написать… А я хочу другого…
– Может быть, ты и прав, Михаил Александрович, – сказал Серов, – но я-то этого не понимаю…
– А я не понимаю середины… Я не люблю то, что похоже на натуру… Я вижу не людей, а сплав чего-то… прекрасного и ужасного!.. Слово и язык искусства не есть копия и натура, а художник и его восхищение… Но об этом не стоит говорить… Это долго и бесполезно… Ах, меня совсем не интересует – кто как пишет теперь… Я просто не могу смотреть на все это… Неприятно. Краски в тубах прекраснее, чем теперешние произведения художников! Вы счастливцы… Вы смотрите выставки, восхищаетесь… Находите какую-то разницу нового от старого, какие-то достижения… А я никаких не вижу… Не смотрю и не люблю смотреть… Мне просто представляется все одинаково плохим и невозможно скучным… Лучшее, что я вижу теперь, это – ярлыки на бутылках коньяков и ликеров… Какие они бывают замечательные!.. За границею с этим ушли очень далеко вперед. А какие ярлыки на шампанском!.. Сделать их вовсе не просто… Не думайте…
Серов вскоре простился и ушел. А мы поехали к Мамонтову.
* * *
– Какой же русский художник тебе нравится? – спросил я однажды Врубеля.
– Какой?.. Много хороших художников русских… – ответил Врубель. – Иванов – величайший… Он очень постиг декоративность форм. Декоративность концепции на холсте… Его этюды поразительные… Но он не оставил после себя следа… А Тропинин?..
– А кто за границей восхищает тебя?
– Ватикан.
Врубель хорошо знал искусство итальянцев, Ренессанс. Он постиг его глубины. Любил Италию и много раз ездил туда.
* * *
Чем более жили мы с Врубелем, тем более я убеждался, что он нездешний жилец, что он пришел к нам откуда-то, издалека, и что вся бездна глубины души его нездешняя, что он пришелец, мимоходом проходящий по путям нашей жизни. Порой внешне он казался таким же, как и все… Он мог дружить со всеми. В ресторанах он мог часами разговаривать с метрдотелем, с промотавшимся игроком, с каким-нибудь помещиком или персидским ханом, с самим содержателем трактира «Теремок» в Сокольниках. Но однажды, познакомившись у меня с Поленовым, он промолчал целый вечер.
* * *
Получив от Кушнерева наказ иллюстрировать Лермонтова[196]196
Получив от Кушнерева наказ иллюстрировать Лермонтова… – надворный советник И. Н. Кушнерев в 1869 г. открыл в Москве переплетное заведение, достаточно скоро превратившееся в одно из крупнейших издательств, специализирующихся на издании изящной литературы (знаменитая Типография т-ва «Кушнерев и К°»). Большая заслуга в этом принадлежит П. П. Кончаловскому, назначенному заведующим издательством. Он активно привлекал к работе молодых художников, ставших впоследствии его друзьями, – В. А. Серова, К. А. Коровина, А. М. Васнецова и М. А. Врубеля.
[Закрыть], он разрезал свой эскиз Распятия, о котором я говорил выше, на части, и оклеив бумагой, сделал на этих разрезанных кусках свои знаменитые иллюстрации к «Демону»[197]197
…свои знаменитые иллюстрации к «Демону» – именно Врубелю поручил Кончаловский сделать иллюстрации к юбилейному изданию М. Ю. Лермонтова 1891 г. Созданные Врубелем образы Демона и Тамары поражают до сих пор.
[Закрыть]. Тогда же он уничтожил и свой огромный холст с портретом итальянки-наездницы, которую, кстати сказать, переехав ко мне, он более никогда не встречал.
– Зачем ты погубил свое «Распятие»? – спросил я Врубеля.
– Все равно… Никому это не нужно…
* * *
Однажды в мою мастерскую пришел П. М. Третьяков. Он смотрел мои работы. А в стороне, тут же, рядом, стояли эскизы Врубеля «Тамара в гробу», «Выстрел», «Хождение Христа по водам»…
Я сказал:
– Посмотрите. Это Врубель. Какие у него замечательные произведения…
Павел Михайлович посмотрел. Потом, отвернувшись, сразу стал прощаться со мной…
– Я этого не понимаю… Прощайте, – сказал он и ушел.
Пришел Врубель. Я рассказал ему, что был Третьяков и что он сказал.
Врубель сразу повеселел и рассмеялся.
– Чему же ты радуешься? – спросил я.
– Плохо было бы, если бы он сказал, что хорошо…
Какая добрая была улыбка у Врубеля! Какая мягкость была в ней… В нем не было ничего злого, ни в малейшей степени, ничуть… Он смеялся и всегда был остроумным… Временами Врубель, конечно, и сердился. Но – странная вещь! – чаще на плохо пришитую пуговицу, чем на не понравившуюся ему мысль или неприятное в человеке… Когда ему бывали неприятны чьи-нибудь слова, он опускал голову и торопился перевести разговор на другую тему. Он никогда не спорил с художниками. При Репине, Васнецове, Сурикове, встречаясь с ними у Мамонтова, он обычно не участвовал в общей беседе. Во время подобных встреч – на людях – он выглядел иностранцем, чужаком, появившимся в русской среде откуда-то со стороны…
* * *
Однажды я застал Врубеля за довольно странной работой: на голубом атласе широкой ленты он витиеватыми буквами, какого-то чрезвычайно сложного и фантастического стиля, отчетливо и остро, без всякого предварительного эскиза, делал надпись золотом:
Карлу Евгеньевичу слава!
Боже, Левочку храни!
Шурочке привет!
И все.
– Что это такое ты делаешь? – спросил я.
Врубель, смеясь, рассказал мне, что из соседнего дома пришел хозяин-немец, у которого серебряная свадьба, и что эта лента нужна для украшения золотого рога изобилия, в котором будут конфекты. Карл Евгеньевич – доктор: он вылечил Левочку, а Шурочка, это – мать его, героиня серебряной свадьбы…
Но как эта работа была выполнена! Какой редкой красоты были буквы и как великолепен был стильный орнамент!.. А сделано это было в полчаса.
* * *
Врубелевские иллюстрации к «Демону» Лермонтова вызвали бурное негодование. Все завопило по его адресу: «декадентство». Меня эта кличка бессмысленно и глупо увенчала еще до этого. Но по отношению к Врубелю эта травля дошла до величайшего ожесточения. Его начали сторониться. И заказанные ему графом С. Ю. Витте для Нижегородской Промышленной выставки[198]198
…для Нижегородской Промышленной выставки… – см. прим. к с. 63154
Северный павильон на Нижегородской выставке – выставка 1896 г. в Нижнем Новгороде посвящалась Русскому Северу.
[Закрыть].
[Закрыть] два огромных панно – «Микула Селянинович» и «Принцесса Грез»[199]199
Правильно: «Принцесса Грёза».
[Закрыть], – уже доставленные в Нижний, по приговору Академии художеств были сняты и вынесены из павильона вон.
Вместе с Врубелем мы приехали в Нижний (на этой выставке мною был построен отдел, посвященный Крайнему Северу, и в нем висели мои панно природных богатств нашего русского Севера). Помню, мы сидели с ним в этот день и час в ресторане. Мимо нас прошел ареопаг судей – академиков. Среди них были Беклемишев, Мясоедов, Ярошенко, Вл. Маковский, Киселев… Они шли судить Врубеля. Лишь один из них поздоровался с Врубелем: это был Киселев. Остальные сделали вид, что не заметили его. Академический ареопаг постановил – снять панно, и их сняли.
С. И. Мамонтов тогда же немедленно, тут же, рядом с выставкой, выстроил на свой счет особый павильон и выставил в нем огромные панно Врубеля.
Пресса выла: «декадент!» – и радовалась расправе над Врубелем.
Когда мамонтовский павильон был готов, я был на его открытии с самим Саввой Ивановичем, и на наших глазах там разыгралась удивительная сцена.
Несколько студентов с барышнями стояли у барьера, отделявшего панно от публики, и, рассматривая их, громко обсуждали и отчаянно смеялись над ними. Один из студентов, самый старший по внешности, однако, не ограничился одними насмешками, но, подойдя возможно ближе к «Микуле Селяниновичу», плюнул прямо на холст Врубеля. И общий одобрительный смех поддержал его.
Савва Иванович выразительно посмотрел мне в глаза:
– А шестая-то держава[200]200
А шестая-то держава… – выражение «шестая держава» подчеркивало независимость и могущество прессы.
[Закрыть], – сказал он, – силища. Ох, страшная штука – пропаганда! Я думаю: а что Пушкин? Не был ли бы и он оплеван теперь? Наверное, тоже назвали бы «декадентом»… А кто понимает, в сущности, это иностранное слово: «декадентство»…
* * *
Выставка «Мира Искусства» в Петербурге[201]201
Выставка «Мира Искусства» в Петербурге – «Мир Искусства» – художественное объединение конца ХІХ-начала XX в. Его возникновению предшествовал «кружок самообразования», организованный в конце 1880-х гг. Его ядро составляли выпускники частной гимназии К. И. Мая – А. Н. Бенуа, Д. В. Философов, В. Ф. Нувель. Позже к ним присоединились Л. С. Бакст, С. П. Дягилев, Е. Е. Лансере, А. П. Нурок, К. А. Сомов. Их первым публичным выступлением стала «Выставка русских и финляндских художников», организованная в 1898 г. в Музее Центрального училища техники рисования барона Штиглица. Наряду с членами кружка в выставке участвовали А. М. Васнецов, М. А. Врубель, К. А. Коровин, И. И. Левитан, С. В. Малютин, М. В. Нестеров, А. П. Рябушкин, В. А. Серов и другие художники. В ноябре того же года начал выходить журнал «Мир Искусства», давший название новому художественному объединению. Обложку первого номера журнала выполнил К. А. Коровин (см. прим. к с. 61147
…встретил С. П. Дягилева… – знакомство Дягилева с Коровиным, судя по всему, состоялось в 1898 г.
…мы затеяли… издать журнал «Мир Искусства» – первый номер журнала «Мир Искусства», обложку которого выполнил К. А. Коровин, вышел в 1898 г.; журнал выходил с 1898 по 1904 г.
[Закрыть]). «Мир Искусства» организовывал художественные выставки. Первая прошла в январе-феврале 1899 г. в Музее барона Штиглица, в 1900–1903 гг. в Петербурге состоялось еще четыре выставки журнала. Картина Врубеля «Сирень» экспонировалась на Третьей выставке «Мира Искусства», которая проходила с 10 января по 6 февраля 1901 г. в залах Академии художеств.
[Закрыть].
Врубель в это время был уже в больнице. На этой выставке была выставлена его «Сирень» и мои парижские панно.
Государь и Великий Князь Владимир Александрович были на этой выставке. Дягилев, организатор выставки, сопровождал Государя. Позади, в свите, был и гр. И. И. Толстой, вице-президент Академии художеств.
Государь, посмотрев на картину Врубеля, сказал:
– Это мне нравится. Кто это?
Владимир Александрович, наоборот, громким голосом запротестовал.
– Это Врубель, Ваше Величество, – ответил Дягилев.
– Врубель, Врубель… – как бы что-то вспоминая, проговорил Государь и вдруг, обернувшись назад, прибавил: – Граф! Иван Иванович! Ведь это тот, которого казнили в Нижнем?..
На лице гр. И. И. Толстого, на обращенные к нему слова Государя, несколько подавшегося вперед, расплылась странная улыбка.
* * *
Врубель умер[202]202
Врубель умер – М. А. Врубель умер 1 апреля 1910 г.
[Закрыть].
Я не был в России в то время и не мог быть на его погребении. Но я слышал, что его гроб несли его гонители и его несправедливые судьи. Теперь их тоже нет в живых. Но, помню, как-то я сказал Михаилу Александровичу:
– Есть страшный черт, дьявол… Я его боюсь… Этот дьявол есть непонимание…
* * *
Ко мне в мастерскую пришел П. М. Третьяков и спросил:
– Нет ли у вас чего-нибудь из эскизов Врубеля?
– Как же… вот это его эскиз.
Я показал ему «Хождение по водам Христа». На другой стороне этого же картона был эскиз занавеса для Частной оперы Мамонтова: на нем – вся роскошь эпохи Чинквеченто – певцы Италии, окруженные прекрасными девушками на фоне итальянской ночи.
Третьяков долго смотрел на эту вещь и спросил меня, не могу ли я уступить ему ее.
– Я очень рад, – сказал я Павлу Михайловичу, – что вы хотите приобрести эту вещь… Она прекрасна… Позвольте мне подарить ее вам…
* * *
После смерти П. М. Третьякова вывешенный в раме в Третьяковской галерее эскиз Врубеля «Хождение по водам» заставил меня обратиться в комитет, заведующий галереей, с указанием, что на обратной стороне его находится другой отличный эскиз занавеса того же автора. Комитет Третьяковской галереи внимательно отнесся к моим словам и, разделив картон на два листа, извлек на свет Божий и этот второй врубелевский эскиз, спрятанный было навеки за рамой.
Как все это странно!..
В Третьяковской галерее и сейчас висят эти два эскиза Врубеля.
Да, Врубель был проходящий по нашей земле пришелец к нам из другого мира… И он был гений…
