Текст книги "Шелковый Путь (ЛП)"

Автор книги: Колин Фалконер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

– Это пайцза, печать самого Императора. Если его лошадь охромеет, он может заставить любого человека отдать ему свою лошадь под страхом смерти. Ты удивлен, варвар. Разве у вас, откуда ты родом, нет ничего подобного?

Жоссеран не знал, что ему ответить. «Я никогда не видел ничего подобного», – подумал он. Но сколько я должен рассказывать этим татарам о нас? Они и так называют нас варварами.

По его прикидкам, ямская станция встречалась примерно через каждые восемь лиг. Они походили на магометанские караван-сараи, но были гораздо роскошнее тех, что он видел в пустыне. Большинство из них были окружены зелеными лугами, где паслись сотни лошадей, другие ждали в конюшнях, готовые к оседланию в любой момент.

По прибытии их всегда ждал императорский чиновник, и Жоссерану с Уильямом выделяли отдельные комнаты с деревянными кроватями, а иногда даже с шелковыми покрывалами. Были даже слуги, которые приносили им угощения.

Лишения Такла-Макана уже казались далеким воспоминанием.

***

LXVI

Они ехали вдоль великой реки между высоких зеленых ущелий. Деревни здесь стояли так близко друг к другу, что, покинув одну, они уже видели стены следующей. Повсюду простирались богатые пастбища, усеянные обнесенными стенами фермами; глинобитные дома с соломенными крышами жались под редкими рощицами тополей; мужчины с жилистыми мышцами пахали поля на волах или ловили рыбу на мелководье.

Повсюду Жоссеран видел руины сторожевых башен и крепостей, ворот и барбаканов, пришедших в упадок. Что там говорил старый монах? Империи строятся и рушатся; даже Чингисхан не жил вечно.

Река, словно желтая вена, текла в самое сердце Катая. Ущелья над ней были испещрены рисовыми полями, а желтые лессовые утесы – усеяны рядами пещер. Люди веяли зерно на солнце, а на ночь уходили в горы, как это было на протяжении тысяч лет.

Все казалось странным, пугающим и притягательным одновременно: демонический лязг цимбал и заунывный бой гонга из храмов; ритмичное пение жрецов; массивные статуи Боркана, возлежавшие у дороги, расписанные невероятными красками. Однажды он увидел статую высотой в десять человек, высеченную из голой скалы в утесе.

Шелковый путь больше не был пустынным местом, он был забит скрипучими повозками, крестьянами, бредущими на рынок с корзинами фруктов и овощей на бамбуковых коромыслах. Небольшие караваны из нескольких мулов или верблюдов везли шелка и чаи с юга. Иногда Жоссеран слышал, как мимо пробегает императорский почтальон со своим большим поясом с колокольчиками. Они видели бесчисленные сады тутовых деревьев, где собирали коконы шелкопряда для драгоценного шелка.

Деревни, которые они проезжали, были в основном бедными, хижины – из глины, соломы и камыша. По грязным переулкам ковыляли свиньи и гуси; голозадые дети испражнялись в канавах.

Однажды они встретили похоронную процессию. Гробовой ящик был покрыт ослепительными шелковыми покрывалами, а скорбящие смеялись и пели, словно это был праздничный день. Сзади шла труппа музыкантов, завывали трубы. Жоссеран никогда не знал похорон, которые не были бы поводом для скорбного молчания, и вид людей, празднующих смерть, его поразил.

– Они радуются за умершего, – сказал Сартак. – Ему больше не нужно беспокоиться о мирских заботах. А громкие звуки отгоняют злых духов. – Он наклонился ближе. – Должно быть, я и сам злой дух, потому что тоже ненавижу звук этих труб! – И он рассмеялся.

Люди Срединного царства находили их столь же любопытными, а возможно, и еще более ужасающими. Пухлые, луноликие дети, сидевшие на корточках под крытыми воротами, с криками ужаса убегали внутрь при их приближении, указывая на них пальцами. Седобородые старики откладывали свои длинные трубки и смотрели с открытыми ртами; старухи в стеганых жилетах и штанах, с беззубыми ртами и невероятно маленькими ножками в туфельках, спешили в свои лачуги, воя, как малые дети.

Однажды поздно вечером они увидели один из величайших городов, какие Жоссерану доводилось видеть, больше даже Константинополя, Венеции или Рима. Стены, по его прикидкам, простирались на семь или восемь лиг, исчезая в тумане по обе стороны. Барабанные башни и пагоды вздымались в поразительном изобилии.

Назывался он, как сказал Сартак, Кэньчжань-фу, и именно здесь начинался Шелковый путь. Там жило более миллиона человек, сказал он.

– Здесь мы встретимся с Хубилаем? – спросил его Жоссеран.

– Нет, варвар, – рассмеялся он. – Мы едем в город получше этого!

В то время Жоссеран счел это пустым хвастовством.

Но в Кэньчжань-фу они не остановились. Вместо этого они последовали на север вдоль Желтой реки. Она вздулась от дождей и была густой от грязи, теперь не желтой, а красновато-коричневой. Они миновали еще один великий город, который татары называли Тайюань, и очень поздно вечером наткнулись на зрелище, от которого Жоссеран с недоверием разинул рот.

Впереди них была стена из утрамбованной земли и сырцового кирпича. Она тянулась на многие мили по холмам, извиваясь, как змея, прежде чем окончательно исчезнуть в тумане. Высотой она была в два или три человеческих роста. По всей ее длине в обе стороны были построены сторожевые башни.

– Клянусь яйцами святого Иосифа, – сказал Жоссеран.

Сартак спешился у подножия стены. Они последовали за ним, ведя своих лошадей по пандусу к зубчатым стенам, где снова сели верхом и поехали по дороге на вершине. Они продолжали ехать по этим стенам не часы, а несколько дней. Они миновали бесконечные караульные помещения. Солдаты, несшие службу на стенах, были вооружены, как и их эскорт, и несли те же зеленые и белые бунчуки.

Они так и не достигли конца этого поразительного сооружения. Задолго до этого они прибыли в Шанду.

***

LXVII

«Может, и хорошо, что вмешались боги, – думала Хутулун. – Кто знает, на какое безумие я могла бы пойти, если бы не они?»

Я – царевна, татарка, дочь великого вождя; он был варваром, да еще и уродливым. И все же сердце мое замирало всякий раз, когда я смотрела на него. Я никогда прежде не чувствовала ничего подобного, когда была с мужчиной из своего племени, и теперь я жажду снова это почувствовать.

Я уже скучаю по нему. Ночью, когда я буду летать с духами вечного Голубого Неба, я снова буду искать его. Я никогда его не забуду.

Наковальня серой грозовой тучи нависла над горами. Начались летние дожди, и вся округа мерцала от воды. Травяной океан степи был устлан дикими цветами – желтыми, пурпурными, карминовыми и фиолетовыми, а овцы, пасшиеся в долине, уже так разжирели, что ковыляли, как гуси. В каждой юрте, в каждой долине кожаные бурдюки, висевшие у входа, раздулись, набухнув от кумыса.

Из юрт, разбросанных по равнине, показывались лица, люди прикрывали глаза от яркого солнца, глядя, как мимо проносятся чужаки. Пастушьи собаки с воем бросались им навстречу, какое-то время бежали рядом, а потом снова отворачивали и возвращались домой.

Над солнцем пролетела стая диких гусей. Пустыня была всего лишь сном.

Но каким сном! Сном, стоившим жизни шестнадцати ее братьев, а также Одноглазого, их погонщика верблюдов, с горлом, вспоротым копьем всадника. Дюжину вырезали там, на равнине, конники Хубилая, еще четверо умерли от ран за время долгого пути обратно через Такла-Макан.

После засады, устроенной воинами Хубилая, она подумывала немедленно вернуться к отцу в Фергану. Но отложила эту неприятную перспективу, решив, что сначала о предательстве Хубилая следует доложить лично Хану ханов, Ариг-Буге.

В Кашгаре она обменяла уцелевших верблюдов на лошадей и повела остатки своего отряда вскачь через северную степь. После гибели стольких товарищей она находила утешение в самой скачке, в том, чтобы забыть о случившемся в пустыне. Так было легче забыть и то, что сказал ей Жосс-ран у озера-полумесяца, и то, как крепко он обнимал ее во время бури.

Такие воспоминания теперь должны были принадлежать другой Хутулун.

Однажды они осадили коней на высоком хребте и посмотрели вниз на Каракорум, Город Черных Песков, столицу Синих Монголов. На сочных пастбищах внизу по всей равнине были разбросаны тысячи и тысячи войлочных юрт. В центре этого огромного становища в лучах предзакатного солнца сверкали нефритом и золотом затейливые крыши нескольких деревянных пагод. В синее небо упирались ступы дюжины храмов, а среди них приютился купол единственной магометанской мечети. За городом в затопленных пастбищах отражалось белое ожерелье гор.

«И пустыня была всего лишь сном», – снова напомнила она себе, ведя потрепанные остатки своего отряда вниз по холмам к Каракоруму. – Всего лишь сон».

Укрепления города были чисто символическими, ибо власть Великого хана Монгольской Орды над всей Азией была неоспорима. Земляные валы вокруг города едва достигали человеческого роста, ров был не глубже.

Вход в город охраняли две каменные черепахи. Здесь были установлены императорские указы Великого хана, яса Чингисхана, высеченные на каменных плитах высотой в два человеческих роста, с драконами, вырезанными на навершии стелы. Они были написаны плавной уйгурской вязью, которую татары позаимствовали у одного из своих вассальных народов.

Силою Вечного Неба и по велению Вселенского Правителя Империи Монголов…

Хутулун бывала здесь лишь однажды, с отцом, на курултае, избравшем Мункэ Ханом ханов. Тогда она была еще ребенком, и ее воспоминания о городе были смутными, его чудеса – преувеличенными детским воображением. Тогда он казался ей невероятно огромным.

На самом деле в его сердце было всего несколько зданий: деревянные пагоды дворца да несколько зернохранилищ и конюшен из грубо отесанного камня. Был также тесный квартал из сырцового кирпича и соломы, где в грязных улочках трудились катайские шорники.

Въехав в город, они оказались в гуще суматохи овечьего рынка. Они вели коней по густой, вонючей грязи, слыша гул дюжины разных языков, оглушительное блеяние животных, которых забивали или продавали.

Они миновали большой дом с изогнутыми красными крышами, притолоки которого были украшены золотыми драконами. Впереди виднелись стены дворца. Она слышала пение монахов, рокот шаманских барабанов.

Они подошли к двум массивным деревянным воротам, утыканным гвоздями. Императорская стража шагнула вперед, потребовала их оружие и расспросила о цели их визита. Установив ее личность, офицер стражи проводил Хутулун и ее спутников в таможню – длинное и узкое здание, поддерживаемое толстыми деревянными столбами. В центре комнаты стояла кирпичная печь, у которой стражники грели руки. Они с холодным подозрением разглядывали Хутулун и ее спутников.

Наконец им разрешили пройти через еще одни ворота и войти в безмолвное сердце Каракорума.

Дворец Хана ханов возвышался над болотом на холме из утрамбованной земли. Его архитектура была заимствована у катайцев. По колоннам извивались драконы, его ярусная крыша заканчивалась завитками лакированной черепицы киноварного, нефритового и золотого цветов.

Вокруг него теснились хранилища, сокровищницы и личные покои Золотого рода; меньшие дворцы, где придворные секретари занимались делами империи кагана, были соединены с ним крытыми переходами, словно спицы колеса.

В дальнем конце царского владения она мельком увидела еще один холм, на котором были установлены большие юрты из белого войлока. Днем Хан ханов и его царевичи могли теперь принимать своих гостей в этом великолепном дворце, но, по крайней мере, ночью они все еще спали с дымовым отверстием над головой, как истинные татары.

Катайцы называли его Дворцом Мириад Спокойствий; сами татары звали его просто Карши, Дворец.

Входной зал поддерживался толстыми лакированными столбами, а сводчатый потолок бушевал позолоченными драконами. Хутулун и ее эскорт остановились перед тремя массивными дверьми, сверкавшими сусальным золотом, которые по обе стороны охраняли фигуры медведя и льва.

Хранители дворца, члены личной охраны Великого хана, снова обыскали их на предмет оружия, затем вышел камергер, чтобы проводить их внутрь. Они вошли с южной стороны зала, стараясь не наступить на порог, и были введены в присутствие Силы Божьей на Земле, Повелителя Тронов, Правителя Правителей, Великого хана Синих Монголов.

***

LXVIII

Это было самое захватывающее зрелище, какое ей когда-либо доводилось видеть.

Глазурованная аквамариновая плитка под ее ногами, казалось, мерцала, словно она шла по поверхности озера. Колоннады на гранитных основаниях были выкрашены в багряный цвет и отлакированы до блеска. Золоточешуйчатые драконы извивались вверх к огромному сводчатому потолку, их когти были выпущены, зеленые крылья расправлены.

Дворец был построен в форме креста. С севера на юг тянулся неф, а вдоль трансептов сквозь узорчатые окна пробивались золотые лучи света. Шесть рядов колоннад, по три с каждой стороны нефа, вели к возвышению в северном конце зала, приковывая внимание всех входящих к фигуре, возлежавшей там, во главе двух пролетов мраморных ступеней.

Хан ханов покоился на ложе из цельного черного дерева. Его трон был инкрустирован золотом, жемчугом и нефритом и укрыт шатром из пурпурного шелка. Несмотря на великолепие обстановки, Хутулун отметила, что двор был устроен по традиционному образцу татарской юрты: ниже кагана и справа от него было еще одно возвышение, где сидели его сыновья и братья. Слева – похожая платформа для его жен и дочерей.

Вдоль стен на возвышениях сидели другие члены Золотого рода. Хутулун видела богатые меха и парчу, нутряной блеск рубинов.

В центре зала горел костер из корней шиповника и полыни.

Шел пир, ибо Каракорум все еще праздновал возведение Ариг-Буги в сан Великого хана. От котлов с кипящей бараниной поднимался пар. Мужчины пили кумыс из серебряных чаш, и при каждом тосте шаманы в белых одеждах окропляли немного кобыльего молока по четырем углам зала, чтобы умилостивить духов Голубого Неба.

– Тебе следует подождать, пока пир закончится, – прошептал ей камергер. – Каган выслушает тебя тогда.

Но к тому времени, как собравшиеся закончили свое застолье, большинство придворных на мужской стороне зала уже валялись на коврах в оцепенении. Привели жонглеров, акробатов и глотателей огня, чтобы развлечь тех, кто еще держался на ногах.

Наконец в зал на длинной серебряной цепи ввели снежного барса. Сопровождающий снял с него ошейник, и барс послушно прошествовал вверх по ступеням трона и лег, словно в поклоне, у ног Великого хана.

«Дешевый трюк, – подумала Хутулун. – Я бы предпочла, чтобы мой каган доказал свою доблесть, выйдя на дикого барса с одной лишь стрелой в тетиве».

Камергер повернулся к ней и жестом пригласил вперед, дабы она могла донести свои вести до Хана ханов.

Ариг-Буга, затуманенный выпивкой и едой, развалился на диване. Хутулун мельком увидела ореол меха вокруг жидкой бороды и жестокий рот. Он смотрел на нее с диким безразличием. Рубины на его пальцах блестели, как старая кровь.

Она поприветствовала его, опустившись на колени, как того требовал обычай, и поведала свою историю. Когда она рассказала о судьбе христианских послов, по залу пронеслись гневные возгласы. Налетчики, захватившие их, объявила она, даже не пытались скрыть, кто они. Это были воины из личной императорской гвардии Хубилая.

Когда она закончила свой рассказ, повисла долгая тишина. Хан ханов обвел зал взглядом, его брови сдвинулись в недовольстве. Он, без сомнения, был пьян, но когда он заговорил, голос его был достаточно ясен.

– Мой брат жаждет трона Чингисхана, который по праву мой, ибо я избран на курултае! Он ослушался ясы, что дал нам наш дед, Чингисхан, и да убоится он возмездия монгольской орды!

Его полководцы одобрительно зарычали. По крайней мере, те, что еще были трезвы.

– Мы все знаем, что он стал тем, кого презирает каждый монгол, – выкрикнул Ариг-Буга. – Китайцем, нашим извечным врагом! Он знает, что вы, его собственный народ, не любите его, и теперь он натравливает на нас тех, кого мы покорили! Он называет себя Чжун-тун, как китайский император. Он правит, как китаец, с секретариатами, придворными и писцами! Он даже называет себя Сыном Неба! Он лебезит перед китайцами, словно они победители, а мы – побежденные!

Снова гневный ропот.

Хутулун, все еще стоявшая на коленях, поняла, что Ариг-Буга, возможно, уже слышал ее новости. Его речь звучала так, словно была тщательно отрепетирована.

– У него есть Управление по строительству и охране Шанду! У него есть Двор императорского табуна, Двор императорской сбруи, Директорат по кормам для животных. Директорат по кормам для животных! Зачем внуку Чингисхана такое нужно? Доброму татарскому коню достаточно выпустить его в поле, и он найдет себе еду и под десятью футами снега! Он заставил китайских генералов и бюрократов короновать его императором Китая, потому что знает, что мы, монголы, никогда не коронуем его Ханом ханов!

Собравшиеся закричали и приветствовали его. Барс сел, навострив уши.

– Хубилай отправился в Катай львом, а они сделали из него ягненка. Мой брат разучился ездить верхом! – выкрикнул он – худшее оскорбление, которое татарин мог сказать о другом. – Мы пойдем на Шанду с армией наших лучших всадников и сотрем его город в пыль!

Поднялся невообразимый шум.

«Огненная буря должна была разразиться», – подумала Хутулун, пока придворные вокруг нее выли, требуя крови Хубилая.

И, похоже, Жосс-ран – та молния, что высечет искру.

***

LXIX

Для Хутулун Каракорум был одновременно и чудом, и разочарованием. Она гадала, одобрил бы Чингисхан то, что его потомки строят себе дворцы, подобные тем, что он всю жизнь разрушал.

Через равнину от реки Орхон был прорыт канал, чтобы приводить в движение водяное колесо для городских кузниц. Но в этих кузницах ковали не только наконечники для стрел, мечи и колеса для осадных машин, но также кирки и плуги, мотыги и серпы.

Они возделывали равнину, с тошнотворным содроганием поняла она. Татары становились земледельцами, теми, кого они всегда презирали.

Ариг-Буга мог поносить своего брата Хубилая, но было ясно, что и он сам – не Чингисхан. Удобства его дворца одновременно поражали и удручали ее. В подвале была кирпичная печь, которая по каменным дымоходам подавала теплый воздух во все здание. Таким образом, каждая комната дворца ночью оставалась теплой. Это было впечатляющее достижение, но разве так должен жить татарский всадник?

А еще было серебряное дерево.

Чингисхан и сменившие его каганы брали в плен ремесленников и мастеров из городов, завоеванных ими в Персии, Катае и даже в Европе. Среди них был и мастер-золотых-дел, которого привезли из похода на далекую землю под названием Венгрия два десятилетия назад. Ему было поручено спроектировать и построить серебряное дерево для пиров Великого хана. Оно было искусно сделано: четыре серебряные змеи обвивали его ветви. Из пасти каждой змеи тек свой напиток: из одной – рисовое вино, из другой – черный кумыс, из третьей – медовуха; последняя извергала красное виноградное вино.

Под этим деревом находился склеп, в котором прятался человек; труба вела от склепа к серебряному ангелу с трубой, сидевшему на самой верхушке дерева. Когда один из напитков заканчивался, человек дул в трубу, и труба ангела издавала звук, оповещавший слуг на кухне. Те спешили налить еще напитков в чаны, спрятанные под деревом.

Таким образом, ни у одного мужчины на пирах Хана ханов никогда не было повода оставаться трезвым.

Само по себе это, несомненно, было чудом, и Хутулун не возражала против того, чтобы мужчина хорошенько напивался. Мужчины всегда пьянствовали; вероятно, так будет всегда. Но пить из серебряных деревьев? Разве так их учили жить? Сила татарина – в степи, в холодном ветре и широких долинах, в жизни изо дня в день на твороге и снегу. На Крыше Мира не было дворцов, отапливаемых печами, и серебряных деревьев, чтобы кормить их обжорство.

У этого Ариг-Буги, может, и текла в жилах кровь Чингисхана, но сердца его у него не было. Она, по крайней мере, с облегчением обнаружила, что воины Великого хана сторонились дворца и с презрением ставили свои юрты на равнине. Но эта практика также означала, что теперь между Великим ханом и его народом пролегла пропасть. Она гадала, что бы об этом подумал Чингисхан.

Ариг-Буга сидел на своем эбеновом троне. У его ног, с рыбьими, кровавыми глазами, лежал труп пленника. Его недавно выпотрошили, и от полости его тела все еще поднимался пар. Великий хан держал левую ногу в зияющей ране.

На следующий день после их прибытия камергер снова проводил Хутулун во дворец для личной аудиенции с Ариг-Бугой. Она опустилась на колени у подножия возвышения.

– Итак, Хутулун.

Она ждала, не отрывая глаз от трупа.

– Мы много о тебе слышали. – Он хмыкнул и переменил позу. – И как поживает мой двоюродный брат, Кайду?

– Великий хан, мой отец скачет, как юноша, и борется с мужчинами вдвое моложе себя.

– До нас доходят многочисленные вести о его силе и мудрости. – Она гадала, что ему от нее нужно. Ведь их дело было закончено. – Он оказал тебе великую честь, доверив варварских послов твоей заботе.

«Но я не справилась со своим долгом, – подумала Хутулун. – За этим ли я здесь? Меня накажут?»

– Расскажи мне о них.

– О варварах, Великий хан? Один был святой человек, болезненного вида и без всякого волшебства. Другой – воин, гигант с волосами цвета огня. Он был умен и силен. Даже научился говорить по-людски. – Она кивнула ханскому камергеру, который шагнул вперед с дарами, что она спасла с лошади Жосс-рана после засады.

Ариг-Буга внимательно осмотрел их по очереди: сначала кольчужный шлем, потом кожаные перчатки, чернильный прибор из черного дерева, а затем рубины, которые он отбросил на мраморный пол так же небрежно, как человек мог бы отбросить несколько зерен риса.

Наконец он осмотрел дамасский меч, который она нашла лежащим в траве после боя. У нее до сих пор тошнотворно сжималось в животе, когда она смотрела на него. Она молилась, чтобы они не причинили ему вреда, когда отбирали меч.

– Они были христиане?

Она поняла суть вопроса. Она слышала, что Ариг-Буга благоволит несторианам.

– Они молились Иисусу и христианским святым. Они высоко чтили Марию. Но они также говорили о ком-то, кого называли Папой, который, по их словам, был избранником их Бога на Земле, и которому они присягали на верность.

– Этот Папа – их каган?

– Не думаю. Насколько я поняла, этот Папа – не воин. Похоже, он больше похож на жреца.

Ариг-Буга хмыкнул, без сомнения, вспомнив, как даже самому Чингисхану пришлось казнить святого человека, чтобы добиться верховенства над собственным племенем. Возможно, варварские царевичи не были столь мудры и уступили власть над своими родами шаманам.

– Я бы хотел поговорить с этими варварами. У них, несомненно, есть чему поучиться. Без сомнения, именно поэтому мой брат и решил их у тебя отнять. – Он снова переменил позу. Теперь было очевидно, что он испытывает боль. – Ты знаешь, что я собираюсь выступить против Хубилая?

– Да, Великий хан.

– Когда я выступлю против моего брата, могу ли я рассчитывать на поддержку твоего отца для защиты моего фланга?

Сердце Хутулун забилось чаще. Кайду велел ей поддержать Ариг-Бугу на курултае, но не уполномочивал ее заключать военные союзы, тем более с Ханом ханов.

– Я уверена, он будет защищать свое право жить как татарин всеми доступными ему средствами.

Хан тихо рассмеялся.

– Осторожный ответ. Но он не отвечает на мой вопрос.

– Я не могу знать помыслов моего отца, Великий хан.

– Думаю, ты их знаешь достаточно хорошо. Тогда скажи мне, как, по-твоему, должен жить татарин.

Хутулун почувствовала, как ее сердце сильно, почти болезненно заколотилось в груди.

– В седле коня и по ясе Чингисхана.

– А мой брат Хубилай? Считает ли твой отец, что он живет как истинный татарин?

– Как я уже сказала, Великий хан, я не знаю помыслов моего отца. Но я знаю, что он поклялся повиноваться истинному Хану ханов здесь, в Каракоруме. – «Ну, до определенной степени».

Ариг-Буга вздохнул. Он уставился на тело у своих ног.

– Это от подагры, – сказал он, хотя она не обмолвилась ни словом о его нынешнем положении, да и не могла себе такого представить. – Мои шаманы говорят, я должен держать ногу здесь, пока тело не остынет.

Поскольку ее не приглашали говорить, она молчала.

– Мне пришлось ждать полнолуния. Они прочитали надо мной свои молитвы и говорят, что это поможет. – Когда она по-прежнему молчала, он сказал: – Говорят, ты целительница и провидица.

– Да, Великий хан. Говорят, у меня есть дар.

– И что ты думаешь о лекарствах моих шаманов?

«Здесь таится опасность, – подумала Хутулун. – Если я уничижу их, то, поскольку хан к ним прислушивается, я наверняка лишусь одного уха за их критику».

– Если лекарство действенно, значит, оно хорошее.

Ариг-Буга снова рассмеялся, оценив ее проницательность.

– Верно. А если оно не сработает, можешь ли ты придумать способ получше?

– Если оно не принесет вам облегчения, Великий хан, я, возможно, смогу попробовать. Но боюсь, мои бедные шаманские уловки могут оказаться не столь впечатляющими.

– И какие же бедные шаманские уловки ты применяешь?

– Некоторые говорят, что им становится лучше после того, как я принесу жертву Тэнгри и возложу на них руку. Сама я не приписываю себе никаких целительных качеств. Я лишь повторяю то, что говорят мне другие.

Он встал, задыхаясь от боли, и пнул труп с края возвышения. Тот скатился по ступеням и наконец остановился, ужасно раскинувшись на коврах у подножия трона.

– Тогда возложи свою руку на мою левую ногу! Потому что последние три луны я держу ногу в человеческих кишках, и единственное облегчение, которое я испытываю, – это знание, что это были солдаты моего брата!

Она заметила, как шаманы, словно тени, выскользнули из зала.

– Я должен избавиться от этой подагры, если хочу выступить против моего брата.

– Великий хан, я сделаю все, что смогу, – сказала она. – Но сначала я должна встретиться с духами.

– И что тебе для этого нужно?

– Мои барабаны и мой цеп. А еще дым конопли или крепкое кобылье молоко.

Хан тяжело опустился на свой трон.

– Делай, что хочешь. Но избавь мои пальцы от этого Дьявола!

***

LXX

«Впечатляющее сборище», – подумала Хутулун. Она узнала многих членов Золотого рода, а также самых могущественных полководцев предыдущего хана, устрашающих в своих пластинчатых доспехах и крылатых шлемах. За ними расположились ханы всех великих родов к северу от Гоби, их шелковые шатры раскинулись по равнине, буйство красок на фоне низкого неба.

Ариг-Бугу вынесли из города на носилках, блистающего в одеянии из чисто-белого шелка, украшенном золотом. Его окружала почетная стража из его лучших воинов. За процессией следовали барабанщики на верблюдах, отбивая похоронный марш. Шелковые флаги красного, золотого и белого цветов трепетали на ветру.

Проходя мимо, Ариг-Буга увидел Хутулун и поднял руку, приказав процессии остановиться.

– Хутулун! – рявкнул он.

Она спешилась и трижды преклонила колено, как того требовал обычай.

– Ты возвращаешься в Ферганскую степь?

– Да, Великий хан.

– Нам жаль, что ты уезжаешь. – Он сильно топнул левой ногой по деревянному полу носилок. – Ты изгнала огонь из нашей ноги. Мы снова можем скакать! Мы бы оставили тебя нашим шаманом, если бы ты осталась в Каракоруме.

Хутулун снова слегка склонила голову.

– Ты оказываешь мне честь, Великий хан. Но мой отец ждет моего возвращения. – «А твои шаманы отравили бы меня в течение недели, реши я иначе».

– Нам жаль тебя терять. – Он оперся на перила носилок. – Когда вернешься в Фергану, скажи своему отцу, что я еду на поиски Хубилая и что Золотой род скачет за моей спиной!

– Я передам, Великий хан.

– Я вернусь с моим братом в цепях! – крикнул он и отдал приказ двигаться дальше.

Она смотрела, как процессия движется по равнине, армия Великого хана монголов снова на пути на восток, чтобы снова вести войну с вечным врагом – китайцами.

Но теперь, впервые, татары будут сражаться с одним из своих.

***

Часть 5

Ксанаду

Шанду

с третьей летней луны до

первой осенней луны Года Обезьяны

***

LXXI

– Вот, – пробормотал Сартак.

Шанду, столица Сына Неба, Небесного Правителя Всей Земли, раскинулась перед ними у озера цвета рябистой стали. Со всех сторон ее окружали усеченные горы, напомнившие Жоссерану верблюжьи горбы. Горизонт, для христианского глаза, представлял собой немыслимое столкновение вер в пределах одной городской стены: ступы идолопоклонников и минареты магометан вонзались в небо над глинобитными ламаистскими монастырями тангутов и расписными павильонами катайцев.

За стенами теснились сырцовые дома вдоль кривых и грязных переулков, за исключением севера, где ярусные крыши императорского дворца блестели на солнце среди зеленых и тенистых дорожек царских парков.

Уильям выкрикнул благодарственную молитву Богу, напугав их татарский эскорт.

– Господь вел и защищал нас в нашем долгом пути! Да будет Он прославлен и восхвален! – Злюка уставился на него, как на сумасшедшего.

– Ты немного торопишься, – проворчал Жоссеран.

– Разве мы не достигли цели нашего пути, неблагодарный?

– Верно, мы путешествовали шесть месяцев и претерпели лишения, которые, я не верил, что смогу вынести. Но не стоит забывать, что мы все еще лишь на полпути. – Он снова повернулся, чтобы взглянуть на раскинувшуюся перед ним захватывающую панораму. – Нам еще предстоит вернуться. Помни об этом.

Земляная насыпь образовывала оборонительный периметр вокруг города. За ней лежал сам город, зеленые знамена развевались на каменных стенах, бронированные стражники смотрели на них сверху из сторожевых башен.

Они въехали через арку в Южных воротах, и их тут же ударил в нос смрад. «По крайней мере, в этом, – подумал Жоссеран, – Шанду мало чем отличается от Сен-Дени или Рима». Они пробирались сквозь толпу и тесные деревянные дома. Жоссеран заметил, как шум утихал по мере их приближения ко дворцу. Когда они достигли самих дворцовых стен, никто на улице не повышал голоса выше шепота.

Они остановились перед двумя огромными, окованными железом воротами.

Стража на башне узнала форму императорской гвардии, и ворота распахнулись.

Внутри царила полная тишина. После убожества улиц это место было святилищем: мощеные дворы и взмывающие ввысь пагоды с загнутыми карнизами и черепицей из лакированного бамбука павлиньей синевы и нефритовой зелени, глазурованной так, что она сияла на солнце, как стекло. Стражники в таких же золотых шлемах и плащах из леопардовых шкур, как и у их эскорта, надзирали за этим безмолвием. Павильон Великой Гармонии высился перед ними на обширной земляной платформе, шириной, пожалуй, в десять родов и длиной до тридцати. Он был ошеломляющ в своей симметрии и размерах. Лакированные киноварные колонны поддерживали тройную крышу. Золотые драконы и змеи обвивали колонны и извивались вдоль карнизов высоко наверху; плывущие белые облака создавали впечатление, будто сами драконы движутся, их золоточешуйчатые крылья несут их ввысь.